Однако мы должны заметить, что форма «я верю в», так же как и латинская credo in и греческая nwsevw eig, употреблялась всегда лишь в писаниях богословов. Вместо нее в других писаниях употреблялись: «я верю ему, „я доверяю ему“, „я имею доверие к нему“, „я полагаюсь на него“, по-латы-ни credo illi; fido illi, причем особенность церковников в употреблении слов способствовала возникновению многих споров о настоящем предмете христианской веры.
Однако под выражением «вера в», употребляемым при изложении Символа веры, подразумевается не доверие к личности, а вероисповедание и признание вероучения (doctrine) . Ибо не только христиане, но всякого рода люди так верят в Бога, что считают за истину все услышанное от него независимо от того, понимают они это или нет, каковая вера и доверие являются единственно возможными для какой бы то ни было личности. Однако все другие, кроме христиан, совершенно не верят в учение христианства. Из сказанного мы можем заключить, что если мы верим в истину какого-либо высказывания не на основании аргументов, почерпнутых из самой вещи или из принципов естественного разума, а на основании авторитета и доброго мнения, которое мы имеем о том, кто сказал это, то объектом нашей веры является говоривший, или лицо, в которое мы верим или которому мы доверяем и слово которого мы приемлем, и лишь ему мы оказываем честь нашим доверием. И следовательно, когда мы, не имея непосредственного откровения от Бога, верим, что Священное писание есть Слово Божие, то наша вера и доверие относятся к церкви, слово которой мы приемлем и соглашаемся с ним. А те, кто верит тому, что какой-нибудь пророк говорит им от имени Бога, приемлют слово пророка, оказывают ему честь и доверие, принимая за истину то, что он им рассказывает, независимо от того, является ли он истинно– или лжепророком. Так же обстоит дело и со всякой другой историей. Ибо если я не стал бы верить всему, что написано историками о славных деяниях Александра или Цезаря, то я не думаю, чтобы дух Александра или Цезаря или кто-либо иной, кроме историка, имели основательный повод считать себя оскорбленными. Если Ливии говорит, будто боги однажды сделали так, что корова заговорила, а мы этому не верим, то мы не доверяем не Богу, а Ливию19. Таким образом, очевидно, что если мы верим чему-нибудь, не имея для этого иной причины, кроме авторитета людей и их писаний, то это только вера в этих людей независимо от того, посланы они Богом или нет.
Глава VIII
О достоинствах, обычно называемых интеллектуальными, и о противостоящих им недостатках
Определение интеллектуальных достоинств. Достоинство вообще во всякого рода субъектах есть нечто, что ценится за превосходство и состоит в сравнении. Ибо если бы все было одинаково во всех людях, ничто бы не ценилось. И под интеллектуальными достоинствами всегда подразумеваются такие умственные способности, которые люди хвалят, ценят и которыми желают обладать. Все эти способности имеют общее название большой ум, хотя слово ум (wit) употребляется также, чтобы отличить одну определенную способность от всех других.
Ум природный или благоприобретенный. Эти достоинства бывают двух видов: природные и благоприобретенные. Под природными я понимаю не то, что человек имеет от рождения, ибо от рождения человек имеет лишь ощущение, • в отношении этого люди так мало отличаются друг от друга и от остальных животных, что ощущение нельзя считать достоинством.
Природный ум. Под природным я подразумеваю лишь тот ум, который приобретается практикой, опытом, без метода, культуры и обучения. Этот природный ум заключается главным образом в двух вещах: быстроте воображения (г. е. быстрое следование одной мысли за другой) и неустанной устремленности к какой-либо избранной цели. Наоборот, медленное воображение составляет тот умственный дефект, или недостаток, который обычно называется косностью, тупостью, а иногда другими именами, обозначающими медленность движения или трудность приведения в движение.
Большой ум, или фантазия. Это различие в быстроте обусловлено различием человеческих страстей. Некоторые люди любят или не любят одну вещь, другие – другую, и потому у одних людей мысли протекают одним путем, у других – другим, и люди различно схватывают, и ими различно замечаются те вещи, которые проходят через их воображение. И так как при последовательном ряде человеческих мыслей в вещах, о которых люди думают, нельзя заметить ничего, кроме того, что они в чем-то сходны между собой, или чем-то различаются, или служат какой-то цели, то о тех людях, которые замечают сходства вещи, в случае если эти сходства таковы, что их редко замечают другие, мы говорим, что они обладают большим умом, под каковым в данном случае подразумевается большая фантазия.
Способность суждения. Рассудительность. О тех же, кто замечает их различия и несходства, что является различением и распознаванием вещей и суждением о вещах, в случае если такое различение нелегко, говорят, что они обладают большой способностью суждения, и, в частности, в беседах и деловых вопросах, где должны быть различны времена, места и лица, это качество называется рассудительностью. Первое, т. е. фантазия, не сочетающаяся со способностью суждения, не восхваляется как сходств, которые будут нравиться не только потому, что они будут достоинство, но последнее, являющееся способностью суждения и рассудительностью, восхваляется как нечто самостоятельное и не соединенное с фантазией. Помимо необходимости сочетать с хорошей фантазией способность различения времени, места и лиц требуется также частное приспособление мыслей к их цели, т. е. к некоторому применению, которое должно быть из них сделано. При наличии этих данных тот, кто обладает этим качеством, будет иметь большой запас иллюстрировать его разговор и украшать его новыми и меткими метафорами, но также благодаря оригинальности этих метафор. Однако без постоянства и устремленности к определенной цели большая фантазия есть своего рода сумасшествие. Этого рода сумасшествие мы наблюдаем у тех, кто, начиная разговор, отвлекается от своей цели всякой вещью, которая ему приходит в голову, и запутывается в столь многих и длинных отступлениях и вводных предложениях, что совершенно теряет нить разговора. Для этого рода сумасшествия я не знаю специального имени. Однако причинами его являются: иногда недостаток опыта, вследствие чего человеку представляется чем-то новым и редким то, что другим не представляется таковым; иногда малодушие, по причине которого человеку кажется великим то, что другие люди считают мелочью, а все, что ново и велико и потому считается подходящей темой для разговора, отвлекает человека от намеченного им направления его беседы.
В хороших поэмах, будь то эпические или драматические, точно так же в сонетах, эпиграммах и других пьесах требуются как суждение, так и фантазия, но фантазия должна больше выступать на первый план, так как эти роды поэзии нравятся своей экстравагантностью, но они не должны портить впечатления отсутствием рассудительности.
В хорошей работе по истории должно выступать на первый план суждение, ибо высокое качество работы по истории состоит в ее методе, истинности и выборе действий, которые наиболее выгодно знать. Фантазии здесь нет места, разве лишь для украшения стиля.
В похвальных речах и сатирах фантазия преобладает, так как их задачей является не поиск истины, а восхваление или посрамление, что делается путем сопоставлений с благородным или низким. Суждение лишь подсказывает, какие обстоятельства делают деяние похвальным или преступным.
В увещеваниях и защитах требуются суждения или фантазия в зависимости от того, служат ли соответствующей цели лучше всего истина или сокрытие истины.
В доказательстве, в совете и во всех тех случаях, когда серьезно ищут истину, суждение – все, разве что иногда приходится для облегчения понимания начать с какого-нибудь подходящего сходства, и потому применяется фантазия. Однако метафоры в этом случае абсолютно исключены, ибо раз мы видим, что они откровенно обманывают, то было бы явным сумасшествием допускать их в совете или рассуждении.
Если в каком бы то ни было разговоре явно сказывается отсутствие рассудительности, то, как бы экстравагантна ни была оказывающаяся в нем фантазия, весь разговор будет считаться показателем отсутствия ума у говорящего. Подобного никогда не будет, если в разговоре явно обнаруживается рассудительность, пусть даже фантазия при этом будет самая ординарная.
Тайные мысли человека распространяются на все вещи:
священные, светские, чистые, бесстыдные, серьезные и легкие, не вызывая чувства стыда или осуждения, но в словесном разговоре это можно сделать постольку, поскольку это считается допустимым в зависимости от времени, места и лиц. Анатом или врач может высказать или написать свое суждение о нечистых вещах, ибо это делается не для развлечения, а для выгоды; но если другой человек стал бы писать свои экстравагантные или забавные фантазии о тех же самых вещах, то он уподобился бы человеку, который, упав в грязь, пришел бы и представился в таком виде хорошему обществу. Вся разница между первым и вторым случаями состоит в том, что во втором случае отсутствует рассудительность. Точно так же в явно игривом настроении ума и в знакомом обществе человек может играть звуками и двусмысленными значениями слов, и это очень часто случается при соревнованиях, исполненных необычайной фантазии, но в проповеди, или публичной речи, или перед незнакомыми людьми, или перед людьми, которых мы обязаны уважать, не может быть жонглирования словами, ибо его сочли бы сумасбродством, и разница тут тоже лишь в отсутствии рассудительности. Так что там, где не хватает ума, дело заключается не в отсутствии фантазии, а в отсутствии рассудительности. Поэтому суждение без фантазии есть ум, но фантазия без суждения умом не является.
Благоразумие. Если человек, поставивший перед собой определенную цель, пробегает в мыслях множество вещей и замечает, как они ведут его к этой цели или к какой цели они могут вести, то, в случае если такая наблюдательность нелегко дается или необычна, этот ум называется благоразумием, и он обусловливается богатым опытом и памятью о подобных вещах и дальнейших их последствиях. Разница между людьми в отношении благоразумия не так велика, как в отношении фантазии и способности суждения, ибо опыт людей одинакового возраста различен не столько количественно, сколько качественно – в зависимости от различных поводов, так как каждый человек имеет свои особые задачи. Управлять хорошо семьей или королевством есть не разные степени благоразумия, а разного вида дела в такой же мере, как нарисовать портрет в миниатюре, или в натуральную величину, или в увеличенном размере не есть разные степени искусства. Обычный отец семейства проявляет больше благоразумия в делах своего собственного дома, чей тайный советник – в делах другого человека.
Хитрость. Если вы к благоразумию прибавите пользование несправедливыми или бесчестными средствами, каковые обычно внушаются людям страхом или нуждой, то вы имеете ту извращенную мудрость, которая называется хитростью и является признаком малодушия, ибо величие души сказывается в презрении к несправедливым или бесчестным средствам. А то, что римляне называют versutia (что переводится «увертка»), означает избавление от наличной опасности или неудобства средствами, вовлекающими в еще большую опасность или еще большее неудобство, как если, например, человек грабит одного, чтобы заплатить долг другому,– это лишь известный вид хитрости, именно более близорукая хитрость, называемая versutia от слова versura, означающего взятие денег под проценты, с тем чтобы заплатить другому следуемые ему проценты.
Благоприобретенный ум. Что же касается благоприобретенного ума (wit) – я разумею благоприобретенного путем метода и обучения, то таковым является лишь разум (reason), имеющий своей основой правильное употребление речи и создающий науку. Однако о разуме и науке я уже говорил в V и VI главах.
Причины этих различий ума кроются в страстях, а различие страстей обусловливается отчасти различным строением тела, а отчасти различным воспитанием. В самом деле, если это различие проистекало бы от строения мозга и других органов ощущения, будь то внешних или внутренних, то люди различались бы в отношении их зрения, слуха и других ощущений не меньше, чем в отношении их фантазии и рассудительности. Источником указанного различия являются поэтому страсти, которые различаются в зависимости не только от телосложения людей, но также от их привычек и воспитания.
Страстями, более всего обусловливающими различия ума, являются главным образом желания власти, богатства, знания или почестей. Все эти страсти могут быть сведены к первой, т. е. к желанию власти, ибо богатство, знание и почести суть различные виды власти.
Легкомыслие. Сумасшествие. Вот почему если человек не имеет большой страсти к какой-нибудь из указанных вещей, а является, как говорят, безразличным, то хотя он был, может быть, настолько добрым человеком, чтобы не быть способным обидеть кого бы то ни было, однако он не может обладать ни большой фантазией, ни большой способностью суждения. Ибо мысли играют по отношению к желаниям роль разведчиков и лазутчиков, ищущих путей к желаемым вещам, и всякое твердое направление движений ума и их живость проистекают из желаний. Ибо, подобно тому как отсутствие всяких желаний означает смерть, точно так же слабость страстей означает тупость, а иметь страсти, безразличные ко всякой вещи, есть легкомыслие и рассеянность. Питать же по отношению к какой-либо вещи более сильную и более пылкую страсть, чем та, которая обычно наблюдается у других людей, есть то, что люди называют сумасшествием.
Этого сумасшествия бывает столько же видов, сколько и страстей. Иногда необычайная и экстравагантная страсть имеет своим источником плохое строение органов тела или причиненное им повреждение, иногда же повреждение и расстройство органов проистекают от пылкости или продолжительности страсти. Но в обоих случаях сумасшествие имеет одну и ту же природу.
Страстью, которая при известной силе и продолжительности переходит в сумасшествие, является или большое тщеславие, которое обычно называется надменностью или высокомерием, или большая душевная угнетенность.
Ярость. Высокомерие делает человека склонным к гневу, крайностью чего является сумасшествие, называемое яростью или неистовством. И бывает, что чрезмерное желание мести, когда оно становится обычным, приводит в расстройство органы и переходит в неистовство. Чрезмерная любовь, соединенная с ревностью, переходит также в неистовство. Слишком высокое мнение человека о самом себе, о своем божественном вдохновении, о своей мудрости, учености, красоте и т. п. становится сумасшествием и взбалмошностью, а когда сочетается с завистью, то становится бешенством. Преувеличенное мнение об истинности какой-нибудь вещи, оспариваемой другими, есть бешенство.
Меланхолия. Душевная угнетенность делает человека склонным к беспричинному страху, что является сумасшествием, обычно называемым меланхолией. Последняя проявляется в различных формах, как, например, в частом посещении уединенных мест и могил, странном поведении и в боязни то одной, то другой вещи. Одним словом, все страсти, которые обусловливают странное и необычное поведение, называются общим именем – сумасшествием. А что касается разных видов сумасшествия, то всякий, кто даст себе труд, может насчитать их легион. И если чрезмерность есть сумасшествие, то нет сомнения, что и сами страсти, когда они направлены к злу, суть различные степени сумасшествия.
(К примеру.) Хотя действие сумасшествия у тех, кто уверен в своей вдохновенности свыше, не всегда сказывается у каждого из них в отдельности в каком-либо чрезвычайном поступке, проистекающем из этой страсти, однако, когда многие из них сговариваются, неистовство всей толпы сказывается вполне явно. Ибо в чем может больше сказаться сумасшествие, как не в том, чтобы кричать на наших друзей, бить их и бросать в них камнями? Однако это самое меньшее из того, что такая толпа будет делать. Ибо она будет кричать, драться и убивать тех, кто всю предыдущую жизнь оказывал ей покровительство и охранял ее от зла. А если это – сумасшествие толпы, то это точно так же и сумасшествие каждого ее участника. Ибо, подобно тому как человек, находящийся в открытом море, не воспринимая шума ближайшей к нему частицы воды, тем не менее уверен, что эта частица не меньше содействует шуму моря, чем всякая равная ей по количеству, точно так же мы, не замечая большего волнения в одном человеке или в двух, можем быть, однако, твердо уверены, что их отдельные страсти являются частью мятежного шума волнующейся нации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Однако под выражением «вера в», употребляемым при изложении Символа веры, подразумевается не доверие к личности, а вероисповедание и признание вероучения (doctrine) . Ибо не только христиане, но всякого рода люди так верят в Бога, что считают за истину все услышанное от него независимо от того, понимают они это или нет, каковая вера и доверие являются единственно возможными для какой бы то ни было личности. Однако все другие, кроме христиан, совершенно не верят в учение христианства. Из сказанного мы можем заключить, что если мы верим в истину какого-либо высказывания не на основании аргументов, почерпнутых из самой вещи или из принципов естественного разума, а на основании авторитета и доброго мнения, которое мы имеем о том, кто сказал это, то объектом нашей веры является говоривший, или лицо, в которое мы верим или которому мы доверяем и слово которого мы приемлем, и лишь ему мы оказываем честь нашим доверием. И следовательно, когда мы, не имея непосредственного откровения от Бога, верим, что Священное писание есть Слово Божие, то наша вера и доверие относятся к церкви, слово которой мы приемлем и соглашаемся с ним. А те, кто верит тому, что какой-нибудь пророк говорит им от имени Бога, приемлют слово пророка, оказывают ему честь и доверие, принимая за истину то, что он им рассказывает, независимо от того, является ли он истинно– или лжепророком. Так же обстоит дело и со всякой другой историей. Ибо если я не стал бы верить всему, что написано историками о славных деяниях Александра или Цезаря, то я не думаю, чтобы дух Александра или Цезаря или кто-либо иной, кроме историка, имели основательный повод считать себя оскорбленными. Если Ливии говорит, будто боги однажды сделали так, что корова заговорила, а мы этому не верим, то мы не доверяем не Богу, а Ливию19. Таким образом, очевидно, что если мы верим чему-нибудь, не имея для этого иной причины, кроме авторитета людей и их писаний, то это только вера в этих людей независимо от того, посланы они Богом или нет.
Глава VIII
О достоинствах, обычно называемых интеллектуальными, и о противостоящих им недостатках
Определение интеллектуальных достоинств. Достоинство вообще во всякого рода субъектах есть нечто, что ценится за превосходство и состоит в сравнении. Ибо если бы все было одинаково во всех людях, ничто бы не ценилось. И под интеллектуальными достоинствами всегда подразумеваются такие умственные способности, которые люди хвалят, ценят и которыми желают обладать. Все эти способности имеют общее название большой ум, хотя слово ум (wit) употребляется также, чтобы отличить одну определенную способность от всех других.
Ум природный или благоприобретенный. Эти достоинства бывают двух видов: природные и благоприобретенные. Под природными я понимаю не то, что человек имеет от рождения, ибо от рождения человек имеет лишь ощущение, • в отношении этого люди так мало отличаются друг от друга и от остальных животных, что ощущение нельзя считать достоинством.
Природный ум. Под природным я подразумеваю лишь тот ум, который приобретается практикой, опытом, без метода, культуры и обучения. Этот природный ум заключается главным образом в двух вещах: быстроте воображения (г. е. быстрое следование одной мысли за другой) и неустанной устремленности к какой-либо избранной цели. Наоборот, медленное воображение составляет тот умственный дефект, или недостаток, который обычно называется косностью, тупостью, а иногда другими именами, обозначающими медленность движения или трудность приведения в движение.
Большой ум, или фантазия. Это различие в быстроте обусловлено различием человеческих страстей. Некоторые люди любят или не любят одну вещь, другие – другую, и потому у одних людей мысли протекают одним путем, у других – другим, и люди различно схватывают, и ими различно замечаются те вещи, которые проходят через их воображение. И так как при последовательном ряде человеческих мыслей в вещах, о которых люди думают, нельзя заметить ничего, кроме того, что они в чем-то сходны между собой, или чем-то различаются, или служат какой-то цели, то о тех людях, которые замечают сходства вещи, в случае если эти сходства таковы, что их редко замечают другие, мы говорим, что они обладают большим умом, под каковым в данном случае подразумевается большая фантазия.
Способность суждения. Рассудительность. О тех же, кто замечает их различия и несходства, что является различением и распознаванием вещей и суждением о вещах, в случае если такое различение нелегко, говорят, что они обладают большой способностью суждения, и, в частности, в беседах и деловых вопросах, где должны быть различны времена, места и лица, это качество называется рассудительностью. Первое, т. е. фантазия, не сочетающаяся со способностью суждения, не восхваляется как сходств, которые будут нравиться не только потому, что они будут достоинство, но последнее, являющееся способностью суждения и рассудительностью, восхваляется как нечто самостоятельное и не соединенное с фантазией. Помимо необходимости сочетать с хорошей фантазией способность различения времени, места и лиц требуется также частное приспособление мыслей к их цели, т. е. к некоторому применению, которое должно быть из них сделано. При наличии этих данных тот, кто обладает этим качеством, будет иметь большой запас иллюстрировать его разговор и украшать его новыми и меткими метафорами, но также благодаря оригинальности этих метафор. Однако без постоянства и устремленности к определенной цели большая фантазия есть своего рода сумасшествие. Этого рода сумасшествие мы наблюдаем у тех, кто, начиная разговор, отвлекается от своей цели всякой вещью, которая ему приходит в голову, и запутывается в столь многих и длинных отступлениях и вводных предложениях, что совершенно теряет нить разговора. Для этого рода сумасшествия я не знаю специального имени. Однако причинами его являются: иногда недостаток опыта, вследствие чего человеку представляется чем-то новым и редким то, что другим не представляется таковым; иногда малодушие, по причине которого человеку кажется великим то, что другие люди считают мелочью, а все, что ново и велико и потому считается подходящей темой для разговора, отвлекает человека от намеченного им направления его беседы.
В хороших поэмах, будь то эпические или драматические, точно так же в сонетах, эпиграммах и других пьесах требуются как суждение, так и фантазия, но фантазия должна больше выступать на первый план, так как эти роды поэзии нравятся своей экстравагантностью, но они не должны портить впечатления отсутствием рассудительности.
В хорошей работе по истории должно выступать на первый план суждение, ибо высокое качество работы по истории состоит в ее методе, истинности и выборе действий, которые наиболее выгодно знать. Фантазии здесь нет места, разве лишь для украшения стиля.
В похвальных речах и сатирах фантазия преобладает, так как их задачей является не поиск истины, а восхваление или посрамление, что делается путем сопоставлений с благородным или низким. Суждение лишь подсказывает, какие обстоятельства делают деяние похвальным или преступным.
В увещеваниях и защитах требуются суждения или фантазия в зависимости от того, служат ли соответствующей цели лучше всего истина или сокрытие истины.
В доказательстве, в совете и во всех тех случаях, когда серьезно ищут истину, суждение – все, разве что иногда приходится для облегчения понимания начать с какого-нибудь подходящего сходства, и потому применяется фантазия. Однако метафоры в этом случае абсолютно исключены, ибо раз мы видим, что они откровенно обманывают, то было бы явным сумасшествием допускать их в совете или рассуждении.
Если в каком бы то ни было разговоре явно сказывается отсутствие рассудительности, то, как бы экстравагантна ни была оказывающаяся в нем фантазия, весь разговор будет считаться показателем отсутствия ума у говорящего. Подобного никогда не будет, если в разговоре явно обнаруживается рассудительность, пусть даже фантазия при этом будет самая ординарная.
Тайные мысли человека распространяются на все вещи:
священные, светские, чистые, бесстыдные, серьезные и легкие, не вызывая чувства стыда или осуждения, но в словесном разговоре это можно сделать постольку, поскольку это считается допустимым в зависимости от времени, места и лиц. Анатом или врач может высказать или написать свое суждение о нечистых вещах, ибо это делается не для развлечения, а для выгоды; но если другой человек стал бы писать свои экстравагантные или забавные фантазии о тех же самых вещах, то он уподобился бы человеку, который, упав в грязь, пришел бы и представился в таком виде хорошему обществу. Вся разница между первым и вторым случаями состоит в том, что во втором случае отсутствует рассудительность. Точно так же в явно игривом настроении ума и в знакомом обществе человек может играть звуками и двусмысленными значениями слов, и это очень часто случается при соревнованиях, исполненных необычайной фантазии, но в проповеди, или публичной речи, или перед незнакомыми людьми, или перед людьми, которых мы обязаны уважать, не может быть жонглирования словами, ибо его сочли бы сумасбродством, и разница тут тоже лишь в отсутствии рассудительности. Так что там, где не хватает ума, дело заключается не в отсутствии фантазии, а в отсутствии рассудительности. Поэтому суждение без фантазии есть ум, но фантазия без суждения умом не является.
Благоразумие. Если человек, поставивший перед собой определенную цель, пробегает в мыслях множество вещей и замечает, как они ведут его к этой цели или к какой цели они могут вести, то, в случае если такая наблюдательность нелегко дается или необычна, этот ум называется благоразумием, и он обусловливается богатым опытом и памятью о подобных вещах и дальнейших их последствиях. Разница между людьми в отношении благоразумия не так велика, как в отношении фантазии и способности суждения, ибо опыт людей одинакового возраста различен не столько количественно, сколько качественно – в зависимости от различных поводов, так как каждый человек имеет свои особые задачи. Управлять хорошо семьей или королевством есть не разные степени благоразумия, а разного вида дела в такой же мере, как нарисовать портрет в миниатюре, или в натуральную величину, или в увеличенном размере не есть разные степени искусства. Обычный отец семейства проявляет больше благоразумия в делах своего собственного дома, чей тайный советник – в делах другого человека.
Хитрость. Если вы к благоразумию прибавите пользование несправедливыми или бесчестными средствами, каковые обычно внушаются людям страхом или нуждой, то вы имеете ту извращенную мудрость, которая называется хитростью и является признаком малодушия, ибо величие души сказывается в презрении к несправедливым или бесчестным средствам. А то, что римляне называют versutia (что переводится «увертка»), означает избавление от наличной опасности или неудобства средствами, вовлекающими в еще большую опасность или еще большее неудобство, как если, например, человек грабит одного, чтобы заплатить долг другому,– это лишь известный вид хитрости, именно более близорукая хитрость, называемая versutia от слова versura, означающего взятие денег под проценты, с тем чтобы заплатить другому следуемые ему проценты.
Благоприобретенный ум. Что же касается благоприобретенного ума (wit) – я разумею благоприобретенного путем метода и обучения, то таковым является лишь разум (reason), имеющий своей основой правильное употребление речи и создающий науку. Однако о разуме и науке я уже говорил в V и VI главах.
Причины этих различий ума кроются в страстях, а различие страстей обусловливается отчасти различным строением тела, а отчасти различным воспитанием. В самом деле, если это различие проистекало бы от строения мозга и других органов ощущения, будь то внешних или внутренних, то люди различались бы в отношении их зрения, слуха и других ощущений не меньше, чем в отношении их фантазии и рассудительности. Источником указанного различия являются поэтому страсти, которые различаются в зависимости не только от телосложения людей, но также от их привычек и воспитания.
Страстями, более всего обусловливающими различия ума, являются главным образом желания власти, богатства, знания или почестей. Все эти страсти могут быть сведены к первой, т. е. к желанию власти, ибо богатство, знание и почести суть различные виды власти.
Легкомыслие. Сумасшествие. Вот почему если человек не имеет большой страсти к какой-нибудь из указанных вещей, а является, как говорят, безразличным, то хотя он был, может быть, настолько добрым человеком, чтобы не быть способным обидеть кого бы то ни было, однако он не может обладать ни большой фантазией, ни большой способностью суждения. Ибо мысли играют по отношению к желаниям роль разведчиков и лазутчиков, ищущих путей к желаемым вещам, и всякое твердое направление движений ума и их живость проистекают из желаний. Ибо, подобно тому как отсутствие всяких желаний означает смерть, точно так же слабость страстей означает тупость, а иметь страсти, безразличные ко всякой вещи, есть легкомыслие и рассеянность. Питать же по отношению к какой-либо вещи более сильную и более пылкую страсть, чем та, которая обычно наблюдается у других людей, есть то, что люди называют сумасшествием.
Этого сумасшествия бывает столько же видов, сколько и страстей. Иногда необычайная и экстравагантная страсть имеет своим источником плохое строение органов тела или причиненное им повреждение, иногда же повреждение и расстройство органов проистекают от пылкости или продолжительности страсти. Но в обоих случаях сумасшествие имеет одну и ту же природу.
Страстью, которая при известной силе и продолжительности переходит в сумасшествие, является или большое тщеславие, которое обычно называется надменностью или высокомерием, или большая душевная угнетенность.
Ярость. Высокомерие делает человека склонным к гневу, крайностью чего является сумасшествие, называемое яростью или неистовством. И бывает, что чрезмерное желание мести, когда оно становится обычным, приводит в расстройство органы и переходит в неистовство. Чрезмерная любовь, соединенная с ревностью, переходит также в неистовство. Слишком высокое мнение человека о самом себе, о своем божественном вдохновении, о своей мудрости, учености, красоте и т. п. становится сумасшествием и взбалмошностью, а когда сочетается с завистью, то становится бешенством. Преувеличенное мнение об истинности какой-нибудь вещи, оспариваемой другими, есть бешенство.
Меланхолия. Душевная угнетенность делает человека склонным к беспричинному страху, что является сумасшествием, обычно называемым меланхолией. Последняя проявляется в различных формах, как, например, в частом посещении уединенных мест и могил, странном поведении и в боязни то одной, то другой вещи. Одним словом, все страсти, которые обусловливают странное и необычное поведение, называются общим именем – сумасшествием. А что касается разных видов сумасшествия, то всякий, кто даст себе труд, может насчитать их легион. И если чрезмерность есть сумасшествие, то нет сомнения, что и сами страсти, когда они направлены к злу, суть различные степени сумасшествия.
(К примеру.) Хотя действие сумасшествия у тех, кто уверен в своей вдохновенности свыше, не всегда сказывается у каждого из них в отдельности в каком-либо чрезвычайном поступке, проистекающем из этой страсти, однако, когда многие из них сговариваются, неистовство всей толпы сказывается вполне явно. Ибо в чем может больше сказаться сумасшествие, как не в том, чтобы кричать на наших друзей, бить их и бросать в них камнями? Однако это самое меньшее из того, что такая толпа будет делать. Ибо она будет кричать, драться и убивать тех, кто всю предыдущую жизнь оказывал ей покровительство и охранял ее от зла. А если это – сумасшествие толпы, то это точно так же и сумасшествие каждого ее участника. Ибо, подобно тому как человек, находящийся в открытом море, не воспринимая шума ближайшей к нему частицы воды, тем не менее уверен, что эта частица не меньше содействует шуму моря, чем всякая равная ей по количеству, точно так же мы, не замечая большего волнения в одном человеке или в двух, можем быть, однако, твердо уверены, что их отдельные страсти являются частью мятежного шума волнующейся нации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64