Как ужасно оказаться в положении, когда приходится напрашиваться на сочувствие!
И, поддавшись порыву, Лиз предложила ему сигарету, хотя он еще не докурил предыдущую.
– Ах, пожалуйста, разрешите мне…
Он достал серебряный портсигар и, открыв, предложил Мартину.
– Может быть, вы захотите попробовать одну из этих западногерманских сигарет? Некоторые утверждают, что мы изготовляем лучшие в мире сигареты.
– Спасибо, но я предпочитаю трубку. Это единственное время дня, когда у меня есть возможность спокойно ее курить.
– Вы мудры, мистер Белфорд. Если я пробуду в вашей стране достаточно долго, я отучусь от скверной привычки к сигаретам и тоже перейду на трубку. Но, может быть, мисс Белфорд не откажется? И мисс Элизабет?
Когда он щелкнул зажигалкой и нагнулся к Элис, Лиз вдруг поразило различие между ее отцом и бородатым иностранцем, галантно склонившимся над ее теткой. О лице фон Рендта можно было судить только но глазам и губам. Она решила, что борода идет мужчинам. Лицо отца по сравнению с этим лицом выглядело каким-то голым. Может быть, именно потому он выработал это сдержанное выражение?
Фон Рендт повернулся к Мартину.
– А теперь я должен еще раз попросить у вас извинения за свое вторжение, но после того, как на нашем банкете я поблагодарил вас от имени нашего клуба, вы так любезно сказали мне, что в случае каких-либо юридических затруднений вы будете рады мне помочь, и я не мог устоять перед искушением. Если бы вы знали, как мы, иммигранты, ценим, что человек с вашей репутацией и положением тратит на нас свое драгоценное время!
Мартин сделал досадливый жест, отклоняя эти комплименты, но было нетрудно заметить, что они ему приятны, Лиз улыбнулась; небольшая доза грубой лести – и вот он уже готов простить нарушение привычного распорядка. Именно эти маленькие человеческие слабости особенно трогали ее, даже когда она злилась на его правоверность.
Фон Рендт продолжал:
– Конечно, вы знаете, что мистер Холлоуэй любезно предложил мне свою квартиру и я переехал туда две недели назад?
Элис поторопилась миновать опасный поворот и спросила почти визгливым голосом:
– Вы думаете поселиться тут надолго?
– Я очень этого хочу… и надеюсь…
Его глаза задержались на ней, и Лиз улыбнулась, заметив, как покраснела Элис.
– Но это такая большая квартира для одного человека! – все так же торопливо продолжала Элис. – Как вы управитесь? Ведь вы, мужчины, так беспомощны!
– У меня очень хорошая экономка. Она из моих краев. Ее муж был убит югославскими бандитами перед самым концом войны.
Элис заахала. Лиз кивнула с сочувственным интересом. Мартин заерзал – нетрудно было заметить, как ему неприятно, что разговор все больше и больше переходит на личные темы.
Фон Рендт повернулся к нему, почтительно наклонив голову: он, несомненно, понимал, что у Мартина, который принялся чистить трубку, его слова сочувствия не вызвали.
– Поскольку мистер Холлоуэй уехал в Канберру на длительный срок, я подумал, что мне следовало бы получить у вас консультацию о моих правах как квартиросъемщика. Я очень устал от жизни в пансионах, и мне хотелось бы обзавестись собственным пристанищем, почувствовать себя устроившимся.
– На этот вопрос я ничего не могу ответить, пока не узнаю условий, на которых вам сдана эта квартира, и остальных обстоятельств, а потому нам лучше отложить его обсуждение до тех лор, пока вы не зайдете ко мне в контору. Мой клерк соберет необходимые сведения.
Мартин встал, отошел к каминной полке и начал набивать трубку.
Он явно давал понять, что разговор окончен.
Фон Рендт как будто не заметил этого.
– Вы такие добрые люди, – продолжал он, – и я думаю, вам приятно будет узнать, что я собираюсь облегчить… или смягчить мое одиночество – как правильнее сказать? Послезавтра ко мне из Западной Германии приедет мой племянник, который будет жить со мной. Надеюсь иметь честь представить его мисс Элизабет, то есть вам всем, но юность, конечно, тяготеет к юности.
– Сколько ему лет? – поинтересовалась Лиз.
– Двадцать один год. Он учился в Мюнхенском университете. Талантливый мальчик, как мне писали. Сын моей сестры. И она и его отец… – его холеные руки сделали жест, отнесший судьбу сестры и ее мужа к категории запретных тем. – Все это так печально!
Он снова повернулся к Мартину.
– Вы, может быть, разрешите мне, мистер Белфорд, обратиться к вам за советом как к видному члену общества, заинтересованному в судьбе молодежи. Не скажете ли вы мне, что мне следовало бы предпринять в отношении моего племянника?
Мартин вынул трубку изо рта.
– Мне кажется, вы несколько преувеличиваете и мое положение и мои возможности. Мои интересы довольно ограниченны. Что вы, собственно, имеете в виду, спрашивая меня, что вам следовало бы предпринять в отношении вашего племянника?
– Я имел в виду его профессию. Он мог бы завершить тут свое университетское образование?
– На это вам скорее ответит Элизабет.
Лиз, оживившись, наклонилась вперед.
– Это довольно сложно. Видите ли, университеты переполнены. За последние два года очень многим не удалось поступить. Все зависит от того, чем он занимается. На разных факультетах положение разное.
– Я не знаю, каковы его интересы. Может быть, вы разрешите мне, когда он приедет, привести его к вам, чтобы он мог с вами посоветоваться?
– Ну разумеется! – согласилась Лиз тоном защитницы сирых и обиженных, как иногда дразнил ее отец. – Приводите его, и мы выясним точно, чего он хочет и что может, а потом я поговорю с моими друзьями, которые живут рядом. Они оба учатся в университете. Кроме того, я наведу справки в канцелярии, и, может быть, нам удастся устроить для него собеседование.
Фон Рендт наклонился вперед, прижимая руку к груди и устремив взгляд на Элис.
– Я никогда не сумею выразить, как я благодарен вам, таким чудесным людям. Я пришел сюда, чужой человек, а вы принимаете мои дела так близко к сердцу. Это показывает мне, как прав я был, обязуясь верностью вашей стране и предлагая ей свои услуги, ибо, поверьте мне, я сделал и то и другое с величайшей искренностью, когда принимал австралийское гражданство.
Элис показалось, что ее сердце налилось жаром, так как она придала его словам гораздо более личный смысл. Она всем своим существом чувствовала, что кто-то из них должен достойно ему ответить, но Белфорды не привыкли к эмоциональным излияниям.
Хотя цветистость фон Рендта и смущала Лиз, она все-таки подумала: «Только бы папа не устроил ему холодного душа, хотя он, конечно, и нудноват».
Но Мартин ничего не сказал. Он просто наклонил голову и украдкой покосился на свои часы.
Посетитель не смотрел в его сторону, но, словно движимый каким-то шестым чувством, взглянул на свои часы почти одновременно с ним, удивленно вздрогнул и встал.
– Я и не заметил, что засиделся так долго. Это совершенно непростительно с моей стороны. Прошу прощения.
– Ну что вы! – хором воскликнули Лиз и Элис.
Мартин поспешно поднялся и сказал с сухой вежливостью:
– Вовсе нет. Рад быть вам полезным.
Он пошел к двери, словно желая помешать своему непрошеному гостю воспользоваться сочувствием женщин и продолжить разговор, который, по его мнению, и так уже чрезмерно затянулся.
Фон Рендт взял руку Элис и прильнул к ней губами.
– Вы сочтете меня неискренним выходцем из Центральной Европы, если я скажу, как много значил для меня этот вечер, а потому я буду истым австралийцем и скажу только «большое спасибо!».
Он повернулся к Лиз.
– И, будучи австралийцем, я обойдусь без рукопожатия и ограничусь словами «до скорого свидания» – я надеюсь, что до скорого.
Он поклонился и вышел.
Элис и Лиз услышали голоса в холле, потом хлопнула входная дверь.
Мартин вернулся в гостиную и объявил:
– Слава богу, наконец-то это кончилось!
– Знаешь, папа! – вспылила Лиз. – Ты просто свинья!
– Лиз! Какие выражения! – воскликнула Элис, хотя взгляд, который она бросила на брата, выражал полное согласие с мнением племянницы.
– Милая девочка! Когда ты была маленькой, я мирился с тем, что наш дом кишел бесприютными собаками и кошками. Но вряд ли ты могла ждать, что теперь, когда ты выросла, я буду встречать с распростертыми объятиями каждого бесприютного иммигранта, которого ты вздумаешь привести сюда!
– Его сюда привел ты своими рассуждениями о наших обязанностях по отношению к иммигрантам. Разве ты не верил в то, что говорил?
– С юридической точки зрения! Но ты не можешь требовать, чтобы я приходил в восторг оттого, что меня вынуждают тратить вечер на людей, которые могли бы прийти в контору, если у них есть ко мне дело.
Лиз недоуменно покачала головой.
– Откуда такая ужасная тупость у неплохого человека? Разве ты не понял, что он искал только общества?
– Что за манера искать общества незнакомых людей!
– Но ведь он с тобой немного знаком, и ты предлагал ему помощь. И вот, когда ему стало тоскливо от одиночества, он пришел к тебе. А как тебе бы понравилось жить в чужой стране, где ты никого не знаешь, где тебе все незнакомо и у тебя нет никого из близких?
Мартин поглядел на нее с одной из своих внезапных улыбок.
– Знаешь, иногда мне кажется, что это было бы даже очень приятно.
И ловко увернулся, когда она швырнула в него диванной подушкой.
Глава пятнадцатая
Лиз, свернувшись в уголке дивана, поглядывала через край кофейной чашки на фон Рендта и его племянника с тем неутолимым любопытством, которое вызывали в ней все люди, события и вещи. До чего же они непохожи! Дядюшка – плотный, видный брюнет, и Иоганн Фишер – высокий, худой, с белокурыми волосами, резко выделяющимися на загорелом лбу, даже, пожалуй, красивый тонкой и изящной красотой. Если бы не его чересчур литературная манера выражаться и не легкий американский акцент, он ничем не отличался бы от десятков ее однокурсников: падающая на глаза прядь, узкие брюки, остроносые туфли – их обычный парадный костюм, который они носят так редко. В отличие от дяди он улыбался не легко, а говорил, только если к нему обращались. Но, возможно, это объяснялось тем, что он чувствовал себя здесь чужим.
Каково это – оказаться чужим в чужой стране у чужих людей, среди которых тебе придется строить свою жизнь, хочешь ты этого или нет? Это как-то ломает человека. Она много раз замечала, что все иммигранты либо заискивающе любезны (как Карл фон Рендт), либо молчаливы и замкнуты, как этот ее новый знакомый, который за все время не произнес почти ни слова.
Прорезав трехсторонний разговор между отцом, тетей Элис и фон Рендтом, она сказала Иоганну:
– Как вы себя чувствуете теперь, когда ваш спутник доставил вас на Луну?
Уголки его рта чуть-чуть дрогнули.
– Именно так, благодарю вас.
– Элизабет! – воскликнула Элис. – Разве можно говорить подобные вещи гостю? Послушать тебя, так Австралия – это… это какая-то заграница.
– Но для него она и есть заграница.
– И еще какая, – согласился Иоганн.
– Он скоро избавится от этого ощущения, – поспешил вмешаться фон Рендт. – Вы, австралийцы, так гостеприимны, что мы быстро осваиваемся и начинаем чувствовать себя как дома.
Лиз поглядела на него с легкой иронией.
– Хотела бы я знать, действительно ли вы так думаете или это еще один способ дать нам понять, какие мы прекрасные люди.
– У меня вовсе нет необходимости давать вам понять, какие вы прекрасные люди, мисс Элизабет. Ведь вы в самом деле прекрасные люди. У меня вовсе нет необходимости хвалить австралийцев за то, что они гостеприимны. Они в самом деле гостеприимны. Иоганн вскоре сам убедится в этом, да он уже и теперь видит, насколько это верно – ведь вы позволили мне привести его к вам, едва он приехал в Сидней.
– Вы хорошо доехали? – любезно спросила Элис тоном чрезвычайной заинтересованности, чтобы искупить анатомический подход Лиз.
– Да, благодарю вас.
– А какой была погода?
– В некоторых местах холодной, а в других жаркой.
– А море?
– Тихим и бурным.
В смехе фон Рендта проскользнуло раздражение.
– Мой юный племянник, по-видимому, не очень разговорчив. Я его еще мало знаю и не могу сказать, объясняется ли это застенчивостью или природной молчаливостью. Отец его был очень молчалив.
– Вы молчаливы? – осведомилась Лиз.
– Это зависит от одного обстоятельства.
– А именно?
– Есть ли мне что сказать.
– Как это хорошо! Мне нравятся люди, которые говорят только тогда, когда им есть что сказать.
– Я что-то не замечал, чтобы ты культивировала эту добродетель в себе, – вставил Мартин, и Лиз сделала ему гримасу.
– Но что именно сказать, мисс Элизабет? – спросил фон Рендт своим поддразнивающим тоном.
– Что-нибудь осмысленное.
– А что вы называете осмысленным?
– Ах, Лиз презирает то, что она называет светской болтовней, – поспешно вмешалась Элис. – Моя мать часто повторяла, что Элизабет – антиобщественная личность.
– Не антиобщественная, а внеобщественная, – поправила Лиз.
– В это трудно поверить, когда речь идет о столь очаровательной барышне, имеющей к тому же перед собой пример столь очаровательной тетушки. А я так надеялся, что у нее и у Иоганна найдутся общие интересы.
Лиз и Иоганн настороженно посмотрели друг на друга.
– Вы антиобщественны или внеобщественны? – спросила Лиз.
– И то и другое.
– Отлично.
Они обменялись улыбкой.
Зазвонил телефон, Лиз вскочила, но Мартин остановил ее жестом и сказал:
– К твоему сведению, я ведь тоже живу здесь. Наверное, это звонок, который я жду из Мельбурна.
Он закрыл за собой дверь кабинета. Фон Рендт пересел поближе к Элис, и его голос понизился до нежного шепота.
Лиз взглянула на Иоганна и неожиданно спросила:
– Почему вы приехали в Австралию?
Он посмотрел куда-то за ее плечо, словно желая уклониться от ответа.
– Большинство студентов моего возраста хотят путешествовать, а мне представилась такая возможность.
– Значит, вы поехали, только чтобы поехать?
– Опять я должен ответить: и да и нет. Если я найду то, чего ищу, я останусь здесь. А если не найду, уеду куда-нибудь еще.
– А чего вы ищете?
– Не знаю.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и неожиданно оба рассмеялись.
Мартин, вернувшись, пробормотал какое-то вежливое извинение, но остался стоять с озабоченным лицом.
– Какой вы занятый человек! Ваши клиенты преследуют вас даже дома. Я бы рассердился на них, если бы не понимал, что это должно быть очень важное дело.
Лиз сказала с откровенным удивлением:
– Но ведь вы же сами поступили именно так!
– Ах, Элизабет, как ты можешь говорить такие ужасные вещи! – с негодованием вскричала Элис. – К мистеру фон Рендту это никак относиться не может!
– Благодарю вас, мисс Белфорд, за ваше заступничество, но она права: я вторгся в ваш дом самым непростительным образом.
– Не обращайте внимания на мою дочь. Она совершенно одурманена формальной логикой и все превращает в силлогизмы. Порой, когда предметом своих силлогизмов она избирает меня, я начинаю сомневаться в собственном существовании.
– Позвольте заверить вас, сэр. что вы действительно существуете. А для новичков в вашей стране существование человека, подобного вам, готового заниматься проблемами, с которыми нам приходится здесь сталкиваться, настолько важно, что, на мой взгляд, в новогоднем наградном списке вас должна ожидать особая награда. Видите, до какой степени я уже стал австралийцем.
– Не говорите папе о наградах, или он ощетинится. Он считает, что добродетель – сама себе награда.
– Благороднейшее убеждение, с которым я могу только от души согласиться, но это не помешает мне сказать, что мы – я и очень многие мои сотоварищи-иммигранты – почитаем его за то, что он сделал и продолжает делать.
Мартин пожал плечами, стараясь скрыть смущение.
– Налей мне еще кофе, Элис, пока эта лесть не окончательно вскружила мне голову.
«И все-таки ему приятно, – подумала Лиз. – Может быть, это ему требуется так же, как тете Элис. Может быть, все „старички“ нуждаются в таких духовных подпорках, хотя это вызвало бы только раздражение у меня, у Лайши, у Младшего Мака, Дональда и, вероятно, у Иоганна».
Фон Рендт продолжал с глубокой серьезностью:
– Это не лесть, уверяю вас. Это правда, и только правда. Я еще не настолько ассимилировался, чтобы подобно вам, австралийцам, говорить «терпимо» вместо «очень хорошо» или «бросьте», когда мы выражаем вам свою благодарность.
– А «чего там»? – вставила Лиз. – С «чего там» вам еще не пришлось познакомиться?
– Я думаю, что знаком с большей частью ваших восхитительных идиоматических выражений, но они еще не вошли в мой активный словарь и, боюсь, никогда не войдут. Английский язык я начал изучать слишком поздно и, так сказать, слишком педантично. Возможно, у моего племянника дело пойдет лучше, – он поглядел на Иоганна, но тот промолчал.
Фон Рендт сложил кончики пальцев.
– А теперь, может быть, вы простите мне мою смелость, если я приглашу вас всех как-нибудь пообедать с нами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
И, поддавшись порыву, Лиз предложила ему сигарету, хотя он еще не докурил предыдущую.
– Ах, пожалуйста, разрешите мне…
Он достал серебряный портсигар и, открыв, предложил Мартину.
– Может быть, вы захотите попробовать одну из этих западногерманских сигарет? Некоторые утверждают, что мы изготовляем лучшие в мире сигареты.
– Спасибо, но я предпочитаю трубку. Это единственное время дня, когда у меня есть возможность спокойно ее курить.
– Вы мудры, мистер Белфорд. Если я пробуду в вашей стране достаточно долго, я отучусь от скверной привычки к сигаретам и тоже перейду на трубку. Но, может быть, мисс Белфорд не откажется? И мисс Элизабет?
Когда он щелкнул зажигалкой и нагнулся к Элис, Лиз вдруг поразило различие между ее отцом и бородатым иностранцем, галантно склонившимся над ее теткой. О лице фон Рендта можно было судить только но глазам и губам. Она решила, что борода идет мужчинам. Лицо отца по сравнению с этим лицом выглядело каким-то голым. Может быть, именно потому он выработал это сдержанное выражение?
Фон Рендт повернулся к Мартину.
– А теперь я должен еще раз попросить у вас извинения за свое вторжение, но после того, как на нашем банкете я поблагодарил вас от имени нашего клуба, вы так любезно сказали мне, что в случае каких-либо юридических затруднений вы будете рады мне помочь, и я не мог устоять перед искушением. Если бы вы знали, как мы, иммигранты, ценим, что человек с вашей репутацией и положением тратит на нас свое драгоценное время!
Мартин сделал досадливый жест, отклоняя эти комплименты, но было нетрудно заметить, что они ему приятны, Лиз улыбнулась; небольшая доза грубой лести – и вот он уже готов простить нарушение привычного распорядка. Именно эти маленькие человеческие слабости особенно трогали ее, даже когда она злилась на его правоверность.
Фон Рендт продолжал:
– Конечно, вы знаете, что мистер Холлоуэй любезно предложил мне свою квартиру и я переехал туда две недели назад?
Элис поторопилась миновать опасный поворот и спросила почти визгливым голосом:
– Вы думаете поселиться тут надолго?
– Я очень этого хочу… и надеюсь…
Его глаза задержались на ней, и Лиз улыбнулась, заметив, как покраснела Элис.
– Но это такая большая квартира для одного человека! – все так же торопливо продолжала Элис. – Как вы управитесь? Ведь вы, мужчины, так беспомощны!
– У меня очень хорошая экономка. Она из моих краев. Ее муж был убит югославскими бандитами перед самым концом войны.
Элис заахала. Лиз кивнула с сочувственным интересом. Мартин заерзал – нетрудно было заметить, как ему неприятно, что разговор все больше и больше переходит на личные темы.
Фон Рендт повернулся к нему, почтительно наклонив голову: он, несомненно, понимал, что у Мартина, который принялся чистить трубку, его слова сочувствия не вызвали.
– Поскольку мистер Холлоуэй уехал в Канберру на длительный срок, я подумал, что мне следовало бы получить у вас консультацию о моих правах как квартиросъемщика. Я очень устал от жизни в пансионах, и мне хотелось бы обзавестись собственным пристанищем, почувствовать себя устроившимся.
– На этот вопрос я ничего не могу ответить, пока не узнаю условий, на которых вам сдана эта квартира, и остальных обстоятельств, а потому нам лучше отложить его обсуждение до тех лор, пока вы не зайдете ко мне в контору. Мой клерк соберет необходимые сведения.
Мартин встал, отошел к каминной полке и начал набивать трубку.
Он явно давал понять, что разговор окончен.
Фон Рендт как будто не заметил этого.
– Вы такие добрые люди, – продолжал он, – и я думаю, вам приятно будет узнать, что я собираюсь облегчить… или смягчить мое одиночество – как правильнее сказать? Послезавтра ко мне из Западной Германии приедет мой племянник, который будет жить со мной. Надеюсь иметь честь представить его мисс Элизабет, то есть вам всем, но юность, конечно, тяготеет к юности.
– Сколько ему лет? – поинтересовалась Лиз.
– Двадцать один год. Он учился в Мюнхенском университете. Талантливый мальчик, как мне писали. Сын моей сестры. И она и его отец… – его холеные руки сделали жест, отнесший судьбу сестры и ее мужа к категории запретных тем. – Все это так печально!
Он снова повернулся к Мартину.
– Вы, может быть, разрешите мне, мистер Белфорд, обратиться к вам за советом как к видному члену общества, заинтересованному в судьбе молодежи. Не скажете ли вы мне, что мне следовало бы предпринять в отношении моего племянника?
Мартин вынул трубку изо рта.
– Мне кажется, вы несколько преувеличиваете и мое положение и мои возможности. Мои интересы довольно ограниченны. Что вы, собственно, имеете в виду, спрашивая меня, что вам следовало бы предпринять в отношении вашего племянника?
– Я имел в виду его профессию. Он мог бы завершить тут свое университетское образование?
– На это вам скорее ответит Элизабет.
Лиз, оживившись, наклонилась вперед.
– Это довольно сложно. Видите ли, университеты переполнены. За последние два года очень многим не удалось поступить. Все зависит от того, чем он занимается. На разных факультетах положение разное.
– Я не знаю, каковы его интересы. Может быть, вы разрешите мне, когда он приедет, привести его к вам, чтобы он мог с вами посоветоваться?
– Ну разумеется! – согласилась Лиз тоном защитницы сирых и обиженных, как иногда дразнил ее отец. – Приводите его, и мы выясним точно, чего он хочет и что может, а потом я поговорю с моими друзьями, которые живут рядом. Они оба учатся в университете. Кроме того, я наведу справки в канцелярии, и, может быть, нам удастся устроить для него собеседование.
Фон Рендт наклонился вперед, прижимая руку к груди и устремив взгляд на Элис.
– Я никогда не сумею выразить, как я благодарен вам, таким чудесным людям. Я пришел сюда, чужой человек, а вы принимаете мои дела так близко к сердцу. Это показывает мне, как прав я был, обязуясь верностью вашей стране и предлагая ей свои услуги, ибо, поверьте мне, я сделал и то и другое с величайшей искренностью, когда принимал австралийское гражданство.
Элис показалось, что ее сердце налилось жаром, так как она придала его словам гораздо более личный смысл. Она всем своим существом чувствовала, что кто-то из них должен достойно ему ответить, но Белфорды не привыкли к эмоциональным излияниям.
Хотя цветистость фон Рендта и смущала Лиз, она все-таки подумала: «Только бы папа не устроил ему холодного душа, хотя он, конечно, и нудноват».
Но Мартин ничего не сказал. Он просто наклонил голову и украдкой покосился на свои часы.
Посетитель не смотрел в его сторону, но, словно движимый каким-то шестым чувством, взглянул на свои часы почти одновременно с ним, удивленно вздрогнул и встал.
– Я и не заметил, что засиделся так долго. Это совершенно непростительно с моей стороны. Прошу прощения.
– Ну что вы! – хором воскликнули Лиз и Элис.
Мартин поспешно поднялся и сказал с сухой вежливостью:
– Вовсе нет. Рад быть вам полезным.
Он пошел к двери, словно желая помешать своему непрошеному гостю воспользоваться сочувствием женщин и продолжить разговор, который, по его мнению, и так уже чрезмерно затянулся.
Фон Рендт взял руку Элис и прильнул к ней губами.
– Вы сочтете меня неискренним выходцем из Центральной Европы, если я скажу, как много значил для меня этот вечер, а потому я буду истым австралийцем и скажу только «большое спасибо!».
Он повернулся к Лиз.
– И, будучи австралийцем, я обойдусь без рукопожатия и ограничусь словами «до скорого свидания» – я надеюсь, что до скорого.
Он поклонился и вышел.
Элис и Лиз услышали голоса в холле, потом хлопнула входная дверь.
Мартин вернулся в гостиную и объявил:
– Слава богу, наконец-то это кончилось!
– Знаешь, папа! – вспылила Лиз. – Ты просто свинья!
– Лиз! Какие выражения! – воскликнула Элис, хотя взгляд, который она бросила на брата, выражал полное согласие с мнением племянницы.
– Милая девочка! Когда ты была маленькой, я мирился с тем, что наш дом кишел бесприютными собаками и кошками. Но вряд ли ты могла ждать, что теперь, когда ты выросла, я буду встречать с распростертыми объятиями каждого бесприютного иммигранта, которого ты вздумаешь привести сюда!
– Его сюда привел ты своими рассуждениями о наших обязанностях по отношению к иммигрантам. Разве ты не верил в то, что говорил?
– С юридической точки зрения! Но ты не можешь требовать, чтобы я приходил в восторг оттого, что меня вынуждают тратить вечер на людей, которые могли бы прийти в контору, если у них есть ко мне дело.
Лиз недоуменно покачала головой.
– Откуда такая ужасная тупость у неплохого человека? Разве ты не понял, что он искал только общества?
– Что за манера искать общества незнакомых людей!
– Но ведь он с тобой немного знаком, и ты предлагал ему помощь. И вот, когда ему стало тоскливо от одиночества, он пришел к тебе. А как тебе бы понравилось жить в чужой стране, где ты никого не знаешь, где тебе все незнакомо и у тебя нет никого из близких?
Мартин поглядел на нее с одной из своих внезапных улыбок.
– Знаешь, иногда мне кажется, что это было бы даже очень приятно.
И ловко увернулся, когда она швырнула в него диванной подушкой.
Глава пятнадцатая
Лиз, свернувшись в уголке дивана, поглядывала через край кофейной чашки на фон Рендта и его племянника с тем неутолимым любопытством, которое вызывали в ней все люди, события и вещи. До чего же они непохожи! Дядюшка – плотный, видный брюнет, и Иоганн Фишер – высокий, худой, с белокурыми волосами, резко выделяющимися на загорелом лбу, даже, пожалуй, красивый тонкой и изящной красотой. Если бы не его чересчур литературная манера выражаться и не легкий американский акцент, он ничем не отличался бы от десятков ее однокурсников: падающая на глаза прядь, узкие брюки, остроносые туфли – их обычный парадный костюм, который они носят так редко. В отличие от дяди он улыбался не легко, а говорил, только если к нему обращались. Но, возможно, это объяснялось тем, что он чувствовал себя здесь чужим.
Каково это – оказаться чужим в чужой стране у чужих людей, среди которых тебе придется строить свою жизнь, хочешь ты этого или нет? Это как-то ломает человека. Она много раз замечала, что все иммигранты либо заискивающе любезны (как Карл фон Рендт), либо молчаливы и замкнуты, как этот ее новый знакомый, который за все время не произнес почти ни слова.
Прорезав трехсторонний разговор между отцом, тетей Элис и фон Рендтом, она сказала Иоганну:
– Как вы себя чувствуете теперь, когда ваш спутник доставил вас на Луну?
Уголки его рта чуть-чуть дрогнули.
– Именно так, благодарю вас.
– Элизабет! – воскликнула Элис. – Разве можно говорить подобные вещи гостю? Послушать тебя, так Австралия – это… это какая-то заграница.
– Но для него она и есть заграница.
– И еще какая, – согласился Иоганн.
– Он скоро избавится от этого ощущения, – поспешил вмешаться фон Рендт. – Вы, австралийцы, так гостеприимны, что мы быстро осваиваемся и начинаем чувствовать себя как дома.
Лиз поглядела на него с легкой иронией.
– Хотела бы я знать, действительно ли вы так думаете или это еще один способ дать нам понять, какие мы прекрасные люди.
– У меня вовсе нет необходимости давать вам понять, какие вы прекрасные люди, мисс Элизабет. Ведь вы в самом деле прекрасные люди. У меня вовсе нет необходимости хвалить австралийцев за то, что они гостеприимны. Они в самом деле гостеприимны. Иоганн вскоре сам убедится в этом, да он уже и теперь видит, насколько это верно – ведь вы позволили мне привести его к вам, едва он приехал в Сидней.
– Вы хорошо доехали? – любезно спросила Элис тоном чрезвычайной заинтересованности, чтобы искупить анатомический подход Лиз.
– Да, благодарю вас.
– А какой была погода?
– В некоторых местах холодной, а в других жаркой.
– А море?
– Тихим и бурным.
В смехе фон Рендта проскользнуло раздражение.
– Мой юный племянник, по-видимому, не очень разговорчив. Я его еще мало знаю и не могу сказать, объясняется ли это застенчивостью или природной молчаливостью. Отец его был очень молчалив.
– Вы молчаливы? – осведомилась Лиз.
– Это зависит от одного обстоятельства.
– А именно?
– Есть ли мне что сказать.
– Как это хорошо! Мне нравятся люди, которые говорят только тогда, когда им есть что сказать.
– Я что-то не замечал, чтобы ты культивировала эту добродетель в себе, – вставил Мартин, и Лиз сделала ему гримасу.
– Но что именно сказать, мисс Элизабет? – спросил фон Рендт своим поддразнивающим тоном.
– Что-нибудь осмысленное.
– А что вы называете осмысленным?
– Ах, Лиз презирает то, что она называет светской болтовней, – поспешно вмешалась Элис. – Моя мать часто повторяла, что Элизабет – антиобщественная личность.
– Не антиобщественная, а внеобщественная, – поправила Лиз.
– В это трудно поверить, когда речь идет о столь очаровательной барышне, имеющей к тому же перед собой пример столь очаровательной тетушки. А я так надеялся, что у нее и у Иоганна найдутся общие интересы.
Лиз и Иоганн настороженно посмотрели друг на друга.
– Вы антиобщественны или внеобщественны? – спросила Лиз.
– И то и другое.
– Отлично.
Они обменялись улыбкой.
Зазвонил телефон, Лиз вскочила, но Мартин остановил ее жестом и сказал:
– К твоему сведению, я ведь тоже живу здесь. Наверное, это звонок, который я жду из Мельбурна.
Он закрыл за собой дверь кабинета. Фон Рендт пересел поближе к Элис, и его голос понизился до нежного шепота.
Лиз взглянула на Иоганна и неожиданно спросила:
– Почему вы приехали в Австралию?
Он посмотрел куда-то за ее плечо, словно желая уклониться от ответа.
– Большинство студентов моего возраста хотят путешествовать, а мне представилась такая возможность.
– Значит, вы поехали, только чтобы поехать?
– Опять я должен ответить: и да и нет. Если я найду то, чего ищу, я останусь здесь. А если не найду, уеду куда-нибудь еще.
– А чего вы ищете?
– Не знаю.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и неожиданно оба рассмеялись.
Мартин, вернувшись, пробормотал какое-то вежливое извинение, но остался стоять с озабоченным лицом.
– Какой вы занятый человек! Ваши клиенты преследуют вас даже дома. Я бы рассердился на них, если бы не понимал, что это должно быть очень важное дело.
Лиз сказала с откровенным удивлением:
– Но ведь вы же сами поступили именно так!
– Ах, Элизабет, как ты можешь говорить такие ужасные вещи! – с негодованием вскричала Элис. – К мистеру фон Рендту это никак относиться не может!
– Благодарю вас, мисс Белфорд, за ваше заступничество, но она права: я вторгся в ваш дом самым непростительным образом.
– Не обращайте внимания на мою дочь. Она совершенно одурманена формальной логикой и все превращает в силлогизмы. Порой, когда предметом своих силлогизмов она избирает меня, я начинаю сомневаться в собственном существовании.
– Позвольте заверить вас, сэр. что вы действительно существуете. А для новичков в вашей стране существование человека, подобного вам, готового заниматься проблемами, с которыми нам приходится здесь сталкиваться, настолько важно, что, на мой взгляд, в новогоднем наградном списке вас должна ожидать особая награда. Видите, до какой степени я уже стал австралийцем.
– Не говорите папе о наградах, или он ощетинится. Он считает, что добродетель – сама себе награда.
– Благороднейшее убеждение, с которым я могу только от души согласиться, но это не помешает мне сказать, что мы – я и очень многие мои сотоварищи-иммигранты – почитаем его за то, что он сделал и продолжает делать.
Мартин пожал плечами, стараясь скрыть смущение.
– Налей мне еще кофе, Элис, пока эта лесть не окончательно вскружила мне голову.
«И все-таки ему приятно, – подумала Лиз. – Может быть, это ему требуется так же, как тете Элис. Может быть, все „старички“ нуждаются в таких духовных подпорках, хотя это вызвало бы только раздражение у меня, у Лайши, у Младшего Мака, Дональда и, вероятно, у Иоганна».
Фон Рендт продолжал с глубокой серьезностью:
– Это не лесть, уверяю вас. Это правда, и только правда. Я еще не настолько ассимилировался, чтобы подобно вам, австралийцам, говорить «терпимо» вместо «очень хорошо» или «бросьте», когда мы выражаем вам свою благодарность.
– А «чего там»? – вставила Лиз. – С «чего там» вам еще не пришлось познакомиться?
– Я думаю, что знаком с большей частью ваших восхитительных идиоматических выражений, но они еще не вошли в мой активный словарь и, боюсь, никогда не войдут. Английский язык я начал изучать слишком поздно и, так сказать, слишком педантично. Возможно, у моего племянника дело пойдет лучше, – он поглядел на Иоганна, но тот промолчал.
Фон Рендт сложил кончики пальцев.
– А теперь, может быть, вы простите мне мою смелость, если я приглашу вас всех как-нибудь пообедать с нами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35