Но все дело во времени. Заполучить Сент-Джеймса просто невозможно… – Послышалась короткая, резкая реплика старшего суперинтенданта Хильера. Уэбберли тут же приглушил ее, без сомнения, зажав ладонью микрофон. И почти сразу сказал: – Ладно. Будет вам Сент-Джеймс. Так что быстренько летите туда и посмотрите, что там за каша заварилась. – Он кашлянул, прочищая горло. – Мне все это нравится не больше, чем вам, Томми.
И Уэбберли дал отбой, прежде чем последовала дальнейшая дискуссия или расспросы. И, только держа в руке уже умолкнувшую трубку, Линли задумался о двух любопытных деталях. Ему практически ничего не сказали о преступлении и впервые за двенадцать лет сотрудничества суперинтендант назвал Линли по имени. Очень странная причина для смутного беспокойства. Тем не менее его вдруг одолело любопытство: чем же их все-таки так всполошило это убийство в Шотландии? Но он быстро отвлекся на другие мысли.
Когда Линли покинул нишу в гостиной, направившись в свои комнаты в восточном крыле Хоуэнстоу, его вдруг поразило имя. Джой Синклер. Где-то он его видел. И совсем не так уж давно. Он остановился в коридоре рядом со старинным комодом и вперился невидящим взглядом в стоявшую на нем фарфоровую вазу. Синклер. Синклер. Фамилия казалась такой знакомой, вот сейчас он вспомнит. Изящные голубые на белом фоне узоры вазы расплывались у него перед глазами, накладывались друг на друга, пересекались, менялись местами…
Менялись местами. Из конца в начало. Игра слов. Не Джой Синклер он видел, «Синклер'с Джой» Jоу – радость (англ.).
, заголовок в воскресном приложении к газете. Это была инверсия, явно подразумевающая: «вот какие мы остроумные», а за ней следовала дразнящая фраза «С „Тьмой“ рассчитались, вперед – к вершинам».
Он вспомнил, что из-за этого заголовка подумал: неуж-то речь идет о какой-то слепой спортсменке перед Олимпийскими играми? И даже довольно основательно углубился в статью; выяснилось, что эта радостная Синклер никакая не спортсменка, а драматург, что ее первая пьеса была хорошо встречена критикой и зрителями, жаждущими отдохновения от обычной лондонской мишуры, и что ее второй пьесой откроется театр «Азенкур». Вот, собственно, и все, что он тогда о ней узнал. Потому что звонок из Скотленд-Ярда оторвал его от газеты: надо было мчаться в Гайд-парк, где нашли труп совершенно раздетой пятилетней девочки, спрятанный в кустах под мостом через Серпентайн Серпентайн – узкое искусственное озеро в Гайд-парке (букв. «змеевидное»).
.
Надо ли удивляться, что до сего момента он и не вспоминал о Синклер. Это жуткое зрелище… Одна мысль о том, что вынесла Меган Уолшем, прежде чем умерла, на многие недели изгнала из его головы любые другие мысли. От ярости он ничего вокруг не видел, а ел и спал лишь по необходимости – чтобы были силы на поиски убийцы Меган… а затем – арест дяди девочки, брата ее матери… а затем – он должен был сообщить убитой горем матери, кто виновен в изнасиловании, нанесении телесных повреждений и убийстве ее младшего ребенка.
Ведь он только-только отошел от этого расследования. Он был совершенно измотан теми долгими днями и еще более долгими ночами, он жаждал отдохновения, очищения души, сокрушенной этим мерзким убийством и бесчеловечностью.
Но его мечтам не суждено было сбыться. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Он вздохнул, выбил пальцами дробь на крышке комода и пошел укладывать чемодан.
Детектив-констебль Кевин Лонан терпеть не мог чай из термоса. На нем всегда образовывалась отвратительная пленка, напоминавшая ему пену в ванне. И когда обстоятельства вынудили его налить себе желанной влаги из помятого термоса, извлеченного из затянутого пылью угла в конторе Департамента уголовного розыска Стрэтклайда, он, давясь, проглотил всего один глоток, а остальное выплеснул на узкую, залитую гудроном полосу, представлявшую собой местное летное поле. Погримасничав, он вытер рот рукой, обтянутой перчаткой, и начал похлопывать в ладоши, чтобы немного разогнать кровь. В отличие от предыдущего дня, в небе сверкало солнце, совсем по-весеннему, несмотря на пышные сугробы, но морозец все равно был крепкий. А густая гряда облаков, надвигавшаяся с севера, обещала еще одну метель. Если эти деятели из Скотленд-Ярда желают сюда добраться, им стоит поторопиться, мрачно подумал Лонан.
И, словно ему в ответ, воздух прорезал ровный рокот винтов. Мгновение спустя с востока показался вертолет Королевской шотландской полиции. Он дал круг над Ардмакнишбей, примериваясь к тому, что земля могла предложить в качестве посадочной площадки, затем медленно опустился на квадрат гудрона, который был расчищен тяжело сопевшим снегоочистителем за полчаса до этого. Винты вертолета продолжали вращаться, взметая небольшие вихри снега из сугробов, окаймлявших летное поле. От рева винтов ныли зубы.
Невысокая, пухлая фигура, как мумия закутанная с головы до ног в нечто, напоминающее потрепанный коричневый коврик, распахнула пассажирскую дверь вертолета. Сержант Барбара Хейверс, решил Лонан. Она лихо сбросила трап – будто это был не трап, а веревочная лестница из шалаша на дереве, потом скинула вниз три чемодана, которые глухо стукнулись о землю, и стала спускаться. За ней показался мужчина. Он был очень высоким, с очень светлыми волосами, с непокрытой, несмотря на холод, головой, в хорошо сшитом кашемировом пальто, кашне и перчатках – единственные две уступки минусовой температуре. Это, подумал Лонан, верно, инспектор Линли, объект особого в данный момент интереса Департамента уголовного розыска Стрэтклайда, интереса, разожженного тем, как Лондон настаивал на его приезде, как давил. Вот инспектор обменялся несколькими словами с сержантом Хейверс. Она указала на фургон, и Лонан ждал, что теперь они двинутся к нему. Однако вместо этого оба повернулись к трапу вертолета, по которому медленно сходил третий человек. Спускаться ему было неудобно и тяжело из-за поврежденной левой ноги. Как и блондин, он был без шляпы, и его черные волосы – кудрявые, слишком уж длинные и совершенно непослушные – развевались вокруг бледного лица. Черты этого лица были резкими и чересчур угловатыми. Сразу чувствовалось, что этот человек никогда не упускает из виду ни малейшей подробности.
При виде этого нежданного гостя констебль Лонан беззвучно ругнулся. Интересно, знает ли уже инспектор Макаскин о том, что Лондон прислал тяжелую артиллерию: судебно-медицинского эксперта Саймона Алкурт-Сент-Джеймса? Констебль энергично зашагал к вертолету, где прибывшие заталкивали трап назад в вертолет и подбирали свои вещи.
– А вам не приходило в голову, что в моем чемодане может быть что-то хрупкое, Хейверс? – спрашивал Линли.
– Намерены пить при исполнении? – едко отбрила она. – Если вы захватили сюда виски, тем хуже для вас. Это все равно что приезжать в Ньюкасл со своим углем, вам не кажется?
– Похоже на реплику, которую вы приберегали несколько месяцев.
Когда Лонан подошел к ним, Линли махнул рукой и кивком поблагодарил пилота.
Когда все начали знакомиться, Лонан, пожимая руку Сент-Джеймсу, выпалил:
– Я как-то слышал ваше выступление в Глазго. – Даже сквозь перчатку Лонан почувствовал худобу его руки, однако пожатие оказалось на удивление крепким. – Это была лекция об убийствах Крэдли.
– Ах да. Обвинение основывалось на причинном месте преступника, – пробормотала сержант Хейверс.
– Что, помимо всего прочего, звучит как-то двусмысленно, – добавил Линли.
Было ясно, что Сент-Джеймсу не в новинку словесные подковырки его спутников, потому что он спокойно улыбнулся и сказал:
– Нам повезло, что у нас оказались его лобковые волосы. Бог свидетель, у нас больше ничего не было, кроме нечетких отпечатков зубов на трупе.
Лонана так и подмывало обсудить все поразительные подробности этого головоломного расследования с человеком, который четыре года назад выложил их перед ошеломленными присяжными заседателями. Однако, настроившись на беседу с обладателем потрясающей интуиции, он вспомнил об инспекторе Макаскине, который ждал их сейчас в полицейском участке и наверняка уже метался взад и вперед по кабинету.
Слова «Фургончик вон там» заменили его блистательное замечание об искажении следов зубов на фрагменте тела, который сохраняли в формальдегиде. Он мотнул головой в сторону полицейской машины, и, когда прибывшие обратили на нее свое внимание, на его лице мелькнуло виноватое выражение. Он не думал, что их будет трое. И не думал, что они привезут с собой самого Сент-Джеймса. Иначе настоял бы на каком-нибудь более подходящем автомобиле, вроде новенького «вольво» инспектора Макаскина, в котором были нормальные сиденья – и спереди, и сзади – и исправный обогреватель. В машине же, к которой он их вел, было всего два передних сиденья – из обоих выпирала набивка и пружины – и единственное откидное, зажатое сзади двумя комплектами оборудования для осмотра места преступления, тремя мотками веревки, несколькими сложенными кусками брезента, лестницей, ящиком с инструментами и грудой промасленных тряпок. Неловкая ситуация. Но если троица из Лондона и была недовольна, комментариев никаких не последовало. Они молча разместились, естественно, усадив Сент-Джеймса впереди, а двое устроились сзади, причем, по настоянию сержанта Хейверс, Линли занял сиденье.
– А то еще испачкаете свое красивое пальто, – сказала она, прежде чем плюхнуться на брезент и размотать добрых тридцать дюймов шарфа.
Лонан наконец смог получше рассмотреть сержанта Хейверс. Далеко не красотка, заключил он, глядя на ее вздернутый нос, густые брови и круглые щеки. Уж конечно она попала в столь избранную компанию не из-за своей внешности. Наверное, у нее какие-нибудь потрясающие криминологические способности. Лонан всерьез решил понаблюдать за каждым ее шагом.
– Спасибо, Хейверс, – мирно отозвался Линли. – Видит бог, одно масляное пятно может запросто выбить меня из колеи.
Хейверс фыркнула.
– Тогда давайте припорошим его пеплом.
Линли достал золотой портсигар, который подал ей, а затем протянул серебряную зажигалку. У Лонана упало сердце. Курящие, подумал он, и заранее смирился с разъедающим глаза дымом и аллергическим насморком. Однако Хейверс не закурила, потому что слышавший их разговор Сент-Джеймс открыл свое окно, отчего резкий порыв ледяного ветра ударил ей прямо в лицо.
– Хватит. Я поняла, – проворчала Хейверс и, нахальным образом вытащив сразу шесть сигарет, вернула портсигар Линли. – Сент-Джеймс всегда такой неженка?
– С рождения, – ответил Линли.
Лонан с трудом завел фургон, и они направились в Департамент уголовного розыска в Обане.
Инспектора-детектива Иена Макаскина из Департамента уголовного розыска Стрэтклайда передвигало по жизни единственное горючее: гордость. Она принимала разные формы, в сущности, совершенно между собой не связанные. Самой весомой была гордость за семью. Ему нравилось, что люди знают – ему удалось добиться благополучия несмотря ни на что. В двадцать лет он женился на семнадцатилетней девушке, прожил с ней двадцать семь лет, вырастил двоих сыновей, дал им университетское образование и ревностно следил за их карьерами: один был ветеринаром, другой – морским биологом. Еще он гордился своей отменной физической формой. При росте пять футов девять дюймов он весил не больше, чем в двадцать один год, когда еще был констеблем. Его тело было здоровым и подтянутым благодаря ежевечерней гребле по проливу Керрера летом и таким же планомерным занятиям зимой на тренажере, установленном у него в гостиной. И хотя вот уже десять лет волосы у него были совершенно седые, они по-прежнему оставались густыми и сверкали, как серебро, под лампами дневного света полицейского участка. И этот полицейский участок был еще одним предметом его гордости. На протяжении своей службы он ни разу не закрыл дело за неимением улик и всячески старался, чтобы любой из его людей мог сказать то же самое и о себе. Его розыскная группа работала очень слаженно – полицейские вынюхивали каждую деталь, как гончие в погоне за лисой. Он следил за тем, чтобы они не расслаблялись. Все это помогало ему быть поистине вездесущим в своей конторе. Типичный неврастеник, он грыз ногти до мяса и поэтому сосал освежающие мятные лепешки, или жевал резинку, или поглощал картофельные чипсы – целыми пакетами, пытаясь отучить себя от этой единственной дурной привычки.
Инспектор Макаскин встретил лондонскую группу не в своем кабинете, а в комнате для совещаний – небольшой конурке десять на пятнадцать футов, с неудобной мебелью, недостаточным освещением и плохой вентиляцией. Выбрал он ее намеренно.
Ему очень не нравилось то, как все начиналось. Макаскин любил, чтобы все шло по порядку, без путаницы и суеты. Каждый должен был делать то, что ему положено. Жертвы – умирать, полиция – допрашивать, подозреваемые – отвечать, а криминалисты – собирать улики.
Однако, за исключением жертвы, которая любезно лежала бездыханной, с самого начала расспросы вели подозреваемые, а полиция отвечала. Что же касается улик, то это вообще была особая история.
– Объясните мне все еще раз. – Голос инспектора Линли звучал ровно, но в нем слышались резкие нотки, по которым Макаскин понял, что сам Линли недоволен двусмысленной ситуацией, которая сложилась из-за его назначения на расследование. Это радовало… Макаскин даже сразу почувствовал симпатию к детективу из Скотленд-Ярда.
Скинув верхнюю одежду, все расселись вокруг соснового стола, все, кроме Линли, который стоял, сунув руки в карманы и зло посверкивая глазами.
Макаскин был только счастлив снова поведать данную историю.
– Сегодня утром я приезжаю в Уэстербрэ, и проходит всего минут тридцать, как мне передают, чтобы я срочно позвонил своим людям в Департамент.
Главный констебль сообщил мне, что делом будет заниматься Скотленд-Ярд. Это все. Больше ничего не смог от него добиться. Только инструкции – оставить людей в доме, вернуться сюда и ждать вас. Сдается мне, что какой-то умник с вашей стороны решил, что здесь будет действовать Скотленд-Ярд. Он дал понять это нашему главному констеблю, и мы, чтобы все было честь по чести, с готовностью позвонили с «просьбой о помощи». Вот так.
Линли и Сент-Джеймс обменялись загадочными взглядами.
– Но почему тогда вы увезли тело? – спросил Сент-Джеймс.
– Поступил приказ, – ответил Макаскин. – Чертовски странный, по моему разумению. Опечатать комнату, забрать тело и привезти его на вскрытие, после того как наш судмедэксперт оказал нам честь, объявив ее умершей на момент обнаружения.
– Что-то типа «разделяй и властвуй», – заметила сержант Хейверс.
– Да, похоже на то, – отозвался Линли. – Стрэтклайд разбирается с вещественными уликами, Лондон занимается подозреваемыми. И если кому-то где-то повезет, мы не сможем должным образом поддерживать друг с другом связь, и все заметут под ближайший коврик.
– Но под чей?
– Да. Вот в чем вопрос, верно? – Линли уставился на столешницу, испещренную множеством отпечатков кофейных кружек которые сплетались в забавный узор. – Что же именно произошло? – спросил он у Макаскина.
– Эта девушка, Мэри Агнес Кэмпбелл, обнаружила тело в шесть пятьдесят сегодня утром. Нам позвонили в семь десять. Туда мы добрались в девять.
– Почти через два часа?
Вмешался Лонан:
– Из-за вчерашней метели занесло все дороги, инспектор. От ближайшей деревни до Уэстербрэ пять миль, и еще ни одна дорога не была расчищена.
– Ради бога, на кой черт лондонской труппе понадобилось тащиться в такую глухомань?
– Франческа Джеррард – вдова и владелица Уэстербрэ – сестра лорда Стинхерста, – объяснил Макаскин. – По всей видимости, у нее были большие планы – хотела превратить поместье в шикарную сельскую гостиницу. Оно стоит как раз на берегу Лох-Ахиемор, и я полагаю, хозяйка решила, что это весьма романтичное место для отдыха. Мечта новобрачных. Ну, сами знаете все эти штучки. – Макаскин скорчил брезгливую гримасу, вдруг сообразив, что подобные речи пристали рекламному агенту, а не полицейскому, и поспешно закончил: – Она сделала там кое-какой ремонт, и, как я разузнал сегодня утром, Стинхерст привез своих людей в качестве «пробных» клиентов, чтобы дать сестре возможность отладить весь механизм обслуживания, прежде чем она по-настоящему откроет свое заведение.
– Что насчет жертвы, Джой Синклер? Есть у вас о ней какие-нибудь сведения?
Макаскин сложил руки и мрачно посетовал, что не смог вырвать побольше сведений у труппы в Уэстербрэ, а все потому, что ему приказали уехать.
– Да, сведений маловато. Автор пьесы, над которой они и приехали работать на эти выходные. Дама из числа литераторов, насколько я понял со слов Винни.
– Винни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
И Уэбберли дал отбой, прежде чем последовала дальнейшая дискуссия или расспросы. И, только держа в руке уже умолкнувшую трубку, Линли задумался о двух любопытных деталях. Ему практически ничего не сказали о преступлении и впервые за двенадцать лет сотрудничества суперинтендант назвал Линли по имени. Очень странная причина для смутного беспокойства. Тем не менее его вдруг одолело любопытство: чем же их все-таки так всполошило это убийство в Шотландии? Но он быстро отвлекся на другие мысли.
Когда Линли покинул нишу в гостиной, направившись в свои комнаты в восточном крыле Хоуэнстоу, его вдруг поразило имя. Джой Синклер. Где-то он его видел. И совсем не так уж давно. Он остановился в коридоре рядом со старинным комодом и вперился невидящим взглядом в стоявшую на нем фарфоровую вазу. Синклер. Синклер. Фамилия казалась такой знакомой, вот сейчас он вспомнит. Изящные голубые на белом фоне узоры вазы расплывались у него перед глазами, накладывались друг на друга, пересекались, менялись местами…
Менялись местами. Из конца в начало. Игра слов. Не Джой Синклер он видел, «Синклер'с Джой» Jоу – радость (англ.).
, заголовок в воскресном приложении к газете. Это была инверсия, явно подразумевающая: «вот какие мы остроумные», а за ней следовала дразнящая фраза «С „Тьмой“ рассчитались, вперед – к вершинам».
Он вспомнил, что из-за этого заголовка подумал: неуж-то речь идет о какой-то слепой спортсменке перед Олимпийскими играми? И даже довольно основательно углубился в статью; выяснилось, что эта радостная Синклер никакая не спортсменка, а драматург, что ее первая пьеса была хорошо встречена критикой и зрителями, жаждущими отдохновения от обычной лондонской мишуры, и что ее второй пьесой откроется театр «Азенкур». Вот, собственно, и все, что он тогда о ней узнал. Потому что звонок из Скотленд-Ярда оторвал его от газеты: надо было мчаться в Гайд-парк, где нашли труп совершенно раздетой пятилетней девочки, спрятанный в кустах под мостом через Серпентайн Серпентайн – узкое искусственное озеро в Гайд-парке (букв. «змеевидное»).
.
Надо ли удивляться, что до сего момента он и не вспоминал о Синклер. Это жуткое зрелище… Одна мысль о том, что вынесла Меган Уолшем, прежде чем умерла, на многие недели изгнала из его головы любые другие мысли. От ярости он ничего вокруг не видел, а ел и спал лишь по необходимости – чтобы были силы на поиски убийцы Меган… а затем – арест дяди девочки, брата ее матери… а затем – он должен был сообщить убитой горем матери, кто виновен в изнасиловании, нанесении телесных повреждений и убийстве ее младшего ребенка.
Ведь он только-только отошел от этого расследования. Он был совершенно измотан теми долгими днями и еще более долгими ночами, он жаждал отдохновения, очищения души, сокрушенной этим мерзким убийством и бесчеловечностью.
Но его мечтам не суждено было сбыться. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Он вздохнул, выбил пальцами дробь на крышке комода и пошел укладывать чемодан.
Детектив-констебль Кевин Лонан терпеть не мог чай из термоса. На нем всегда образовывалась отвратительная пленка, напоминавшая ему пену в ванне. И когда обстоятельства вынудили его налить себе желанной влаги из помятого термоса, извлеченного из затянутого пылью угла в конторе Департамента уголовного розыска Стрэтклайда, он, давясь, проглотил всего один глоток, а остальное выплеснул на узкую, залитую гудроном полосу, представлявшую собой местное летное поле. Погримасничав, он вытер рот рукой, обтянутой перчаткой, и начал похлопывать в ладоши, чтобы немного разогнать кровь. В отличие от предыдущего дня, в небе сверкало солнце, совсем по-весеннему, несмотря на пышные сугробы, но морозец все равно был крепкий. А густая гряда облаков, надвигавшаяся с севера, обещала еще одну метель. Если эти деятели из Скотленд-Ярда желают сюда добраться, им стоит поторопиться, мрачно подумал Лонан.
И, словно ему в ответ, воздух прорезал ровный рокот винтов. Мгновение спустя с востока показался вертолет Королевской шотландской полиции. Он дал круг над Ардмакнишбей, примериваясь к тому, что земля могла предложить в качестве посадочной площадки, затем медленно опустился на квадрат гудрона, который был расчищен тяжело сопевшим снегоочистителем за полчаса до этого. Винты вертолета продолжали вращаться, взметая небольшие вихри снега из сугробов, окаймлявших летное поле. От рева винтов ныли зубы.
Невысокая, пухлая фигура, как мумия закутанная с головы до ног в нечто, напоминающее потрепанный коричневый коврик, распахнула пассажирскую дверь вертолета. Сержант Барбара Хейверс, решил Лонан. Она лихо сбросила трап – будто это был не трап, а веревочная лестница из шалаша на дереве, потом скинула вниз три чемодана, которые глухо стукнулись о землю, и стала спускаться. За ней показался мужчина. Он был очень высоким, с очень светлыми волосами, с непокрытой, несмотря на холод, головой, в хорошо сшитом кашемировом пальто, кашне и перчатках – единственные две уступки минусовой температуре. Это, подумал Лонан, верно, инспектор Линли, объект особого в данный момент интереса Департамента уголовного розыска Стрэтклайда, интереса, разожженного тем, как Лондон настаивал на его приезде, как давил. Вот инспектор обменялся несколькими словами с сержантом Хейверс. Она указала на фургон, и Лонан ждал, что теперь они двинутся к нему. Однако вместо этого оба повернулись к трапу вертолета, по которому медленно сходил третий человек. Спускаться ему было неудобно и тяжело из-за поврежденной левой ноги. Как и блондин, он был без шляпы, и его черные волосы – кудрявые, слишком уж длинные и совершенно непослушные – развевались вокруг бледного лица. Черты этого лица были резкими и чересчур угловатыми. Сразу чувствовалось, что этот человек никогда не упускает из виду ни малейшей подробности.
При виде этого нежданного гостя констебль Лонан беззвучно ругнулся. Интересно, знает ли уже инспектор Макаскин о том, что Лондон прислал тяжелую артиллерию: судебно-медицинского эксперта Саймона Алкурт-Сент-Джеймса? Констебль энергично зашагал к вертолету, где прибывшие заталкивали трап назад в вертолет и подбирали свои вещи.
– А вам не приходило в голову, что в моем чемодане может быть что-то хрупкое, Хейверс? – спрашивал Линли.
– Намерены пить при исполнении? – едко отбрила она. – Если вы захватили сюда виски, тем хуже для вас. Это все равно что приезжать в Ньюкасл со своим углем, вам не кажется?
– Похоже на реплику, которую вы приберегали несколько месяцев.
Когда Лонан подошел к ним, Линли махнул рукой и кивком поблагодарил пилота.
Когда все начали знакомиться, Лонан, пожимая руку Сент-Джеймсу, выпалил:
– Я как-то слышал ваше выступление в Глазго. – Даже сквозь перчатку Лонан почувствовал худобу его руки, однако пожатие оказалось на удивление крепким. – Это была лекция об убийствах Крэдли.
– Ах да. Обвинение основывалось на причинном месте преступника, – пробормотала сержант Хейверс.
– Что, помимо всего прочего, звучит как-то двусмысленно, – добавил Линли.
Было ясно, что Сент-Джеймсу не в новинку словесные подковырки его спутников, потому что он спокойно улыбнулся и сказал:
– Нам повезло, что у нас оказались его лобковые волосы. Бог свидетель, у нас больше ничего не было, кроме нечетких отпечатков зубов на трупе.
Лонана так и подмывало обсудить все поразительные подробности этого головоломного расследования с человеком, который четыре года назад выложил их перед ошеломленными присяжными заседателями. Однако, настроившись на беседу с обладателем потрясающей интуиции, он вспомнил об инспекторе Макаскине, который ждал их сейчас в полицейском участке и наверняка уже метался взад и вперед по кабинету.
Слова «Фургончик вон там» заменили его блистательное замечание об искажении следов зубов на фрагменте тела, который сохраняли в формальдегиде. Он мотнул головой в сторону полицейской машины, и, когда прибывшие обратили на нее свое внимание, на его лице мелькнуло виноватое выражение. Он не думал, что их будет трое. И не думал, что они привезут с собой самого Сент-Джеймса. Иначе настоял бы на каком-нибудь более подходящем автомобиле, вроде новенького «вольво» инспектора Макаскина, в котором были нормальные сиденья – и спереди, и сзади – и исправный обогреватель. В машине же, к которой он их вел, было всего два передних сиденья – из обоих выпирала набивка и пружины – и единственное откидное, зажатое сзади двумя комплектами оборудования для осмотра места преступления, тремя мотками веревки, несколькими сложенными кусками брезента, лестницей, ящиком с инструментами и грудой промасленных тряпок. Неловкая ситуация. Но если троица из Лондона и была недовольна, комментариев никаких не последовало. Они молча разместились, естественно, усадив Сент-Джеймса впереди, а двое устроились сзади, причем, по настоянию сержанта Хейверс, Линли занял сиденье.
– А то еще испачкаете свое красивое пальто, – сказала она, прежде чем плюхнуться на брезент и размотать добрых тридцать дюймов шарфа.
Лонан наконец смог получше рассмотреть сержанта Хейверс. Далеко не красотка, заключил он, глядя на ее вздернутый нос, густые брови и круглые щеки. Уж конечно она попала в столь избранную компанию не из-за своей внешности. Наверное, у нее какие-нибудь потрясающие криминологические способности. Лонан всерьез решил понаблюдать за каждым ее шагом.
– Спасибо, Хейверс, – мирно отозвался Линли. – Видит бог, одно масляное пятно может запросто выбить меня из колеи.
Хейверс фыркнула.
– Тогда давайте припорошим его пеплом.
Линли достал золотой портсигар, который подал ей, а затем протянул серебряную зажигалку. У Лонана упало сердце. Курящие, подумал он, и заранее смирился с разъедающим глаза дымом и аллергическим насморком. Однако Хейверс не закурила, потому что слышавший их разговор Сент-Джеймс открыл свое окно, отчего резкий порыв ледяного ветра ударил ей прямо в лицо.
– Хватит. Я поняла, – проворчала Хейверс и, нахальным образом вытащив сразу шесть сигарет, вернула портсигар Линли. – Сент-Джеймс всегда такой неженка?
– С рождения, – ответил Линли.
Лонан с трудом завел фургон, и они направились в Департамент уголовного розыска в Обане.
Инспектора-детектива Иена Макаскина из Департамента уголовного розыска Стрэтклайда передвигало по жизни единственное горючее: гордость. Она принимала разные формы, в сущности, совершенно между собой не связанные. Самой весомой была гордость за семью. Ему нравилось, что люди знают – ему удалось добиться благополучия несмотря ни на что. В двадцать лет он женился на семнадцатилетней девушке, прожил с ней двадцать семь лет, вырастил двоих сыновей, дал им университетское образование и ревностно следил за их карьерами: один был ветеринаром, другой – морским биологом. Еще он гордился своей отменной физической формой. При росте пять футов девять дюймов он весил не больше, чем в двадцать один год, когда еще был констеблем. Его тело было здоровым и подтянутым благодаря ежевечерней гребле по проливу Керрера летом и таким же планомерным занятиям зимой на тренажере, установленном у него в гостиной. И хотя вот уже десять лет волосы у него были совершенно седые, они по-прежнему оставались густыми и сверкали, как серебро, под лампами дневного света полицейского участка. И этот полицейский участок был еще одним предметом его гордости. На протяжении своей службы он ни разу не закрыл дело за неимением улик и всячески старался, чтобы любой из его людей мог сказать то же самое и о себе. Его розыскная группа работала очень слаженно – полицейские вынюхивали каждую деталь, как гончие в погоне за лисой. Он следил за тем, чтобы они не расслаблялись. Все это помогало ему быть поистине вездесущим в своей конторе. Типичный неврастеник, он грыз ногти до мяса и поэтому сосал освежающие мятные лепешки, или жевал резинку, или поглощал картофельные чипсы – целыми пакетами, пытаясь отучить себя от этой единственной дурной привычки.
Инспектор Макаскин встретил лондонскую группу не в своем кабинете, а в комнате для совещаний – небольшой конурке десять на пятнадцать футов, с неудобной мебелью, недостаточным освещением и плохой вентиляцией. Выбрал он ее намеренно.
Ему очень не нравилось то, как все начиналось. Макаскин любил, чтобы все шло по порядку, без путаницы и суеты. Каждый должен был делать то, что ему положено. Жертвы – умирать, полиция – допрашивать, подозреваемые – отвечать, а криминалисты – собирать улики.
Однако, за исключением жертвы, которая любезно лежала бездыханной, с самого начала расспросы вели подозреваемые, а полиция отвечала. Что же касается улик, то это вообще была особая история.
– Объясните мне все еще раз. – Голос инспектора Линли звучал ровно, но в нем слышались резкие нотки, по которым Макаскин понял, что сам Линли недоволен двусмысленной ситуацией, которая сложилась из-за его назначения на расследование. Это радовало… Макаскин даже сразу почувствовал симпатию к детективу из Скотленд-Ярда.
Скинув верхнюю одежду, все расселись вокруг соснового стола, все, кроме Линли, который стоял, сунув руки в карманы и зло посверкивая глазами.
Макаскин был только счастлив снова поведать данную историю.
– Сегодня утром я приезжаю в Уэстербрэ, и проходит всего минут тридцать, как мне передают, чтобы я срочно позвонил своим людям в Департамент.
Главный констебль сообщил мне, что делом будет заниматься Скотленд-Ярд. Это все. Больше ничего не смог от него добиться. Только инструкции – оставить людей в доме, вернуться сюда и ждать вас. Сдается мне, что какой-то умник с вашей стороны решил, что здесь будет действовать Скотленд-Ярд. Он дал понять это нашему главному констеблю, и мы, чтобы все было честь по чести, с готовностью позвонили с «просьбой о помощи». Вот так.
Линли и Сент-Джеймс обменялись загадочными взглядами.
– Но почему тогда вы увезли тело? – спросил Сент-Джеймс.
– Поступил приказ, – ответил Макаскин. – Чертовски странный, по моему разумению. Опечатать комнату, забрать тело и привезти его на вскрытие, после того как наш судмедэксперт оказал нам честь, объявив ее умершей на момент обнаружения.
– Что-то типа «разделяй и властвуй», – заметила сержант Хейверс.
– Да, похоже на то, – отозвался Линли. – Стрэтклайд разбирается с вещественными уликами, Лондон занимается подозреваемыми. И если кому-то где-то повезет, мы не сможем должным образом поддерживать друг с другом связь, и все заметут под ближайший коврик.
– Но под чей?
– Да. Вот в чем вопрос, верно? – Линли уставился на столешницу, испещренную множеством отпечатков кофейных кружек которые сплетались в забавный узор. – Что же именно произошло? – спросил он у Макаскина.
– Эта девушка, Мэри Агнес Кэмпбелл, обнаружила тело в шесть пятьдесят сегодня утром. Нам позвонили в семь десять. Туда мы добрались в девять.
– Почти через два часа?
Вмешался Лонан:
– Из-за вчерашней метели занесло все дороги, инспектор. От ближайшей деревни до Уэстербрэ пять миль, и еще ни одна дорога не была расчищена.
– Ради бога, на кой черт лондонской труппе понадобилось тащиться в такую глухомань?
– Франческа Джеррард – вдова и владелица Уэстербрэ – сестра лорда Стинхерста, – объяснил Макаскин. – По всей видимости, у нее были большие планы – хотела превратить поместье в шикарную сельскую гостиницу. Оно стоит как раз на берегу Лох-Ахиемор, и я полагаю, хозяйка решила, что это весьма романтичное место для отдыха. Мечта новобрачных. Ну, сами знаете все эти штучки. – Макаскин скорчил брезгливую гримасу, вдруг сообразив, что подобные речи пристали рекламному агенту, а не полицейскому, и поспешно закончил: – Она сделала там кое-какой ремонт, и, как я разузнал сегодня утром, Стинхерст привез своих людей в качестве «пробных» клиентов, чтобы дать сестре возможность отладить весь механизм обслуживания, прежде чем она по-настоящему откроет свое заведение.
– Что насчет жертвы, Джой Синклер? Есть у вас о ней какие-нибудь сведения?
Макаскин сложил руки и мрачно посетовал, что не смог вырвать побольше сведений у труппы в Уэстербрэ, а все потому, что ему приказали уехать.
– Да, сведений маловато. Автор пьесы, над которой они и приехали работать на эти выходные. Дама из числа литераторов, насколько я понял со слов Винни.
– Винни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41