Что именно она играла, Наталья не понимала, но каким-то чутьем отгадывала, что происходит что-то интересное. Вдруг все кончилось. Актриса быстро укуталась в лохматую шубу. Тугая дверная пружина растянулась и снова собралась. Медведева ушла. На верхней губе у Наташи выступила взволнованная испарина. Не помня себя, девочка раздетая кинулась за ней. Наталье так хотелось выразить актрисе свой восторг, но Медведева удалялась быстрым шагом вверх по Пушечной улице. Девочка не могла ее догнать, легкие горели от холода. Вдруг Медведева остановилась, обернулась. Наталья, разинув рот, не смогла вымолвить ни слова. “Девочка, тебе чего?”. Молчание. “Ну-ка, беги скорей домой, а то простудишься”. И Наташа затрусила обратно. В тот зимний день у девочки впервые смутно проявилось желание стать актрисой.Всегда забавно встречать известных людей через много лет, когда уже сам стал известным. У тебя появляется хитренькое ощущение: “Уж, я вас-то знаю, дорогой вы мой!”. В интернат привозили детского писателя Алексина. Он, сгустив брови, что-то долго рассказывал. Наташа дремала, уставшая после занятий. Потом она не раз встречала Алексина в доме Михалковых. Он ее, конечно же, не помнил, но Наташенька его не забыла, уж больно он ей мешал своим ораторским пылом растворяться в сладостной дреме, а еще Сима Владимировна сказала: “Представляешь — детский писатель, а взял с нас деньги за свое выступление перед вами. А еще о благородстве разглагольствовал — паршивец!”.Но самой запоминающейся была встреча с Улановой. Девчонкам было все важно в облике балерины — как она причесана, одета. Как стайка жадной моли, разбирая по мельчайшим деталям, они расправились с ее светло-желтеньким свитерком и прямой твидовой юбкой. Впечатлений было на неделю!Творческие встречи обычно начинались с концерта. Меню концерта было неизменным — дети пели, танцевали, пародировали. Было мило. Уланова смеялась и хлопала громче всех, лица ребят светились счастьем и гордостью, они следили за каждым вздохом кумира. Номера кончились. Наступила электрическая тишина. Уланова встала. Пошла.До самой смерти у Галины Сергеевны была чудесная фигура. Наташа следила за движеньем ее красивых ног в элегантных туфлях матовой кожи. Мальчик с удивительно выпуклыми ушами на цыпочках выбежал на середину зала, поставил стул. Уланова не села, ее тонкие пальцы танцевали по спинке стула. Она заговорила, голос мягко разлился. Она говорила с детьми просто, не сюсюкая. То, что сказала Уланова, запомнилось Наташе на всю жизнь.Уланова, воплощение женственности, в детстве играла в мальчишеские игры, хотела быть мальчиком, и не раз танцевала мужские партии. Ее первым учителем была мама. Мать так и осталась для Улановой самым большим авторитетом и наставником на всю жизнь.У Улановой, божественной Улановой, были слабые ноги, и ей, как и всем смертным, приходилось работать в поте лица. Невероятное открытие сделала для себя Наташа — даже гении должны работать. Талант — голод, жажда, которые требуют от человека предельного напряжения, труда, горения. Галина Сергеевна говорила, что у балетных не может быть выходных, отпусков, у них нет ни дома, ни детей, ни шоколада. Только отдаваясь танцу целиком, можно чего-то добиться. “Все, что ты делаешь, делай максимально хорошо! Никогда не довольствуйся достигнутым! Нужно творить, напрягая все душевные силы” -простые слова, но как важно услышать их от своего кумира.Уланова замолчала. Встреча окончилась. Откуда-то выплыли живые цветы. Церемониальная почтительность разбилась о детскую непосредственность — ребята забегали, зашумели, мальчишки вырывали друг у друга пальто Улановой. В конце концов, Галина Сергеевна, испугавшись за сохранность вещи, оделась сама.Наталья была на последнем спектакле Улановой — “Ромео и Джульетта”. Девочка, сидя над правительственной ложей, смотрела и тихо плакала. Ей казалось, что она присутствует при волшебном действии. Музыка льется, прекрасная фея раскидывает паутину танца. От совершенства движений и линий Улановой — Наташе было не по себе. Она ерзала и чесалась.В антракте Наталья, вдохновленная чудом танца, устремилась в уборную. Встала в золоченой раме зеркала — перед ней щупленькое созданьице с огромными кистями, волосы собраны в тугой пучок, уши большие, “жадные”, сторонятся головы. “Урод!” — выдохнула Наташа: “Никакого совершенства формы! Надо что-то поменять! Но что?”.Наталья распустила волосы, они упали шелковой накидкой. Прозвенел первый звонок. Наташа неловкими детскими руками начала собирать волосы в валик. Торопилась, пальцы не слушались. “Ах, как надо успеть до начала второго акта! А то пропустишь что-нибудь важное!” Еле-еле скрутила непослушные локоны ниже затылка. Второй звонок. Наташа закрепила валик шпильками, взглянула в зеркало — о боже, она похожа на Уланову! (Галина Сергеевна носила волосы особым способом, скручивая их ниже затылка, точно так, как сделала Наташа.) Девочке вдруг показалось, что каким-то таинственным способом через прическу ей перейдет магия танца великой балерины. С тех пор она каждое утро упрямо укладывала волосы таким прихотливым способом.Эта прическа произвела некоторый эффект. В Москву приехал американский писатель Альберт Кан, чтобы писать книгу об Улановой. Кан, придя в училище, очень удивился, увидев редкий экземпляр — крошечную казахскую Уланову. Альберт Кан преследовал девочку фотографическим кошмаром, снимал Наташу повсюду — в классе, в столовой, на репетициях. В результате охоты было помещено две фотографии раскосой Галины Сергеевны в книгу “Дни с Улановой”.Ночь. В форточку лезет холод. Ван-Мэй уютно поеживается. Наташа, свернувшись калачиком под тоненьким одеяльцем, стучит зубами. Морозец плодотворно действует на ее мыслительный процесс. Дети часто пытают взрослых разными вопросами: “Кто выше летает — орел или ястреб?”. В эту ночь Наталья пыталась уяснить, кто — лучше Уланова или Плисецкая.Наташе никак не давали покоя средние физические данные Галины Сергеевны. “У нее небольшой шаг и прыжок. Красивый, но опять-таки невысокий подъем. Ее лицо в жизни совершенно неприметное с слишком правильными чертами — выпуклый чистый лоб, тонкий прямой нос. Но что же с ним происходит в гриме на сцене?.. Это лицо мадонны! Особый изгиб шеи, чуть приподнятые, как бы угловатые плечи делают Уланову женственной и беззащитной. Технически она все делает безукоризненно, и никогда нет ощущения, что она исполняет какие-то трюки. В первую очередь танец, ожившая в движении музыка и образ, который она создает на сцене. Всегда потрясающая одухотворенность, приподнятость над действительностью, над обыденностью и в то же время огромная внутренняя сила!” — размышляла в ночи Наташа.Уланова уже сходила со сцены, Плисецкая была в расцвете. Потрясающий спектакль — “Бахчисарайский фонтан”, где Плисецкая танцевала Зарему, а Уланова — Марию. Чистый возвышенный образ Улановой и страстный, ошеломляющий, женский танец Плисецкой. С тех пор Наташа полюбила поэму Пушкина “Бахчисарайский фонтан”. Когда Наталья ее читает, она всегда представляет себе Уланову и Плисецкую.В ту ночь Наташа поняла, что изменяет Улановой. Ее лирический образ больше не возбуждал Наталью! Ее манила Плисецкая! Девочка сопротивлялась этому преступному влечению. Она чувствовала себя изменщицей, но ничего не могла с собой поделать. Ее пленила Плисецкая мощью своей женской сущности. В ее образах не было возвышенности, она была земная, чувственная.Дети — созданья в высшей степени неверные, и мысли их непоседливы. От Плисецкой Наташино размышление удалилось к обобщению. Она стала думать о судьбе всего русского балета, уже более не довольствуясь горением отдельных звезд. Она думала о том, что ей посчастливилось наблюдать золотой период Большого театра. Сколько было удивительных балерин — Нина Тимофеева, Стручкова, Лепешинская, Адырхаева... Какое счастье! И с этими дивными звездами дети могли танцевать на одной сцене, столкнуться в кулисах, слышать их дыхание после танца, ощущать жар их тел. Какая великая школа! Вспомнив о школе, об учебе, о завтрашнем дне Наташины мысли постепенно перекочевали в сон.
Дети радовались любой возможности вырваться из казенной интернатской обстановки, ведь так хотелось домой. Когда кто-то из московских ребят приглашал в гости — ликованью не было предела! В одно румяное январское воскресенье москвич Слава позвал ребят к себе. Вячеслав интригующе прошептал: “Поедем за город. Родителей не будет!” — и многозначительно скосил глаза. Приглашенных это страшно взбудоражило. Скинулись последними копейками, выскребли все, что было, в строжайшей тайне купили сухого вина, продуктов. Хотя ребятам было уже по четырнадцать лет, с ними поехала воспитательница. Молоденькая красивая Генриетта Семеновна была хорошим товарищем, не очень строго следившим за их поведением.Слава жил в Подмосковье. 16 одноклассников долго тряслись в электричке с матовыми от холода стеклами. Интернатские всегда одевались не по сезону, детям не нравились драповые пальто на ватине, купленные на вырост. Девичьи фигуры только начинали приобретать волнующую округлость форм, преступно прятать женственность под мешковатым фасоном, возвращающим в детство. Поэтому ребята были одеты в тоненькие нейлоновые курточки и шапки-ушанки. Казалось, коммуна зайцев с торчащими, трясущимися в такт поезда, ушами, едет на прогулку. Очень замерзли.Как приятно было приехать в уютный дом. Топить печку. Дрова весело трещали. На плите стояла огромная, еще теплая, кастрюля с жарким, приготовленная Славиной мамой. Кто-то из ребят запустил голодную ручку, Генриетта Семеновна вовремя подоспела, звонко хлопнула по руке. Встала на стражу возле жаркого.На кухонном столе выстроился бравый отряд трехлитровых банок с соленьями. Открыли. К этим домашним яствам дети присовокупили продукты, привезенные с собой. Галя Соколова ловко разобралась с баклажановой икрой противно коричневого цвета. Галина нарубала яичко, покрошила зелени, чеснока, налила подсолнечного маслица, икра заиграла добавленными ингредиентами, превратившись из магазинной жижи в чудеснейшее кушанье. Быстро накрыли стол. Сели. Все было так славно!Перед Наташей томно стояла длинношеяя бутылка вина — одна на шестнадцать человек. Мальчишеская рука решительно обхватила зеленую чаровницу, куда-то отнесла. Разлили по столовым стаканам, на дне каждого жмется капля. Бутылку поставили на пол. Она, упав, обиженно укатилась.Наташа поднесла стакан к губам, зажмурившись, заглотнула непривычную жидкость. Наталья “пила” первый раз в жизни. Захмелела. Девушка пришла в странное, доселе неизведанное состояние. Мысли стали бегать по кругу. В дикой пляске вертелись строчки поэта Петефи, в то время честь формировать Наташино мировоззрение пала на сего славного венгерского стихотворца. А вино уж мутит мои взорыИ по жилам огнем разлилось... Дальше никак не могла вспомнить, пришлось досочинить самой: Что-то тихо звуки до слухаДолетают. В тумане слилосьВсе вокруг: люди, мебель, еда,И мне кажется, что никогдаНе пройдет этот миг блаженный!Чувство времени стерлось,Мир тленный позабылся.В головушке тьма. И на пике поэтического вдохновения Наташа уснула прямо за столом.
На зимние каникулы интернатских детей вывозили в Серебряный бор или Красную Пахру. Наташа гуляла со своей подругой Танечкой Гавриловой. Таня, не умолкая, трещала словами. Наташа не слушала, сочиняла стихи.Вокруг жила природа своей сосредоточенной жизнью, ничуть не обращая внимания на двух гостий. Лес пушился снегом, сосны стояли бородатыми великанами, а редкие березы — скромными девицами, как будто родители ненадолго выпустили их погулять. То и дело раздавались хлопки — веселый снег скатывался с веток кубарем вниз, а испуганная белка карабкалась, впиваясь коготками в замерзшую кору деревьев.Девушки шли и шли. Одна беззаботно рассыпала слова, другая мучительно выстраивала свои в стихоплетный строй. Вдруг наткнулись на забор, на серый наглый забор. Наташа гневно обличила: Тебя, несчастная природа,Заполонил жестокий человека род,И очень скоро ты, небесный свод,Падешь ты в рабстве у двуногого урода. Таня посмотрела на подругу, моргнула два раза круглыми синими глазами. Пошла. Наталья поплелась за ней. Лес становился темнее, мужественнее, березы попадались все реже, наверное, их загнали домой. Сумерки спускались тяжелой поступью. Большой ворон сел на сук, ветка жалобно пискнула, ворон прикрикнул на нее и уставился на Наташу умными глазами. Девочка замерла, на правом виске напряженно пульсировала голубая жилка — еще чуть-чуть и она найдет нужное слово.Вдруг что-то ущипнуло Наташу за руку, откуда-то донесся противный обиженный голос: “Пошли! Чего стоишь как вкопанная. Все время молчишь! О чем ты думаешь? Мне скучно с тобой гулять”. Наталья отпихнула подругу, побежала. Бежала, бежала — ворон, слова кружились над ней. Но высокий полет мысли не предостерег девочку от падения в сугроб. Из снега раздался заносчивый возглас: Люблю упасть навзничь на снегИ долго так лежать, открыв глаза.Смотреть на эти небеса!Печальных мыслей гнать набег.Вон ворон там кружит над головой,Описывает плавные он круги.Как будто он смеется надо мнойИ говорит: “О нет во мне той муки,Что раздирает существо твое!”. Подбежала Татьяна, вытащила из сугроба подругу, отряхнула. Пошли домой.
Летом все уезжали к родителям, осенью возвращались. Дети везли роскошные фрукты — знаменитый алма-атинский апорт, несчетное количество дынь и арбузов, коробками виноград. Половина запасов тут же отдавалась в общий котел. Приглашали воспитателей, педагогов, устраивали пир! Как было приятно видеть, что в пиршественный день взрослые уходят домой с сумками, полными сладостных даров.Нет детства без праздников! В каждый большой государственный праздник в училище устраивался сабантуй. В столовой буквой П накрывались столы, готовилось угощение, что-нибудь особенно вкусное — ромштекс с жареной картошкой! Каждому ребенку ставилась тарелка с бутылкой лимонада, конфетами, двумя пирожными и бутербродами с красной и черной икрой. Ван-Мэй не могла есть икру, у китаянки на нее была страшная пятнистая аллергия. Наташа терпеть не могла пирожные. Девочки к обоюдному удовольствию менялись лакомствами.Накушавшись до отвала, дети выкатывались на середину зала. Воздух лихорадила ритмичная музыка. Начинались танцы. Мальчики приглашали девочек и не тех, с кем поставил в пару педагог, а ту, о которой говоришь снисходительным тоном: “Ничего себе!”, при упоминании о которой начинает от волнения тянуть низ живота: “А вдруг узнаешь что-нибудь ужасающее! Она любит Колю?”. Безразличие разливалось на лицах детей. Мальчики хихикали, выпихивая друг друга. Девочки отворачивались от мальчиков, увлеченно говорили с подругами. Только почему-то предательски потели ладошки, и сердце пускалось в пляс раньше ног: “Вдруг ОН! Вдруг ОН!”. Ждать так долго, кривиться кислой физиономией и итог лицемерия — тебя выбирает не ОН. Женская доля!Отроки обожали скакать мазуркой, ухать краковяком, скользить полонезом. Им казалось, что они прекрасные господа в огромной зале, пахнет лавандой, ноги летят по зеркальному паркету, на баловников нацелены строгие лорнеты тетушек и воспитательниц: “Не дай Бог какое-нибудь неприличие!”.У Наташи было несколько пылких обожателей. Один из них Володька Голов. Володька Голов! Сколько вредоносных ноток в его имени! Володя ухаживал по-мальчишески страстно — то стукнет Наталью, то стащит башмак. Бывало, девочка сядет помечтать — ногой кач — кач! А он тут как тут! Подлетит хищным коршуном и разорит ногу! Целый месяц не отдает, а обуви выдавали только две пары, потеря одного башмака сильно сказывалась на благосостоянии девочки. “Ну, как в это маленькое, пронырливое создание вмещается столько вредительства!” — мучилась вопросом Наташа, пытаясь найти запрятанный ботинок: “И особенно по отношению ко мне!”. А подружки со знанием дела уверяли: “Да он влюблен! Точно тебе говорим — влюблен! Все признаки налицо!”. Наташа начинала следить за Володькой, пытаясь разглядеть в его наглом, бесшабашном лице “признаки налицо”! Не показывались.Свиделись через двадцать пять лет, встреча состоялась в Душанбе, Володя танцевал в театре имени Айни. Он признался, что мальчиком был влюблен в Наташу — щемяще-грустно было услышать это запоздалое признание через столько лет.
Старинные танцы ребята разучивали на уроках исторического и народного танца. Первое занятие было особенно замечательно. Ученики стояли в черных купальниках с голыми синими ножками, маленькие сопливые созданья из всех республик Советского Союза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27