– Когда наши люди казнили в Асунсьоне его приятеля, фон Липах струсил и удрал в Калифорнию. И лишь в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году нам снова удалось напасть на его след, когда я поехал в Брюссель на Международный конгресс жертв нацизма – бывших узников концентрационных лагерей, перемещенных лиц и многих других пострадавших. Замечательная организация, только средств маловато. Мы требуем компенсации за совершенные против нас преступления, о которых вы, британские подданные, так легко забываете.
– Ничего подобного! – возразил Мартин. – Мой сосед недавно получил компенсацию от правительства Западной Германии.
– А разве получил бы он компенсацию, если бы жил в Югославии? Уверяю вас, нет! На конгрессе мы обменялись сведениями о военных преступниках, все еще находившихся на свободе. И там один хорват из Загреба, – его семью уничтожил этот зверь, – сообщил нам, что фон Липах был в Калифорнии вместе с лидером усташей Артюковичем.
У Иоганна по спине забегали мурашки, когда он услышал это имя.
– В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году мы обнаружили его местопребывание, и я устроился на работу по соседству. Вот там я и научился управлять яхтами. Он жил на роскошной вилле вместе с группой хорошо охраняемых военных преступников, но югославы начали энергичную кампанию против виновников массовых убийств, и эти господа убрались в Испанию. Так мы снова потеряли его, хотя были почти уверены, что это именно тот человек, которого мы ищем. Правда, к тому времени он растолстел, отрастил усы, слегка полысел и фамилия его была фон Эмден. Потребовался целый год, чтобы снова напасть на его след. Как это ни странно, но последние сведения о нем мы получили от бывшего офицера британских военно-воздушных сил: он находился в плену вместе с пятьюдесятью другими английскими парашютистами, и все они были расстреляны особым отрядом, которым командовал фон Липах. Мы не знаем, как удалось спастись этому офицеру, но он спасся, и так же, как мы, посвятил свою жизнь розыскам этого подлеца, не требуя от германского правительства никакой компенсации! Он ездил в Канаду, когда узнал, что фон Липах находится там, и даже вернулся в Англию в одном самолете с ним! Фон Липаха выдал его смех. А когда после нескольких рюмок он заявил англичанину, что Англия сражалась в этой войне не с тем, с кем следовало, офицер сообщил о нем в нашу организацию. Из Лондона фон Липах уехал в Австралию с помощью «Одессы» – могущественной организации, помогающей бывшим эсэсовцам. Финансируется она значительно лучше, чем мы. Ведь мы не преступники, а жертвы.
Год спустя мы с Куртом снова напали на его след. Это было нелегко – много таких преступников скрываются в разных странах. Из Брюсселя мы эмигрировали в Австралию. Здесь мы установили контакт с Марией и Сноу – Мария выступала свидетельницей против него на процессе военных преступников в Италии. Мы стали действовать сообща. Задача была нелегкая. Большой континент. Человек скрывается под чужим именем, быть может, изменил свою внешность. Фон Липах, как потом оказалось, отпустил бороду. Я не буду рассказывать, как мы его выследили. Наш способ может еще не раз пригодиться нам. Мельбурн, Аделаида, Брисбейн, Сидней! Один хорват, работавший со Сноу в газовой компании, сообщил нам, что какой-то немец заходил на квартиру супругов-хорватов (за которой приятель Сноу наблюдал по тем же причинам, что и мы), чтобы подстричь и покрасить волосы и бороду. Но с какой стати немец пошел к хорватке, жене известного усташа, когда вокруг так много немецких парикмахеров? И вообще, зачем понадобилось пожилому человеку, если он не играет на сцене, красить волосы? Мы начали следить за фон Рендтом. Наш друг сказал, что он работает агентом по импорту, но живет на широкую ногу, явно не по средствам. Мы поняли, что он откуда-то получает деньги. Этих военных преступников отлично обеспечивают. Но самой верной приметой был его смех. Не много людей смеются, как он. После взрыва бомбы, когда чуть не убило одного его приятеля, мы потеряли фон Липаха из виду. Затем Курт увидел его в поезде. Тогда он и Сноу отправились в Уголок под видом газовщиков.
– Не может быть! – с возмущением воскликнула Элис.
Сноу усмехнулся.
– Я и в самом деле прежде был газовщиком. Два года назад я работал в газовой компании, пока не ушел оттуда по инвалидности.
– Остальное вы знаете, – продолжал Бранкович. – Фон Липах стал вашим другом. Я поступил к вам на работу по рекомендации Курта, а Мария – домашней прислугой по рекомендации Сноу. Охота закончилась.
– И вы утверждаете, – возмутился Мартин, – будто через двадцать лет вы можете опознать человека, даже если он полысел, отпустил бороду, изменил цвет волос?
– Есть и другие доказательства. Вот что мы нашли в его квартире, когда пришли проверить газ.
Он вытащил из кармана две наклейки: одну со свастикой и другую с желтой звездой.
– В день памяти Варшавского гетто они их налепляли на ветровые стекла машин, на стены синагог, даже на машину члена парламента мистера Леви. Все эти наклейки были присланы фон Липаху из Америки, а он передал их в Клуб земляков. Типичная нацистская выходка.
– Эти наклейки я вижу впервые, – запротестовал Карл. – Я ничего о них не знаю.
Бранкович даже не взглянул на него.
– Хотите посмотреть его досье? Получите полное представление о деятельности вашего друга на протяжение всей войны.
Мартин сказал решительно:
– Каким бы точным ни было досье, я полагаю, что оно содержит достоверные сведения, раз вы потратили всю жизнь на то, чтобы их собрать, – в данном случае оно бесполезно, так как вы еще не доказали, что обвиняемый вами человек именно тот, на кого было заведено досье.
– Мы знаем, что это он.
– Это не доказательство. Но раз вы так уверены, доставьте его в полицию. Расскажите там вашу версию, повторите ее в посольстве Западной Германии. Если вам удастся их убедить, они выдадут его западногерманским властям, и он займет свое место на скамье подсудимых вместе с другими преступниками. И правосудие совершится законным порядком.
– Мистер Белфорд, – неторопливо начал Курт, – вы очень гордитесь собой и своей страной, и вы упорно придерживаетесь своего представления о справедливости. Но какая же это справедливость, если такие преступники, как он, могут оставаться здесь и развращать ваш народ бредовыми идеями? Ведь они действительно его развращают. Вы человек справедливый, но вы ищете справедливость только в своде законов, в то время как преступник ухаживает за вашей сестрой.
Мартин покраснел.
– Это не относится к делу.
Элис вскинула голову и вытерла Карлу лицо своим носовым платком.
Бранкович передал пистолет Марии, подошел к двери, закурил и остался стоять на пороге, глядя в темноту.
«Профиль, как у древнего божества, – подумал Иоганн. Неумолим. Но он ошибается. Дядя Карл глупый, тщеславный старик, но не преступник».
Лиз сжала его локоть.
– Не беспокойся. С ним ничего не случится. Хотя отец не любит Карла, но он сделает все, чтобы вызволить его из этой истории.
«Она ничего не понимает, – сказал себе Иоганн. – Как и ее отец. Они не понимают, что скрывается за всем этим. Дурачье! Дурачье!»
Бранкович бросил сигарету и подошел к Мартину.
– Мы пытались сэкономить время, но сейчас я вижу, что надо рассказать вам все, чтобы убедить вас.
– Я не собираюсь давать вам уроки истории, но будет уместно вспомнить, что мы забытые вами союзники. Есть факты, без которых вы не сможете правильно представить себе преступления этого человека, потому что вы, некогда наши союзники, позволили таким, как он, извратить правду о нашей войне, которая также была и вашей войной.
В тысяча девятьсот сорок первом году, после побед в Западной Европе, нацистские армии, чтобы обеспечить себе доступ к румынской нефти, вошли вместе с усташами в Югославию. Правительство Югославии капитулировало.
Лозунг Тито «Правительство капитулировало, народ – нет!» поднял страну на общенациональное восстание. Большинство югославов были истинными патриотами, но и у нас нашлись свои квислинги, которые предали соотечественников и родину.
В этих группировках, правда, были разные люди, но все они были едины в своих целях и методах: это были предатели и террористы, убивавшие с хладнокровной жестокостью. Их было немного, остальные же показали себя настоящими патриотами. Теперь усташи пытаются уверить вас, австралийцев, что хорваты и усташи – это одно и то же. Далеко не так. Из трех с лишним миллионов жителей Хорватии им удалось завербовать не более тридцати тысяч убийц, которые согласились помогать им в грязной работе, – но они совершали такие чудовищные зверства, что даже немцам это пришлось не по вкусу. В одной только Хорватии они уничтожили восемьдесят тысяч человек, в том числе много своих же братьев – хорватов, которые были против Гитлера. Усташи, как и эсэсовцы, числятся в списке военных преступников.
«Отличный свидетель, – подумал Мартин, слушая Бранковича. – Спокойный и бесстрастный. Каждый факт на своем месте, каждая цифра выделена».
В памяти Мартина начали возникать забытые воспоминания о годах войны, точно изображения на фотопленке в проявителе. Он вынул записную книжку и стал по привычке делать пометки.
Лиз и Иоганн затаив дыхание приобщались к истории, казавшейся им столь же далекой и нереальной, как Пунические войны или вторжение Цезаря в Британию.
Элис закрыла глаза. Ей хотелось отключиться, не слушать монотонный голос Бранковича, но тот продолжал:
– В октябре нацистские армии вступили в наш район в центральной Сербии, который граничил с территорией, освобожденной партизанами. Мой родной город Карловац был невелик и насчитывал не больше пятнадцати тысяч жителей, но он стал центром Сопротивления. Мы ненавидели захватчиков. Уже через три месяца в наших горах действовал один из самых больших партизанских отрядов. Партизаны стали нарушать коммуникации немцев. Они взорвали четыре железнодорожные линии. К октябрю они освободили два города, и три тысячи нацистских солдат и местных предателей оказались в окружении. Генерал Лист посылал фельдмаршалу Кейтелю одну просьбу о помощи за другой, и в результате была разработана система чрезвычайных мер. Генерал Бомер издал приказ о коллективной ответственности населения – приказ, который обрекал на смерть миллионы невинных людей во всей оккупированной Европе во имя установления «нового порядка», провозглашенного Гитлером. Я простой человек, и у меня не хватит слов, чтобы рассказать, что нам пришлось пережить за эти шесть месяцев оккупации. Попробуйте представить себе, что бы вы чувствовали, если бы японцы вторглись в Австралию, тогда вы поймете. Пусть дальше рассказывает Курт.
Кеппель медленно прошел в другой угол сарая, словно направляясь к месту для свидетелей, молча посмотрел на Мартина, на фон Рендта, снова на Мартина и только потом заговорил тем хладнокровным тоном, каким в суде дают показания полицейские.
– Мое имя Курт-Вильгельм Кеппель; я родился в Дрездене, мой отец был часовщиком. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда меня призвали в вермахт, я, как и отец, работал часовщиком. Тогда мне было восемнадцать лет. Вы, кажется, удивлены? Тем не менее это правда, я, как это пишут в книгах, поседел за одну ночь. Я был обыкновенным немецким парнем. Мы не были чудовищами, но нас учили быть грубыми, надменными, жестокими; нам внушали, что мы раса господ. Я испытывал только гордость, когда мы входили в Австрию. С искренним патриотическим пылом я помогал вернуть родине Судеты. Я был послушным солдатом «третьего рейха», и мой долг заключался в том, чтобы распространить его цивилизацию по всему миру. Это был триумфальный марш по многим странам, и всегда находились граждане, которые кричали «ура» и бросали нам цветы; это заслоняло от нас подлинную суть вещей. Нам было положено завоевывать симпатии населения, а не озлоблять его. Но особые части – зондеркоманды, вроде той, которую возглавлял он, – и Кеппель указал пистолетом на фон Рендта, – расправлялись с патриотами, коммунистами, либералами, евреями, всеми теми, кто противился благодетельным планам фюрера относительно неполноценных рас.
По странной случайности мне не пришлось увидеть ни одного кровопролития, пока мы не вступили в Югославию. Там война предстала перед нами без прикрас. Мы были поражены тем, что эти Untermenschen не любят нас, и искренне возмущались, когда они нападали на нас. Как американцы во Вьетнаме, мы никак не могли понять, почему нас не любят. Наш долг отчасти состоял в том, чтобы нас полюбили, особенно здесь, где все казалось вдвойне чужим, так как даже их алфавита мы не знали.
И когда мы ходили по их улицам, мы не чувствовали себя спокойно и уверенно. Славяне оказались не только низшими существами, но и опасными.
В июле наш батальон отправили в Скопле охранять железную дорогу, по которой наши составы направлялись в Грецию. Тогда-то мы и увидели другую сторону войны. Однажды партизаны – мы называли их бандитами – взорвали пути. Наш поезд атаковали плохо вооруженные, плохо одетые люди, которые, однако, сражались так, как могли сражаться только солдаты фюрера. Это были совсем не бандиты, а партизанская армия, которая разгромила наш батальон, и многие наши солдаты были убиты.
Мы просто не могли этому поверить. До сих пор мы только побеждали. Мы восторженно кричали: «Зиг хайль!» Нам казалось, что мы не только непобедимы, но и бессмертны.
В солнечный октябрьский день мы похоронили Гюнтера, Петера и Вольфганга; но мы не осознали, что это значило. Мы были слишком потрясены тем, что три наших товарища теперь окоченевшие трупы.
Наш капитан призвал нас во имя фюрера отомстить за них; наш командир построил нас и прочитал приказ фельдмаршала об ответных мерах:
«За каждого убитого немецкого солдата умрут сто сербов».
«За каждого раненого немецкого солдата умрут пятьдесят сербов».
Мы не задумывались над бесчеловечностью этого приказа. Ведь Гитлер сказал: «Мы должны быть жестокими с чистой совестью. Мы должны уничтожить всех наших врагов, используя все достижения науки и техники». Триста сербов – это даже мало за жизни Гюнтера, Петера и Вольфганга.
Каждому из нас дали выпить по большой кружке водки, и мы выступили, держа автоматы наготове, возбужденные алкоголем, полные жгучей ненависти. Мы шагали еще более гордо, готовые преследовать в горах «бандитов-партизан», осмелившихся нам сопротивляться, и истреблять их до последнего. Мы уже получили «крещение кровью».
И только когда мы вошли в огромный двор, полный людей – старых и молодых, – окруженных солдатами из нашей части с винтовками наготове, я понял, что никакого сражения не будет. Мы были разочарованы. Какое отношение имеет кучка этих мирных жителей к нашей мести? Мне приказали отделить мальчиков от отцов. По-видимому, командир усомнился в силе моего солдатского духа.
Я пересчитывал их и чувствовал себя очень неловко от того, что держал под прицелом таких малышей. Они перешептывались. Кто-то даже захихикал. Они не догадывались, что их ждет. Некоторые, самые маленькие, плакали. Это подействовало даже на мое одурманенное алкоголем сознание, но и тогда я еще не понимал, что же должно произойти.
Кеппель указал на фон Рендта.
– Он был там, в своей черной эсэсовской форме, и отдавал приказы за своего штурмбаннфюрера, так как он говорил не только по-немецки, но и по-сербски.
– Ложь! – воскликнул фон Рендт. – Я уже сказал вам, что никогда не служил в эсэсовских частях и по-сербски не говорю.
Кеппель не обратил на его слова никакого внимания.
– Теперь ему не уйти от правосудия; но если уж говорить о торжестве справедливости, то перед судом должна была предстать почти вся немецкая армия за то, что произошло в тот день в Карловаце, когда простых солдат вермахта можно было отличить от эсэсовцев только по их форме.
Иоганн растерянно посмотрел на дядю. Если все, что они рассказывают, правда, значит в его жилах течет кровь военного преступника. «Немыслимо, – твердил он себе. – Дядя Карл старый глупец, помешавшийся на прошлом, но он не злодей».
Фон Рендт задергался, стараясь разорвать веревки.
– Говорю вам, что я никогда не был в Карловаце.
– Но зато я был там, на этом дворе, – негромко сказал Бранкович, – я и триста других школьников. Тогда мне было семнадцать лет, и я учился в последнем классе.
Его слова въелись в сознание Иоганна, как кислота.
Постепенно далекий мир юности двух незнакомых людей становился его миром. Он разделял страдания Бранковича и мучительные сомнения Кеппеля, которые вставали за этим сухим изложением событий. Настоящего не существовало. В тот давний день это он был школьником из далекого сербского городка, и прошлое этих людей каким-то неведомым образом стало его прошлым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35