И не с ним, не с папой своим духовным, который вложился в нее, который создал ее из праха, из грязи ее создал, а с каким-то жиртрестом, с какой-то никчемной пустышкой – с пустобрехом Мирским с модного балабольского радио!
Вот, вот он – второй корень больного зуба.
Не профессиональное негодование, а обычная мужская ревность, что не с ним она ночку ту провела, не к нему прижималась, не его гладила по лицу.
Это что?
Валерий Дюрыгин вроде бы как влюбился в Агашу, что ли?
Это Людмила виновата, его бывшая спортсменка-пловчиха. Это она ему наколдовала.
Так бывает: кто-то скажет, мол, чего не обращаешь внимания, рядом с тобой такая красота обитает? Вот она тогда в баре и спросила его: спит ли он со своей протежейкой?
А он до этого ее вопроса и в мыслях такого не имел. А спросила – он и приглядываться к Агаше по-новому стал.
А что?
Может, и права Людмила?
Может, оно к тому и идет?
***
Агаша была готова броситься с останкинской башни вниз головой. Разговор у них с Дюрыгиным крепко-серьезный получился, душедробительный. Разрыв-душа разговор вышел. Такой, что слезы ручьем, как у клоунов на арене, когда у них слезы двумя струйками брызгают из трубочек, подведенных за ушами к глазам. Клоун жмет клизмочку в кармане, и две струи вырываются из трубок. А у Агаши слезы без трубочек и без клизмы естественным образом брызгали из глаз.
Слезы от страха. Слезы от стыда. Слезы от жалости. Страху дяденька Дюрыгин на нее нагнал самого-самого!
– Ты что о себе возомнила? – орал он. – Ты подумала, что ты уже совершенно самостоятельная, что ты, едва родившись, уже можешь сама в этом мире решать, что можно и чего нельзя?
Для разноса, для выяснения отношений, для того, чтобы сильнее запугать и придать этому трудному разговору максимум официальной строгости и значимости, он специально вызвал ее в Останкино и специально попросил Олечку, чтобы предоставила для разговора кабинет шефа, покуда Миша был в Италии на биеналле.
Дюрыгин сидел в качающемся кресле шефа, а она стояла посреди кабинета.
Пусть почувствует всю свою ничтожность и малость.
– Ты понимаешь, что ты своим глупым и несогласованным со мной поведением можешь порушить планы и перспективы нашего шоу-бизнеса?
Агашины высокие шпильки-каблучки неустойчиво утопали в дорогом мягком персидском ковре. Она то и дело теряла равновесие и вздрагивала, качаясь.
А он орал и шипел на нее:
– Что ты о себе такого надумала?! Ты уже себя великой актрисой возомнила, вроде Ирмы Вальберс или Анны Лиске? Почему ты себе позволяешь откровенный «чес» в виде этих халтур на свадьбах? Кто тебе это разрешил? Ты думаешь, эти свадьбы тебе за твой талант обламываются? Неужели ты не понимаешь, что это я! Я тебя раскрутил, и это мне, а не тебе решать, работать тебе на этих свадьбах или нет! Ты моя вещь, ты понимаешь это, дурья твоя башка? Я тебя создал, и это значит – ты мой инструмент, потому что это я в тебя вложился, это я тебя научил, это я тебя раскрутил. И это значит, что мне решать, а не какому-то там Мирскому – работать тебе на свадьбах или нет, «чесать» или нет…
А она не очень-то понимала. Потому что боялась. И его – дяденьку Дюрыгина – боялась и просто боялась упасть здесь на ковре. А он все орал.
– Ты своими идиотскими свадьбами ставишь под удар наше… Нет, не наше, а мое шоу. Ты размениваешься на дешевку. Я создаю великое предприятие, а ты размениваешься на дешевую халтуру! Что скажет Миша? Что скажут акционеры телеканала? Что скажут рекламные спонсоры, когда узнают, что ведущая нового шоу так себя задешево разменивает, за пятерку баксов на свадьбе?
И Агашу вдруг проняло. Ей вдруг стало ужасно стыдно. Ведь он правду говорит. Почему она не спросила его, можно ли ей брать заказы? Ведь когда с Абрамом Моисеевичем они работали, Дюрыгин предупреждал, что это только до определенной поры… Ах, она по недоумию подвела его! Подвела своего дорогого шефа…
– Простите, – лепетала Агаша сквозь слезы, – простите, я больше не буду… этих свадеб… не… будет…
– Но это еще не все, – грозно и с тяжелым металлом в голосе сказал Дюрыгин.
Он теперь не раскачивался, а покручивался в кресле слева направо, справа налево, при этом не отрывая немигающего взгляда от зареванного личика Агаши.
– Это не все… Мирский… Почему ты проводишь время с Мирским? Я когда тебя отдавал Ксютову на радио, я тебе что? Я тебе разрешал проводить время с Мирским? Неужели ты не понимаешь, дрянная ты девчонка, что личная жизнь артистки в период раскрутки ей самой не принадлежит? И что личная жизнь тоже является частью контракта? Ты что? Аура?
– Нет, нет, я не дура…
– Так что тогда? У тебя с ним что? Любовь?
Агаша сама не поняла, как у нее выскочило.
– Нет… Нет, не любовь…
И когда она произнесла эти слова про «не любовь», у нее вдруг будто что-то оборвалось внутри.
– Ну, так если не любовь, тогда я тебе запрещаю с сегодняшнего дня видеться с Мирским, и не только с Мирским, но и с другими мужчинами, поняла?
– По… по…поняла…
Не отводя от Агаши своего тяжелого взгляда, Мирский на ощупь вытащил из модного брезентового портфеля прозрачную папку с отпечатанным на нескольких листках текстом.
– Вот, читай и подписывай, – велел он. Агаша медленно приблизилась к столу.
– Что это? – тихо спросила она.
– Это наш новый контракт со специально оговоренными условиями, по которым тебе отныне запрещается заниматься любой не согласованной со мной, как с руководителем проекта, деятельностью, – ответил Дюрыгин, пододвигая Агаше папку с листками.
– Хорошо, – с трудом сглотнув застрявший в горле комок, кивнула Агаша.
– И еще, там есть параграф насчет личной жизни на период раскрутки нашего шоу, внимательно прочти его.
– Хорошо, я прочту.
– Сейчас прочти.
– Хорошо, я сейчас прочту.
– Ну и читай.
Агаша глядела в бумажку и ничего не видела, буквы от нервов скакали перед глазами, и она ничегошеньки не могла разобрать.
– Там, говоря по-русски, – пришел на помощь Дюрыгин, – ты обязуешься ни с кем не встречаться и не миловаться, если я как твой руководитель тебе не разрешу, поняла?
Агаша кивнула.
– Ну, тогда подписывай.
И дюрыгинская паркеровская ручка покатилась по гладкой поверхности стола.
– Вот здесь, и второй экземпляр вот здесь…
Дрожащей рукой, так и не прочитав текста, Агаша поставила свою подпись в тех местах, куда ей пальцем указывал Дюрыгин.
– Если Мирский будет звонить, знаешь как ему отказать? – спросил Дюрыгин, убирая бумажки в брезентовый портфель.
– Угу, – хлюпая носом, ответила Агаша.
– Ну, тогда будем считать инцидент временно исчерпанным, – сказал Дюрыгин.
И оба синхронно подумали, что теперь они будут вместе. И Агаше не было неприятно или противно от этой мысли. Она представила себе, что будет любить его просто из благодарности. С Сережей Мирским покончено, и это к лучшему. А Дюрыгин подумал, что будет любить ее как свою любимую вещь, которая ему очень задорого досталась.
***
И не для протокола. У обоих, как у натур, склонных к творчеству, в воображении представилась мизансцена, выстроенная посредине кабинета на персидском ковре. Сцена примирения и покорности. Покорности и благодарности. Благодарности и прощения. Сцены, где он – артист и режиссер – стоит посредине ковра со спущенными брюками, а она – актриса – стоит перед ним на коленях.
Но сцена эта по замыслу высших сил и высшего режиссера была временно депонирована до лучших времен. Наверху, за облаками, тоже есть своя цензура. Да еще какая строгая!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КРОВИ И ЗРЕЛИЩ!
Сюда, сюда… на помощь!.. умираю…
Яд, яд – не слышат… понимаю,
Ты осторожен… никого… нейдут…
Но помни! есть небесный суд,
И я тебя, убийца, проклинаю.
М. Ю. Лермонтов. «Маскарад»
ГЛАВА 1
РУССКИЙ СВАДЕБНЫЙ МАРАФОН
Студию №1, арендованную каналом НТА под шоу, оформили в виде банкетного зала. Здорово получилось. Вместо обычной массовки – гости и родственники. На возвышении оркестр и диск-жокей.
На площадке между поставленными буквой «П» столами стоит ведущая – Агаша Фролова. Оркестр играет Мендельсона.
– …Здравствуйте, дорогие телезрители нашего канала, сегодня у нас в нашем банкетном зале свадьба!..
…Итак, жених, позвольте мне представить вам жениха, это Иван Богучанский, он москвич, он работает помощником управляющего частной компании, Ивану тридцать два года, он счастлив, давайте похлопаем жениху, поприветствуем его!
…А вот и наша невеста! Ее зовут Елена, фамилия Елены теперь тоже Богучанская, но еще сегодня утром она была Ридник. Итак, приветствуем нашу Елену, которая в свои двадцать шесть лет решила сменить фамилию Ридник на Богучанскую.
…Елена работает преподавателем английского языка, она преподает язык на специальных платных курсах, где учатся люди, занимающиеся бизнесом. Кстати говоря, со своим мужем Елена познакомилась именно на своей работе, куда год назад ее будущий жених и нынешний муж пришел изучать английский язык.
…Иван, скажите нам что-нибудь по-английски, пожалуйста!
– Ай эм хэппи тудэй…
– Молодец. Лена, скажите, как вы оцениваете своего мужа, какую оценку вы ставите Ивану за эту фразу?
– Файв пойнте, файф пойнте…
Давайте похлопаем нашей счастливой паре,
и оркестр, пожалуйста, вальс для молодых!
***
– Ну и как тебе все это? – спросил наконец Дюрыгин. – Как тебе этот наш первый блин?
Михаил Викторович с Валерием Сергеевичем сидели в кабинете главного и просматривали кассету с пятью первыми отснятыми передачами.
– Слушай, не знаю, как говорится, вскрытие покажет, – отшутился главный, раскачиваясь в любимом кресле.
– Ты имеешь в виду замеры «Медиа-метрике» и Гэллапа? – спросил Дюрыгин.
– Ну, выйдем с понедельника в эфир, отработаем первые пять дней, а там поглядим рейтинги.
– Но все равно, какое твое мнение?
– У меня настолько замылился глаз от соучастия, что я боюсь уже быть неадекватным.
– Но ведь не полное же говно?
– Я надеюсь, иначе мы с тобой не были бы профессионалами.
– А в сравнении с проектом Зарайского, если бы вместо моей Агаши запустили бы «Ля-Мур-Глямур» Ирмы Вальберс?
– Ну, ты же знаешь, я ведь выбрал тебя и твою Агашу, так что по факту мой выбор сделан.
– Ну что ж? Ждем рейтингов?
– Ждем, – и Михаил Викторович, хлопнув Дюрыгина по плечу, дружелюбно добавил: – Валера, пиплу нашему жопу в рамке покажи, он радоваться будет, а ты волнуешься – ты что, не профи? Как будто первый год на телевидении, в самом деле!
***
Выход в эфир первого шоу «Русский свадебный марафон» отметили банкетом. Пили всем коллективом рядом через дорогу в ресторане «Твин Пиггс». Агаша была настоящей именинницей. Михаил Викторович тоже заглянул буквально на пять минут, сказал тост, пригубил шампанского, посидел чуть-чуть для приличия и, воспользовавшись шумным костюмированным поздравлением, подготовленным коллегами из редакции другого телеканала, которое отвлекло на себя общее внимание, незаметно смылся. Пришел и Сережа Мирский.
Фейс-контроль на дверях не мог его не пустить, потому как Дюрыгин велел пропускать всех, у кого будет с собой постоянный пропуск в АСБ-1 или открытка-приглашение.
Серега принес букет гладиолусов, наподобие тех, что первоклассники дарят своим учителям на первое сентября. Подошел к радостной имениннице, поцеловал в щеку, вручил букет.
Потом сказал тост. Тост получился со значением. Сережа немного перефразировал широко известную сценку из гайдаевской «Кавказской пленницы», где администратор гостиницы рассказывал про маленькую птичку, которая полетела прямо на солнце. Б фильме мораль была: не забывай своих друзей, не отрывайся от коллектива, как бы ты высоко ни поднимался. А Сережа – то ли был пьян, то ли чем-то очень сильно расстроен, но высказался таким образом, сопроводил тост такой интонацией, что многие из собравшихся были шокированы. Тост прозвучал как предупреждение, мол, не забывайся, провинциалка, маленькая птичка, не радуйся слишком рано.
– Зачем этого Мирского пустили? – шепнул Дюрыгин главному администратору канала Анатолию Ивановичу, бывшему полковнику органов, выполнявшему на НТА все самые щекотливые поручения, связанные с безопасностью и контактами с силовыми структурами.
– Хотите, я ему скажу, чтобы ушел?
– Обеспокойтесь этим, пожалуйста, прошу вас, – вытирая губы салфеткой, сказал Дюрыгин.
Через минуту к Мирскому, который, по-хозяйски бесцеремонно заняв чье-то место, сидел рядом с красивой редакторшей из сценарного отдела, подошли охранники и, шепнув ему что-то на ухо, властно и энергично вывели Сережу под руки на улицу.
Агаша расстроилась. Она не была пьяна, она вообще почти не пила. Но возбуждение бурлило внутри нее. Она балансировала на той грани неустойчивости, когда с равным успехом можно упасть как в сторону сильной радости, так и в сторону сильной печали.
Ее буквально колотило. Ее трясло. Добавь еще немного – и она впадет в истерику. Она будто чего-то ждала. Явно чувствовала, что вот теперь должно что-то случиться. Хорошее – или плохое.
Ее состояние было сродни тому, когда в ракету уже залили топливо и окислитель, и вот от нее уже идет дымок испарений, она уже готова, она гудит и дрожит. Но ее сдерживают тормоза не отошедших мачт стартового комплекса. Потому как нет команды «на старт!» и нет зажигания. И вот сейчас дадут команду сливать горючее… Ракета не выносит многократных отмен старта. Ракета стареет от пяти или семи заливок и сливов топлива. И выдержать предстартовые нагрузки не под силу даже высоколегированной стали, не то что человеческой душе…
В этот вечер мятущаяся душа Агаши неосознанно рвалась к логическому завершению этой стадии полета. Звездочка вышла на орбиту, а дальше что?
Агаша не могла бы словами высказать, не могла бы ответить на вопрос: а что должно быть дальше? Она не была философом или психологом. Но душа ее неосознанно ждала главного приза, отметая комплименты, поздравления и цветы. Это не то. Приз должен быть каким-то иным.
И будь рядом с ней модный психоаналитик из Столешникова переулка, тот самый, что недавно консультировал Мотю Зарайского, он бы сказал Агаше, что мятущаяся душа ее ждет большой любви. Именно этого завершения, именно этого приза в конце огромной кропотливой работы, проделанной ею за последние полгода, ждала ее душа.
Ни денег, ни славы, ни знаков уважения от коллег и гостей на этом банкете, а любви. Потому что весь этот путь затевался ради любви.
Когда полгода назад они с Наташкой пришли на массовку в программу «Монахов-Монахов», Агаша в самой глубине души мечтала не о славе и деньгах, а о принце, который придет и возьмет ее, когда у нее будут слава и деньги.
И вот теперь слава уже есть. И деньги вроде тоже. Но душа дрожит. Где главный приз?
***
Но Дюрыгин не увез ее в этот вечер к себе домой в их редакционном «Мерседесе» с шофером Володей за рулем.
Дюрыгин уехал один.
Уехал и лишь попросил Анатолия Ивановича приглядеть за Агашей, за их яркой звездочкой. И, как только «Мерседес» вернется назад в «Твин Пиггс», отвезти Агашу на ее новую съемную двухкомнатную квартиру, что на Ленинградском проспекте.
– Нам с ней всю следующую неделю работать, снимать пять новых программ нашего шоу, – сказал Дюрыгин назидательно.
Уже дремля на заднем сиденье редакционного «Мерседеса», Дюрыгин подумал, что правильно не пригласил Агашу к себе, дабы логически замкнуть цепь событий.
Слишком все просто и слишком много свидетелей.
***
– Ты меня обманула, – стараясь говорить бесстрастно, сказал Джон, – этот заказ стоит вдесятеро дороже.
– Когда я к тебе обратилась, эта девка стоила именно столько, сколько я давала, даже меньше, – стараясь не повышать голоса, сказала Ирма.
– Мы с тобой оба теперь в очень щекотливом положении, тебе не кажется? – спросил Джон, глядя Ирме прямо в глаза.
– Ситуация идиотская, я хочу снять заказ, верни мне деньги.
– Э-э-э нет, голубушка, поезд уже набрал ход, – тонко улыбнулся Джон, – те деньги, что я получил от тебя, переданы исполнителям, они уже готовятся к акции, а это люди серьезные, они денег не возвращают, и еще…
– Что – еще?
– Это они определили новую стоимость заказа…
– Ну и что? Я снимаю заказ…
– Нет, ты не понимаешь, дело уже пошло, а они никогда не останавливаются, и если информация, как у них говорится, ушла, то она должна куда-то прийти.
– Я не понимаю.
– Сейчас поймешь, – зло уверил Джон. – Если эти серьезные люди берутся за дело, они не принимают отбоя и отказа, они переключатся на тебя и вытряхнут из тебя всю душу,. они будут шантажировать тебя, потому что они знают, что это ты заказала эту дрянь, а это значит, что ты виновата. Поняла? Это как в поговорке, не трогай лиха, пока тихо.
– Что ты предлагаешь?
– Доставай сто тысяч, они убьют эту твою девку и от тебя отстанут.
– А где гарантия, что они от меня отстанут?
– Никто гарантий не дает, но если ты не достанешь ста тысяч, то со стопроцентной гарантией я могу тебе обещать, что у тебя возникнут проблемы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Вот, вот он – второй корень больного зуба.
Не профессиональное негодование, а обычная мужская ревность, что не с ним она ночку ту провела, не к нему прижималась, не его гладила по лицу.
Это что?
Валерий Дюрыгин вроде бы как влюбился в Агашу, что ли?
Это Людмила виновата, его бывшая спортсменка-пловчиха. Это она ему наколдовала.
Так бывает: кто-то скажет, мол, чего не обращаешь внимания, рядом с тобой такая красота обитает? Вот она тогда в баре и спросила его: спит ли он со своей протежейкой?
А он до этого ее вопроса и в мыслях такого не имел. А спросила – он и приглядываться к Агаше по-новому стал.
А что?
Может, и права Людмила?
Может, оно к тому и идет?
***
Агаша была готова броситься с останкинской башни вниз головой. Разговор у них с Дюрыгиным крепко-серьезный получился, душедробительный. Разрыв-душа разговор вышел. Такой, что слезы ручьем, как у клоунов на арене, когда у них слезы двумя струйками брызгают из трубочек, подведенных за ушами к глазам. Клоун жмет клизмочку в кармане, и две струи вырываются из трубок. А у Агаши слезы без трубочек и без клизмы естественным образом брызгали из глаз.
Слезы от страха. Слезы от стыда. Слезы от жалости. Страху дяденька Дюрыгин на нее нагнал самого-самого!
– Ты что о себе возомнила? – орал он. – Ты подумала, что ты уже совершенно самостоятельная, что ты, едва родившись, уже можешь сама в этом мире решать, что можно и чего нельзя?
Для разноса, для выяснения отношений, для того, чтобы сильнее запугать и придать этому трудному разговору максимум официальной строгости и значимости, он специально вызвал ее в Останкино и специально попросил Олечку, чтобы предоставила для разговора кабинет шефа, покуда Миша был в Италии на биеналле.
Дюрыгин сидел в качающемся кресле шефа, а она стояла посреди кабинета.
Пусть почувствует всю свою ничтожность и малость.
– Ты понимаешь, что ты своим глупым и несогласованным со мной поведением можешь порушить планы и перспективы нашего шоу-бизнеса?
Агашины высокие шпильки-каблучки неустойчиво утопали в дорогом мягком персидском ковре. Она то и дело теряла равновесие и вздрагивала, качаясь.
А он орал и шипел на нее:
– Что ты о себе такого надумала?! Ты уже себя великой актрисой возомнила, вроде Ирмы Вальберс или Анны Лиске? Почему ты себе позволяешь откровенный «чес» в виде этих халтур на свадьбах? Кто тебе это разрешил? Ты думаешь, эти свадьбы тебе за твой талант обламываются? Неужели ты не понимаешь, что это я! Я тебя раскрутил, и это мне, а не тебе решать, работать тебе на этих свадьбах или нет! Ты моя вещь, ты понимаешь это, дурья твоя башка? Я тебя создал, и это значит – ты мой инструмент, потому что это я в тебя вложился, это я тебя научил, это я тебя раскрутил. И это значит, что мне решать, а не какому-то там Мирскому – работать тебе на свадьбах или нет, «чесать» или нет…
А она не очень-то понимала. Потому что боялась. И его – дяденьку Дюрыгина – боялась и просто боялась упасть здесь на ковре. А он все орал.
– Ты своими идиотскими свадьбами ставишь под удар наше… Нет, не наше, а мое шоу. Ты размениваешься на дешевку. Я создаю великое предприятие, а ты размениваешься на дешевую халтуру! Что скажет Миша? Что скажут акционеры телеканала? Что скажут рекламные спонсоры, когда узнают, что ведущая нового шоу так себя задешево разменивает, за пятерку баксов на свадьбе?
И Агашу вдруг проняло. Ей вдруг стало ужасно стыдно. Ведь он правду говорит. Почему она не спросила его, можно ли ей брать заказы? Ведь когда с Абрамом Моисеевичем они работали, Дюрыгин предупреждал, что это только до определенной поры… Ах, она по недоумию подвела его! Подвела своего дорогого шефа…
– Простите, – лепетала Агаша сквозь слезы, – простите, я больше не буду… этих свадеб… не… будет…
– Но это еще не все, – грозно и с тяжелым металлом в голосе сказал Дюрыгин.
Он теперь не раскачивался, а покручивался в кресле слева направо, справа налево, при этом не отрывая немигающего взгляда от зареванного личика Агаши.
– Это не все… Мирский… Почему ты проводишь время с Мирским? Я когда тебя отдавал Ксютову на радио, я тебе что? Я тебе разрешал проводить время с Мирским? Неужели ты не понимаешь, дрянная ты девчонка, что личная жизнь артистки в период раскрутки ей самой не принадлежит? И что личная жизнь тоже является частью контракта? Ты что? Аура?
– Нет, нет, я не дура…
– Так что тогда? У тебя с ним что? Любовь?
Агаша сама не поняла, как у нее выскочило.
– Нет… Нет, не любовь…
И когда она произнесла эти слова про «не любовь», у нее вдруг будто что-то оборвалось внутри.
– Ну, так если не любовь, тогда я тебе запрещаю с сегодняшнего дня видеться с Мирским, и не только с Мирским, но и с другими мужчинами, поняла?
– По… по…поняла…
Не отводя от Агаши своего тяжелого взгляда, Мирский на ощупь вытащил из модного брезентового портфеля прозрачную папку с отпечатанным на нескольких листках текстом.
– Вот, читай и подписывай, – велел он. Агаша медленно приблизилась к столу.
– Что это? – тихо спросила она.
– Это наш новый контракт со специально оговоренными условиями, по которым тебе отныне запрещается заниматься любой не согласованной со мной, как с руководителем проекта, деятельностью, – ответил Дюрыгин, пододвигая Агаше папку с листками.
– Хорошо, – с трудом сглотнув застрявший в горле комок, кивнула Агаша.
– И еще, там есть параграф насчет личной жизни на период раскрутки нашего шоу, внимательно прочти его.
– Хорошо, я прочту.
– Сейчас прочти.
– Хорошо, я сейчас прочту.
– Ну и читай.
Агаша глядела в бумажку и ничего не видела, буквы от нервов скакали перед глазами, и она ничегошеньки не могла разобрать.
– Там, говоря по-русски, – пришел на помощь Дюрыгин, – ты обязуешься ни с кем не встречаться и не миловаться, если я как твой руководитель тебе не разрешу, поняла?
Агаша кивнула.
– Ну, тогда подписывай.
И дюрыгинская паркеровская ручка покатилась по гладкой поверхности стола.
– Вот здесь, и второй экземпляр вот здесь…
Дрожащей рукой, так и не прочитав текста, Агаша поставила свою подпись в тех местах, куда ей пальцем указывал Дюрыгин.
– Если Мирский будет звонить, знаешь как ему отказать? – спросил Дюрыгин, убирая бумажки в брезентовый портфель.
– Угу, – хлюпая носом, ответила Агаша.
– Ну, тогда будем считать инцидент временно исчерпанным, – сказал Дюрыгин.
И оба синхронно подумали, что теперь они будут вместе. И Агаше не было неприятно или противно от этой мысли. Она представила себе, что будет любить его просто из благодарности. С Сережей Мирским покончено, и это к лучшему. А Дюрыгин подумал, что будет любить ее как свою любимую вещь, которая ему очень задорого досталась.
***
И не для протокола. У обоих, как у натур, склонных к творчеству, в воображении представилась мизансцена, выстроенная посредине кабинета на персидском ковре. Сцена примирения и покорности. Покорности и благодарности. Благодарности и прощения. Сцены, где он – артист и режиссер – стоит посредине ковра со спущенными брюками, а она – актриса – стоит перед ним на коленях.
Но сцена эта по замыслу высших сил и высшего режиссера была временно депонирована до лучших времен. Наверху, за облаками, тоже есть своя цензура. Да еще какая строгая!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КРОВИ И ЗРЕЛИЩ!
Сюда, сюда… на помощь!.. умираю…
Яд, яд – не слышат… понимаю,
Ты осторожен… никого… нейдут…
Но помни! есть небесный суд,
И я тебя, убийца, проклинаю.
М. Ю. Лермонтов. «Маскарад»
ГЛАВА 1
РУССКИЙ СВАДЕБНЫЙ МАРАФОН
Студию №1, арендованную каналом НТА под шоу, оформили в виде банкетного зала. Здорово получилось. Вместо обычной массовки – гости и родственники. На возвышении оркестр и диск-жокей.
На площадке между поставленными буквой «П» столами стоит ведущая – Агаша Фролова. Оркестр играет Мендельсона.
– …Здравствуйте, дорогие телезрители нашего канала, сегодня у нас в нашем банкетном зале свадьба!..
…Итак, жених, позвольте мне представить вам жениха, это Иван Богучанский, он москвич, он работает помощником управляющего частной компании, Ивану тридцать два года, он счастлив, давайте похлопаем жениху, поприветствуем его!
…А вот и наша невеста! Ее зовут Елена, фамилия Елены теперь тоже Богучанская, но еще сегодня утром она была Ридник. Итак, приветствуем нашу Елену, которая в свои двадцать шесть лет решила сменить фамилию Ридник на Богучанскую.
…Елена работает преподавателем английского языка, она преподает язык на специальных платных курсах, где учатся люди, занимающиеся бизнесом. Кстати говоря, со своим мужем Елена познакомилась именно на своей работе, куда год назад ее будущий жених и нынешний муж пришел изучать английский язык.
…Иван, скажите нам что-нибудь по-английски, пожалуйста!
– Ай эм хэппи тудэй…
– Молодец. Лена, скажите, как вы оцениваете своего мужа, какую оценку вы ставите Ивану за эту фразу?
– Файв пойнте, файф пойнте…
Давайте похлопаем нашей счастливой паре,
и оркестр, пожалуйста, вальс для молодых!
***
– Ну и как тебе все это? – спросил наконец Дюрыгин. – Как тебе этот наш первый блин?
Михаил Викторович с Валерием Сергеевичем сидели в кабинете главного и просматривали кассету с пятью первыми отснятыми передачами.
– Слушай, не знаю, как говорится, вскрытие покажет, – отшутился главный, раскачиваясь в любимом кресле.
– Ты имеешь в виду замеры «Медиа-метрике» и Гэллапа? – спросил Дюрыгин.
– Ну, выйдем с понедельника в эфир, отработаем первые пять дней, а там поглядим рейтинги.
– Но все равно, какое твое мнение?
– У меня настолько замылился глаз от соучастия, что я боюсь уже быть неадекватным.
– Но ведь не полное же говно?
– Я надеюсь, иначе мы с тобой не были бы профессионалами.
– А в сравнении с проектом Зарайского, если бы вместо моей Агаши запустили бы «Ля-Мур-Глямур» Ирмы Вальберс?
– Ну, ты же знаешь, я ведь выбрал тебя и твою Агашу, так что по факту мой выбор сделан.
– Ну что ж? Ждем рейтингов?
– Ждем, – и Михаил Викторович, хлопнув Дюрыгина по плечу, дружелюбно добавил: – Валера, пиплу нашему жопу в рамке покажи, он радоваться будет, а ты волнуешься – ты что, не профи? Как будто первый год на телевидении, в самом деле!
***
Выход в эфир первого шоу «Русский свадебный марафон» отметили банкетом. Пили всем коллективом рядом через дорогу в ресторане «Твин Пиггс». Агаша была настоящей именинницей. Михаил Викторович тоже заглянул буквально на пять минут, сказал тост, пригубил шампанского, посидел чуть-чуть для приличия и, воспользовавшись шумным костюмированным поздравлением, подготовленным коллегами из редакции другого телеканала, которое отвлекло на себя общее внимание, незаметно смылся. Пришел и Сережа Мирский.
Фейс-контроль на дверях не мог его не пустить, потому как Дюрыгин велел пропускать всех, у кого будет с собой постоянный пропуск в АСБ-1 или открытка-приглашение.
Серега принес букет гладиолусов, наподобие тех, что первоклассники дарят своим учителям на первое сентября. Подошел к радостной имениннице, поцеловал в щеку, вручил букет.
Потом сказал тост. Тост получился со значением. Сережа немного перефразировал широко известную сценку из гайдаевской «Кавказской пленницы», где администратор гостиницы рассказывал про маленькую птичку, которая полетела прямо на солнце. Б фильме мораль была: не забывай своих друзей, не отрывайся от коллектива, как бы ты высоко ни поднимался. А Сережа – то ли был пьян, то ли чем-то очень сильно расстроен, но высказался таким образом, сопроводил тост такой интонацией, что многие из собравшихся были шокированы. Тост прозвучал как предупреждение, мол, не забывайся, провинциалка, маленькая птичка, не радуйся слишком рано.
– Зачем этого Мирского пустили? – шепнул Дюрыгин главному администратору канала Анатолию Ивановичу, бывшему полковнику органов, выполнявшему на НТА все самые щекотливые поручения, связанные с безопасностью и контактами с силовыми структурами.
– Хотите, я ему скажу, чтобы ушел?
– Обеспокойтесь этим, пожалуйста, прошу вас, – вытирая губы салфеткой, сказал Дюрыгин.
Через минуту к Мирскому, который, по-хозяйски бесцеремонно заняв чье-то место, сидел рядом с красивой редакторшей из сценарного отдела, подошли охранники и, шепнув ему что-то на ухо, властно и энергично вывели Сережу под руки на улицу.
Агаша расстроилась. Она не была пьяна, она вообще почти не пила. Но возбуждение бурлило внутри нее. Она балансировала на той грани неустойчивости, когда с равным успехом можно упасть как в сторону сильной радости, так и в сторону сильной печали.
Ее буквально колотило. Ее трясло. Добавь еще немного – и она впадет в истерику. Она будто чего-то ждала. Явно чувствовала, что вот теперь должно что-то случиться. Хорошее – или плохое.
Ее состояние было сродни тому, когда в ракету уже залили топливо и окислитель, и вот от нее уже идет дымок испарений, она уже готова, она гудит и дрожит. Но ее сдерживают тормоза не отошедших мачт стартового комплекса. Потому как нет команды «на старт!» и нет зажигания. И вот сейчас дадут команду сливать горючее… Ракета не выносит многократных отмен старта. Ракета стареет от пяти или семи заливок и сливов топлива. И выдержать предстартовые нагрузки не под силу даже высоколегированной стали, не то что человеческой душе…
В этот вечер мятущаяся душа Агаши неосознанно рвалась к логическому завершению этой стадии полета. Звездочка вышла на орбиту, а дальше что?
Агаша не могла бы словами высказать, не могла бы ответить на вопрос: а что должно быть дальше? Она не была философом или психологом. Но душа ее неосознанно ждала главного приза, отметая комплименты, поздравления и цветы. Это не то. Приз должен быть каким-то иным.
И будь рядом с ней модный психоаналитик из Столешникова переулка, тот самый, что недавно консультировал Мотю Зарайского, он бы сказал Агаше, что мятущаяся душа ее ждет большой любви. Именно этого завершения, именно этого приза в конце огромной кропотливой работы, проделанной ею за последние полгода, ждала ее душа.
Ни денег, ни славы, ни знаков уважения от коллег и гостей на этом банкете, а любви. Потому что весь этот путь затевался ради любви.
Когда полгода назад они с Наташкой пришли на массовку в программу «Монахов-Монахов», Агаша в самой глубине души мечтала не о славе и деньгах, а о принце, который придет и возьмет ее, когда у нее будут слава и деньги.
И вот теперь слава уже есть. И деньги вроде тоже. Но душа дрожит. Где главный приз?
***
Но Дюрыгин не увез ее в этот вечер к себе домой в их редакционном «Мерседесе» с шофером Володей за рулем.
Дюрыгин уехал один.
Уехал и лишь попросил Анатолия Ивановича приглядеть за Агашей, за их яркой звездочкой. И, как только «Мерседес» вернется назад в «Твин Пиггс», отвезти Агашу на ее новую съемную двухкомнатную квартиру, что на Ленинградском проспекте.
– Нам с ней всю следующую неделю работать, снимать пять новых программ нашего шоу, – сказал Дюрыгин назидательно.
Уже дремля на заднем сиденье редакционного «Мерседеса», Дюрыгин подумал, что правильно не пригласил Агашу к себе, дабы логически замкнуть цепь событий.
Слишком все просто и слишком много свидетелей.
***
– Ты меня обманула, – стараясь говорить бесстрастно, сказал Джон, – этот заказ стоит вдесятеро дороже.
– Когда я к тебе обратилась, эта девка стоила именно столько, сколько я давала, даже меньше, – стараясь не повышать голоса, сказала Ирма.
– Мы с тобой оба теперь в очень щекотливом положении, тебе не кажется? – спросил Джон, глядя Ирме прямо в глаза.
– Ситуация идиотская, я хочу снять заказ, верни мне деньги.
– Э-э-э нет, голубушка, поезд уже набрал ход, – тонко улыбнулся Джон, – те деньги, что я получил от тебя, переданы исполнителям, они уже готовятся к акции, а это люди серьезные, они денег не возвращают, и еще…
– Что – еще?
– Это они определили новую стоимость заказа…
– Ну и что? Я снимаю заказ…
– Нет, ты не понимаешь, дело уже пошло, а они никогда не останавливаются, и если информация, как у них говорится, ушла, то она должна куда-то прийти.
– Я не понимаю.
– Сейчас поймешь, – зло уверил Джон. – Если эти серьезные люди берутся за дело, они не принимают отбоя и отказа, они переключатся на тебя и вытряхнут из тебя всю душу,. они будут шантажировать тебя, потому что они знают, что это ты заказала эту дрянь, а это значит, что ты виновата. Поняла? Это как в поговорке, не трогай лиха, пока тихо.
– Что ты предлагаешь?
– Доставай сто тысяч, они убьют эту твою девку и от тебя отстанут.
– А где гарантия, что они от меня отстанут?
– Никто гарантий не дает, но если ты не достанешь ста тысяч, то со стопроцентной гарантией я могу тебе обещать, что у тебя возникнут проблемы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25