– Боги создали для тебя лиир, а ты предал его смерти. Курештин! Ты сотню раз достоин смерти за то, что сделал!
– Довольно! – рявкнул на него я. – Финн – во имя богов! – мне нужна твоя поддержка! Поддержка, а не приговор человеку, который мне нужен.
Рука Финна обвиняющим жестом указала на склонившего голову Роуэна:
– Он выжил, когда умер его лиир. Неужели ты не понимаешь, кто он теперь?
Он – убийца, Кэриллон – и то, что он убил, было даром богов…
– Довольно, – повторил я. – Остановись. Хватит.
– Посмотри на Сторра, – оскалился Финн. – Подумай, что было бы с тобой, если бы я пренебрег возможностью связать себя с ним. Он умер бы, ибо лиир, который остается один после того, как услышал зов, предает себя смерти. Они платят ту же Цену, что и воин, чей лиир гибнет.
Он злобно ощерился и подобрался, словно волк, Приготовившийся к прыжку.
Волк-Финн.
– Оставь в покое Роуэна, – наконец сказал я. – ты и так уже сказал больше, чем нужно. – Я повторил бы это снова, я сказал бы и больше, если бы мои слова заставили его увидеть, что он сделал.
– Я знаю, что я сделал! – Роуэн, наконец, поднялся на ноги, вскинул руки, словно пытаясь защититься от слов Финна – Видят боги, неужели ты думаешь, что я не страдал? Думаешь, не проклинал себя тысячи раз? Я живу так уже много лет, Изменяющийся! И от этой памяти мне никуда не уйти!
Я видел, что боль терзает обоих: Роуэна – из-за того, чего он никогда не имел, Финна – из-за того, чего он не мог понять – что Чэйсули может отказаться от того, что даровано ему по праву рождения и остаться жить. Сейчас чужаком здесь чувствовал себя я, а не Роуэн. Я, Кэриллон. Хомэйн, которому не дано понять, что значит иметь лиир, и что значит отречься от него.
– Вы нужны мне оба, – подвел я итог, покуда они недружелюбно разглядывали друг друга, стоя напротив по обе стороны от костра. – Я не потерплю разлада между моими людьми. Ни свар между хомэйнами и Чэйсули, ни распрей между теми, кто принадлежит к одной расе, благословенны они или нет, – я вздохнул, чувствуя отвращение ко всему происходящему. – Боги, знаю ли я хоть что-нибудь о Чэйсули?
Иногда мне кажется, что я просто не смогу вас понять.
– Но одно я знаю, – Роуэн по-прежнему смотрел на Финна. – Никого из лишенных благословения богов не коснется их милость, и ему никогда не постичь Пророчества.
Финн рассмеялся резко и горько:
– Ты все же не совсем бездушен, не так ли? по крайней мере, на это тебя хватает.
Напряжение мгновенно спало. Они все еще смотрели друг на друга, как два хищных зверя: один – мудрый волк, второй – лишенный дара, который дает связь с лиир, но разделивший странную и горькую судьбу своего народа.
– Неблагословенные… – я фыркнул. – Теперь вы будете пороть эту чушь на пару…
Я отвернулся и пошел к своему коню, столь же чуждому миру Чэйсули, как и я сам.
На следующий день я собрал в долине все свои силы – и хомэйнов и Чэйсули.
Я смотрел, как они подходят, молча ждал, сидя в седле, пока войско не заполнило долину. Долина была невелика, а оттого мое войско казалось еще меньше, так немного людей смог я собрать под свои знамена… Но все же с каждым днем оттепели их приходило все больше.
Я решил держать перед ними речь, используя все приказы и аргументы, какие мог, чтобы имя Кэриллона после этого было на устах у всех. Меня разгневало отношение хомэйнов к Чэйсули – именно сейчас, когда каждый человек был у меня на счету. Они что, хотят проиграть войну?..
Но все же я понимал их: меня ведь тоже воспитали в ненависти к Чэйсули и страхе перед их народом. Да, я хорошо усвоил последующие уроки – но ведь это было потом. У кого из стоящих сейчас передо мной хомэйнов были такие учителя?
Но вместо речи я просто начал говорить с ними. Вернее, кричать – иначе меня бы просто не услышали – но без гнева. Я объяснил им, в каком положении мы сейчас находимся, рассказал, насколько нас меньше, чем нашего противника. Я не хотел, чтобы кто-нибудь потом мог упрекнуть меня в том, что я втянул их в войну, не объяснив ситуации. Если человек идет на смерть, он должен знать, ради чего делает это и чем рискует.
Я разбил их по отрядам, объясняя им стратегию войны. Мы не могли вести подготовленную войну, предварительно разведав местность, как это было прежде: для этого нас было слишком мало. А я не мог позволить себе ни одного бесполезного сражения. Нам придется действовать постепенно, продвигаясь мелкими шажками, уничтожая патрули Беллэма. Теперь их должно быть меньше, чем зимой подошло время сева, и у нас была возможность застать их врасплох.
Я разделил свое войско, предпочитая держать Чэйсули и хомэйнов порознь.
Многие в войске хомэйнов были ветеранами, помнившими время до начала кумаалин, они приняли Чэйсули с радостью, как опытных воинов, этих я поставил во главе летучих отрядов. Я рассчитывал на них, как на силу, способную заглушить недовольство. Все знали боевой дух и исключительные возможности Чэйсули, я подумал, что в конце концов люди предпочтут, чтобы они приняли нашу сторону, чем чтобы они сражались против нас.
Вопросов было задано немного, мне хотелось бы знать, сколько солдат пришло в мою армию, потому что разделяло мои цели, а сколько просто хотело изменить будничную повседневность. Некоторые, как Заред, я не сомневался, желали освободить Хомейну от власти Беллэма. Но остальных вела тяга к перемене образа жизни. Они вернутся домой другими – если вообще вернутся.
Я назначил своих командиров. Одним из них был Роуэн. его я поставил во главе людей, которых он набрал в харчевне, зная, что другие не станут подчиняться ему, пока он не докажет свое достоинство. Чэйсули, судя по реакции Финна, тоже не приняли бы его.
Я распустил войско по отрядам, разъяснив каждому из командиров его задачу
– мелкие выступления. Необходимы были быстрые атаки, в которых уничтожались бы патрули солиндцев. Затем отряды должны были так же быстро отступать. Чем быстрее будут действовать отряды, тем меньше будет потерь Тактика Чэйсули, более эффективная, чем многие другие. Я знал, что это должно сработать, если все пойдет так, как хочу я.
– Ты справился с ними, – донесся до меня голос Финна, ехавшего позади меня. Я улыбнулся, глядя на армию.
– Думаешь? Тогда ты неважно слышишь, коли не услышал недовольного ропота и шепотков.
– Люди всегда на что-нибудь жалуются. Такова уж натура этих животных, – он заставил коня идти быстрее и поравнялся со мной. – Думаю, ты покорил их сердца.
– Мне нужно это – и их желание сражаться.
– Думаю, у тебя будет и то, и другое. Он вытащил что-то из-за пояса.
Кинжал. Длинный серебристый кинжал Чэйсули с серебряной рукоятью, завершающейся головой волка – мой собственный, много лет назад отданный мне Финном:
– Я нашел его среди твоих вещей, – тихо сказал он. – У Мухаара всегда был такой.
Я подумал о том ноже, который оставил там, под Жуаенной. Тот, с костяной рукоятью. Я заменил его на Хомейнский боевой кинжал. Этот я прятал так давно, что почти забыл о нем. Я быстро протянул руку и принял кинжал Чэйсули. Потом рассказал Финну, что Произошло с моим прежним ножом. Я рассказал и о чародее, и о льве.
Он слушал меня, насупив брови. Спокойное выражение, свойственное королевскому вассалу, покинуло его лицо, хотя и тогда в нем читалась тень насмешки. Теперь он слушал, погруженный в глубокое раздумье, а когда я закончил рассказ, слегка кивнул, словно не услышал от меня ничего нового.
– Айлини, – еле заметно вздохнул он, словно больше ничего и не нужно было говорить.
– Это было очевидно.
Мгновение он смотрел на меня но, казалось, виг дел больше, чем я мог себе представить. Потом взгляд его прояснился, на лице появилась усмешка – тень усмешки Финна, которую я так хорошо знал:
– Настолько очевидно?.. А мне кажется, нет. Это, без сомнения, был Айлини
– но что-то уж слишком осторожно он использовал свои чары.
– Слишком осторожно?.. – не понял я. – Это еще как-то распределяется по степеням, их магия? Он кивнул:
– Я многого не знаю об Айлини. Они словно окутаны облаком тайны. Но достоверно известно, что их дары сходны с нашими.
Я уставился на него, поняв, как мне показалось, что он имеет в виду:
– Ты хочешь сказать, они тоже изменяют свой облик?
– Нет. Это дар Чэйсули, – выражение задумчивости на его лице сменилось хмурой гримасой. – Но они могут изменять облик других предметов, например, оружия, – он посмотрел на кинжал, который я все еще сжимал в руке. – Если бы у тебя тогда было это, он не сотворил бы никакого зверя. Понимаешь? Он коснулся неживого – не оживленного искусством Чэйсули – и превратил во врага для тебя.
Финн покачал головой:
– Я слышал о таком… но видеть не доводилось. Пока.
Я почувствовал, как в горле у меня поднимается комок. Я дрался со львом, зная, что это чародейские штучки, что зверь создан из костяной рукояти кэйлдонского ножа – откуда еще он мог взяться? – но все равно дрался с ним, как с настоящим зверем, которого можно убить прежде, чем он убьет тебя. И ни разу не задумался над тем, что это означает. Если Айлини обладают такой властью над неодушевленными предметами, значит, мой враг опаснее, чем я думал.
– Что еще они умеют? – спросил я. – Каких еще магических штук мне от них ждать?
Порыв легкого ветерка отбросил прядь волос Финна назад. Блеснула золотая серьга. На своем темном коне и в темной коже, словно вросший в седло, он напомнил мне сказочных существ, полулюдей, полуконей, обе половины были, как говорят, неотделимы друг от друга. Так же, как Финн от своего лиир.
– От Айлини, – ответил он, – можно ждать всего.
Последний хомейнский солдат скрылся меж деревьев, чтобы, присоединившись к остальным, исполнить приказ своего командира. Исполнить мою волю, которая заключалась в том, чтобы лишить Беллэма сил и власти – власти, которая должна была перейти ко мне.
Но мне все же было не по себе.
– Мне страшно, – сказал я, опасаясь, что Финн посмеется надо мной – или еще того хуже.
– Никто, испытав то, что испытал ты, не избежит страха, – спокойно сказал Финн. – Он может сказать, что не боится, но солжет. А ты не лжец.
Я рассмеялся – немного неестественно:
– Нет, не лжец. Глупец – возможно, но не лжец, – я покачал головой, пытаясь осознать все услышанное. – Что с нами будет…
– …то и будет, – закончил мой спутник. – Как того желают боги, – снова знакомый жест. – Толмоора, мой господин. Так и будет.
Он опустил руку, сжав пальцы в кулак – крепкий жесткий кулак, суливший смерть недругам.
Глава 12
Первые удары, которые мы нанесли Беллэму, были успешны. Мои летучие отряды перехватывали Солиндские патрули совершенно неожиданно для них, как я того и хотел, убивая всех и исчезая быстрее, чем они появились. Но Беллэм не был глупцом: вскоре он начал защищаться. За два месяца моя армия потеряла многих.
Но еще больше людей пришло ко мне, услышав вести о том, что я наконец вернулся с намерением отвоевать мой трон. В первые дни у меня было тринадцать сотен человек, включая Чэйсули. Теперь их число увеличилось в четыре раза, и появлялись все новые и новые.
Я разделил свои отряды и отдал приказ атаковать Беллэма со всех направлений. Я выбрал нескольких лучших командиров, опытных ветеранов, и отправил их с отрядами в отдаленные районы Хомейны. Со всех направлений медленно, но верно они продвигались к Хомейне-Мухаар, где располагались основные силы Беллэма. Постепенно, понемногу они двигались вперед, пробивая бреши в обороне противника, пока она не ослабла в достаточной мере. Такая тактика позволяет ослабить даже большие армии.
Большую часть моего времени занимали военные вопросы, мне нечасто выпадал случай сражаться самому, но я всегда был готов к бою и использовал любую возможность, едва только представлялся случай. Бок о бок со мной сражались Финн, Сторр, Роуэн и его отряд. Когда же я был слишком занят для таких развлечений, я тренировался с мечом, луком и кинжалом.
Часто моим партнером в занятиях оказывался Заред: рыжеволосый солдат был неоценимым помощником и искусным бойцом. Вскоре после первых мелких сражений он пришел ко мне приносить извинения за то, что он наговорил о Роуэне. Я выслушал его молча от первого до последнего слова, предоставив ему самому решать, что сказать, а потом призвал Роуэна, чтобы Заред повторил эти слова тому, кому они предназначены. Пришедший Роуэн выслушал его также в молчании и принял извинения. Я подумал, что от этого ему стало легче.
С тех пор между мной и Заредом установились вполне дружеские отношения, и я гораздо лучше узнал его. Он многое знал о войне – долгие годы сражался под командованием моего отца, – и за одно это я уже испытывал к нему благодарность.
Немного осталось тех, кто помнил моего отца и повелителя, ибо многие тысячи погибли с ним и за него. Эта память и по сей день саднящей болью отзывалась в сердце: меня пощадили, но мой отец был убит. Все потому, что я был наследником Мухаара Шейна, а мой отец – нет.
В перерывах между стычками с патрулями Беллэма мы с Заредом упражнялись на небольшой прогалине в лесу. Каждые несколько дней лагерь приходилось переносить на новое место, поскольку постоянный лагерь значительно легче обнаружить.
Однако эти постоянные перемещения особого ворчания не вызывали: люди понимали, что наша безопасность зависит от того, насколько скрытно мы будем жить.
Поздняя весна была теплой, и разогревшись от упражнений, я разделся до пояса, оставшись только в сапогах и штанах. На Зареде было тоже не слишком много надето. Он, по большей части, следил за движениями ног, я был значительно выше и тяжелее его, так что условия боя могли показаться неравными, но на самом деле это просто позволяло нам работать в разных стилях. Заред был великолепным мечником, а я до сих пор нуждался в наставнике. Финн не учил меня работе с мечом – Чэйсули не понимают, зачем с ним возиться, когда есть нож. То, что я умел, я узнал от мастеров меча в Хомейне-Мухаар и в чужих землях за годы изгнания.
Тренировка продолжалась уже довольно долго, у меня болели руки и ноги, но я не решался попросить передышки, иначе Заред счел бы победителем себя.
Временами побеждал и я, будучи моложе и сильнее, но когда победа доставалась ему, он делал из этого настоящий спектакль и поднимал столько шума, что каждый в лагере, кажется, знал, что он победил своего Мухаара. Моя гордость еще как-то выдержала это, но избитое тело было не так терпеливо. Я сражался, чтобы победить.
Заред остановился в тот самый момент, когда был готов нанести удар, но внезапно отстранился. Я перешел в контратаку и уже почти достал его, когда понял, что он даже не пытается защищаться – и остановился сам. Заред стоял неподвижно, уставившись на что-то за моей спиной. Рука с зажатым в ней мечом повисла, как плеть, на лице появилось выражение потрясения – почтительного изумления – вожделения… Я обернулся, чтобы выяснить, что же вызвало такой всплеск чувств.
Женщина.
Не то чтобы в военных лагерях о женщинах никто и не слышал – я и сам не раз находил успокоение в объятиях какой-нибудь девицы – но здесь было другое.
Эта женщина вовсе не походила на дочь какого-нибудь фермера или шлюшку, только и мечтающую прыгнуть в постель к солдату.
Я позабыл, что все еще сжимаю в руке меч. Забыл, что обнажен по пояс, что волосы у меня мокрые, что от меня несет потом. Я совершенно забыл, кто я – я был просто мужчиной, мужчиной, желавшим эту женщину.
Я почувствовал, как все у меня внутри сжимается от бешеного, безумного желания, и неожиданно понял, что хочу заполучить эту женщину в постель сегодня же, еще до заката.
Она пришла не по своей воле, это было ясно. Финн грубо и крепко держал ее за руку, и подвел он ее ко мне с выражением величайшего удовлетворения. Я никогда раньше не видел своего ленника таким довольным, но это было не тем удовлетворением, которое мог заметить каждый – тем более, женщина. Его глаза так и лучились довольством, как у сытой кошки, а выражение лица показалось бы слишком спокойным и умиротворенным для тех, кто знал Финна. Он не улыбался, но я видел, что в душе он смеется.
Он подвел женщину ко мне. Я тут же вспомнил, каким она меня видит, и во мне шевельнулось некоторое раздражение по отношению к своему вассалу.
Несомненно, эта женщина была пленницей, но он все же мог оказать мне услугу, позволив хотя бы переодеться в чистое и вытереть пот с лица. Сейчас пот капал с моей бороды и волос, струйками стекал по груди.
Женщина, казалось, окаменела от ярости и гнева. Светло-русые, почти белые волосы ее выбивались из-под шелкового платка, разметавшись по узким плечам, голубовато-серое бархатное платье ее было запачкано и порвано, в дырках проглядывало обнаженное тело – однако гордость ее, похоже, в отличие от платья, не пострадала. Она, стоящая в таком виде на виду у всех, держалась с таким королевским достоинством, что улыбка исчезла с моего лица.
Ее глаза остановились на моем лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Довольно! – рявкнул на него я. – Финн – во имя богов! – мне нужна твоя поддержка! Поддержка, а не приговор человеку, который мне нужен.
Рука Финна обвиняющим жестом указала на склонившего голову Роуэна:
– Он выжил, когда умер его лиир. Неужели ты не понимаешь, кто он теперь?
Он – убийца, Кэриллон – и то, что он убил, было даром богов…
– Довольно, – повторил я. – Остановись. Хватит.
– Посмотри на Сторра, – оскалился Финн. – Подумай, что было бы с тобой, если бы я пренебрег возможностью связать себя с ним. Он умер бы, ибо лиир, который остается один после того, как услышал зов, предает себя смерти. Они платят ту же Цену, что и воин, чей лиир гибнет.
Он злобно ощерился и подобрался, словно волк, Приготовившийся к прыжку.
Волк-Финн.
– Оставь в покое Роуэна, – наконец сказал я. – ты и так уже сказал больше, чем нужно. – Я повторил бы это снова, я сказал бы и больше, если бы мои слова заставили его увидеть, что он сделал.
– Я знаю, что я сделал! – Роуэн, наконец, поднялся на ноги, вскинул руки, словно пытаясь защититься от слов Финна – Видят боги, неужели ты думаешь, что я не страдал? Думаешь, не проклинал себя тысячи раз? Я живу так уже много лет, Изменяющийся! И от этой памяти мне никуда не уйти!
Я видел, что боль терзает обоих: Роуэна – из-за того, чего он никогда не имел, Финна – из-за того, чего он не мог понять – что Чэйсули может отказаться от того, что даровано ему по праву рождения и остаться жить. Сейчас чужаком здесь чувствовал себя я, а не Роуэн. Я, Кэриллон. Хомэйн, которому не дано понять, что значит иметь лиир, и что значит отречься от него.
– Вы нужны мне оба, – подвел я итог, покуда они недружелюбно разглядывали друг друга, стоя напротив по обе стороны от костра. – Я не потерплю разлада между моими людьми. Ни свар между хомэйнами и Чэйсули, ни распрей между теми, кто принадлежит к одной расе, благословенны они или нет, – я вздохнул, чувствуя отвращение ко всему происходящему. – Боги, знаю ли я хоть что-нибудь о Чэйсули?
Иногда мне кажется, что я просто не смогу вас понять.
– Но одно я знаю, – Роуэн по-прежнему смотрел на Финна. – Никого из лишенных благословения богов не коснется их милость, и ему никогда не постичь Пророчества.
Финн рассмеялся резко и горько:
– Ты все же не совсем бездушен, не так ли? по крайней мере, на это тебя хватает.
Напряжение мгновенно спало. Они все еще смотрели друг на друга, как два хищных зверя: один – мудрый волк, второй – лишенный дара, который дает связь с лиир, но разделивший странную и горькую судьбу своего народа.
– Неблагословенные… – я фыркнул. – Теперь вы будете пороть эту чушь на пару…
Я отвернулся и пошел к своему коню, столь же чуждому миру Чэйсули, как и я сам.
На следующий день я собрал в долине все свои силы – и хомэйнов и Чэйсули.
Я смотрел, как они подходят, молча ждал, сидя в седле, пока войско не заполнило долину. Долина была невелика, а оттого мое войско казалось еще меньше, так немного людей смог я собрать под свои знамена… Но все же с каждым днем оттепели их приходило все больше.
Я решил держать перед ними речь, используя все приказы и аргументы, какие мог, чтобы имя Кэриллона после этого было на устах у всех. Меня разгневало отношение хомэйнов к Чэйсули – именно сейчас, когда каждый человек был у меня на счету. Они что, хотят проиграть войну?..
Но все же я понимал их: меня ведь тоже воспитали в ненависти к Чэйсули и страхе перед их народом. Да, я хорошо усвоил последующие уроки – но ведь это было потом. У кого из стоящих сейчас передо мной хомэйнов были такие учителя?
Но вместо речи я просто начал говорить с ними. Вернее, кричать – иначе меня бы просто не услышали – но без гнева. Я объяснил им, в каком положении мы сейчас находимся, рассказал, насколько нас меньше, чем нашего противника. Я не хотел, чтобы кто-нибудь потом мог упрекнуть меня в том, что я втянул их в войну, не объяснив ситуации. Если человек идет на смерть, он должен знать, ради чего делает это и чем рискует.
Я разбил их по отрядам, объясняя им стратегию войны. Мы не могли вести подготовленную войну, предварительно разведав местность, как это было прежде: для этого нас было слишком мало. А я не мог позволить себе ни одного бесполезного сражения. Нам придется действовать постепенно, продвигаясь мелкими шажками, уничтожая патрули Беллэма. Теперь их должно быть меньше, чем зимой подошло время сева, и у нас была возможность застать их врасплох.
Я разделил свое войско, предпочитая держать Чэйсули и хомэйнов порознь.
Многие в войске хомэйнов были ветеранами, помнившими время до начала кумаалин, они приняли Чэйсули с радостью, как опытных воинов, этих я поставил во главе летучих отрядов. Я рассчитывал на них, как на силу, способную заглушить недовольство. Все знали боевой дух и исключительные возможности Чэйсули, я подумал, что в конце концов люди предпочтут, чтобы они приняли нашу сторону, чем чтобы они сражались против нас.
Вопросов было задано немного, мне хотелось бы знать, сколько солдат пришло в мою армию, потому что разделяло мои цели, а сколько просто хотело изменить будничную повседневность. Некоторые, как Заред, я не сомневался, желали освободить Хомейну от власти Беллэма. Но остальных вела тяга к перемене образа жизни. Они вернутся домой другими – если вообще вернутся.
Я назначил своих командиров. Одним из них был Роуэн. его я поставил во главе людей, которых он набрал в харчевне, зная, что другие не станут подчиняться ему, пока он не докажет свое достоинство. Чэйсули, судя по реакции Финна, тоже не приняли бы его.
Я распустил войско по отрядам, разъяснив каждому из командиров его задачу
– мелкие выступления. Необходимы были быстрые атаки, в которых уничтожались бы патрули солиндцев. Затем отряды должны были так же быстро отступать. Чем быстрее будут действовать отряды, тем меньше будет потерь Тактика Чэйсули, более эффективная, чем многие другие. Я знал, что это должно сработать, если все пойдет так, как хочу я.
– Ты справился с ними, – донесся до меня голос Финна, ехавшего позади меня. Я улыбнулся, глядя на армию.
– Думаешь? Тогда ты неважно слышишь, коли не услышал недовольного ропота и шепотков.
– Люди всегда на что-нибудь жалуются. Такова уж натура этих животных, – он заставил коня идти быстрее и поравнялся со мной. – Думаю, ты покорил их сердца.
– Мне нужно это – и их желание сражаться.
– Думаю, у тебя будет и то, и другое. Он вытащил что-то из-за пояса.
Кинжал. Длинный серебристый кинжал Чэйсули с серебряной рукоятью, завершающейся головой волка – мой собственный, много лет назад отданный мне Финном:
– Я нашел его среди твоих вещей, – тихо сказал он. – У Мухаара всегда был такой.
Я подумал о том ноже, который оставил там, под Жуаенной. Тот, с костяной рукоятью. Я заменил его на Хомейнский боевой кинжал. Этот я прятал так давно, что почти забыл о нем. Я быстро протянул руку и принял кинжал Чэйсули. Потом рассказал Финну, что Произошло с моим прежним ножом. Я рассказал и о чародее, и о льве.
Он слушал меня, насупив брови. Спокойное выражение, свойственное королевскому вассалу, покинуло его лицо, хотя и тогда в нем читалась тень насмешки. Теперь он слушал, погруженный в глубокое раздумье, а когда я закончил рассказ, слегка кивнул, словно не услышал от меня ничего нового.
– Айлини, – еле заметно вздохнул он, словно больше ничего и не нужно было говорить.
– Это было очевидно.
Мгновение он смотрел на меня но, казалось, виг дел больше, чем я мог себе представить. Потом взгляд его прояснился, на лице появилась усмешка – тень усмешки Финна, которую я так хорошо знал:
– Настолько очевидно?.. А мне кажется, нет. Это, без сомнения, был Айлини
– но что-то уж слишком осторожно он использовал свои чары.
– Слишком осторожно?.. – не понял я. – Это еще как-то распределяется по степеням, их магия? Он кивнул:
– Я многого не знаю об Айлини. Они словно окутаны облаком тайны. Но достоверно известно, что их дары сходны с нашими.
Я уставился на него, поняв, как мне показалось, что он имеет в виду:
– Ты хочешь сказать, они тоже изменяют свой облик?
– Нет. Это дар Чэйсули, – выражение задумчивости на его лице сменилось хмурой гримасой. – Но они могут изменять облик других предметов, например, оружия, – он посмотрел на кинжал, который я все еще сжимал в руке. – Если бы у тебя тогда было это, он не сотворил бы никакого зверя. Понимаешь? Он коснулся неживого – не оживленного искусством Чэйсули – и превратил во врага для тебя.
Финн покачал головой:
– Я слышал о таком… но видеть не доводилось. Пока.
Я почувствовал, как в горле у меня поднимается комок. Я дрался со львом, зная, что это чародейские штучки, что зверь создан из костяной рукояти кэйлдонского ножа – откуда еще он мог взяться? – но все равно дрался с ним, как с настоящим зверем, которого можно убить прежде, чем он убьет тебя. И ни разу не задумался над тем, что это означает. Если Айлини обладают такой властью над неодушевленными предметами, значит, мой враг опаснее, чем я думал.
– Что еще они умеют? – спросил я. – Каких еще магических штук мне от них ждать?
Порыв легкого ветерка отбросил прядь волос Финна назад. Блеснула золотая серьга. На своем темном коне и в темной коже, словно вросший в седло, он напомнил мне сказочных существ, полулюдей, полуконей, обе половины были, как говорят, неотделимы друг от друга. Так же, как Финн от своего лиир.
– От Айлини, – ответил он, – можно ждать всего.
Последний хомейнский солдат скрылся меж деревьев, чтобы, присоединившись к остальным, исполнить приказ своего командира. Исполнить мою волю, которая заключалась в том, чтобы лишить Беллэма сил и власти – власти, которая должна была перейти ко мне.
Но мне все же было не по себе.
– Мне страшно, – сказал я, опасаясь, что Финн посмеется надо мной – или еще того хуже.
– Никто, испытав то, что испытал ты, не избежит страха, – спокойно сказал Финн. – Он может сказать, что не боится, но солжет. А ты не лжец.
Я рассмеялся – немного неестественно:
– Нет, не лжец. Глупец – возможно, но не лжец, – я покачал головой, пытаясь осознать все услышанное. – Что с нами будет…
– …то и будет, – закончил мой спутник. – Как того желают боги, – снова знакомый жест. – Толмоора, мой господин. Так и будет.
Он опустил руку, сжав пальцы в кулак – крепкий жесткий кулак, суливший смерть недругам.
Глава 12
Первые удары, которые мы нанесли Беллэму, были успешны. Мои летучие отряды перехватывали Солиндские патрули совершенно неожиданно для них, как я того и хотел, убивая всех и исчезая быстрее, чем они появились. Но Беллэм не был глупцом: вскоре он начал защищаться. За два месяца моя армия потеряла многих.
Но еще больше людей пришло ко мне, услышав вести о том, что я наконец вернулся с намерением отвоевать мой трон. В первые дни у меня было тринадцать сотен человек, включая Чэйсули. Теперь их число увеличилось в четыре раза, и появлялись все новые и новые.
Я разделил свои отряды и отдал приказ атаковать Беллэма со всех направлений. Я выбрал нескольких лучших командиров, опытных ветеранов, и отправил их с отрядами в отдаленные районы Хомейны. Со всех направлений медленно, но верно они продвигались к Хомейне-Мухаар, где располагались основные силы Беллэма. Постепенно, понемногу они двигались вперед, пробивая бреши в обороне противника, пока она не ослабла в достаточной мере. Такая тактика позволяет ослабить даже большие армии.
Большую часть моего времени занимали военные вопросы, мне нечасто выпадал случай сражаться самому, но я всегда был готов к бою и использовал любую возможность, едва только представлялся случай. Бок о бок со мной сражались Финн, Сторр, Роуэн и его отряд. Когда же я был слишком занят для таких развлечений, я тренировался с мечом, луком и кинжалом.
Часто моим партнером в занятиях оказывался Заред: рыжеволосый солдат был неоценимым помощником и искусным бойцом. Вскоре после первых мелких сражений он пришел ко мне приносить извинения за то, что он наговорил о Роуэне. Я выслушал его молча от первого до последнего слова, предоставив ему самому решать, что сказать, а потом призвал Роуэна, чтобы Заред повторил эти слова тому, кому они предназначены. Пришедший Роуэн выслушал его также в молчании и принял извинения. Я подумал, что от этого ему стало легче.
С тех пор между мной и Заредом установились вполне дружеские отношения, и я гораздо лучше узнал его. Он многое знал о войне – долгие годы сражался под командованием моего отца, – и за одно это я уже испытывал к нему благодарность.
Немного осталось тех, кто помнил моего отца и повелителя, ибо многие тысячи погибли с ним и за него. Эта память и по сей день саднящей болью отзывалась в сердце: меня пощадили, но мой отец был убит. Все потому, что я был наследником Мухаара Шейна, а мой отец – нет.
В перерывах между стычками с патрулями Беллэма мы с Заредом упражнялись на небольшой прогалине в лесу. Каждые несколько дней лагерь приходилось переносить на новое место, поскольку постоянный лагерь значительно легче обнаружить.
Однако эти постоянные перемещения особого ворчания не вызывали: люди понимали, что наша безопасность зависит от того, насколько скрытно мы будем жить.
Поздняя весна была теплой, и разогревшись от упражнений, я разделся до пояса, оставшись только в сапогах и штанах. На Зареде было тоже не слишком много надето. Он, по большей части, следил за движениями ног, я был значительно выше и тяжелее его, так что условия боя могли показаться неравными, но на самом деле это просто позволяло нам работать в разных стилях. Заред был великолепным мечником, а я до сих пор нуждался в наставнике. Финн не учил меня работе с мечом – Чэйсули не понимают, зачем с ним возиться, когда есть нож. То, что я умел, я узнал от мастеров меча в Хомейне-Мухаар и в чужих землях за годы изгнания.
Тренировка продолжалась уже довольно долго, у меня болели руки и ноги, но я не решался попросить передышки, иначе Заред счел бы победителем себя.
Временами побеждал и я, будучи моложе и сильнее, но когда победа доставалась ему, он делал из этого настоящий спектакль и поднимал столько шума, что каждый в лагере, кажется, знал, что он победил своего Мухаара. Моя гордость еще как-то выдержала это, но избитое тело было не так терпеливо. Я сражался, чтобы победить.
Заред остановился в тот самый момент, когда был готов нанести удар, но внезапно отстранился. Я перешел в контратаку и уже почти достал его, когда понял, что он даже не пытается защищаться – и остановился сам. Заред стоял неподвижно, уставившись на что-то за моей спиной. Рука с зажатым в ней мечом повисла, как плеть, на лице появилось выражение потрясения – почтительного изумления – вожделения… Я обернулся, чтобы выяснить, что же вызвало такой всплеск чувств.
Женщина.
Не то чтобы в военных лагерях о женщинах никто и не слышал – я и сам не раз находил успокоение в объятиях какой-нибудь девицы – но здесь было другое.
Эта женщина вовсе не походила на дочь какого-нибудь фермера или шлюшку, только и мечтающую прыгнуть в постель к солдату.
Я позабыл, что все еще сжимаю в руке меч. Забыл, что обнажен по пояс, что волосы у меня мокрые, что от меня несет потом. Я совершенно забыл, кто я – я был просто мужчиной, мужчиной, желавшим эту женщину.
Я почувствовал, как все у меня внутри сжимается от бешеного, безумного желания, и неожиданно понял, что хочу заполучить эту женщину в постель сегодня же, еще до заката.
Она пришла не по своей воле, это было ясно. Финн грубо и крепко держал ее за руку, и подвел он ее ко мне с выражением величайшего удовлетворения. Я никогда раньше не видел своего ленника таким довольным, но это было не тем удовлетворением, которое мог заметить каждый – тем более, женщина. Его глаза так и лучились довольством, как у сытой кошки, а выражение лица показалось бы слишком спокойным и умиротворенным для тех, кто знал Финна. Он не улыбался, но я видел, что в душе он смеется.
Он подвел женщину ко мне. Я тут же вспомнил, каким она меня видит, и во мне шевельнулось некоторое раздражение по отношению к своему вассалу.
Несомненно, эта женщина была пленницей, но он все же мог оказать мне услугу, позволив хотя бы переодеться в чистое и вытереть пот с лица. Сейчас пот капал с моей бороды и волос, струйками стекал по груди.
Женщина, казалось, окаменела от ярости и гнева. Светло-русые, почти белые волосы ее выбивались из-под шелкового платка, разметавшись по узким плечам, голубовато-серое бархатное платье ее было запачкано и порвано, в дырках проглядывало обнаженное тело – однако гордость ее, похоже, в отличие от платья, не пострадала. Она, стоящая в таком виде на виду у всех, держалась с таким королевским достоинством, что улыбка исчезла с моего лица.
Ее глаза остановились на моем лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40