Но отдыхать мне не пришлось. Меня вызвал рейхсмаршал Гиммлер. Он поблагодарил меня за проделанную работу и дал новое задание. Я должен был отправиться почти к самой линии фронта, получить там груз и во что бы то ни стало доставить его в Германию.
Старик говорил почти шепотом, но каждое слово выговаривал очень отчетливо.
— Так вот, мне были выданы документы, инструкции, я сел в самолет и отправился на Восточный фронт. Вы же, насколько я понимаю, бывший Советский Союз знаете хорошо?
— Да, знаю, довелось поездить, много где был.
— Так вот, я отправился в город Бобруйск. Это город маленький, вы его, наверное, не знаете.
— Почему же, — возразил Феликс, — я бывал в Бобруйске несколько раз, правда, проездом.
— Если вы были в Бобруйске хоть один раз, то видели старинную красную крепость.
— Да, видел. — Наморщив лоб, Колчанов попытался вспомнить темно-красный силуэт Бобруйской крепости. Ему это без труда удалось. У него была прекрасная зрительная память, и стоило ему побывать в каком-нибудь, даже самом маленьком городке, второй раз он мог пройти по нему с завязанными глазами.
— В годы войны там размещался концентрационный лагерь номер сто тридцать один. Там уничтожали военнопленных, ваших соотечественников, ну и, конечно, евреев…
— Да, да, я слушаю, — сказал Феликс после небольшой паузы.
— Я хоть и был офицером СС, но к этим кровавым делам не имею никакого отношения. Моим заданием являлась доставка груза. А груз, который я должен был доставить в Берлин, собирался по частям, и не один месяц, в одном из подвалов крепости.
— И что же, если не секрет, это за груз?
— Сейчас все узнаете, не торопитесь. Феликс приложил руки к животу, словно бы спасаясь, что сейчас разойдутся швы. Моргенштерн как-то странно улыбнулся.
— Золото, мой друг. Золото, — повторил он, наблюдая за реакцией собеседника.
— Золото? — переспросил Феликс до странного спокойно.
— Да, золото. Очень много. В лагерях эсэсовцы уничтожали заключенных, а как вам известно, когда люди попадали в лагерь, у них забирали все — золотые монеты, часы, цепочки, сдирали золотые коронки. Кстати, золотых коронок, как правило, было просто несметное количество. Мне доводилось видеть целые горы золота, вырванного из человеческих ртов, иногда вместе с зубами. Зрелище не из приятных, если, конечно, не воспринимать эти протезы и мосты просто как желтый металл. Так вот там, в сто тридцать первом лагере, все это переплавлялось в слитки. Затем слитки упаковывались в цинковые ящики, а я должен был доставить их в Германию.
— Понятно, — кивнул Феликс, морщась, как от зубной боли.
— Нет-нет, я не убивал людей, я всего лишь доставлял золото, доставлял груз туда, куда мне было предписано. К крови, к тысячам убитых я не имею никакого отношения, мои руки не запятнаны.
— За что же вам дали такой срок?
— А вот об этом, молодой человек, лучше не говорить. Это другая история, дела давно минувших дней.
— Значит, золото? — тихо прошептал Феликс.
— Да, ровно сто восемьдесят три килограмма в слитках, — абсолютно бесстрастно произнес бывший эсэсовец.
Почти до самого рассвета Колчанов слушал исповедь старика Моргенштерна, человека, получившего пожизненное заключение, как он уверял, за чужие грехи и обреченного провести остаток своих дней в достаточно комфортабельной австрийской тюрьме. Но ему страстно хотелось умереть на свободе. Это было его последним и самым сильным желанием.
Наконец бывший офицер элитных гитлеровских частей тяжело вздохнул и опустил бледные руки на колени.
— Все, мой друг, я рассказал вам историю своей жизни. Вот план. — Он медленно извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Не знаю, правда, в каком сейчас состоянии находится Бобруйская крепость и сохранилась ли она вообще.
— Нет-нет, она стоит, — успокоил старика Феликс, хотя вспомнил, что в крепости царит мерзость запустения.
— Тогда все в ваших руках, мой друг.
— Все, что будет в моих силах, герр Моргенштерн, я сделаю, — прошептал Колчанов, понимая, что цена за услышанное, назначенная бывшим эсэсовцем, довольно высока, можно сказать, непомерна.
Добыв золото, он должен будет спасти этого нацистского преступника из заточения и дать ему возможность умереть на свободе. Моргенштерн, казалось, был спокоен, пальцы его рук подрагивали, а по морщинистым щекам катились слезы. Может быть, впервые за долгие годы, проведенные в тюрьме, этот сильный человек плакал.
— Да-да, мой друг, все теперь в ваших руках. Моя жизнь в ваших руках. Под восточным бастионом, под восточным, здесь все отмечено.
Наконец-то старик подал лист бумаги Феликсу. Тот внимательно осмотрел план.
— Над тем местом, где в стене замурованы ящики с золотом, торчала железная балка, — пояснил Моргенштерн. — Наверное, она торчит и сейчас. Этот знак облегчит поиски.
— Да, я помню, вы уже говорили об этом, герр Моргенштерн.
— А теперь давайте спать.
За все время ночного разговора Феликс ни разу не посмотрел на соседей по палате, будучи твердо убежден, что они спят крепким сном. Дважды заходил дежурный врач, но Моргенштерн даже не обращал на него внимания, и эскулап уходил, убедившись, что в палате все в порядке, что все больные на месте.
Старик вернулся на свою кровать и долго устраивался поудобнее. Вскоре он уснул.
А Колчанов долго не мог сомкнуть глаз, находясь под впечатлением от услышанного. Он посмотрел в окно: начинало светать. Старик вздыхал и стонал во сне.
«Да, нелегкая у него судьба, — подумал Феликс, метнув взгляд на своего соседа. — Подумать только, провести остаток дней за решеткой, зная, что владеешь несметными сокровищами. Прямо как аббат Фариа из „Графа Монте-Кристо“. А я, стало быть, несчастный капитан Дантес… Да, Дивны дела твои, Господи».
Феликс знал, что уснуть уже не сможет. Он вытащил из кармана план, нарисованный твердой рукой старика Моргенштерна, и долго внимательно изучал его, стараясь запомнить до мельчайших деталей.
Наконец он понял, что стоит закрыть глаза, как тут же схема встанет у него перед глазами так же явственно, как сейчас он видит оконную раму.
— Да-да, все хорошо, — прошептал он и принялся рвать план на мелкие кусочки.
Когда эта процедура была закончена, Феликс поднялся с кровати и, уединившись в туалете, спустил все клочки в унитаз.
* * *
Когда за Феликсом пришел надзиратель из другого корпуса, старик Моргенштерн бросил прощальный взгляд на своего нового друга, на человека, которому он доверился от начала и до конца. Феликс ободряюще кивнул: дескать, ничего, герр Моргенштерн, игра еще не кончена, все у нас впереди. Вы будете свободны, только мне надо выбраться отсюда, что-что, а слово держать я умею.
На прощание Феликс пожал герру Моргенштерну руку как старому приятелю, с которым предстоит еще не раз встретиться, пусть даже и не скоро.
Уже покидая палату, недавний больной оглянулся. Старик смотрел на него широко открытыми глазами. Феликсу показалось, что он прощается с ним навсегда.
— Ничего, — подмигнул герру Моргенштерну его в недавнем прошлом сосед, и дверь за ним закрылась.
В камере, куда вновь вернулся Колчанов, все было на своих местах, словно ничего не случилось.
«Только бы дождаться конца срока, — думал Феликс. — Тогда я…»
Но что будет тогда, он не представлял, хотя прекрасно понимал, что добыть спрятанное в крепости золото будет совсем непросто. Однако Феликс Колчанов, пасующий перед трудностями, уже не был бы Феликсом Колчановым.
Бесконечно медленно тянулись однообразные дни в заключении. По ночам Феликсу не спалось. И он от нечего делать начинал придумывать, как попасть в крепость, хотя он даже не представлял себе, что сейчас находится на ее территории. В конце концов это ему надоедало, и он начинал вспоминать свою прошлую жизнь. Это приносило ему какое-то облегчение.
Глава семнадцатая
Во всех тюрьмах, где бы они ни находились, нравы похожи. И в австрийской тюрьме, хоть она была и намного комфортабельнее российских, так же процветало то, что мы называем стукачеством. Один из больных, лежавших в углу палаты, подслушал кое-что из разговора Феликса со стариком Моргенштерном. Он мало что понял, поскольку не знал русского, но обо всех своих догадках рассказал старшему надзирателю.
Тот появился в камере Колчанова совершенно неожиданно.
— Послушай, — начал тюремщик как бы издалека, — через несколько дней тебя освободят.
— Да, освободят, жду не дождусь, — сказал Феликс, глядя на своего в общем-то симпатичного седовласого стража.
— Так вот, я знаю, что старый эсэсовец передал тебе кое-какие планы.
— Планы? Мне? — изумленно вскинул брови Колчанов.
— Да-да, тебе, — приблизившись к Феликсу, сказал надзиратель.
— Что за бред! Здесь какая-то ошибка. Ничего он мне не передавал.
— А о чем, если не секрет, вы с ним разговаривали?
— Ну о чем обычно говорят люди в его возрасте? Герр Моргенштерн рассказывал мне о своей жизни, о войне, хотел попрактиковаться в русском, который, кстати, знает отлично.
— А вот мне известно другое: он передал тебе какой-то план. Я бы хотел его посмотреть.
— Посмотрите, если вам так хочется. — Феликс показал две пустые ладони.
— Ну что ж, приятель, я вижу, ты не очень разговорчив. Так вот, ты можешь задержаться в этой тюрьме, даже не в самой тюрьме, а в тюремной больнице, если, конечно, останешься жив.
— Ничего он мне не передавал! — Колчанов понял, что надо быть осторожным, если он не хочет действительно опять очутиться на больничной койке. — Да, он говорил мне о каком-то золоте, которое эсэсовцы вывозили из России. Но все это бредни. По-моему, старик давным-давно пребывает в маразме.
— План, — настойчиво повторил старший надзиратель, — я хочу увидеть план.
— Нет никакого плана! Он дал мне бумажку, на которой что-то было нарисовано. Но я давно уже вышел из того возраста, когда бредят пиратскими кладами! Я порвал эту дрянную бумажку и спустил в унитаз. Если герру надзирателю интересно, то он может спросить у того, кто ему настучал.
— Но, я надеюсь, ты запомнил план?
— Ничего я не запоминал! Если вы полюбопытствуете и заглянете в мое судебное дело, то узнаете, что мне отшибло память. И вообще я не верю в клады, у меня одна-единственная мечта — поскорее выйти на свободу.
— А вот я думаю, ты задержишься. Причем надолго, — нахмурился надзиратель.
Феликс в ответ на это грозное предупреждение принял бесшабашный вид и добродушно улыбнулся: дескать, что вы такое говорите, гражданин, то есть герр начальник, неужели вы сами в это поверили. Золото какое-то… Женщины — вот что для меня дороже любого золота.
— Я знаю, что ты русский, — сказал тюремщик, — и меня интересует, что ты собираешься делать.
— Когда, герр надзиратель?
— После того как выйдешь отсюда.
— Когда я выйду отсюда, перво-наперво пойду в какой-нибудь дорогой ресторан и поужинаю с хорошенькой девушкой. А затем с ней буду развлекаться целую ночь.
— Так вот, послушай меня. Если бы ты поделился со мной информацией, я помог бы тебе.
— Пожалуйста, могу поделиться. — Феликс вновь беззаботно улыбнулся. — А почему бы вам, герр старший надзиратель, не обратиться к самому герру Моргенштерну и попросить его рассказать обо всем? А то может получиться испорченный телефон. Я могу что-то перепутать, назвать не тот город, не ту станцию. Вы же знаете, Союз был самой большой страной в мире…
— Знаю, знаю, — сухо процедил старший надзиратель и покинул камеру Феликса Колчанова.
А ее обитатель, едва за тюремщиком закрылась дверь, перевел дыхание, вскочил со стула и нервно заходил от стены к стене.
«Вот дьявольщина, — мысленно выругался Феликс. — И здесь стукачи! Ведь этот мерзавец может мне помешать. Надо держать ухо востро. Мне осталось три дня. Меня могут отравить, избить, могут сделать все, что угодно. Обидно будет».
Но три дня прошли. Старший надзиратель заходил еще пару раз, но так ничего и не добился. Феликс прикинулся дурачком, делая вид, что абсолютно не понимает, к чему клонит его тюремщик.
И тому в конце концов надоело возиться с этим русским. К тому же старший надзиратель был не очень-то уверен в том, что заключенный Моргенштерн в здравом уме. Все-таки возраст и притом столько лет за решеткой.
А вот Феликс все больше и больше убеждался в том, что старый эсэсовец говорил чистую правду.
«Да, старина, — думал сосед Моргенштерна по больничной койке, — тяжело же тебе пришлось. Как говорят у нас в России: видит око, да зуб неймет. Я бы, наверное, так не смог — спятил бы».
И Феликс попытался представить, как бы он вел себя на месте Моргенштерна. Он с Трудом мог себе представить, что сумел бы провести долгие годы в тюрьме, даже не попытавшись бежать. А старик только на закате жизни решился вырваться из этих стен и умереть на свободе.
«Что ж, правильно, — одобрил Колчанов такое мужественное решение. — И если кому-то там наверху будет угодно, чтобы я добрался до этого золота, я помогу, я вызволю тебя. И пусть мне придется даже истратить половину добытого, я подкуплю всю охрану этой тюрьмы, и ты, герр Моргенштерн, будешь свободен и умрешь там, где пожелаешь».
Наконец-то настал долгожданный час, когда Феликсу вернули его личные веши и проводили до ворот. Он посмотрел на здание, в котором провел целый месяц. Но тюрьма вовсе не казалась грозной, как знаменитые российские Бутырки или Кресты. Скорее она напоминала закрытую лечебницу. И вдруг у Феликса мелькнула мысль: «Да это же с виду точь-в-точь психушка! И может быть, Моргенштерн псих и меня заразил своим сумасшествием… Нет-нет, этого не может быть!»
Ворота открылись, и Феликс шагнул на свободную землю австрийской столицы. Естественно, он не ожидал, что кто-нибудь знает о дне его освобождения и будет его встречать. Но он ошибся.
Оказавшись за воротами тюрьмы, Феликс первым делом посмотрел на небо. Ему показалось, что по эту сторону стены оно совсем другое: густо-синее, а не то выцветшее небо неволи. И солнце светило по-другому, и дышалось совсем не так… Вспомнилось название старого фильма: «Это сладкое слово „свобода“. Немного успокоившись после первых вольных впечатлений, Колчанов посмотрел на улицу.
Неподалеку от ворот стояли две машины. За рулем голубого «Фольксвагена» сидела женщина в черных очках. Он тут же узнал Ханну, улыбнулся и темпераментно махнул ей рукой.
Женщина открыла дверцу и ступила на мостовую. И тут Колчанов глянул направо. Там у самой стены стояло желтое такси. За приоткрытой задней дверцей Феликс увидел Марину Езерскую. Девушка уже хотела выйти из машины, хотела подбежать к нему, как вдруг увидела, что первой он махнул Ханне, а ее даже не заметил.
Она в растерянности замерла, не зная, стоит ли ей выходить вообще. Если бы Колчанов мог разорваться пополам, подойти и к Ханне, и к Марине одновременно, он непременно сделал бы это. Но приходилось выбирать. Ханна остановилась, поняв, что девушка в такси тоже встречает Феликса. Он растерянно улыбнулся и остался стоять на месте, решив положиться на волю случая.
Марина с тревогой посмотрела на Ханну, выжидая, как та поведет себя. Женщина в «Фольксвагене» медленно сняла темные очки и повесила их в вырез блузки. Затем она развела руками, подмигнула Феликсу и кивнула в сторону Марины: мол, я не претендую ни на что, сама понимаю, она моложе, красивее, и, наверное, ты ей многим обязан. Хотя Ханне Феликс был тоже обязан. Если бы не она, то суд вполне мог дать не месяц тюрьмы, а целых два. Именно Ханна подтвердила на процессе, что провалы памяти у Феликса бывали и раньше.
Колчанов моргнул, тряхнул головой и посмотрел в глаза Ханне. Ему хотелось подбежать к ней, попытаться все объяснить или хотя бы крикнуть: «Подожди минуту, я подойду к Марине, совсем немного поболтаю с ней, уговорю подождать и тогда объясню тебе тонкости наших отношений». Но Марина ведь тоже ждала первого шага. Тогда Феликс перебросил куртку через плечо и просто зашагал по улице, не глядя больше ни на кого. Радость от освобождения тут же померкла. Он слышал, как хлопнула дверца машины, за ней другая, и старался не вслушиваться в шум заработавших двигателей. Затем он не выдержал и обернулся.
Ханна уже развернула машину и медленно удалялась от него. Тронулось и такси — в противоположную сторону. Он оставался один!
— Черт! — выругался Колчанов и бросился догонять желтую машину.
— Он бежит за вами, — сказал таксист Марине.
— Езжайте быстрее, — ледяным голосом произнесла она.
— По-моему, он хочет что-то вам сказать, — проговорил таксист, не решаясь увеличить скорость.
А Феликс бежал за такси и как очумелый махал над головой курткой.
— Да стой же, черт подери! — кричал он.
— Быстрее! — приказала Марина и со злостью пихнула шофера в плечо.
Но Феликс уже успел добежать до такси, рванул на себя дверцу, запрыгнул на заднее сиденье и обнял нахальную пассажирку. Девушка словно только того и ждала. Она положила голову ему на плечо и произнесла всего три слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Старик говорил почти шепотом, но каждое слово выговаривал очень отчетливо.
— Так вот, мне были выданы документы, инструкции, я сел в самолет и отправился на Восточный фронт. Вы же, насколько я понимаю, бывший Советский Союз знаете хорошо?
— Да, знаю, довелось поездить, много где был.
— Так вот, я отправился в город Бобруйск. Это город маленький, вы его, наверное, не знаете.
— Почему же, — возразил Феликс, — я бывал в Бобруйске несколько раз, правда, проездом.
— Если вы были в Бобруйске хоть один раз, то видели старинную красную крепость.
— Да, видел. — Наморщив лоб, Колчанов попытался вспомнить темно-красный силуэт Бобруйской крепости. Ему это без труда удалось. У него была прекрасная зрительная память, и стоило ему побывать в каком-нибудь, даже самом маленьком городке, второй раз он мог пройти по нему с завязанными глазами.
— В годы войны там размещался концентрационный лагерь номер сто тридцать один. Там уничтожали военнопленных, ваших соотечественников, ну и, конечно, евреев…
— Да, да, я слушаю, — сказал Феликс после небольшой паузы.
— Я хоть и был офицером СС, но к этим кровавым делам не имею никакого отношения. Моим заданием являлась доставка груза. А груз, который я должен был доставить в Берлин, собирался по частям, и не один месяц, в одном из подвалов крепости.
— И что же, если не секрет, это за груз?
— Сейчас все узнаете, не торопитесь. Феликс приложил руки к животу, словно бы спасаясь, что сейчас разойдутся швы. Моргенштерн как-то странно улыбнулся.
— Золото, мой друг. Золото, — повторил он, наблюдая за реакцией собеседника.
— Золото? — переспросил Феликс до странного спокойно.
— Да, золото. Очень много. В лагерях эсэсовцы уничтожали заключенных, а как вам известно, когда люди попадали в лагерь, у них забирали все — золотые монеты, часы, цепочки, сдирали золотые коронки. Кстати, золотых коронок, как правило, было просто несметное количество. Мне доводилось видеть целые горы золота, вырванного из человеческих ртов, иногда вместе с зубами. Зрелище не из приятных, если, конечно, не воспринимать эти протезы и мосты просто как желтый металл. Так вот там, в сто тридцать первом лагере, все это переплавлялось в слитки. Затем слитки упаковывались в цинковые ящики, а я должен был доставить их в Германию.
— Понятно, — кивнул Феликс, морщась, как от зубной боли.
— Нет-нет, я не убивал людей, я всего лишь доставлял золото, доставлял груз туда, куда мне было предписано. К крови, к тысячам убитых я не имею никакого отношения, мои руки не запятнаны.
— За что же вам дали такой срок?
— А вот об этом, молодой человек, лучше не говорить. Это другая история, дела давно минувших дней.
— Значит, золото? — тихо прошептал Феликс.
— Да, ровно сто восемьдесят три килограмма в слитках, — абсолютно бесстрастно произнес бывший эсэсовец.
Почти до самого рассвета Колчанов слушал исповедь старика Моргенштерна, человека, получившего пожизненное заключение, как он уверял, за чужие грехи и обреченного провести остаток своих дней в достаточно комфортабельной австрийской тюрьме. Но ему страстно хотелось умереть на свободе. Это было его последним и самым сильным желанием.
Наконец бывший офицер элитных гитлеровских частей тяжело вздохнул и опустил бледные руки на колени.
— Все, мой друг, я рассказал вам историю своей жизни. Вот план. — Он медленно извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Не знаю, правда, в каком сейчас состоянии находится Бобруйская крепость и сохранилась ли она вообще.
— Нет-нет, она стоит, — успокоил старика Феликс, хотя вспомнил, что в крепости царит мерзость запустения.
— Тогда все в ваших руках, мой друг.
— Все, что будет в моих силах, герр Моргенштерн, я сделаю, — прошептал Колчанов, понимая, что цена за услышанное, назначенная бывшим эсэсовцем, довольно высока, можно сказать, непомерна.
Добыв золото, он должен будет спасти этого нацистского преступника из заточения и дать ему возможность умереть на свободе. Моргенштерн, казалось, был спокоен, пальцы его рук подрагивали, а по морщинистым щекам катились слезы. Может быть, впервые за долгие годы, проведенные в тюрьме, этот сильный человек плакал.
— Да-да, мой друг, все теперь в ваших руках. Моя жизнь в ваших руках. Под восточным бастионом, под восточным, здесь все отмечено.
Наконец-то старик подал лист бумаги Феликсу. Тот внимательно осмотрел план.
— Над тем местом, где в стене замурованы ящики с золотом, торчала железная балка, — пояснил Моргенштерн. — Наверное, она торчит и сейчас. Этот знак облегчит поиски.
— Да, я помню, вы уже говорили об этом, герр Моргенштерн.
— А теперь давайте спать.
За все время ночного разговора Феликс ни разу не посмотрел на соседей по палате, будучи твердо убежден, что они спят крепким сном. Дважды заходил дежурный врач, но Моргенштерн даже не обращал на него внимания, и эскулап уходил, убедившись, что в палате все в порядке, что все больные на месте.
Старик вернулся на свою кровать и долго устраивался поудобнее. Вскоре он уснул.
А Колчанов долго не мог сомкнуть глаз, находясь под впечатлением от услышанного. Он посмотрел в окно: начинало светать. Старик вздыхал и стонал во сне.
«Да, нелегкая у него судьба, — подумал Феликс, метнув взгляд на своего соседа. — Подумать только, провести остаток дней за решеткой, зная, что владеешь несметными сокровищами. Прямо как аббат Фариа из „Графа Монте-Кристо“. А я, стало быть, несчастный капитан Дантес… Да, Дивны дела твои, Господи».
Феликс знал, что уснуть уже не сможет. Он вытащил из кармана план, нарисованный твердой рукой старика Моргенштерна, и долго внимательно изучал его, стараясь запомнить до мельчайших деталей.
Наконец он понял, что стоит закрыть глаза, как тут же схема встанет у него перед глазами так же явственно, как сейчас он видит оконную раму.
— Да-да, все хорошо, — прошептал он и принялся рвать план на мелкие кусочки.
Когда эта процедура была закончена, Феликс поднялся с кровати и, уединившись в туалете, спустил все клочки в унитаз.
* * *
Когда за Феликсом пришел надзиратель из другого корпуса, старик Моргенштерн бросил прощальный взгляд на своего нового друга, на человека, которому он доверился от начала и до конца. Феликс ободряюще кивнул: дескать, ничего, герр Моргенштерн, игра еще не кончена, все у нас впереди. Вы будете свободны, только мне надо выбраться отсюда, что-что, а слово держать я умею.
На прощание Феликс пожал герру Моргенштерну руку как старому приятелю, с которым предстоит еще не раз встретиться, пусть даже и не скоро.
Уже покидая палату, недавний больной оглянулся. Старик смотрел на него широко открытыми глазами. Феликсу показалось, что он прощается с ним навсегда.
— Ничего, — подмигнул герру Моргенштерну его в недавнем прошлом сосед, и дверь за ним закрылась.
В камере, куда вновь вернулся Колчанов, все было на своих местах, словно ничего не случилось.
«Только бы дождаться конца срока, — думал Феликс. — Тогда я…»
Но что будет тогда, он не представлял, хотя прекрасно понимал, что добыть спрятанное в крепости золото будет совсем непросто. Однако Феликс Колчанов, пасующий перед трудностями, уже не был бы Феликсом Колчановым.
Бесконечно медленно тянулись однообразные дни в заключении. По ночам Феликсу не спалось. И он от нечего делать начинал придумывать, как попасть в крепость, хотя он даже не представлял себе, что сейчас находится на ее территории. В конце концов это ему надоедало, и он начинал вспоминать свою прошлую жизнь. Это приносило ему какое-то облегчение.
Глава семнадцатая
Во всех тюрьмах, где бы они ни находились, нравы похожи. И в австрийской тюрьме, хоть она была и намного комфортабельнее российских, так же процветало то, что мы называем стукачеством. Один из больных, лежавших в углу палаты, подслушал кое-что из разговора Феликса со стариком Моргенштерном. Он мало что понял, поскольку не знал русского, но обо всех своих догадках рассказал старшему надзирателю.
Тот появился в камере Колчанова совершенно неожиданно.
— Послушай, — начал тюремщик как бы издалека, — через несколько дней тебя освободят.
— Да, освободят, жду не дождусь, — сказал Феликс, глядя на своего в общем-то симпатичного седовласого стража.
— Так вот, я знаю, что старый эсэсовец передал тебе кое-какие планы.
— Планы? Мне? — изумленно вскинул брови Колчанов.
— Да-да, тебе, — приблизившись к Феликсу, сказал надзиратель.
— Что за бред! Здесь какая-то ошибка. Ничего он мне не передавал.
— А о чем, если не секрет, вы с ним разговаривали?
— Ну о чем обычно говорят люди в его возрасте? Герр Моргенштерн рассказывал мне о своей жизни, о войне, хотел попрактиковаться в русском, который, кстати, знает отлично.
— А вот мне известно другое: он передал тебе какой-то план. Я бы хотел его посмотреть.
— Посмотрите, если вам так хочется. — Феликс показал две пустые ладони.
— Ну что ж, приятель, я вижу, ты не очень разговорчив. Так вот, ты можешь задержаться в этой тюрьме, даже не в самой тюрьме, а в тюремной больнице, если, конечно, останешься жив.
— Ничего он мне не передавал! — Колчанов понял, что надо быть осторожным, если он не хочет действительно опять очутиться на больничной койке. — Да, он говорил мне о каком-то золоте, которое эсэсовцы вывозили из России. Но все это бредни. По-моему, старик давным-давно пребывает в маразме.
— План, — настойчиво повторил старший надзиратель, — я хочу увидеть план.
— Нет никакого плана! Он дал мне бумажку, на которой что-то было нарисовано. Но я давно уже вышел из того возраста, когда бредят пиратскими кладами! Я порвал эту дрянную бумажку и спустил в унитаз. Если герру надзирателю интересно, то он может спросить у того, кто ему настучал.
— Но, я надеюсь, ты запомнил план?
— Ничего я не запоминал! Если вы полюбопытствуете и заглянете в мое судебное дело, то узнаете, что мне отшибло память. И вообще я не верю в клады, у меня одна-единственная мечта — поскорее выйти на свободу.
— А вот я думаю, ты задержишься. Причем надолго, — нахмурился надзиратель.
Феликс в ответ на это грозное предупреждение принял бесшабашный вид и добродушно улыбнулся: дескать, что вы такое говорите, гражданин, то есть герр начальник, неужели вы сами в это поверили. Золото какое-то… Женщины — вот что для меня дороже любого золота.
— Я знаю, что ты русский, — сказал тюремщик, — и меня интересует, что ты собираешься делать.
— Когда, герр надзиратель?
— После того как выйдешь отсюда.
— Когда я выйду отсюда, перво-наперво пойду в какой-нибудь дорогой ресторан и поужинаю с хорошенькой девушкой. А затем с ней буду развлекаться целую ночь.
— Так вот, послушай меня. Если бы ты поделился со мной информацией, я помог бы тебе.
— Пожалуйста, могу поделиться. — Феликс вновь беззаботно улыбнулся. — А почему бы вам, герр старший надзиратель, не обратиться к самому герру Моргенштерну и попросить его рассказать обо всем? А то может получиться испорченный телефон. Я могу что-то перепутать, назвать не тот город, не ту станцию. Вы же знаете, Союз был самой большой страной в мире…
— Знаю, знаю, — сухо процедил старший надзиратель и покинул камеру Феликса Колчанова.
А ее обитатель, едва за тюремщиком закрылась дверь, перевел дыхание, вскочил со стула и нервно заходил от стены к стене.
«Вот дьявольщина, — мысленно выругался Феликс. — И здесь стукачи! Ведь этот мерзавец может мне помешать. Надо держать ухо востро. Мне осталось три дня. Меня могут отравить, избить, могут сделать все, что угодно. Обидно будет».
Но три дня прошли. Старший надзиратель заходил еще пару раз, но так ничего и не добился. Феликс прикинулся дурачком, делая вид, что абсолютно не понимает, к чему клонит его тюремщик.
И тому в конце концов надоело возиться с этим русским. К тому же старший надзиратель был не очень-то уверен в том, что заключенный Моргенштерн в здравом уме. Все-таки возраст и притом столько лет за решеткой.
А вот Феликс все больше и больше убеждался в том, что старый эсэсовец говорил чистую правду.
«Да, старина, — думал сосед Моргенштерна по больничной койке, — тяжело же тебе пришлось. Как говорят у нас в России: видит око, да зуб неймет. Я бы, наверное, так не смог — спятил бы».
И Феликс попытался представить, как бы он вел себя на месте Моргенштерна. Он с Трудом мог себе представить, что сумел бы провести долгие годы в тюрьме, даже не попытавшись бежать. А старик только на закате жизни решился вырваться из этих стен и умереть на свободе.
«Что ж, правильно, — одобрил Колчанов такое мужественное решение. — И если кому-то там наверху будет угодно, чтобы я добрался до этого золота, я помогу, я вызволю тебя. И пусть мне придется даже истратить половину добытого, я подкуплю всю охрану этой тюрьмы, и ты, герр Моргенштерн, будешь свободен и умрешь там, где пожелаешь».
Наконец-то настал долгожданный час, когда Феликсу вернули его личные веши и проводили до ворот. Он посмотрел на здание, в котором провел целый месяц. Но тюрьма вовсе не казалась грозной, как знаменитые российские Бутырки или Кресты. Скорее она напоминала закрытую лечебницу. И вдруг у Феликса мелькнула мысль: «Да это же с виду точь-в-точь психушка! И может быть, Моргенштерн псих и меня заразил своим сумасшествием… Нет-нет, этого не может быть!»
Ворота открылись, и Феликс шагнул на свободную землю австрийской столицы. Естественно, он не ожидал, что кто-нибудь знает о дне его освобождения и будет его встречать. Но он ошибся.
Оказавшись за воротами тюрьмы, Феликс первым делом посмотрел на небо. Ему показалось, что по эту сторону стены оно совсем другое: густо-синее, а не то выцветшее небо неволи. И солнце светило по-другому, и дышалось совсем не так… Вспомнилось название старого фильма: «Это сладкое слово „свобода“. Немного успокоившись после первых вольных впечатлений, Колчанов посмотрел на улицу.
Неподалеку от ворот стояли две машины. За рулем голубого «Фольксвагена» сидела женщина в черных очках. Он тут же узнал Ханну, улыбнулся и темпераментно махнул ей рукой.
Женщина открыла дверцу и ступила на мостовую. И тут Колчанов глянул направо. Там у самой стены стояло желтое такси. За приоткрытой задней дверцей Феликс увидел Марину Езерскую. Девушка уже хотела выйти из машины, хотела подбежать к нему, как вдруг увидела, что первой он махнул Ханне, а ее даже не заметил.
Она в растерянности замерла, не зная, стоит ли ей выходить вообще. Если бы Колчанов мог разорваться пополам, подойти и к Ханне, и к Марине одновременно, он непременно сделал бы это. Но приходилось выбирать. Ханна остановилась, поняв, что девушка в такси тоже встречает Феликса. Он растерянно улыбнулся и остался стоять на месте, решив положиться на волю случая.
Марина с тревогой посмотрела на Ханну, выжидая, как та поведет себя. Женщина в «Фольксвагене» медленно сняла темные очки и повесила их в вырез блузки. Затем она развела руками, подмигнула Феликсу и кивнула в сторону Марины: мол, я не претендую ни на что, сама понимаю, она моложе, красивее, и, наверное, ты ей многим обязан. Хотя Ханне Феликс был тоже обязан. Если бы не она, то суд вполне мог дать не месяц тюрьмы, а целых два. Именно Ханна подтвердила на процессе, что провалы памяти у Феликса бывали и раньше.
Колчанов моргнул, тряхнул головой и посмотрел в глаза Ханне. Ему хотелось подбежать к ней, попытаться все объяснить или хотя бы крикнуть: «Подожди минуту, я подойду к Марине, совсем немного поболтаю с ней, уговорю подождать и тогда объясню тебе тонкости наших отношений». Но Марина ведь тоже ждала первого шага. Тогда Феликс перебросил куртку через плечо и просто зашагал по улице, не глядя больше ни на кого. Радость от освобождения тут же померкла. Он слышал, как хлопнула дверца машины, за ней другая, и старался не вслушиваться в шум заработавших двигателей. Затем он не выдержал и обернулся.
Ханна уже развернула машину и медленно удалялась от него. Тронулось и такси — в противоположную сторону. Он оставался один!
— Черт! — выругался Колчанов и бросился догонять желтую машину.
— Он бежит за вами, — сказал таксист Марине.
— Езжайте быстрее, — ледяным голосом произнесла она.
— По-моему, он хочет что-то вам сказать, — проговорил таксист, не решаясь увеличить скорость.
А Феликс бежал за такси и как очумелый махал над головой курткой.
— Да стой же, черт подери! — кричал он.
— Быстрее! — приказала Марина и со злостью пихнула шофера в плечо.
Но Феликс уже успел добежать до такси, рванул на себя дверцу, запрыгнул на заднее сиденье и обнял нахальную пассажирку. Девушка словно только того и ждала. Она положила голову ему на плечо и произнесла всего три слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33