Горы поднимались высоко к небу, и волны с тихим, но неистовым шумом накатывали на побережье. У меня было тяжелое ощущение оттого, что в этих местах очень много природы и очень мало людей. В первый раз за долгие годы закон показался ничтожным и несущественным.
Я сказал:
— Если вы поговорите со мной насчет Джимми, я обещаю убедить Эвана Бучэна, чтобы он не возбуждал против вас иска за то, что вы сшибли его в воду. Помните, в Дэнмерри?
Он нахмурился, сощурил на меня глаза, словно был близоруким.
— Вот где я вас видел! Вы тот тип, который был с Бучэном.
Его глаза пропутешествовали вниз по моим ногам. На мне были палубные туфли «Тимберленд», легкие, удобные и очень дорогие. А на нем — большие черные армейские сапоги.
— Можете передать своему приятелю Бучэну, что здесь остались еще кое-какие люди, которые хотят зарабатывать себе на жизнь. И им плевать, как на это смотрит его проклятое величество. А ему лучше держаться в сторонке от их дел. Не то он попадет в какой-нибудь механизм. Ступайте своей дорогой.
И тут он со всей силой придавил армейским сапогом мою ногу. Для меня это было слишком неожиданно. А его кованый каблук давил все сильнее, ввинчивался в носок моей правой туфли. Побережье и небо закружились передо мой.
— И больше никогда не пробуйте лезть ко мне, — заявил он.
Потом сапог убрался прочь. Я сидел на песке, а Дональд удалялся на своей плоскодонке к устью бухты. Прошло еще добрых две минута, прежде чем я смог подняться. Я кое-как дохромал до моей надувной лодки, догреб до судна и взобрался на корму.
— Что случилось? — спросила Фиона.
Я снял свою туфлю, опустил ступню в воду и прислушался к посвисту ловушек для устриц. Боль из расплавленной добела превратилась в раскаленную докрасна. Только тогда я смог говорить с Фионой.
— Этот сарай принадлежит ему? — спросил я.
— Ни под каким видом, — ответила она.
— А кому же тогда?
— Джерри Файну, он заведует рыбными фермами Лундгрена и всеми операциями по оптовой торговле. А Дональд работает на любого, кто ему заплатит, но главным образом — на Лундгрена. Помогает ему добиться великой мечты.
— Какой мечты?
— Я приехала сюда из Штатов семь лет назад, — сказала Фиона, — потому что имела несчастье влюбиться в Эвана, когда он гостил у моих знакомых в Орегоне. Края эти и сейчас дикие, как вы видите. Я собрала группу женщин, которые умели вязать, дала им несколько моделей, и все они стали зарабатывать себе на жизнь. Никому при этом не было причинено вреда, и ничего не было израсходовано, кроме шерсти. А потом появился Лундгрен. И у него была великая мечта. На каждой маленькой ферме должен был быть холодильник и большие ткацкие станки для нейлоновой пряжи от стены и до стены, и все должны быть искренне благодарны ему. Он устроил рыбную ферму в каждом заливчике, и в итоге все вокруг оказалось покрыто рыбьим дерьмом и вредными химикалиями. Он принялся разрабатывать каменоломни, и все говорили: ура, появилась работенка! Но большинство из этих ребят приехали со стороны, ну а здешние были вроде Дональда. Я полагаю, что для Лундгрена это какая-то игра. Вот все и играют по его правилам. Кроме Эвана. Эван дразнит его. А Лундгрену не нравится, когда его дразнят.
— Ну и что же делает Лундгрен в ответ?
Она пожала плечами.
— Некоторое время назад здесь имелась кое-какая земля на продажу. Эван хотел организовать сбор морских водорослей, и ему нужно было построить приемный пункт на берегу. Лундгрен дознался и купил эту землю. Никаких сараев, никаких водорослей. Лундгрен, полагаю, доволен. Для Эвана здесь настоящая жизнь, а для Лундгрена — игра. Есть еще десять — пятнадцать подобных примеров.
— А мог он заплатить Дональду Стюарту, чтобы тот отколотил Эвана?
— Он сделает все, чтобы напакостить Эвану. Если сочтет, что сможет выйти сухим из воды, черт его побери, — сказала она. — Давайте поныряем.
В кубрике она достала свой рюкзачок и вытащила оттуда пару масок для подводного плавания.
— Я видела, как вы утром ныряли с «Флоры», — сказала она. — Вы оставались под водой целых три минуты.
Я почувствовал, как напряглись мои плечи.
— Пошли, пошли, — распорядилась она.
Я посмотрел на эти маски так, словно они были ядовитыми змеями.
— С вами все в порядке? — спросила Фиона.
Я кивнул. Она ухватилась за край своей фуфайки и стянула ее через голову. Под фуфайкой оказался цельный купальный костюм из какого-то сверкающего материала. У нее было великолепное тело: прямая спина, длинные ноги, хорошие, глубокие изгибы. Одежда, которую она носила, скрывала ее фигуру. Одетой она была привлекательной. Раздевшись, оказалась прекрасной.
Она бросила мне маску. Я и не пытался поймать. Маска стукнулась о пол кокпита и укатилась в угол. Какое-то мгновение Фиона смотрела на меня. Потом пожали своими шелковистыми коричневыми плечами, плюнула на стекло своей маски, протерла, надела маску и отправилась нырять.
Я наблюдал за ней с палубы. Очертания ее тела колебались, преломляясь в воде, черные и светло-коричневые. Вода была настолько прозрачной, что я мог бы прочитать буквы, отчеканенные на якоре. Я почувствовал себя испачканным грязью шестилетней давности. «Чепуха, — сказал я себе. — Дела у тебя идут отлично. Ты жив. Ты уже забыл об этом...»
Но я не забыл об этом.
Я перебрался вниз по спасательным тросам и пристроил свою распухшую ступню на мелководье. Вода облегчила боль в ступне, но она не смывала грязи. Когда я вернулся на «Зеленый дельфин», Фиона расчесывала волосы в кубрике, склонив голову набок и сведя колени вместе. Кожа ее от морской воды натянулась.
— Вы все-таки ныряли, — сказала она.
— Это не было нырянием, — сказал я. — Это было плавание.
На обратном пути мы почти не разговаривали. Я сначала держал направление к Эггу, а потом повернул к Кинлочбиэгу, сделав серию коротких переходов на другие галсы.
— Завтра будет регата, — сказала она. — Могу я пойти с вами?
Я вежливо ей улыбнулся:
— Разумеется.
К тому времени, когда мы добрались до узких мест залива, я разделался со своим стыдом — похоронил его заживо, но все-таки похоронил. Врачи называют это вытеснением. Банкроты глушат себя кофе, чтобы только не звонить в банк. А Гарри Фрэзер работает, чтобы не думать. Поэтому я отправился в дом и уселся в мастерской Фионы, откуда и позвонил в свою контору.
Клерк Сирил сообщил список тех, кто меня разыскивает. Спиро Калликратидес просил передать мне, что я всегда был его единственным другом, если не считать его агента по продаже кокса. Давина Лейланд сообщала о вечеринке у Анабеллы, упомянув мимоходом, что ее дружок-парикмахер Джулио проиграл у Аспиналли сотню тысяч фунтов из денежек ее бывшего супруга. Были и другие звонки: от инвалидов, от банкротов, по разным прочим делам... Я для всех надиктовал Сирилу, что надо делать: хитрый, надежный Фрэзер держал дела под контролем. Потом я позвонил по последнему номеру из этого списка. Сирил всегда оставлял его напоследок, потому что это был номер Ви.
— Дорогой мой... — сказала она с напористым придыханием.
Она, должно быть, сидела в гостиной своего коттеджа неподалеку от Причальной улицы в Пултни, где стены сплошь увешаны ее фотографиями — длинные ноги и макияж, а снято Дэвидом Бэйли и Ричардом Эйвдоном. Воздух в гостиной густой, застоявшийся и все время включены нагреватели. Я внимательно прислушивался к модуляциям ее голоса.
Но в это утро в нем не слышалось никакого раздражения, она говорила легко и моложаво.
— Я получила роль!
Я сказал, что это очень хорошо.
— Только послушай! — В ее голосе возникла нервозность, но это звучало скорее как тревога ожидания, нежели как мания преследования. — Есть одна проблема с Морисом. — Морис был ее агентом, этакий пожилой искатель общества известных особ, с тоненькими усиками и влажными, нарочито проницательными глазками. — Это на телевидении, небольшая коммерческая штучка, но тем не менее. Там есть две подходящие женские роли, мать и дочь, а он не хочет сотрудничать.
Раздражение снова вернулось к ней. Я сделал глубокий вдох и спросил:
— Так в чем трудность?
— Ну, естественно, роль дочери в точности подходит мне. Но этот глупый ублюдок Морис говорит, что они, мол, хотят, чтобы я играла мать. Ты можешь себе вообразить? Ты не мог бы сказать ему?
Я лег лбом на руку. Ви не выглядела как чья-либо дочь. Тридцать бурных лет закрепили это достаточно прочно. Но она поняла мое молчание неверно.
— Только разок, а? — сказала она льстиво.
Только разок уже был, когда я вернулся с Карибского моря и отправился нырять в холодное Северное море для того, чтобы она смогла выкупить закладную после первого лечения барбитуратами. Только разок был, когда я выбрался из сумасшедшего дома и определился в эту выгребную яму работы по разводам для того, чтобы поддерживать такой образ жизни Ви, к которому она привыкла.
— Ради мамочки Ви, — сказала она.
Так тому и быть. Гарри Фрэзер, тот самый, который ходил в серых фланелевых шортах в «Лампедузу» на Кингс-роуд, расплачивается с мамочкой Ви за то, что она его вырастила.
— И между прочим, — сказала она, — я опять буду работать с Томом Финном.
— С кем?
— Ты должен знать. Он поставил «Бегущего Чарли»!
— Превосходно.
— Будет очень мило снова поработать вместе.
Я буркнул что-то одобрительное. Во время моего третьего, и последнего, года в Карибском море Ви снималась в каком-то «Бегущее Чарли» и было это на Тортоле, на Виргинских островах. Она заставила Проспера и меня сниматься в качестве статистов. У меня не было ни малейшего представления, что потом произошло с этим фильмом, но что касается Ви, она считала ту свою роль вершиной карьеры.
— Я позвоню Морису, — сказал я. — Не оставляй своих надежд.
И я позвонил Морису, который проводил свои дни, пропивая остатки наличности своих клиентов в пивнушке на Джеррард-стрит Я высказал ему предположение, что мать, возможно, вышла замуж в ранней юности, и он ухватился за эту идею, как я ухватился за Гектора тогда, в тумане. А потом я оборвал связь с цивилизованным миром, положив телефонную трубку, и возвратился к причалу, к свежему воздуху и к своему катеру.
Глава 9
«Флора» прибыла на свою стоянку, когда я лазил вокруг палубы «Зеленого дельфина», укрепляя такелаж. Мошкара так и кишела вокруг. А в заливе прогуливался какой-то лосось, расплескивая воду своим хвостом.
Ветер стих. Поверхность воды походила на полированный щит и единственными звуками были отдаленное бормотание течения у Хорнгэйта да плеск ручья, вливающегося в залив. Но вот со стороны моря послышалось мурлыканье дизеля. Я поднял глаза. Спустя мгновение какая-то стремительная красная яхта лихо прокатила сквозь теснины залива. В ней было футов пятьдесят длины. Угольного цвета фибергласовые мачты. Ненатянутые паруса были свернуты на дужках укосин, словно у большого парусного судна. Под носом яхты, в углублении, находился втягивающийся вовнутрь бушприт. На корме позолоченными буквами было выведено: «Бонфиш». Якорь яхты гремя цепью, плюхнулся в воду. Мужчина в кабинке поднял обе руки в приветствии. Он был невысоким и коренастым, в ярко-красной куртке от Генри Ллойда и в шерстяной шапочке зеленого, оранжевого и золотистого цветов — национальных цветов Растафариана. У мужчины были карие глаза миндалевидной формы и традиционные для уроженцев Мартиники белые зубы. В этой непритязательной кельтской среде Лоч-Биэга он выглядел столь же экзотично, как золотистого цвета иволга в стайке скворцов.
Прибыл Проспер Дюплесси.
Я захватил с собой собственную бутылку и направился к яхте. Проспер бросил какие-то листки бумаги в шкафчик каюты и хлопнул меня по плечу.
— Добро пожаловать в Шотландию. Встречай экипаж. — Он опустил голову вниз, к крышке люка над сходным трапом, и позвал:
— Лизбет!
Снизу появилась женщина. Брюки-фартук на подтяжках из непромокаемого клеенчатого материала, небесно-голубая тенниска под цвет ее глаз, ну и еще широкая белозубая улыбка.
— Гарри Фрэзер, Лизбет Вандекаа, — представил нас Проспер.
— Мы уже встречались, — любезно сказал я. — Вы были с Дэвидом Лундгреном.
— Да, верно, — сказала она.
Ее улыбка не дрогнула. Короткие и мощные пальцы Проспера уже были на пробке бутылки с «Крэгом».
— Дашь нам рюмки, красавица? — попросил он.
Лизбет принесла снизу три рюмки. Пробка хлопнула, и эхо отразилось от стен Лоч-Биэга.
— Я вернулся с морских испытаний прошлой ночью, — сказал Проспер. — Бросил якорь в Лоч-Биэге, на мысу. Там уже стоял «Астероид». Дэвид пригласил меня на борт отобедать. Лизбет была там. И вернулась назад со мной.
— Я поднималась на вершину Бен-Мор, — сказала Лизбет. — Дэвид очень любезен. Но некоторые из его приятелей...
Она пожала плечами и покраснела.
— Отъявленные волосатые фашисты, — заявил Проспер. — Дэвид кормит их сырым мясом перед регатой «Три Бена». Парочка этих ребят пыталась откусить кусочек от Лизбет.
Румянец на щеках Лизбет стал ярче.
— А она моя соседка, — продолжал Проспер. — Вот я ее и спас.
— Проспер очень ко мне внимателен, — сказала она. — А Дэвид, возможно, очень жесткий человек.
— Очень маленький, — сказал Проспер. — Но это его проблема.
Лизбет засмеялась, застенчиво прикрыв рот рукой. Проспер похлопал ее по коленке. Судя по этому, у него были на нее собственные планы, в которые, вероятно, не входило лазание по скалам.
— А как тебе Эван и очаровательная Фиона? — спросил он меня.
— Оба очень милы, — сказал я.
— Да, — согласился Проспер. — Старина Эван вовсю досаждает Дэвиду. Ты об этом знаешь?
— А тебе кто рассказал?
— Они. Эти ребята, питающиеся сырым мясом. Они готовы затравить Эвана до смерти. Наиболее милым способом из всех возможных.
— В таком случае, — неожиданно вмешалась Лизбет, — я пью за здоровье Эвана.
— Надеюсь, что это означает и за всех нас тоже, — сказал Проспер.
Остаток вечера прошел так, будто мы отмечали какой-то праздник.
Было уже темно, когда я вернулся на «Зеленый дельфин». Прибыли новые суда, и в центре прозрачных облачков мошкары горели якорные огни. Все это выглядело очень уютно. Но я по-прежнему думал о Морэг Салливан и ее четверых детишках, которые были где-то там, у темного моря. И я чувствовал себя обманщиком, потому что до сих не поговорил по-настоящему с Дональдом Стюартом.
На следующее утро меня разбудил грохот какого-то якоря. Я поднялся на палубу вовремя, чтобы увидеть, как «Астероид» пятится задом к своей якорной цепи посередине залива. Шестеро мужчин самого сурового вида стягивали вниз его главный парус.
Я приготовил чай и уселся на верхушку рубки, наслаждаясь утренней прохладой. В течение следующих двух часов, по мере того как день становился теплее и тучи уплывали вверх от холмов, примерно дюжина яхт добавилась к флотилии, уже стоявшей в бухте. Большинство тут принадлежало к тяжеловесным прогулочным судам устаревшего типа или же к океанским гоночным яхтам с добавленными к ним удобствами для круизов. До регаты «Три Бена» оставалось еще три недели, и настоящие гонщики все еще находились южнее, работая на своих спонсоров.
На «Зеленого дельфина» уставилось множество глаз. По сравнению с остальными судами три его стакселя на роликах и высокая изогнутая мачта выглядели тонкими и, может, не очень надежными. А народ все прибывал. Это не были обычные закоренелые гонщики. Это были краснолицые приветливые люди, привыкшие к круизам. Они заглянули сюда, чтобы провести денек на воде, ну а потом немножко насладиться шотландским гостеприимством.
К половине одиннадцатого на причале уже было полно людей, распивающих виски. Я сошел на берег. Фиона пробилась ко мне через толпу и сказала:
— Я хочу вас познакомить с Джерри Файном.
Она взяла меня под локоть, сопроводив это свойским пожатием, и подвела к мужчине в голубой шерстяной фуфайке, надетой под старый черный непромокаемый костюм, с сальными черными космами волос и с тревожными глазами.
— А это Алиса, — сказала Фиона.
У Алисы Файн было красное лицо и острый нос. Если ее муж напоминал собаку-ищейку, то Алиса скорее походила на маленького терьерчика со скверным характером.
— Вы, кажется, управляете рыбными фермами? — спросил я после того, как нас представили друг другу.
— Это мне за мои грехи, — вздохнул Файн.
Вид у него в самом деле был как у кающегося грешника.
— Прекрасный бизнес, — успокаивающе сказал я.
— На мой вкус, лучше работать под землей, в канализации. — Он засмеялся, но без достаточной иронии, чтобы это выглядело убедительным.
— Я пытаюсь добраться до одного парня по имени Дональд Стюарт, — сказал я. — Насколько я понимаю, он работает на вас?
— Вам не повезло, — ответил Файн, впервые выказывая признаки истинного наслаждения. — Он уехал в Блэкпул на неделю. Дэвид Лундгрен дал ему выходной, что-то вроде этого. Вообще-то сейчас самое напряженное время года. Турниры в Хэнли, в Уимблдоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Я сказал:
— Если вы поговорите со мной насчет Джимми, я обещаю убедить Эвана Бучэна, чтобы он не возбуждал против вас иска за то, что вы сшибли его в воду. Помните, в Дэнмерри?
Он нахмурился, сощурил на меня глаза, словно был близоруким.
— Вот где я вас видел! Вы тот тип, который был с Бучэном.
Его глаза пропутешествовали вниз по моим ногам. На мне были палубные туфли «Тимберленд», легкие, удобные и очень дорогие. А на нем — большие черные армейские сапоги.
— Можете передать своему приятелю Бучэну, что здесь остались еще кое-какие люди, которые хотят зарабатывать себе на жизнь. И им плевать, как на это смотрит его проклятое величество. А ему лучше держаться в сторонке от их дел. Не то он попадет в какой-нибудь механизм. Ступайте своей дорогой.
И тут он со всей силой придавил армейским сапогом мою ногу. Для меня это было слишком неожиданно. А его кованый каблук давил все сильнее, ввинчивался в носок моей правой туфли. Побережье и небо закружились передо мой.
— И больше никогда не пробуйте лезть ко мне, — заявил он.
Потом сапог убрался прочь. Я сидел на песке, а Дональд удалялся на своей плоскодонке к устью бухты. Прошло еще добрых две минута, прежде чем я смог подняться. Я кое-как дохромал до моей надувной лодки, догреб до судна и взобрался на корму.
— Что случилось? — спросила Фиона.
Я снял свою туфлю, опустил ступню в воду и прислушался к посвисту ловушек для устриц. Боль из расплавленной добела превратилась в раскаленную докрасна. Только тогда я смог говорить с Фионой.
— Этот сарай принадлежит ему? — спросил я.
— Ни под каким видом, — ответила она.
— А кому же тогда?
— Джерри Файну, он заведует рыбными фермами Лундгрена и всеми операциями по оптовой торговле. А Дональд работает на любого, кто ему заплатит, но главным образом — на Лундгрена. Помогает ему добиться великой мечты.
— Какой мечты?
— Я приехала сюда из Штатов семь лет назад, — сказала Фиона, — потому что имела несчастье влюбиться в Эвана, когда он гостил у моих знакомых в Орегоне. Края эти и сейчас дикие, как вы видите. Я собрала группу женщин, которые умели вязать, дала им несколько моделей, и все они стали зарабатывать себе на жизнь. Никому при этом не было причинено вреда, и ничего не было израсходовано, кроме шерсти. А потом появился Лундгрен. И у него была великая мечта. На каждой маленькой ферме должен был быть холодильник и большие ткацкие станки для нейлоновой пряжи от стены и до стены, и все должны быть искренне благодарны ему. Он устроил рыбную ферму в каждом заливчике, и в итоге все вокруг оказалось покрыто рыбьим дерьмом и вредными химикалиями. Он принялся разрабатывать каменоломни, и все говорили: ура, появилась работенка! Но большинство из этих ребят приехали со стороны, ну а здешние были вроде Дональда. Я полагаю, что для Лундгрена это какая-то игра. Вот все и играют по его правилам. Кроме Эвана. Эван дразнит его. А Лундгрену не нравится, когда его дразнят.
— Ну и что же делает Лундгрен в ответ?
Она пожала плечами.
— Некоторое время назад здесь имелась кое-какая земля на продажу. Эван хотел организовать сбор морских водорослей, и ему нужно было построить приемный пункт на берегу. Лундгрен дознался и купил эту землю. Никаких сараев, никаких водорослей. Лундгрен, полагаю, доволен. Для Эвана здесь настоящая жизнь, а для Лундгрена — игра. Есть еще десять — пятнадцать подобных примеров.
— А мог он заплатить Дональду Стюарту, чтобы тот отколотил Эвана?
— Он сделает все, чтобы напакостить Эвану. Если сочтет, что сможет выйти сухим из воды, черт его побери, — сказала она. — Давайте поныряем.
В кубрике она достала свой рюкзачок и вытащила оттуда пару масок для подводного плавания.
— Я видела, как вы утром ныряли с «Флоры», — сказала она. — Вы оставались под водой целых три минуты.
Я почувствовал, как напряглись мои плечи.
— Пошли, пошли, — распорядилась она.
Я посмотрел на эти маски так, словно они были ядовитыми змеями.
— С вами все в порядке? — спросила Фиона.
Я кивнул. Она ухватилась за край своей фуфайки и стянула ее через голову. Под фуфайкой оказался цельный купальный костюм из какого-то сверкающего материала. У нее было великолепное тело: прямая спина, длинные ноги, хорошие, глубокие изгибы. Одежда, которую она носила, скрывала ее фигуру. Одетой она была привлекательной. Раздевшись, оказалась прекрасной.
Она бросила мне маску. Я и не пытался поймать. Маска стукнулась о пол кокпита и укатилась в угол. Какое-то мгновение Фиона смотрела на меня. Потом пожали своими шелковистыми коричневыми плечами, плюнула на стекло своей маски, протерла, надела маску и отправилась нырять.
Я наблюдал за ней с палубы. Очертания ее тела колебались, преломляясь в воде, черные и светло-коричневые. Вода была настолько прозрачной, что я мог бы прочитать буквы, отчеканенные на якоре. Я почувствовал себя испачканным грязью шестилетней давности. «Чепуха, — сказал я себе. — Дела у тебя идут отлично. Ты жив. Ты уже забыл об этом...»
Но я не забыл об этом.
Я перебрался вниз по спасательным тросам и пристроил свою распухшую ступню на мелководье. Вода облегчила боль в ступне, но она не смывала грязи. Когда я вернулся на «Зеленый дельфин», Фиона расчесывала волосы в кубрике, склонив голову набок и сведя колени вместе. Кожа ее от морской воды натянулась.
— Вы все-таки ныряли, — сказала она.
— Это не было нырянием, — сказал я. — Это было плавание.
На обратном пути мы почти не разговаривали. Я сначала держал направление к Эггу, а потом повернул к Кинлочбиэгу, сделав серию коротких переходов на другие галсы.
— Завтра будет регата, — сказала она. — Могу я пойти с вами?
Я вежливо ей улыбнулся:
— Разумеется.
К тому времени, когда мы добрались до узких мест залива, я разделался со своим стыдом — похоронил его заживо, но все-таки похоронил. Врачи называют это вытеснением. Банкроты глушат себя кофе, чтобы только не звонить в банк. А Гарри Фрэзер работает, чтобы не думать. Поэтому я отправился в дом и уселся в мастерской Фионы, откуда и позвонил в свою контору.
Клерк Сирил сообщил список тех, кто меня разыскивает. Спиро Калликратидес просил передать мне, что я всегда был его единственным другом, если не считать его агента по продаже кокса. Давина Лейланд сообщала о вечеринке у Анабеллы, упомянув мимоходом, что ее дружок-парикмахер Джулио проиграл у Аспиналли сотню тысяч фунтов из денежек ее бывшего супруга. Были и другие звонки: от инвалидов, от банкротов, по разным прочим делам... Я для всех надиктовал Сирилу, что надо делать: хитрый, надежный Фрэзер держал дела под контролем. Потом я позвонил по последнему номеру из этого списка. Сирил всегда оставлял его напоследок, потому что это был номер Ви.
— Дорогой мой... — сказала она с напористым придыханием.
Она, должно быть, сидела в гостиной своего коттеджа неподалеку от Причальной улицы в Пултни, где стены сплошь увешаны ее фотографиями — длинные ноги и макияж, а снято Дэвидом Бэйли и Ричардом Эйвдоном. Воздух в гостиной густой, застоявшийся и все время включены нагреватели. Я внимательно прислушивался к модуляциям ее голоса.
Но в это утро в нем не слышалось никакого раздражения, она говорила легко и моложаво.
— Я получила роль!
Я сказал, что это очень хорошо.
— Только послушай! — В ее голосе возникла нервозность, но это звучало скорее как тревога ожидания, нежели как мания преследования. — Есть одна проблема с Морисом. — Морис был ее агентом, этакий пожилой искатель общества известных особ, с тоненькими усиками и влажными, нарочито проницательными глазками. — Это на телевидении, небольшая коммерческая штучка, но тем не менее. Там есть две подходящие женские роли, мать и дочь, а он не хочет сотрудничать.
Раздражение снова вернулось к ней. Я сделал глубокий вдох и спросил:
— Так в чем трудность?
— Ну, естественно, роль дочери в точности подходит мне. Но этот глупый ублюдок Морис говорит, что они, мол, хотят, чтобы я играла мать. Ты можешь себе вообразить? Ты не мог бы сказать ему?
Я лег лбом на руку. Ви не выглядела как чья-либо дочь. Тридцать бурных лет закрепили это достаточно прочно. Но она поняла мое молчание неверно.
— Только разок, а? — сказала она льстиво.
Только разок уже был, когда я вернулся с Карибского моря и отправился нырять в холодное Северное море для того, чтобы она смогла выкупить закладную после первого лечения барбитуратами. Только разок был, когда я выбрался из сумасшедшего дома и определился в эту выгребную яму работы по разводам для того, чтобы поддерживать такой образ жизни Ви, к которому она привыкла.
— Ради мамочки Ви, — сказала она.
Так тому и быть. Гарри Фрэзер, тот самый, который ходил в серых фланелевых шортах в «Лампедузу» на Кингс-роуд, расплачивается с мамочкой Ви за то, что она его вырастила.
— И между прочим, — сказала она, — я опять буду работать с Томом Финном.
— С кем?
— Ты должен знать. Он поставил «Бегущего Чарли»!
— Превосходно.
— Будет очень мило снова поработать вместе.
Я буркнул что-то одобрительное. Во время моего третьего, и последнего, года в Карибском море Ви снималась в каком-то «Бегущее Чарли» и было это на Тортоле, на Виргинских островах. Она заставила Проспера и меня сниматься в качестве статистов. У меня не было ни малейшего представления, что потом произошло с этим фильмом, но что касается Ви, она считала ту свою роль вершиной карьеры.
— Я позвоню Морису, — сказал я. — Не оставляй своих надежд.
И я позвонил Морису, который проводил свои дни, пропивая остатки наличности своих клиентов в пивнушке на Джеррард-стрит Я высказал ему предположение, что мать, возможно, вышла замуж в ранней юности, и он ухватился за эту идею, как я ухватился за Гектора тогда, в тумане. А потом я оборвал связь с цивилизованным миром, положив телефонную трубку, и возвратился к причалу, к свежему воздуху и к своему катеру.
Глава 9
«Флора» прибыла на свою стоянку, когда я лазил вокруг палубы «Зеленого дельфина», укрепляя такелаж. Мошкара так и кишела вокруг. А в заливе прогуливался какой-то лосось, расплескивая воду своим хвостом.
Ветер стих. Поверхность воды походила на полированный щит и единственными звуками были отдаленное бормотание течения у Хорнгэйта да плеск ручья, вливающегося в залив. Но вот со стороны моря послышалось мурлыканье дизеля. Я поднял глаза. Спустя мгновение какая-то стремительная красная яхта лихо прокатила сквозь теснины залива. В ней было футов пятьдесят длины. Угольного цвета фибергласовые мачты. Ненатянутые паруса были свернуты на дужках укосин, словно у большого парусного судна. Под носом яхты, в углублении, находился втягивающийся вовнутрь бушприт. На корме позолоченными буквами было выведено: «Бонфиш». Якорь яхты гремя цепью, плюхнулся в воду. Мужчина в кабинке поднял обе руки в приветствии. Он был невысоким и коренастым, в ярко-красной куртке от Генри Ллойда и в шерстяной шапочке зеленого, оранжевого и золотистого цветов — национальных цветов Растафариана. У мужчины были карие глаза миндалевидной формы и традиционные для уроженцев Мартиники белые зубы. В этой непритязательной кельтской среде Лоч-Биэга он выглядел столь же экзотично, как золотистого цвета иволга в стайке скворцов.
Прибыл Проспер Дюплесси.
Я захватил с собой собственную бутылку и направился к яхте. Проспер бросил какие-то листки бумаги в шкафчик каюты и хлопнул меня по плечу.
— Добро пожаловать в Шотландию. Встречай экипаж. — Он опустил голову вниз, к крышке люка над сходным трапом, и позвал:
— Лизбет!
Снизу появилась женщина. Брюки-фартук на подтяжках из непромокаемого клеенчатого материала, небесно-голубая тенниска под цвет ее глаз, ну и еще широкая белозубая улыбка.
— Гарри Фрэзер, Лизбет Вандекаа, — представил нас Проспер.
— Мы уже встречались, — любезно сказал я. — Вы были с Дэвидом Лундгреном.
— Да, верно, — сказала она.
Ее улыбка не дрогнула. Короткие и мощные пальцы Проспера уже были на пробке бутылки с «Крэгом».
— Дашь нам рюмки, красавица? — попросил он.
Лизбет принесла снизу три рюмки. Пробка хлопнула, и эхо отразилось от стен Лоч-Биэга.
— Я вернулся с морских испытаний прошлой ночью, — сказал Проспер. — Бросил якорь в Лоч-Биэге, на мысу. Там уже стоял «Астероид». Дэвид пригласил меня на борт отобедать. Лизбет была там. И вернулась назад со мной.
— Я поднималась на вершину Бен-Мор, — сказала Лизбет. — Дэвид очень любезен. Но некоторые из его приятелей...
Она пожала плечами и покраснела.
— Отъявленные волосатые фашисты, — заявил Проспер. — Дэвид кормит их сырым мясом перед регатой «Три Бена». Парочка этих ребят пыталась откусить кусочек от Лизбет.
Румянец на щеках Лизбет стал ярче.
— А она моя соседка, — продолжал Проспер. — Вот я ее и спас.
— Проспер очень ко мне внимателен, — сказала она. — А Дэвид, возможно, очень жесткий человек.
— Очень маленький, — сказал Проспер. — Но это его проблема.
Лизбет засмеялась, застенчиво прикрыв рот рукой. Проспер похлопал ее по коленке. Судя по этому, у него были на нее собственные планы, в которые, вероятно, не входило лазание по скалам.
— А как тебе Эван и очаровательная Фиона? — спросил он меня.
— Оба очень милы, — сказал я.
— Да, — согласился Проспер. — Старина Эван вовсю досаждает Дэвиду. Ты об этом знаешь?
— А тебе кто рассказал?
— Они. Эти ребята, питающиеся сырым мясом. Они готовы затравить Эвана до смерти. Наиболее милым способом из всех возможных.
— В таком случае, — неожиданно вмешалась Лизбет, — я пью за здоровье Эвана.
— Надеюсь, что это означает и за всех нас тоже, — сказал Проспер.
Остаток вечера прошел так, будто мы отмечали какой-то праздник.
Было уже темно, когда я вернулся на «Зеленый дельфин». Прибыли новые суда, и в центре прозрачных облачков мошкары горели якорные огни. Все это выглядело очень уютно. Но я по-прежнему думал о Морэг Салливан и ее четверых детишках, которые были где-то там, у темного моря. И я чувствовал себя обманщиком, потому что до сих не поговорил по-настоящему с Дональдом Стюартом.
На следующее утро меня разбудил грохот какого-то якоря. Я поднялся на палубу вовремя, чтобы увидеть, как «Астероид» пятится задом к своей якорной цепи посередине залива. Шестеро мужчин самого сурового вида стягивали вниз его главный парус.
Я приготовил чай и уселся на верхушку рубки, наслаждаясь утренней прохладой. В течение следующих двух часов, по мере того как день становился теплее и тучи уплывали вверх от холмов, примерно дюжина яхт добавилась к флотилии, уже стоявшей в бухте. Большинство тут принадлежало к тяжеловесным прогулочным судам устаревшего типа или же к океанским гоночным яхтам с добавленными к ним удобствами для круизов. До регаты «Три Бена» оставалось еще три недели, и настоящие гонщики все еще находились южнее, работая на своих спонсоров.
На «Зеленого дельфина» уставилось множество глаз. По сравнению с остальными судами три его стакселя на роликах и высокая изогнутая мачта выглядели тонкими и, может, не очень надежными. А народ все прибывал. Это не были обычные закоренелые гонщики. Это были краснолицые приветливые люди, привыкшие к круизам. Они заглянули сюда, чтобы провести денек на воде, ну а потом немножко насладиться шотландским гостеприимством.
К половине одиннадцатого на причале уже было полно людей, распивающих виски. Я сошел на берег. Фиона пробилась ко мне через толпу и сказала:
— Я хочу вас познакомить с Джерри Файном.
Она взяла меня под локоть, сопроводив это свойским пожатием, и подвела к мужчине в голубой шерстяной фуфайке, надетой под старый черный непромокаемый костюм, с сальными черными космами волос и с тревожными глазами.
— А это Алиса, — сказала Фиона.
У Алисы Файн было красное лицо и острый нос. Если ее муж напоминал собаку-ищейку, то Алиса скорее походила на маленького терьерчика со скверным характером.
— Вы, кажется, управляете рыбными фермами? — спросил я после того, как нас представили друг другу.
— Это мне за мои грехи, — вздохнул Файн.
Вид у него в самом деле был как у кающегося грешника.
— Прекрасный бизнес, — успокаивающе сказал я.
— На мой вкус, лучше работать под землей, в канализации. — Он засмеялся, но без достаточной иронии, чтобы это выглядело убедительным.
— Я пытаюсь добраться до одного парня по имени Дональд Стюарт, — сказал я. — Насколько я понимаю, он работает на вас?
— Вам не повезло, — ответил Файн, впервые выказывая признаки истинного наслаждения. — Он уехал в Блэкпул на неделю. Дэвид Лундгрен дал ему выходной, что-то вроде этого. Вообще-то сейчас самое напряженное время года. Турниры в Хэнли, в Уимблдоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35