— Что ж ты меня не предупредил, о, Дубан, что подобная охота столь опасное дело?
Башня рухнула, рассыпавшись грудой камней.
— Считай, что тебе повезло, о, великий, ибо ты воистину велик, — угрюмо сказал Дубан.
— Я воистину велик, — согласился Шендерович, — ну что, посмотрим, кто тут у нас?
Не выпуская суккуба из рук, он откинул угол плаща.
— Так я и знал, — подытожил Дубан, — у сией твари и волосы цвету нечеловеческого. Разве бывает такой цвет волос?
— Бывает, — вздохнул Шендерович, — ну-ка, Гиви посвети атрибутом!
Луч фонарика ударил в лицо суккубу. Суккуб морщился и щурил глаза.
— Алка! — изумленно проговорил Гиви.

* * *
— Так я и думал, — Шендерович, руки которого были заняты, кивнул подбородком на платочек, торчащий из рукава Дубана, — шарфик-то турецкий! Стамбульская дешевка!
— Но что она там делала? — изумился Гиви
— Вот ты ее и спроси, — сердито сказал Шендерович.
— Э… — робко проговорил Гиви, — Аллочка, зачем ты сидела в башне?
Алка посмотрела на него светлыми глазами, в которых отражался луч фонарика.
— Ты кто? — спросила она.
— Я Гиви, — печально ответил Гиви, — слушай, ты меня не помнишь? А Мишу помнишь?
— Какого Мишу? — удивилась Алка.
— Вот этого, — пояснил Гиви, показывая на Шендеровича.
— Здравствуйте, Миша, — вежливо сказала Алка, и что-то такое неотразимое было в ее голосе, что Гиви опять невольно внутренне затрепетал.
— Ну, хватит дурака валять, — грубо произнес Шендерович.
— Аллочка, слушай, а как мы на корабле плыли, помнишь?
— На каком корабле? — вновь удивилась Алка.
— А капитана помнишь?
— Масрура? — Алка явно обрадовалась.
— Нет, капитана на теплоходе. Юрия Николаевича…
— Масрура она помнит, — на всякий случай пояснил Гиви.
— Разумеется, — холодно сказала Алка, — очень даже хороший Масрур. А вас, о, мои господа, я в первый раз вижу. И этого мерзкого старикашку — тоже. Может, скажете, я и с ним на корабле плавала?
— Этого еще не хватало, — фыркнул Дубан, одновременно проделывая замысловатые пассы, и словно что-то отталкивая от себя открытыми ладонями.
Гиви потянул Шендеровича за рукав.
— Миша, — прошептал он, — она правда не помнит!
— Ты еще скажи, что ее околдовали, о, доверчивый, — сухо сказал Шендерович, все больше раздражаясь оттого, что не мог овладеть ситуацией. Алка оттягивала ему руки, а опустить ее на землю он как-то не решался.
— Не знаю, — неуверенно отозвался Гиви, — может, и околдовали. А может, она просто… приспособилась!
— Это как?
— Может, каждого, кто попадает в Ирам, сей город кроит по своей мерке, понимаешь? Вот, ты стал Царем Времен! Алка — суккубом…
— Я — холодно произнес Шендерович, — всегда был царем!
— Вот именно, — печально согласился Гиви.
— А ты? — сердито спросил Шендерович — ты-то кем стал? Лучшим счетоводом всех времен и народов?
Гиви вздохнул.
— Сия способность связывать слова в редифы и газели была у тебя издавна, о, везирь? — пожалел его Дубан, — а также рассказывать складные истории, услаждающие слух и напитывающие ум?
— Да вроде нет, — снова вздохнул Гиви.
Он уже давно осознал, что причудливые образы и путанные измышления, переполняющие его мозг, будучи озвучены, на поверку оказывались жалкой банальностью. И даже успел с этим смириться.
— Ладно, — прервал его размышления Шендерович, — подумай лучше, что нам с нашим суккубом делать? Ну, притащим мы ее во дворец в таком виде и что? Она ж нам всех мужиков перепортит!
— Тьфу ты! — возмутился Дубан, — или разум твой улетел, о, сияющий? О чем тут думать? Тут, на сем самом месте прикончить эту тварь, и дело с концом!
— Или ты вознамерился так просто расправиться с суккубом, о, старый козел? — спросила Алка, зловеще приоткрыв пунцовые губы. — Или ты, по врожденной глупости своей полагаешь, что сумеешь устоять против моих чар?
Дубан вновь поспешно задвигал руками и Гиви заметил, что пальцы у него трясутся.
— Миша, изолируй ее! — завопил он.
Шендерович, у которого была хорошая реакция, вновь поспешно накинул на алкину голову край плаща.
Изолированная Алка извивалась и шипела как кошка.
— Отпусти меня, — взывала она из-под покрывала, отчего голос ее несколько утратил призывные обертоны, — отпусти, о, смертный, и познаешь неземные наслаждения!
— Сичас! — орал Шендерович, порядком истощенный гаремными танцовщицами, — разбежалась!
Он сокрушенно вздохнул.
— Ну что ты будешь делать?
— Может, если ее поместить в знакомую обстановку? — робко предположил Гиви.
— Откуда тут знакомая обстановка…
— Ну, не знаю…
— Царь времен, — сокрушался Шендерович, с натугой держа брыкающуюся спеленатую Алку, и не может справиться с каким-то паршивым суккубом! Позор!
— Ответь мне, о, многомудрая! — взывал тем временем Гиви, — верно ли трактую я следующие строки Моше Ибн Эзры из его знаменитого «Ожерелья»:
«Дочь виноградника в радость нам, други, дана,
чтоб с ее помощью справиться с дочерью дня!
И потому в череде нескончаемых дней,
Нами вовек будет превозносима она!»
как вариант старой российской пословицы «дневная кукушка ночную перекукует»? Ибо если мы вспомним, что в «Песне песней» Сулеймана ибн Дауда невесты, готовые взойти на брачное ложе, обращались к женихам, сравнивая оных с лисятами, а себя — с обитателями виноградников, возможно, духами плодородия, и…
— Что? — возмущенно спросила Алка из-под плаща. — Кто тебе сказал такую редкую чушь? Дочь виноградника в «Ожерелье» Ибн Эзры, это, разумеется, вино. Быть может, такая вульгарная трактовка тебя не устраивает, но вино в поэтическом контексте зачастую обладает свойством спасать человека от превратностей судьбы и исцелять его от всякого рода болезней. Между прочим, только ленивый не заметит, что в «Песни песней» прослеживается совершенно та же аллюзия, поскольку мыслящий человек усмотрит тут явную параллель с эзоповскими «лисой и виноградом» — образ, возможно восходящий еще к древней семитской традиции. Что же до «дочерей дня», то это чистейшей воды метафора, означающая «невзгоды», тем более, что подобное определение уже встречалось в двадцать шестом стихе того же раздела…
— Порядок, — сказал Гиви, — вытряхивай ее, Миша.
— А? — Шендерович несколько нерешительно выпростал верхнюю часть Алки из-под плаща, — ты уверен?
— Ни в чем нельзя быть уверенным под луной, — сказал Гиви, — но это, вроде, ее естественное состояние.
— С натяжкой, но да, — согласился Шендерович, — Алка, ты в порядке?
— Как я могу быть в порядке? — вопросила Алка, раздраженно охорашиваясь, — сначала ты меня зачем-то в мешок запихал, потом пристаете с какими-то дурацкими вопросами…
Она огляделась, растерянно моргая.
— Неплохо сработано, о, Гиви, — тихонько сказал Дубан, — и все же, на вашем месте, я предпочел бы перерезать ей глотку. Ибо природа ее неустойчива весьма.
— Это ничего, — печально отозвался Гиви, — она всегда такая.
— Я и говорю, — мрачно согласился Дубан.
— Слушай, Мишка, а где это мы? — Алка наконец-то углядела развалины рухнувшей башни, золотые купола Ирама, на которых играл звездный свет и черные силуэты гор Мрака, небо над которыми начинало постепенно светлеть, — это ж совершенно очевидно не Стамбул!
— А то! — согласился Шендерович, расправляя истерзанный Алкой плащ, — это Ирам. Тебе сие слово что-нибудь говорит, о, многознающая?
— Разумеется, говорит, — по-прежнему раздраженно отозвалась Алка, — своего рода версия «небесного града». Шам Шаддад, этот палач народов, вроде бы построил его в пустыне в подражание раю. Понятное дело, Всевышний от него камня на камне не оставил — от Ирама.
— Всевышний просто поднял его в свою ладонь, да и перенес в сопредельный сосуд, — сказал сердитый Дубан, — с чего бы, о, женщина, ему крушить столь прекрасное творение рук человеческих?
— Содом с Гоморрой, он, между прочим, ликвидировал, — заметила Алка.
— Сие совсем другое дело, — отрезал Дубан, — те города погрязли в таком разврате, что даже воздух над ними почернел! Что же до Ирама, то как может он погибнуть, когда он — ось, вкруг которой вращаются миры? Впрочем, что ты понимаешь в этом, о, дочь дочери дня!
— В пределах библейского узуса такого понятия, как Ирам, нет, — пожала плечами Алка, — тем более, в качестве оси, вращающей миры. Еще в дополнительных источниках, между прочим, излагается версия, что Ирам был разрушен джиннами, восставшими против Господа. Ибо именно здесь окопались они для своей последней битвы…
— Ах, да! — хлопнул себя по лбу Шендерович, — джинны! Давайте, ребята, шевелитесь! У нас еще джинны на повестке дня.
— Мишка, — удивилась Алка, — ты что, совсем крышей поехал?
— Я, между прочим, царь времен, — сухо ответил Шендерович.
Он задумался, рассеянно озирая горизонт.
— Впрочем, — сказал он, — джиннов можно отложить назавтра. Быть может, это и произведет на диван не слишком благоприятное впечатление, однако ж, меня оправдывает то, что Масрур временно вышел из строя.
— В самом деле? — холодно спросила Алка и обернулась к Гиви, осознав, наконец, его присутствие, — А, это ты! Привет! Послушай, ты хоть мне скажи, что он несет такое? Это ж болезненный бред!
— Он царь, — вздохнул Гиви.
— Да? — опять удивилась Алка. — а я тогда кто? Королева испанская?
— До сей поры ты была суккубом, о, мерзкая, — неприязненно пояснил Дубан.
— Еще один псих, — флегматично констатировала Алка.
Они приближались к дворцовым воротам. Небо совсем посветлело, чистые краски утра плясали на зеленых террасах, уступами спускающихся с гор, в узких переулках протяжно кричали водоносы…
— Так все же, — поинтересовался Шендерович, — как ты сюда попала, дщерь дня?
— Чтоб я знала, Миша! Стою я себе в музее, и тут подходит ко мне этот тип…
— Красавец? — оживился Гиви, — Смуглый? В белом костюме?
— Ну, не то, чтобы красавец, но в общем ничего себе… Представляешь, он меня сразу узнал. Поскольку слышал мой доклад на семинаре у профессора Зеббова. Сказал, что он тут работает над одной очень интересной темой, но возникли некоторые сложности. Он, понимаешь, побоялся советоваться с местными коллегами, поскольку у него уже один раз уперли одну красивую гипотезу, а ему позарез надо с кем-то проконсультироваться. А тут я подвернулась! Представляешь! А мне что, жалко? До вечера еще полно времени, почему человеку не помочь? Тем более, он и живет неподалеку от этого музея… в общем, пришли мы, сунул он мне какой-то клочок пергамента, попросил прочесть вслух — ну, как бы сверить трактовку. Там на арамейском было… я читаю, а потом гляжу, он что-то делает! Возится на полу. Я гляжу, а он пентакль чертит. Вокруг меня. Так странно мне стало, Миша… Я замолчала, а он на меня руками машет — читайте-читайте! Я начала читать, а тут пентакль этот как вспыхнет синим огнем. Р-раз!
— И?
— И все. Пришла в себя, огляделась, ну, вот и вы тут… более, чем странно, не правда ли? Так зачем ты меня в эту тряпку завернул, Миша?
— Чтоб не простыла, — неопределенно ответил Шендерович.
Алка пожала белыми плечами.

* * *
Караульный, взяв мандат и низко поклонившись, открыл калитку.
— Лицо-то хоть прикрой, — буркнул Дубан.
Алка изумленно оглядывала дворец, сверкающий в лучах восходящего солнца.
— Это и вправду твое, Миша? — удивленно осведомилась она.
— Мое-мое…
— А как…
— Погоди ты! — отмахнулся Шендерович.
Он замедлил шаг и жестом велел остановиться остальным. Гиви заметил, что он озабоченно поглядывал на Алку, что-то бормоча себе под нос. Потом хлопнул в ладоши. Двое стражников из караулки оставили свой пост и кинулись на зов.
— Вот эта, — проговорил Шендерович, показывая на Алку, — бывшая суккубом, а ныне принявшая человеческий облик и лишенная силы своей благодаря моему искусству, так вот, данной не властью царя времен, приказываю — доставьте ее в женские помещения, да поскорее, да закройте на замок, да приставьте к ней не мужчин и не евнухов даже, но женщин, числом дюжина, причем постарше ее, да подурнее: такие не дадут ей себя вокруг пальца обвести, ибо невзлюбят ее так, что никакие суккубьи чары не помогут!
Алка вздернула голову.
— Миша, — спокойно спросила она, — так ты все-таки совсем с ума сошел?
Шендерович пожал плечами.
— Ты уж прости. Это временная мера — мне на джиннов идти, а Масрур и так еле дышит. А если ты вновь осуккубишься — как мне тогда без военачальника? Вот увидишь, разгоним джиннов, вернемся, я тебя выпущу, будешь делать что хочешь! В пределах разумного, конечно! Да шевелитесь же, дети дочерей виноградника! Пока она в себе, она вам ничего не сделает.
Стражники опасливо зашли с боков и подхватили Алку под мышки.
— Миша! — торопливо проговорил Гиви, — ты делаешь глупость. Зачем ты с ней так!
— Ничего личного, — Шендерович вздохнул, — политическая необходимость. — Он хлопнул Гиви могучей рукой по плечу. — Да это ж ненадолго. Ну, посидит, позлится, кто ж ее обидит?
Алка медленно плыла к женским помещениям, оглядываясь через плечо и меряя Шендеровича уничтожающим взглядом.
— Я, конечно, постараюсь позабыть этот твой странный поступок, — любезно улыбаясь, сообщила она, — но не уверена, что смогу это сделать.
— Да ладно, — отмахнулся Шендерович.
— Миша? — укорил Гиви, — ну зачем ты так? Нехорошо. Может, давай, ее в мой гарем определим? Я за ней присмотрю! А, Миша?
— Потом, друг Гиви, — отмахнулся Шендерович, — потом разберемся.
Алка вновь обернулась и, окинув взглядом на сей раз Гиви, презрительно и громко расхохоталась.
— Так значит, у тебя тоже гарем? — во весь голос просила она, — надо же, какая удача! Ну и что ты с ним делаешь? Или он — с тобой?
Гиви стоял, втянув голову в плечи, ощущая, как краска стыда заливает лицо. Наконец, он поднял глаза, чтобы столкнуться с сочувственным взглядом Дубана.
— Чтобы расколдовать суккуба, — негромко сказал звездочет, — надо сего суккуба любить искренне и всем сердцем. А он не может не ответить на твою любовь просто по своей суккубьей природе. Но, будучи расколдован, он уже не является суккубом, а, следовательно, способен любить, ненавидеть и презирать по воле своей… Вот такая печальная история, о, мой друг везирь.
— Да, — согласился Гиви, — очень печальная история.

* * *
— Ты грустен, о, повелитель, — сказала танцовщица Зейнаб. — Чем мне развеселить тебя?
Гиви вздохнул.
Нет, конечно, приятно, когда к тебе обращаются «повелитель». И девушка хорошая… и зовут ее красиво. Интересно, что там Алка делает, в этом Мишином гареме…
— Быть может, станцевать тебе танец с колокольчиками?
— Станцуй, — меланхолично согласился Гиви, — красивый танец…
— Или спеть тебе песню?
— Спой…
— Или сыграть на лютне? Или и то и другое сразу?
— И то и другое сразу, — махнул рукой Гиви.
— Между прочим, — Зейнаб пожала круглыми плечами, — что бы там ни говорила Ясмин, эта лукавая, эта хитрая, я беру высокие ноты так, как ей и не снилось…
— Это какая Ясмин? — вяло поинтересовался Гиви, — такая брюнеточка?
— Ну, такая, — Зейнаб призывно шевельнула бедрами, — с отвислым задом…
Гиви мрачно поглядел на Зейнаб. Местные знатоки женской красоты предпочитали пышные формы. Гиви подозревал, что на этот счет в гареме существуют весьма строгие правила отбора персонала. Зейнаб исключением не была.
— Не даром меня прозвали Зейнаб-лютнистка, о, повелитель — пояснила Зейнаб, многозначительно лаская тонкими пальцами гриф лютни.
— Ты лучше это, — прервал Гиви, морщась от аккордов, пронзительных, точно зубная боль, и лихорадочно перебирая в памяти традиционные гаремные утехи, — слушай, ты лучше сказку расскажи.
— О! — Зейнаб приподняла насурьмленные брови, — А я думала, ты не из таких!
— Слушай, — сурово спросил Гиви, — каких таких?
— Да бабушка рассказывала, был в незапамятные времена один… ну… немножко странный царь, и то не в Ираме, так он помешался просто на этих сказках… но ты не думай, повелитель, нас и этому обучают… Нас вообще обучают всяким тонким штучкам. Истинно царским развлечениям. Так про что тебе рассказать, о, жаждущий? Про горбуна и красильщика? Или Далилу-хитрицу? Или, может, про царя Сулеймана и его гарем? Ибо то, что удовлетворяет одного, не удовлетворяет другого…
— Во! — обрадовался Гиви, — про Сулеймана…
— Ну, тогда ложись вот сюда, повелитель, закрой глаза, и отрешись от земных забот. А я расскажу тебе о том, как жил некогда в земле Израиля царь Сулейман…
История о ложном и истинном величии, Или о том, что мудрость бессильна против коварства, рассказанная Зейнаб-лютнисткой в сердце мира, Ираме многоколонном
Жил некогда в земле Израиля царь Сулейман. И был он мудрее всех людей. Восседал он на изукрашенном престоле и судил согласно собственной мудрости и людской справедливости. И небывалого могущества достиг он. Над всеми царями был страх его. Народы и племена становились его данниками, враги и ненавистники — друзьями его. Разумел он язык птиц и животных, и зверей полевых, олени и газели были его скороходами, барсы и леопарды — оруженосцами его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42