Мать постаралась держаться на расстоянии. Приглашая главу комитета спонсоров графства на данный матч, Рэшедем действовал с подачи матери, но об этом никто не должен был знать. Никто не должен был даже заподозрить, что в действие запущен Великий План.За «Гиннесом» глава Кентского комитета предложил Кеннету приехать на тренировку и познакомиться с командой. Что тот и сделал в сопровождении Рэшедема однажды в пятницу утром, когда мать сказала: «Поезжай в Кентербери, Кен. Работу наверстаешь потом. Это не проблема», и понадеялась на лучшее. Рэшедем заранее посоветовал ему надеть форму. Кеннет спросил, зачем. Рэшедем ответил:— Просто сделай, как я говорю, сынок. Кеннет сказал:— Но я буду чувствовать себя полным идиотом. На что Рэшедем ответил:— Посмотрим, кто будет чувствовать себя идиотом к концу дня.И когда день закончился, Кеннет получил свое место в команде Кента, вопреки традициям и тому, «как делаются дела». С того дня, как Хэл Рэшедем впервые наблюдал за игрой парней из типографии Уайтлоу, прошло без двух дней восемь месяцев.В связи с игрой Кеннета за Кент возникли всего две проблемы. Первая — деньги: платили ему чуть ли не в половину меньше его заработка в типографии. Второй стал его дом: Собачий остров был слишком далеко от игрового и тренировочного полей в Кентербери, особенно для новичка, насчет которого у команды имелись сомнения. По словам капитана, если он хотел играть за Кент, нужно было переехать в Кент.В общих чертах, тогда и закончился Первый Этап плана матери в отношении Кеннета. Необходимость переезда в Кент составляла Второй Этап.Кеннет делился с моей матерью всеми подробностями разворачивающейся драмы. И наверняка спросил ее, как и себя, каким образом можно разрешить проблемы, связанные с его игрой за команду Кента. Он не мог перевезти туда семью. Джин работала на Биллингсгейтском рынке, и, ухватись он за представившуюся возможность, деньги Джин стали бы главной статьей дохода в их бюджете. Кроме того, все ее родные оставались на Собачьем острове. Друзья детей тоже были там. Но главной была проблема денег. Потому что — даже продолжай Джин работать на рынке — как они выжили бы, если бы Кеннет стал приносить в семью меньше, чем зарабатывал в типографии? Возникало слишком много финансовых опасений. Расходы на переезд, на поиск подходящего жилья, на автомобиль… Денег попросту не хватало. Я могу представить себе разговор между ними — между Кеннетом и моей матерью. Он приходит к ней в кабинет с очередным контрактом, и мать, сняв очки и потирая виски, говорит:— Я тут подумала, Кен…— Я составил оценочный план на заказ для министерства сельского хозяйства. Думаю, мы его получим, — говорит он и передает ей бумаги.Она кладет их на стол и отвечает:— О чем я думала, так это о тебе. И о Кенте.Он поднимает руки и опускает их жестом, означающим «да что тут обсуждать». Он выглядит покорным и смирившимся.Мать спрашивает:— Ты еще не дал им ответа?— Все оттягиваю этот момент, — отвечает он. — Не хочется оставлять мечту, пока можно.— Когда им нужен ответ?— Я сказал, что позвоню в конце недели.Она наливает ему чаю. Она знает, как он любит — с сахаром и без молока, — и передает чашку. В углу кабинета, где потемнее, есть столик, и мать ведет его туда и предлагает сесть. Он говорит, что ему надо идти, что Джин будет волноваться, не случилось ли с ним чего, сегодня они идут на ужин к ее родителям, он и так опаздывает, она, вероятно, взяла детей и уехала без него… Но он не делает попытки уйти. Мать говорит:— Она очень независимая женщина, твоя Джин.— Она такая, — соглашается он. Помешивает чай, но сразу не пьет. Ставит чашку на столик, медлит.— И что, нет совершенно никакой возможности найти для нее работу в Кенте? — говорит мать.— Да нет, найти можно, — отвечает он. — Но ей придется работать в магазине или в закусочной. Она потеряет в деньгах, а траты предстоят большие.— У нее нет… никаких навыков, Кен? — Мать, естественно, знает ответ на этот вопрос. Но хочет, чтобы он сказал это сам.— Бы имеете в виду профессиональных? — Кеннет поворачивает чашку на блюдце. — Только те, которые она получила в закусочной в Биллингсгейте.А этого маловато, — вот настоящий ответ. Что она умеет — подавать на столики, записывать заказ, выбивать счет, отсчитывать сдачу.— Да. Понятно. Это несколько осложняет ситуацию, а?— Это делает ее неразрешимой.— Это делает ее… скажем, трудной?— Трудной. Сложной. Неразрешимой. Рискованной. И все это одно к одному, не так ли? Можете не напоминать мне, с чего все пошло. Любишь кататься…Мать, возможно, не прибегла бы к подобной метафоре. Поэтому быстро прерывает его:— Мне кажется, есть еще один вариант, который не внесет такого раскола в вашу семью.— Я мог бы попытать счастья в Кенте. Мог бы поездить каждый день туда-обратно и доказать, что это не проблема. Но что касается денег… — Он отодвигает чашку. — Нет. Я большой мальчик, Мириам. Джин отказалась от своих детских мечтаний, а теперь настало и для меня время поступить так же с моими.— Она просит тебя об этом?— Она говорит, что мы должны думать о детях, поступать, как лучше для них, а не для нас. С этим я поспорить не могу. Я могу уйти из типографии и годами ездить в Кент и обратно и все равно не добиться никаких успехов. Она сомневается, можно ли рисковать, когда нет гарантии.— А если что-то было бы гарантировано? Например, твоя работа здесь.Он задумывается.— Я не могу просить вас держать мое место. Это было бы несправедливо по отношению к другим работникам. И даже если бы вы пошли на это ради меня, существует слишком много других сложностей, которые надо преодолеть.Она идет к своему столу, возвращается с блокнотом и говорит:— Давай перечислим их.Он протестует, но нерешительно. Говорит, что нужно позвонить Джин и сообщить, что он приедет попозже. И пока он этим занимается, мать принимается за работу, выписывая «за» и «против» и приходя к решению, к которому, без сомнения, пришла в момент, когда увидела первый удар Кеннета по мячу на поле в Майл-Энд-парке. Оксфорд для негопотерян, это правда, но будущее все еще открыто для него с другой стороны.Они разговаривают. Перебрасываются идеями. Она предлагает. Он возражает. Они спорят о деликатных вопросах. И наконец покидают типографию и едут в ресторан «Под липами» на китайский ужин, за которым продолжают бороться против очевидного. Но мать придерживает в рукаве туза, из осторожности не желая предъявлять его слишком рано. Коттедж «Чистотел» в Спрингбурнах. И Кент.Коттедж «Чистотел» принадлежит нашей семье примерно с 1870 года. И в настоящий момент в нем никто не живет.А если, предлагает мать, Кеннет воспользуется коттеджем в качестве базы? Таким образом он сможет жить в Кенте. Что, если он подновит его, подкрасит, подштукатурит, приведет в порядок сад и вообще приложит там руку ко всему, к чему нужно? Это решит его проблему с оплатой жилья. А что, если он будет приезжать в типографию, когда сможет, и станет выполнять свои обязанности по работе в свободное время? Мать будет платить ему, и это снимет хотя бы часть денежных затруднений. Что, если Джин с детьми останутся на Собачьем острове — где Джин сможет сохранить работу, дети продолжат общение с многочисленной родней и друзьями, — а Кеннет станет привозить их в Кент на выходные? Это сведет до минимума нарушение их привычного жизненного уклада, сохранит семью и даст детям возможность бывать на свежем воздухе. Таким образом, если Кен и не получит хорошего шанса пробиться в мир профессионального крикета, он, по крайней мере, попытается.Мать выступила в роли Мефистофеля. Это был ее звездный час. Хотя действовала она из лучших побуждений. Я и вправду верю, что в глубине души мать хотела только добра. Как, по-моему, и большинство людей в глубине души… Крис зовет:— Ливи, посмотри!И я откатываю кресло назад и заглядываю из кухни в мастерскую. Он закончил клетку, Феликс ее обследует. Делает неуверенный прыжок и принюхивается. Еще прыжок.— Ему бы в саду попрыгать, — замечаю я.— Верно. Но поскольку сада у нас нет, придется ему примириться с этим, пока он не сменит жилье.Мы наблюдаем за кроликом: я из кухни, Крис — со своего места рядом с верстаком. По крайней мере, Крис наблюдает за кроликом. Я же наблюдаю за Крисом.— Что-то в последнее время тихо, — говорю я. — Телефон не звонил уже несколько дней.Он кивает.— Значит, новой работы нет? — спрашиваю я.— Только в Уэльсе.— И что там?— Питомник биглей. Если нашей группе удастся этим заняться, меня не будет несколько дней.— Кто принимает решение? — спрашиваю я. — Заняться или нет?— Я.— Тогда займись.Он накручивает на палец кусочек наждачной бумаги и смотрит на меня.— Я справлюсь, — говорю я. — Со мной все будет хорошо. Просто отлично. Попроси Макса заглянуть. Онпуляет собак. А потом мы поиграем с ним в карты.— Посмотрим.— Когда ты должен решить? Он кладет бумагу:— Время еще есть.—Но бигли… Что, владельцы питомника готовы их отправить?— Они всегда к этому готовы.— Тогда ты должен…— Посмотрим, Ливи. Если не я, то кто-нибудь другой их заберет. Не волнуйся. В лабораторию собаки не попадут.Он выключает лампу дневного света над верстаком. Феликс возится в клетке. Крис возвращается на кухню.— Послушай, тебе нет нужды все время так меня опекать, — говорю я. — Ненавижу это. Чувствую себя какой-то уродкой.Он садится рядом и берет меня за руку. Переворачивает ее и рассматривает ладонь. Сгибает мои пальцы. Смотрит, как я их разгибаю. Мы оба знаем, сколько усилий мне нужно приложить, чтобы движение получилось плавным.— В моей группе два новичка, Ливи. Я не уверен, что они готовы к такой операции, какая требуется в Уэльсе. И я не хочу рисковать собаками, ради удовлетворения своих амбиций. — Он сжимает мою ладонь. — Вот в чем дело, а не в тебе. Не в том, что тут. Понятно?— Новички? — переспрашиваю я. — Ты не говорил.— Наверное, забыл. Они со мной уже около полутора месяцев.— Кто?— Один парень — Пол. И его сестра. Аманда.Он так пристально, не мигая, смотрит мне в глаза что я понимаю — это она. Аманда. Ее имя повисает между нами, словно облако тумана.Крис смотрит на меня и понимает, что я знаю. Одно мое слово, и завяжется разговор, который он, без сомнения, обещал Аманде.Нет. Я не стану об этом думать. У Криса есть право на личную жизнь, как и у меня было право на свою. И я достаточно часто нарушала правила организации, пока была ее активным членом.Как только я доказала Крису свою удовлетворительную физическую подготовку — бегая, лазая, прыгая, проскальзывая, ползая на животе и делая все, что он ни прикажет, — я начала посещать открытые собрания учебного звена ДСЖ. Они проводились в церквах, школах и общественных центрах, где антиви-висекционисты из десятка организаций доносили информацию до местных жителей. Таким образом я узнала о том, что и как делается во время опытов на животных. Я познакомилась с моральными и этическими аргументами обеих сторон. Читала что мне давали. Слушала что говорили.С самого начала я хотела войти в группу штурмовиков. Я могла бы утверждать, что одного взгляда на Бинза в то утро, когда его принесли на баржу, было достаточно, чтобы сделать из меня горячую сторонницу дела, но правда в том, что я хотела стать штурмовиком из-за Криса. Из-за того, чего хотела от него и что стремилась ему доказать. О, естественно, я в том не признавалась. Дело в том, что к тому времеи я уже несколько месяцев не выходила на панель. Мне не сиделось на месте, мне нужна была хорошая доза адреналина, которую могли обеспечить неизвестность, опасность и увиливание от опасности. Участие в штурмовой группе казалось мне выходом из положения.Штурмовая группа состояла из разработчиков и исполнителей. Разработчики подготавливали операцию — за несколько недель до нападения проникали на объект, крали документы, фотографировали животных, составляли карту местности, выявляли сигнализацию и отключали ее для проникновения уже исполнителей. Те осуществляли нападение ночью, ведомые капитаном, чье слово было законом.Крис никогда не совершал ошибок. Он встречался с разработчиками, с руководящим звеном ДСЖ, с исполнителями. Одна группа никогда не видела другую. Он осуществлял связь между ними всеми.Мое первое участие в операции в составе штурмовой группы произошло почти год спустя после нашей с Крисом встречи. Оливия Боль пронзала мое тело, словно раскаленным прутом. А ведь в моих силах было уничтожить боль. Мне и нужно-то было всего лишь вернуться в прошлое. Превратиться в существо, которое действует, не испытывая чувств. Сделать одно из сотни тех движений, что я когда-то делала с безразличием, за деньги, и боль растворилась бы, подчинись мне Крис.Но ничего из этого я не сделала. Лежала на его постели и смотрела, как он спит. К тому моменту, когда боль добралась до горла, я приняла самое худшее, что есть в любви.Сначала я ненавидела его. Ненавидела то, что он из меня сделал. Ненавидела женщину, которой, как доказал мне Крис, я могла бы стать.Тогда я поклялась, что искореню в себе чувство, и начала действовать, соблазняя всех парней, каких только удавалось подцепить. Я трахала их в автомобилях, в пустующих домах, на станциях метро, в парках, в туалетах пабов, на барже. Я заставляла их лаять по-собачьи. Покрываться испариной и плакать. Умолять. Смотрела, как они унижаются, задыхаются и воют. Крис ни разу не среагировал. Ни разу не сказал ни слова, пока я не перешла к парням, входившим в штурмовую группу.Они были легкой добычей, и я приводила их на баржу. Они смущались, отказывались, но я умела их убедить.Они говорили:— Ливи, мы не можем. Ну хотя бы не здесь. Если Крис узнает, он выгонит нас из группы.— Предоставьте Криса мне, — отвечала я и закрывала за нами дверь. — Или вы не хотите? — спрашивала я и, взявшись за пряжку ремня, притягивала их к себе. Приближала губы к их губам. — Или вы не хотите? — повторяла я вопрос, запуская пальцы в их джинсы. — Ну? — произносила я у самых их губ и обнимала за талию. — Хотите или не хотите. Давайте, решайте.Весь разум, который еще оставался у них к этому моменту, сосредоточивался на одной мысли, которую и мыслью-то назвать было трудно. Мы падали на мою кровать и избавлялись от одежды. Больше всего мне нравилось, когда попадались любители постонать и покричать, потому что тогда они производили много шума, а мне как раз это и нужно было — максимум шума.Как-то ранним утром, после очередного налета, я занималась сразу с двумя, когда вмешался Крис. Бледный, он вошел в мою комнату. Схватил одного парня за волосы, а другого за руку и, сказав: «Все. Вы уходите из организации», — стал толкать их по коридору к выходу. Один из них обвинял Криса в лицемерии, другой лишь нечленораздельно вопил.— Вон отсюда. Забирайте свои вещи и проваливайте, — сказал Крис.Когда за ними захлопнулась дверь и защелкнулись засовы, Крис вернулся ко мне.Воплощенное безразличие, я села на кровать и закурила.—Умеешь же испортить людям настроение, — надулась я. Я была голой и даже не сделала попытки накинуть одеяло или халат.Он стиснул кулаки и, кажется, даже задыхался от гнева;— Оденься. Сию же минуту.— А что? Ты и меня собираешься вышвырнуть вон?— Не надейся, что так легко отделаешься. Я вздохнула:— Чего ты взъерепенился? Мы просто развлекались.— Нет, — сказал он. — Ты просто меня доставала. Я закатила глаза и затянулась.— Пока не погубишь всю группу, ты не успокоишься? Может, хоть это станет искуплением моей вины?— Твоей вины?— Того, что я не хочу с тобой спать. А я не хочу. И никогда не хотел и не буду, сколько бы кретинов в Лондоне тебя ни поимели. Почему ты не можешь это принять? Почему не хочешь, чтобы все между нами оставалось как есть? И ради Христа, оденься.— Если ты меня не хочешь, никогда не хотел и не желаешь спать со мной сейчас, какая тебе разница, одета я или нет? Что, неймется?Он подошел к шкафу и вытащил мой халат. Бросил его мне:~~ Да, неймется, но не в том смысле, как этого хочешь ты!— Хотение это не по моей части, — заметила я. — Я беру.— И значит, вот чем ты занимаешься со всеми этими типами, да? Берешь то, что пожелаешь? Не смеши меня.— Я вижу понравившегося мне парня. И беру его. Только и всего. В чем проблема? Тебя это смущает?— А тебя это не смущает?— Что?— Ложь. Оправдывание своих поступков. Роль, которую ты постоянно играешь. Хватит, Ливи. Посмотри на себя. Посмотри правде в глаза. — Он вышел из моей комнаты и кликнул собак на прогулку.Я осталась, где была, пылая к нему ненавистью.Посмотри на себя. Посмотри правде в глаза. Я до сих пор слышу эти его слова. А вот интересно, смотрит ли он на себя? И смотрит ли правде в глаза каждый раз, когда встречается с Амандой?Он нарушает правила организации, точно как же, как это делала я. И что, интересно, он придумывает в свое оправдание?Полагаю, я выгляжу циничной, совершенно не сочувствующей ситуации Криса, озлобленной, мстительной, лелеющей надежду, что он будет пойман со спущенными штанами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58