И хотя был уже конец сентября, глядя них можно было понять, какое выдалось лето. Но сегодня день стоял прекрасный, такой теплый, что Катерине стало жарко в шерстяном светло-сером костюме, подчеркивавшем прекрасный цвет лица и яркость рыжих волос. Миссис Войзи была права — это была красивая женщина, чья фигура сохранила гибкость, а глаза голубели, словно ей было восемнадцать лет. Но помимо красоты, в ней было нечто большее, неординарное. Что бы она ни надела, это всегда было ей к лицу и уместно к случаю; волнистые волосы никогда не казались ни растрепанными, ни слишком строго уложенными.
Она открыла белую калитку, по выложенной камнем дорожке прошла к двери, толкнула ее и крикнула:
— Рета!
Рета Крей, сидя в гостиной, нахмурилась, отчего стала похожа на своего племянника, и отозвалась:
— Я здесь. Заходи!
В этот момент ей меньше всего хотелось видеть Катерину Уэлби. Как и вообще кого бы то ни было. Но если живешь в деревне, бесполезно не хотеть видеть людей, потому что все равно придется. Она прекрасно понимала, что после возвращения Джеймса Лесситера все вспомнят, что когда-то они были помолвлены, и будут интересоваться, как они выглядят, да что чувствуют, да что скажут, когда встретятся. Двадцать лет — долгий срок, но не настолько долгий, чтобы деревня забыла.
Она не пошла навстречу Катерине, а продолжала, склонившись над столом, кроить детское платье из какого-то куска материи. Они с Катериной были знакомы так много лет, что можно и не суетиться, к тому же неплохо намекнуть, что она занята и не стоит ей мешать. Она прорезала ножницами линию до конца и только после этого подняла глаза на Катерину, которая раскуривала сигарету.
— Вижу, ты очень занята, Рета. Одежда для бедных?
На лице Реты опять появилось хмурое выражение. Это странным образом делало ее моложе. Рету никто бы не назвал красавицей, для этого она выглядела слишком суровой. «Афина Паллада с головой Медузы Горгоны», как сказал один из приятелей Джеймса Лесситера после того, как она его отчитала. Но бывали моменты — по большей части бурные и быстротечные, — когда она была подлинно красива. Чтобы докончить описание, необходимо отметить, что волосы у нее были темные, глаза серые, фигура греческой богини, а манеры излишне резкие.
Она подняла глаза и спросила:
— В чем дело?
Катерина удобно расположилась на подоконнике.
— Ну, знаешь, Рета! Шитье — занятие сложное, у тебя от него всегда портится настроение. Должна благодарить, что я пришла и оторвала тебя.
— Не буду. Я хочу доделать.
Катерина махнула в воздухе сигаретой.
— Я же тебя не останавливаю — давай, сметывай вещь. Я просто подумала, почему бы мне не зайти и не спросить, виделась ли ты с Джеймсом?
На этот раз Рета не позволила себе нахмуриться. В ней вспыхнула ярость, потому что гостья спросила то, о чем сейчас судачит весь Меллинг. Она сказала невыразительным тоном, который у нее всегда был признаком злости:
— Нет. С чего бы?
— Не знаю, может, ты его уже видела. Вообще-то я тоже не видела — он ведь приехал поздно вечером. Интересно, как он выглядит, постарел ли, как мы. Знаешь, Рета, если ты приложишь немного усилий, будешь выглядеть… ну, на тридцать четыре года!
— Я совсем не хочу выглядеть на тридцать четыре года.
Катерина вытаращила голубые глаза.
— Какие глупости! Все, что тебе нужно, — это краски, ты всегда была бледная, и выражение лица сделай помягче. Ты должна практиковаться перед зеркалом.
Губы Реты тронула улыбка. Злость прошла. Все-таки Катерина — прелесть. Картина, как она перед зеркалом тренирует мягкое выражение лица, ее позабавила и утешила.
— Можем практиковаться вместе, — сказала она.
Катерина выпустила клубок дыма.
— Уже смеешься надо мной? А когда я вошла, ты была готова мне голову оторвать. Мне вот что интересно: Джеймс растолстел? Было бы жаль — он был такой красавчик. Вы бы составили ужасно красивую пару — только ему, конечно, следовало влюбиться в блондинку вроде меня. Знаешь, с моей стороны было очень мило не попытаться его у тебя отбить.
Рета подняла на нее прекрасные серые глаза и позволила себе на миг задержать взгляд на Катерине. Обе отлично знали, что Катерина попыталась и потерпела неудачу, но говорить об этом совсем не хотелось. И Рета промолчала. Через мгновенье она уже продолжала сметывать маленькое розовое платьице.
Катерина беззлобно рассмеялась и вернулась к Джеймсу Лесситеру.
— Не знаю, что хуже — если растолстел или если отощал. Джеймсу сейчас лет сорок пять. — Она затянулась сигаретой и добавила. — Вечером он придет ко мне на кофе. Ты тоже приходи.
— Спасибо, нет.
— Приходи. Вам так или иначе придется встретиться, так уж лучше в дружеской компании, когда выглядишь наилучшим образом, чем случайно столкнуться на улице, когда волосы обвисли после дождя или когда полдеревни выстроилось поглазеть, как ты это воспримешь.
На мгновение вспышка гнева придала щекам Реты те краски, которых ей недоставало, но она тут же взяла себя в руки и спокойно сказала:
— Мы не девочки. И воспринимать тут нечего. Конечно, раз Джеймс приехал, мы должны будем встретиться. Но я не удивлюсь, если он здесь долго не задержится. Решит, что в Меллинге скучно.
— Он сделал кучу денег, — задумчиво произнесла Катерина. — Послушай, Рета, хватит важничать! Грядут такие перемены, раз Меллинг снова открывается, и в конце концов, ты и я — мы самые давние друзья Джеймса. Ему не слишком весело возвращаться в пустой дом. Я думаю, мы должны устроить ему встречу. Приходи вечером на кофе!
Рета в упор посмотрела на нее. Было бы естественнее, если бы Катерина пожелала оставить Джеймса Лесситера для себя одной. Она что-то задумала — непременно кот выскочит из мешка. Или скорее не кот, а гладенький, шелковый котеночек с невинными глазенками и сметаной на усах. Хотя в теперешнее послевоенное время никто не кладет сметану в мешок или куда-нибудь еще. Рета ничего не сказала, только позволила себе улыбнуться, чтобы дать Катерине понять, что той не удалось ее провести.
Показалось ли ей за легким облачком сигаретного дыма, или на самом деле естественный румянец Катерины Уэлби стал ярче? Та поднялась изящно и без спешки.
— Что ж, приходи, если сможешь, — сказала Катерина. У самой двери она обернулась и спросила: — Карра нет?
— Он с Фэнси уехал в Лентон.
Катерина Уэлби засмеялась.
— Он собирается на ней жениться?
— Я бы не советовала тебе у него спрашивать. Я не спрашиваю.
— Дурак будет, если женится. Она слишком похожа на Марджори. Опять выйдет та же история.
— У тебя нет оснований так говорить.
Катерина послала ей воздушный поцелуй.
— Не советую обращаться со мной свысока, за все эти годы могла бы научиться. Во мне говорит здравый смысл, тебе тоже не мешало бы призвать его и заставить парня отказаться от своих намерений, если не хочешь еще одного краха. Я думаю, это его доконает. Он выяснил, с кем сбежала Марджори?
— Нет.
— Что ж, она избавила всех от массы неприятностей тем, что не выжила. Я имею в виду, раз она вернулась, а он ее принял и нянчился с ней, то он вряд ли смог бы без труда получить развод, так? Единственный пример тактичности с ее стороны, но и он пропадет зря, если парень наступит на те же грабли. Ну пока, увидимся.
Глава 4
Фэнси Белл искоса, из-под ресниц посмотрела сначала на своего хмурого компаньона, а потом с легким вздохом перевела взгляд на более приветливую картину — отражение собственной фигуры и очаровательного личика в зеркале за витриной модистки. Этот алый цвет — просто чудо, но это хит или промашка? Судя по тому, что каждый встречный на нее смотрит, а потом еще и оглядывается, — хит! Они с Карром представляют собой дивный контраст. Он тоже хорош собой, это любой скажет. И конечно, соседство такого мрачного, хмурого типа делает белокурую девушку еще прекраснее. Он всегда был ужасно мил, только все стало бы намного проще, если бы он хоть чуть-чуть улыбался и вообще показывал, что наслаждается ее обществом. Но приходится терпеть…
За декоративным фасадом Фэнси скрывался прочный стержень здравого смысла. Не можешь иметь все сразу, так настройся на то, чего хочешь больше всего! Молодые люди с кучей денег не раз приглашали ее провести с ними уикэнд. Но она не такого сорта девушка, она сразу давала им это понять — без обид отклоняла приглашения, и никто не пытался повторить его еще раз. Девушка, работающая в шоу-бизнесе, — это, конечно, прекрасно, но это не может длиться вечно.
Разумная персона, которая звалась Фрэнсис, советовала Фэнси устроить свою жизнь, а уж она-то знает, чего хочет: приподняться в этом мире, но не настолько, чтобы новые родственники стали тебе завидовать; нужно иметь столько денег, чтобы хватало на собственный маленький домик и, скажем, троих детей, и еще на оплату того, кто будет делать черную работу, потому что нельзя опускаться, руки должны оставаться красивыми. Конечно, многое придется делать самой, особенно когда пойдут дети. Она ничего не имеет против. Фрэнсис все спланировала. Она размышляла о том, какую роль отвести Карру Робертсону в этой игре. У него есть работа, есть немного собственных денег, и Фэнси находила, что его нетрудно полюбить, но Фрэнсис не позволяла ей делать глупости.
Она подергала его за рукав.
— Вот место, где миссис Уэлби делает прическу. Я вернусь через час. Сможешь подойти к этому времени?
Карр безразлично ответил: «Да».
— Хорошо. А потом пойдем пить чай. Пока!
Он смотрел, как она уходит, с забавным чувством облегчения. В его распоряжении целый час, и в этот час от него ничего не потребуется! Не нужно говорить, не нужно заниматься любовью или отказываться заниматься любовью. Подобное чувство испытываешь, когда уходят гости. Ты был рад их принять, наслаждался их обществом, но есть что-то особое в том, когда твой дом снова принадлежит только тебе. Правда, когда Карр оставался один, всегда существовала возможность, что его одиночество будет нарушено неугомонным привидением: он услышит шаги Марджори на лестнице… ее смех и плач… ее убитый голос, повторяющий: «Нет, нет, я не скажу тебе его имя, я не хочу, чтобы ты его убил. Нет, Карр, нет!»
В его мысли ворвался реальный звук. Карр стрельнул глазами, так же нервно нахмурившись, как это делает Рета, и увидел мистера Хоулдернесса, который, как всегда, выглядел благожелательным и щедрым дядюшкой. Самые ранние воспоминания Карра были связаны со щедростью мистера Хоулдернесса, подарившего ему полкроны. Он ничуть не изменился — достойный вид, цветущий цвет лица, добрый взгляд, рокочущий бас — благословенный восемнадцатый век, из которого так и не выбралась его контора, отделанная панелями в георгианском стиле. Его нотариальная контора считалась старомодной, деревенской, где свято блюдут традиции. Мистер Хоулдернесс хлопнул Карра по плечу и спросил, где тот так долго пропадал.
— Рета будет рада, что ты у нее поживешь. Как она? Надеюсь, не слишком много работает? Когда я ее видел, мне показалось, что она перетрудилась. Она сказала, что в саду все делает сама.
— Да, ей приходится выращивать овощи. В доме тоже полно хлопот — миссис Фаллоу приходит только на два часа в неделю. Я считаю, Рета слишком много работает.
— Заботься о ней, мой мальчик, заботься. Хорошие люди — редкость, а сама она о себе не позаботится, таковы все женщины. Между нами говоря, у них есть все добродетели, кроме одной — здравого смысла. Но не говори, что я это сказал. Свидетелей нет, и я отопрусь! — Он раскатисто засмеялся. — Ну ладно, нечего мне стоять и судачить. Я весь день провел в суде, теперь нужно зайти в офис. Кстати, я слышал, что вернулся Джеймс Лесситер. Ты его никогда не видел?
Карр растянул губы в улыбке, такой же быстрой и нервной, как его мимолетная хмурость.
— Ни разу в жизни. Он скрылся за горизонтом до того, как меня подбросили в Меллинг.
— Да-да, конечно, он скрылся. А теперь возвратился богатым. Приятно слышать историю успеха, в некотором роде, очень приятно. Ты не видел его после возвращения?
— По-моему, его никто не видел. Да он и приехал-то вчера вечером. Миссис Фаллоу ходила туда, помогала мистеру и миссис Мейхью.
— Ах да, это дворецкий и повариха у Лесситеров. Очень достойные люди. Мейхью каждую неделю приходит ко мне в офис за зарплатой. От него я и узнал, что Джеймс приедет. Думаю, он мне позвонит. Мне пришлось много поработать, пока он был за границей, а его матушка скончалась. Ну, пока, мой мальчик. Рад был тебя видеть.
Он ушел. Карр смотрел ему вслед и чувствовал, что эта нечаянная встреча изменила его настроение. Да, было же время… До того как мир треснул по швам. Старик Хоулдернесс принадлежит тому давнему времени, можно даже сказать, он — его типичный представитель. Жизнь тогда была безопасной, ее условия стабильными. Были друзья, с которыми ты вместе рос, учился в школе и колледже, четверть за четвертью, с перерывами на веселые каникулы. Подарочки в полкроны выросли до десяти шиллингов, потом до фунта. На восемнадцатилетие Генри Эйнджер подарил ему пятерку, Элизабет Мур старую картину — корабль в море. Он почувствовал исходящий от картины дух романтики в тот момент, как увидел ее в темном углу антикварной лавки Мура, дяди Элизабет. Странно, что кусок холста и горсть красок могут стать окном в чудо. Он прямо-таки ощущал, как волны несут его корабль по жизни…
Повинуясь внезапному порыву, он пошел вниз по улице, свернул налево и остановился перед витриной лавки Джонатана Мура. Там стояли изумительные шахматные фигурки из слоновой кости, белые и красные, в китайских и маньчжурских одеждах. Он смотрел на них, восхищался тонкой работой, и в нем нарастала злость. Неожиданно он выпрямился, распахнул дверь лавки и вошел. Звякнул колокольчик, и Элизабет вышла его встретить. Злость тут же улеглась.
Она воскликнула: «Карр!» — и оба замерли, глядя друг на друга.
В первое мгновенье он смотрел на нее, как на чужую. В последний раз они виделись аж пять лет назад, но Карр знал Элизабет всю жизнь. Однако теперь смотрел, как будто видел в первый раз: высокая, легкая фигура, брови вразлет, каштановые волосы, откинутые со лба, пронзительно яркие глаза и быстрая, трепетная улыбка. Казалось, что сейчас она взлетит, станет недосягаемой — впечатление было настолько мимолетным, что оно не успело оформиться в мысль.
Элизабет заговорила первой: ему всегда нравился ее голос — чистый, серьезный, приятный.
— Карр, вот это сюрприз! Долго мы не виделись.
— Миллион лет, — сказал он и удивился, почему сказал так. Но, как и всегда, не имеет значение, что ты говоришь Элизабет.
Она подняла руку, но не дотронулась до него — знакомый жест.
— Неужели так долго? Вот беда! Проходи, поговорим. Дядя Джонатан уехал на торги.
Он прошел за ней в комнату позади лавки — уютные потертые кресла, старомодные плюшевые шторы, неряшливый стол Джонатана Мура. Элизабет закрыла дверь. Они как будто вернулись в далекое прошлое. Она открыла дверцы буфета, повозилась там и достала пакет карамели.
— Ты все еще любишь карамель? Если что-то действительно любишь, то будешь любить всегда, как ты считаешь?
— Не уверен.
— А я уверена. — Она засмеялась. — Что бы у меня ни происходило, я продолжаю любить карамель. Не перестаю благодарить судьбу, что ем и не толстею. Смотри, пакет, как и раньше, стоит между нами, и можно таскать из него карамельки.
Карр тоже засмеялся и расслабился. В комнате у Элизабет так привычно, так уютно, что об этом даже не задумываешься. Как старое пальто, старые башмаки, старый друг — неромантично, неприхотливо и бесконечно спокойно.
Она сказала: «Для чая не рановато? Могу сделать», — и увидела, что он нахмурился.
— Нет. Я здесь с Фэнси — Фрэнсис Белл. Мы живем у Реты. Сейчас Фэнси в парикмахерской. Она хотела, когда закончит, пойти со мной пить чай.
Ясные глаза Элизабет серьезно смотрели на него.
— Не хочешь ли привести ее сюда? У меня свежий кекс.
Он сказал: «Приведу», и Элизабет кивнула.
— Вот и чудесно. Посидим, поболтаем. Расскажи о ней. Она твоя подружка?
— Нет.
Он не знал, как это вышло — сначала сказал, потом подумал. «Господи, но это же правда!» Во что же он вляпался и как глубоко увяз? Будто во сне — идешь, идешь и вдруг видишь, что еще один шаг — и будет пропасть!
— Расскажи про нее, Карр. Какая она?
Опять этот пытливый взгляд. Он ответил ей так же прямо.
— Она похожа на Марджори.
— Я видела Марджори только раз. Она была очень красивая. — Сказано было без злобы, хотя оба помнили ту встречу. Именно после нее Элизабет спросила: «У вас с ней любовь, Карр?» Тогда они сидели вдвоем в этой самой комнате, и он отвел взгляд, а Элизабет сняла обручальное кольцо и положила его на ручку кресла, стоявшего между ними, и когда он опять промолчал, ушла через дальнюю дверь и поднялась по ветхой лестнице к себе в комнату. И он дал ей уйти.
Пять лет назад — а кажется, что это было вчера…
— Почему ты меня отпустила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Она открыла белую калитку, по выложенной камнем дорожке прошла к двери, толкнула ее и крикнула:
— Рета!
Рета Крей, сидя в гостиной, нахмурилась, отчего стала похожа на своего племянника, и отозвалась:
— Я здесь. Заходи!
В этот момент ей меньше всего хотелось видеть Катерину Уэлби. Как и вообще кого бы то ни было. Но если живешь в деревне, бесполезно не хотеть видеть людей, потому что все равно придется. Она прекрасно понимала, что после возвращения Джеймса Лесситера все вспомнят, что когда-то они были помолвлены, и будут интересоваться, как они выглядят, да что чувствуют, да что скажут, когда встретятся. Двадцать лет — долгий срок, но не настолько долгий, чтобы деревня забыла.
Она не пошла навстречу Катерине, а продолжала, склонившись над столом, кроить детское платье из какого-то куска материи. Они с Катериной были знакомы так много лет, что можно и не суетиться, к тому же неплохо намекнуть, что она занята и не стоит ей мешать. Она прорезала ножницами линию до конца и только после этого подняла глаза на Катерину, которая раскуривала сигарету.
— Вижу, ты очень занята, Рета. Одежда для бедных?
На лице Реты опять появилось хмурое выражение. Это странным образом делало ее моложе. Рету никто бы не назвал красавицей, для этого она выглядела слишком суровой. «Афина Паллада с головой Медузы Горгоны», как сказал один из приятелей Джеймса Лесситера после того, как она его отчитала. Но бывали моменты — по большей части бурные и быстротечные, — когда она была подлинно красива. Чтобы докончить описание, необходимо отметить, что волосы у нее были темные, глаза серые, фигура греческой богини, а манеры излишне резкие.
Она подняла глаза и спросила:
— В чем дело?
Катерина удобно расположилась на подоконнике.
— Ну, знаешь, Рета! Шитье — занятие сложное, у тебя от него всегда портится настроение. Должна благодарить, что я пришла и оторвала тебя.
— Не буду. Я хочу доделать.
Катерина махнула в воздухе сигаретой.
— Я же тебя не останавливаю — давай, сметывай вещь. Я просто подумала, почему бы мне не зайти и не спросить, виделась ли ты с Джеймсом?
На этот раз Рета не позволила себе нахмуриться. В ней вспыхнула ярость, потому что гостья спросила то, о чем сейчас судачит весь Меллинг. Она сказала невыразительным тоном, который у нее всегда был признаком злости:
— Нет. С чего бы?
— Не знаю, может, ты его уже видела. Вообще-то я тоже не видела — он ведь приехал поздно вечером. Интересно, как он выглядит, постарел ли, как мы. Знаешь, Рета, если ты приложишь немного усилий, будешь выглядеть… ну, на тридцать четыре года!
— Я совсем не хочу выглядеть на тридцать четыре года.
Катерина вытаращила голубые глаза.
— Какие глупости! Все, что тебе нужно, — это краски, ты всегда была бледная, и выражение лица сделай помягче. Ты должна практиковаться перед зеркалом.
Губы Реты тронула улыбка. Злость прошла. Все-таки Катерина — прелесть. Картина, как она перед зеркалом тренирует мягкое выражение лица, ее позабавила и утешила.
— Можем практиковаться вместе, — сказала она.
Катерина выпустила клубок дыма.
— Уже смеешься надо мной? А когда я вошла, ты была готова мне голову оторвать. Мне вот что интересно: Джеймс растолстел? Было бы жаль — он был такой красавчик. Вы бы составили ужасно красивую пару — только ему, конечно, следовало влюбиться в блондинку вроде меня. Знаешь, с моей стороны было очень мило не попытаться его у тебя отбить.
Рета подняла на нее прекрасные серые глаза и позволила себе на миг задержать взгляд на Катерине. Обе отлично знали, что Катерина попыталась и потерпела неудачу, но говорить об этом совсем не хотелось. И Рета промолчала. Через мгновенье она уже продолжала сметывать маленькое розовое платьице.
Катерина беззлобно рассмеялась и вернулась к Джеймсу Лесситеру.
— Не знаю, что хуже — если растолстел или если отощал. Джеймсу сейчас лет сорок пять. — Она затянулась сигаретой и добавила. — Вечером он придет ко мне на кофе. Ты тоже приходи.
— Спасибо, нет.
— Приходи. Вам так или иначе придется встретиться, так уж лучше в дружеской компании, когда выглядишь наилучшим образом, чем случайно столкнуться на улице, когда волосы обвисли после дождя или когда полдеревни выстроилось поглазеть, как ты это воспримешь.
На мгновение вспышка гнева придала щекам Реты те краски, которых ей недоставало, но она тут же взяла себя в руки и спокойно сказала:
— Мы не девочки. И воспринимать тут нечего. Конечно, раз Джеймс приехал, мы должны будем встретиться. Но я не удивлюсь, если он здесь долго не задержится. Решит, что в Меллинге скучно.
— Он сделал кучу денег, — задумчиво произнесла Катерина. — Послушай, Рета, хватит важничать! Грядут такие перемены, раз Меллинг снова открывается, и в конце концов, ты и я — мы самые давние друзья Джеймса. Ему не слишком весело возвращаться в пустой дом. Я думаю, мы должны устроить ему встречу. Приходи вечером на кофе!
Рета в упор посмотрела на нее. Было бы естественнее, если бы Катерина пожелала оставить Джеймса Лесситера для себя одной. Она что-то задумала — непременно кот выскочит из мешка. Или скорее не кот, а гладенький, шелковый котеночек с невинными глазенками и сметаной на усах. Хотя в теперешнее послевоенное время никто не кладет сметану в мешок или куда-нибудь еще. Рета ничего не сказала, только позволила себе улыбнуться, чтобы дать Катерине понять, что той не удалось ее провести.
Показалось ли ей за легким облачком сигаретного дыма, или на самом деле естественный румянец Катерины Уэлби стал ярче? Та поднялась изящно и без спешки.
— Что ж, приходи, если сможешь, — сказала Катерина. У самой двери она обернулась и спросила: — Карра нет?
— Он с Фэнси уехал в Лентон.
Катерина Уэлби засмеялась.
— Он собирается на ней жениться?
— Я бы не советовала тебе у него спрашивать. Я не спрашиваю.
— Дурак будет, если женится. Она слишком похожа на Марджори. Опять выйдет та же история.
— У тебя нет оснований так говорить.
Катерина послала ей воздушный поцелуй.
— Не советую обращаться со мной свысока, за все эти годы могла бы научиться. Во мне говорит здравый смысл, тебе тоже не мешало бы призвать его и заставить парня отказаться от своих намерений, если не хочешь еще одного краха. Я думаю, это его доконает. Он выяснил, с кем сбежала Марджори?
— Нет.
— Что ж, она избавила всех от массы неприятностей тем, что не выжила. Я имею в виду, раз она вернулась, а он ее принял и нянчился с ней, то он вряд ли смог бы без труда получить развод, так? Единственный пример тактичности с ее стороны, но и он пропадет зря, если парень наступит на те же грабли. Ну пока, увидимся.
Глава 4
Фэнси Белл искоса, из-под ресниц посмотрела сначала на своего хмурого компаньона, а потом с легким вздохом перевела взгляд на более приветливую картину — отражение собственной фигуры и очаровательного личика в зеркале за витриной модистки. Этот алый цвет — просто чудо, но это хит или промашка? Судя по тому, что каждый встречный на нее смотрит, а потом еще и оглядывается, — хит! Они с Карром представляют собой дивный контраст. Он тоже хорош собой, это любой скажет. И конечно, соседство такого мрачного, хмурого типа делает белокурую девушку еще прекраснее. Он всегда был ужасно мил, только все стало бы намного проще, если бы он хоть чуть-чуть улыбался и вообще показывал, что наслаждается ее обществом. Но приходится терпеть…
За декоративным фасадом Фэнси скрывался прочный стержень здравого смысла. Не можешь иметь все сразу, так настройся на то, чего хочешь больше всего! Молодые люди с кучей денег не раз приглашали ее провести с ними уикэнд. Но она не такого сорта девушка, она сразу давала им это понять — без обид отклоняла приглашения, и никто не пытался повторить его еще раз. Девушка, работающая в шоу-бизнесе, — это, конечно, прекрасно, но это не может длиться вечно.
Разумная персона, которая звалась Фрэнсис, советовала Фэнси устроить свою жизнь, а уж она-то знает, чего хочет: приподняться в этом мире, но не настолько, чтобы новые родственники стали тебе завидовать; нужно иметь столько денег, чтобы хватало на собственный маленький домик и, скажем, троих детей, и еще на оплату того, кто будет делать черную работу, потому что нельзя опускаться, руки должны оставаться красивыми. Конечно, многое придется делать самой, особенно когда пойдут дети. Она ничего не имеет против. Фрэнсис все спланировала. Она размышляла о том, какую роль отвести Карру Робертсону в этой игре. У него есть работа, есть немного собственных денег, и Фэнси находила, что его нетрудно полюбить, но Фрэнсис не позволяла ей делать глупости.
Она подергала его за рукав.
— Вот место, где миссис Уэлби делает прическу. Я вернусь через час. Сможешь подойти к этому времени?
Карр безразлично ответил: «Да».
— Хорошо. А потом пойдем пить чай. Пока!
Он смотрел, как она уходит, с забавным чувством облегчения. В его распоряжении целый час, и в этот час от него ничего не потребуется! Не нужно говорить, не нужно заниматься любовью или отказываться заниматься любовью. Подобное чувство испытываешь, когда уходят гости. Ты был рад их принять, наслаждался их обществом, но есть что-то особое в том, когда твой дом снова принадлежит только тебе. Правда, когда Карр оставался один, всегда существовала возможность, что его одиночество будет нарушено неугомонным привидением: он услышит шаги Марджори на лестнице… ее смех и плач… ее убитый голос, повторяющий: «Нет, нет, я не скажу тебе его имя, я не хочу, чтобы ты его убил. Нет, Карр, нет!»
В его мысли ворвался реальный звук. Карр стрельнул глазами, так же нервно нахмурившись, как это делает Рета, и увидел мистера Хоулдернесса, который, как всегда, выглядел благожелательным и щедрым дядюшкой. Самые ранние воспоминания Карра были связаны со щедростью мистера Хоулдернесса, подарившего ему полкроны. Он ничуть не изменился — достойный вид, цветущий цвет лица, добрый взгляд, рокочущий бас — благословенный восемнадцатый век, из которого так и не выбралась его контора, отделанная панелями в георгианском стиле. Его нотариальная контора считалась старомодной, деревенской, где свято блюдут традиции. Мистер Хоулдернесс хлопнул Карра по плечу и спросил, где тот так долго пропадал.
— Рета будет рада, что ты у нее поживешь. Как она? Надеюсь, не слишком много работает? Когда я ее видел, мне показалось, что она перетрудилась. Она сказала, что в саду все делает сама.
— Да, ей приходится выращивать овощи. В доме тоже полно хлопот — миссис Фаллоу приходит только на два часа в неделю. Я считаю, Рета слишком много работает.
— Заботься о ней, мой мальчик, заботься. Хорошие люди — редкость, а сама она о себе не позаботится, таковы все женщины. Между нами говоря, у них есть все добродетели, кроме одной — здравого смысла. Но не говори, что я это сказал. Свидетелей нет, и я отопрусь! — Он раскатисто засмеялся. — Ну ладно, нечего мне стоять и судачить. Я весь день провел в суде, теперь нужно зайти в офис. Кстати, я слышал, что вернулся Джеймс Лесситер. Ты его никогда не видел?
Карр растянул губы в улыбке, такой же быстрой и нервной, как его мимолетная хмурость.
— Ни разу в жизни. Он скрылся за горизонтом до того, как меня подбросили в Меллинг.
— Да-да, конечно, он скрылся. А теперь возвратился богатым. Приятно слышать историю успеха, в некотором роде, очень приятно. Ты не видел его после возвращения?
— По-моему, его никто не видел. Да он и приехал-то вчера вечером. Миссис Фаллоу ходила туда, помогала мистеру и миссис Мейхью.
— Ах да, это дворецкий и повариха у Лесситеров. Очень достойные люди. Мейхью каждую неделю приходит ко мне в офис за зарплатой. От него я и узнал, что Джеймс приедет. Думаю, он мне позвонит. Мне пришлось много поработать, пока он был за границей, а его матушка скончалась. Ну, пока, мой мальчик. Рад был тебя видеть.
Он ушел. Карр смотрел ему вслед и чувствовал, что эта нечаянная встреча изменила его настроение. Да, было же время… До того как мир треснул по швам. Старик Хоулдернесс принадлежит тому давнему времени, можно даже сказать, он — его типичный представитель. Жизнь тогда была безопасной, ее условия стабильными. Были друзья, с которыми ты вместе рос, учился в школе и колледже, четверть за четвертью, с перерывами на веселые каникулы. Подарочки в полкроны выросли до десяти шиллингов, потом до фунта. На восемнадцатилетие Генри Эйнджер подарил ему пятерку, Элизабет Мур старую картину — корабль в море. Он почувствовал исходящий от картины дух романтики в тот момент, как увидел ее в темном углу антикварной лавки Мура, дяди Элизабет. Странно, что кусок холста и горсть красок могут стать окном в чудо. Он прямо-таки ощущал, как волны несут его корабль по жизни…
Повинуясь внезапному порыву, он пошел вниз по улице, свернул налево и остановился перед витриной лавки Джонатана Мура. Там стояли изумительные шахматные фигурки из слоновой кости, белые и красные, в китайских и маньчжурских одеждах. Он смотрел на них, восхищался тонкой работой, и в нем нарастала злость. Неожиданно он выпрямился, распахнул дверь лавки и вошел. Звякнул колокольчик, и Элизабет вышла его встретить. Злость тут же улеглась.
Она воскликнула: «Карр!» — и оба замерли, глядя друг на друга.
В первое мгновенье он смотрел на нее, как на чужую. В последний раз они виделись аж пять лет назад, но Карр знал Элизабет всю жизнь. Однако теперь смотрел, как будто видел в первый раз: высокая, легкая фигура, брови вразлет, каштановые волосы, откинутые со лба, пронзительно яркие глаза и быстрая, трепетная улыбка. Казалось, что сейчас она взлетит, станет недосягаемой — впечатление было настолько мимолетным, что оно не успело оформиться в мысль.
Элизабет заговорила первой: ему всегда нравился ее голос — чистый, серьезный, приятный.
— Карр, вот это сюрприз! Долго мы не виделись.
— Миллион лет, — сказал он и удивился, почему сказал так. Но, как и всегда, не имеет значение, что ты говоришь Элизабет.
Она подняла руку, но не дотронулась до него — знакомый жест.
— Неужели так долго? Вот беда! Проходи, поговорим. Дядя Джонатан уехал на торги.
Он прошел за ней в комнату позади лавки — уютные потертые кресла, старомодные плюшевые шторы, неряшливый стол Джонатана Мура. Элизабет закрыла дверь. Они как будто вернулись в далекое прошлое. Она открыла дверцы буфета, повозилась там и достала пакет карамели.
— Ты все еще любишь карамель? Если что-то действительно любишь, то будешь любить всегда, как ты считаешь?
— Не уверен.
— А я уверена. — Она засмеялась. — Что бы у меня ни происходило, я продолжаю любить карамель. Не перестаю благодарить судьбу, что ем и не толстею. Смотри, пакет, как и раньше, стоит между нами, и можно таскать из него карамельки.
Карр тоже засмеялся и расслабился. В комнате у Элизабет так привычно, так уютно, что об этом даже не задумываешься. Как старое пальто, старые башмаки, старый друг — неромантично, неприхотливо и бесконечно спокойно.
Она сказала: «Для чая не рановато? Могу сделать», — и увидела, что он нахмурился.
— Нет. Я здесь с Фэнси — Фрэнсис Белл. Мы живем у Реты. Сейчас Фэнси в парикмахерской. Она хотела, когда закончит, пойти со мной пить чай.
Ясные глаза Элизабет серьезно смотрели на него.
— Не хочешь ли привести ее сюда? У меня свежий кекс.
Он сказал: «Приведу», и Элизабет кивнула.
— Вот и чудесно. Посидим, поболтаем. Расскажи о ней. Она твоя подружка?
— Нет.
Он не знал, как это вышло — сначала сказал, потом подумал. «Господи, но это же правда!» Во что же он вляпался и как глубоко увяз? Будто во сне — идешь, идешь и вдруг видишь, что еще один шаг — и будет пропасть!
— Расскажи про нее, Карр. Какая она?
Опять этот пытливый взгляд. Он ответил ей так же прямо.
— Она похожа на Марджори.
— Я видела Марджори только раз. Она была очень красивая. — Сказано было без злобы, хотя оба помнили ту встречу. Именно после нее Элизабет спросила: «У вас с ней любовь, Карр?» Тогда они сидели вдвоем в этой самой комнате, и он отвел взгляд, а Элизабет сняла обручальное кольцо и положила его на ручку кресла, стоявшего между ними, и когда он опять промолчал, ушла через дальнюю дверь и поднялась по ветхой лестнице к себе в комнату. И он дал ей уйти.
Пять лет назад — а кажется, что это было вчера…
— Почему ты меня отпустила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23