Похищение людей и шантаж строго караются в нашей стране.
– Мы не собираемся его шантажировать.
– Тогда чего же вам надо?
– Правосудия.
Это слово будто кольнуло Иоганна.
Мартин задумался, подбирая аргументы.
– Вероятно, вам известно, что в нашей стране самоуправство запрещено законом.
– А мы и не думаем заниматься самоуправством. Мы только представим его суду.
Мартин пододвинул ящик и уселся на него, словно готовясь к долгой мирной беседе.
– Все это займет больше времени, чем я предполагал, а потому прежде всего развяжите ему руки.
Бранкович, мрачно улыбнувшись, кивнул Сноу.
– Поверьте, мистер Белфорд, он никогда, ни с кем не был так добр, как вы с ним.
Сноу распутал веревки и, сложив руки фон Рендта на животе, снова стянул их и привязал его ногу к ножке стула.
– Думаю, он будет сидеть смирно, хотя такому негодяю верить нельзя. Учтите, если он сделает хоть одно движение, я снова оглушу его, а остальные будут стрелять. Слышите, мистер?
– Да.
– Так что смотрите, все зависит только от него и от вас.
Элис пододвинула свой стул ближе к Карлу и принялась растирать его покрасневшие кисти. Вздернув подбородок, она высокомерно сказала:
– Если вы также собираетесь шантажировать меня, это бесполезно. Мы с мистером фон Рендтом все равно скоро поженимся.
Мария с раздражением повернулась от шкафчика.
– Бросьте болтать глупости! Мы знаем все про вас и про него. Мне жаль вас, потому что вы женщина добрая, хотя и неумная. Нам жалко, что это коснулось и вас. Но когда вы все узнаете, вы нас поймете. Надо сказать ей правду. Скажите ей все. Когда его не будет, она поплачет о нем, но пусть она знает, каков он, чтобы не слишком убиваться из-за такого чудовища.
Элис посмотрела на нее с изумлением, не узнавая в этой женщине, легко и свободно находящей все нужные слова, ту молчаливую прислугу, которую она видела каждый день.
– Мария, вы стали другой. Вы и говорите как-то по-другому. Вы не та женщина, которая работала у меня.
– Я не та женщина, которая работала у вас. Я снова стала сама собой. Я пошла к вам работать, потому что нужно было установить за ним слежку. Он был очень-очень осторожен, кроме тех случаев, когда бывал с вами.
– Послушайте! – сказал Мартин с явным раздражением. – Мы пустили вас в нашу страну, чтобы дать вам возможность начать новую жизнь, а не для того, чтобы вы тут продолжали старые распри. Я убежден, что вы пытаетесь похитить фон Рендта по каким-то личным мотивам, не имеющим никакого юридического основания; а я не намерен способствовать осуществлению личной мести. Ведь, несомненно, именно такая месть объединила вас, четверых, и заставила вас охотиться за ним, как за диким зверем.
– Что касается дикого зверя, то вы не ошиблись, хотя никакой самый хищный зверь не идет в сравнение с ним. И вы правы, это он объединил нас. Но отнюдь не для мести. Если бы мы думали отомстить, он не дожил бы до этого дня. – И Бранкович повернулся к фон Рендту. – Вы смеялись, шутили, наливали себе холодное пиво и даже не подозревали, как близки вы были к смерти. Я не прикончил вас только потому, что поклялся отдать вас в руки правосудия.
Карл обратил к Мартину измученное лицо.
– Я никогда никого не убивал, разве что как солдат. Вы верите мне, Элис? Верите? Я не смог бы раздавить даже паука.
Бранкович, Сноу и Курт засмеялись, и это было сильнее всякого обвинения. Но когда заговорил Мартин, они сразу замолчали, словно кто-то выключил звук.
– В нашей стране нельзя без суда осудить человека, – сказал он, – а так как мы находимся в этой стране, то мой долг воспрепятствовать подобным действиям, если только вы не представите более веских доказательств и не будете рассказывать какие-то нелепицы. Что вы имеете против мистера фон Рендта?
– Он не фон Рендт. Его зовут Вильгельм-Эрнст-Рудольф фон Липах, оберштурмбаннфюрер эсэсовской зондеркоманды «Орел», военный преступник номер сто двенадцать, дробь четыре, разыскиваемый для предания суду за преступления, совершенные против гражданского населения Австрии, Чехословакии, Югославии и Италии.
Элис обняла фон Рендта за плечи, словно защищая его. У Иоганна перехватило дыхание. Лиз сжала его руку.
– Это ложь, Мартин! – воскликнул Карл. – Клянусь вам. Все это ложь! Я Карл-Людвиг фон Рендт.
– Я им не верю, – успокоил его Мартин. – Скажите, как вы могли принять фон Рендта за военного преступника? Подобными обвинениями не бросаются.
– Мы ими не бросаемся, – сказал Бранкович. – Уже двадцать лет, как мы его разыскиваем. Мы храним его досье со времени Нюрнбергского процесса. Он фон Липах, из немецкой семьи, долгое время жившей в Хорватии. Там таких, как он, называли фольксдойчами. И все они были за «великую гитлеровскую Германию».
– Это ложь! – И фон Рендт задергался на стуле. – Я чистокровный немец.
Бранкович продолжал с невозмутимым спокойствием:
– Он уехал из Хорватии в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, так как был связан с усташами, убившими короля Александра. Он переехал в Германию и в Мюнхене прошел специальную подготовку в эсэсовской военной школе.
Завязанными руками фон Рендт ударил себя по коленям.
– Да, я учился в Мюнхене! Но я никогда не служил в эсэсовских частях. Я немец и служил в армии и сражался за свою страну, выполняя приказы командования так же, как и вы, Мартин. Я никогда не воевал ни в Югославии, ни в Италии. Всю войну я провел в России на Ленинградском фронте.
Бранкович взглянул на Мартина с иронической усмешкой.
– Как странно, что все немцы, которых я здесь встречал, сражались только на русском фронте и нигде больше. Его соучастники в преступлениях, – продолжал Бранкович, как будто Карл его не перебивал, – были либо убиты, либо осуждены в Нюрнберге, в Италии или Югославии. А ему удалось бежать. Мы увозим его в Европу, чтобы он получил справедливое возмездие, которого он избежал двадцать лет назад.
– Мы? Вы говорите «мы» так, словно вы закон! – раздраженно сказал Мартин.
– Мы орудие правосудия, члены международной организации «Те, кто никогда не забудет», поклявшиеся не успокаиваться до тех пор, пока ни один военный преступник не останется безнаказанным. Быть может, вы слыхали о нас?
– Я читал об убийстве человека в Монтевидео, совершенном членами этой организации.
– Казнь не убийство, – сурово поправил его Курт.
– Правильно, но только в том случае, если суд был законным. А его, по-видимому, ждет не суд, а какое-то издевательство над правосудием.
– Он будет предан суду, имеющему все законные полномочия, такому, как в свое время Эйхман. Если бы вам пришлось судить Эйхмана, разве вы бы вынесли иной приговор?
– Нет.
– Тогда почему же вы так заботитесь об этом человеке?
– Тут совсем другое дело: Эйхмана судил израильский суд, и весь мир следил за его процессом.
– Весь мир будет следить и за процессом этого человека. Мы хотим, чтобы весь мир узнал о его преступлениях. Мы хотим, чтобы все узнали, что такие преступники, как он, рассеяны по всем уголкам вашего свободного мира; люди, запятнавшие себя чудовищными преступлениями. Люди, которым вы покровительствуете.
– Если вы действительно верите в то, что говорите, передайте его полиции. Вы находитесь в демократической стране. Предъявите свои обвинения. Потребуйте его экстрадиции.
– Вопрос о его экстрадиции ставился не один раз.
– Кем?
– Правительствами наших стран.
– Тогда почему же его не выдали?
– Потому что ваше правительство отказалось это сделать, как вам, разумеется, известно.
Мартин сердито сжал губы.
– Что бы вы ни говорили, я не могу отделаться от мысли, что это случай личной мести.
– Не отрицаю, что наши действия носят отчасти личный характер. Чтобы посвятить свою жизнь поискам одного человека, надо иметь глубоко личные причины. У Марии пытали и убили всех ее близких, как и у меня. У Курта есть свои причины. Кроме того, зверства были совершены на территории наших стран, и комиссия по делам военных преступников квалифицировала их как «преступления против человечности». Вот почему мы требуем правосудия.
– Постарайтесь понять, – спокойно проговорил Кеппель, – если бы не наша клятва, то кто-нибудь из нас убил бы его сразу, как только нам удалось его выследить.
Фон Рендт задергал головой.
– Он немецкий коммунист, Мартин. Предатель!
– Это верно? – спросил Мартин.
– То, что я немец, – да. Но я не коммунист.
– Тогда почему вы связались с этими людьми?
– Я хочу доказать, что не все немецкие солдаты были убийцами. А кроме того, у меня есть свои причины.
– Эти люди, Мартин, коммунисты! – закричал фон Рендт. – Все до одного!
– Я тоже так думаю.
Бранкович посмотрел на Белфорда и сокрушенно покачал головой.
– Вы умный человек, мистер Белфорд, и вместе с тем вы слишком легковерны. Я уже достаточно пожил в этой стране и знаю, что коммунистами тут называют всех, кто борется с нацизмом. Вы пожилой человек и помните, как в тридцатых годах называли всех противников Гитлера. Мы не коммунисты. Если бы мы были коммунистами, мы бы жили каждый в своей стране и помогали бы создавать там коммунистическое общество.
И неожиданно для самого себя Мартин поверил ему. Он сказал, взвешивая каждое слово:
– Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Я всем вам искренне сочувствую. Я решительно осуждаю то зло, какое было причинено вашим близким, но вместе с тем я убежден, что ваши страдания и ваши двадцатилетние поиски сделали вас одержимыми; вот почему вы принимаете невинного человека за того преступника, искать которого у вас есть все основания. История правосудия полна случайных совпадений, основанных на ложном сходстве.
– Вас трудно убедить.
– Я юрист. Если бы я был судьей и вы бы обратились ко мне с этим делом, я бы в первую очередь спросил вас, почему вы не используете законные пути для передачи его суду в Западной Германии?
Выражение лица Кеппеля изменилось.
– Либо вы плохо информированы, либо вы просто не хотите этого знать. Западногерманские суды всех инстанций заполнены бывшими нацистами. Вы юрист, мистер Белфорд, и следили за Нюрнбергским процессом, и вам следовало бы иметь «Коричневую книгу». Но, очевидно, ее у вас нет. Фамилия, номер нацистского билета, занимаемая теперь должность, адрес – все это можно найти в библиотеке любой крупной газеты мира. А какой приговор могут вынести западногерманские суды? Недавно в Брауншвейге судили четырех эсэсовцев, виновных в убийстве более десяти тысяч человек. Их приговорили к четырем-пяти годам тюрьмы! Несколько месяцев назад эсэсовец, виновный в массовых убийствах в Италии, – кстати, он был приятелем этого человека, – был освобожден под залог в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов с лишним. Откуда у него такие деньги? Мы знаем откуда – от тайной нацистской организации, которая внесет залог и за этого человека, ведь у него много друзей среди бывших нацистов, занимающих сейчас высокие должности, – гитлеровских судей, гитлеровских адвокатов, гитлеровских чиновников. К тому же фон Липах из богатой семьи… Нет, мы не такие дураки! Двадцать лет мы искали этого человека, так же как израильтяне Эйхмана.
– Одно я знаю твердо, – возразил Мартин. – В нашей стране такие вещи случиться не могут.
– Вы в этом уверены? – Бранкович изумленно поднял брови. – Для юриста вы слишком наивны.
Элис почувствовала приступ тошноты. Она инстинктивно кинулась к двери. Морской бриз охладил ее пылающее лицо; она оперлась о перила причала и стала глядеть на отражение бортового огня «Керемы», которое извивалось, точно зеленая змея по воде, и на кружевные полосы пены на крохотном песчаном пляже.
Она не могла поверить, что они отнимут у нее Карла, оставив ее в одиночестве доживать бесплодные годы. И она вцепилась в перила с мольбою: «Господи, прости меня, если моя любовь к Карлу – грех. Сделай что-нибудь, спаси его! Ты знаешь, я не могу без него жить».
По воде пронесся стук мотора, она увидела ритмичное покачивание топового огня и подумала: «Если я закричу, лодка подойдет». И Элис готова была уже крикнуть, но спохватилась. Эти люди убьют Карла, им дела нет до того, что будет с ними самими, а Карл умрет из-за какой-то ужасной ошибки Но как заставить их понять?
Тяжелые удары далеких волн казались ей ударами ее пульса. Время тянулось бесконечно. «Керема» мерно покачивалась, и казалось, что звезды покачиваются вместе с ней. Тихо качались темные силуэты деревьев на берегу. Покачнулся весь мир. В нем не было ничего прочного – даже перила, за которые она держалась, раскачивались в такт покачиванию яхты.
Чья-то рука проскользнула под ее локоть.
– Пожалуйста, вернитесь, мисс Белфорд, – мягко сказала Мария, но рука, сжимавшая ее локоть, была как тиски.
– Нет! – беззвучно крикнула Элис в ночную тьму и послушно пошла за Марией в сарай.
Там все было по-прежнему, словно время остановилось.
– Вам придется убедить меня в том, – говорил Мартин, – что фамилия этого человека фон Липах, поскольку он это отрицает. В нашей стране около двух миллионов иммигрантов, почему вы выбрали именно его?
– Мы выбрали его не наугад, как, судя по вашему вопросу, думаете вы. Мы разыскивали его с помощью Интерпола с тех самых пор, как ему и его коллегам-убийцам удалось ускользнуть от правосудия в Нюрнберге. И это не случайно, что особый отряд эсэсовцев под командой оберштурмбаннфюрера фон Липаха и отряды усташей вместе вошли в Югославию. А в конце войны они вместе удрали оттуда. Вот тогда мы и начали розыски. Мы выслеживали его по всем континентам, он обычно держался общества усташей, бежавших вместе с нацистами из Хорватии. Здесь, в Австралии, вы обходитесь с ними очень деликатно. Или вы просто не хотите знать, что во время войны все югославы – православные сербы, хорваты-католики, мусульмане и коммунисты, – забыв свои национальные и религиозные распри, сражались на стороне союзников, на вашей стороне? Ведь Гитлер и Муссолини передали всю власть в руки усташей и пронацистски настроенных четников Михайловича, фольксдойчей, – тех людей, которых вы сейчас защищаете, все они получали деньги от нацистов, чтобы воевать с вами. Пусть молодой Фишер расскажет вам, как они готовят новую войну, используя Австралию как плацдарм.
– Ложь! – категорически заявил Карл. – Я не знаю никаких усташей.
Иоганн вздрогнул.
Бранкович вынул из записной книжки фотографию и передал ее Мартину. Тот стал внимательно ее рассматривать.
– Это, по-вашему, фон Рендт?
– Это штурмбаннфюрер фон Липах. Оберштурмбаннфюрером его сделали в сорок первом году.
– Я мог бы узнать только Карла фон Рендта. Поймите, двадцать пять лет – слишком большой срок, и ни один суд в мире не поверит вашему заявлению, будто человек на фотографии и тот, кого вы обвиняете, – одно и то же лицо. Взгляни, Элис.
Элис взяла фотографию, посмотрела на улыбающегося человека в военной фуражке с высокой тульей, и у нее отлегло от сердца. Между Карлом и этим стройным элегантным молодым блондином, стоящим перед грудой трупов, не было никакого сходства. Даже двадцать пять лет назад Карл не мог бы вот так стоять, взирая с довольной улыбкой на весь этот ужас и явно гордиться делом своих рук. С гримасой отвращения она отдала фотографию.
– Это ужасно! Но это не Карл. Я готова в этом поклясться. У этого человека светлые волосы.
– И все же это фон Липах, – твердо сказал Курт. – Клянусь вам.
– Но не фон Рендт? – спросил Мартин.
– Для нас это одно и то же лицо.
– После целого ряда неудач, – продолжал Бранкович, – мы с Куртом в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году напали на его след в Парагвае – благодаря одному израильтянину, который выслеживал Эйхмана. В то время фон Липах скрывался под фамилией фон Крюгера и был шатеном.
– Я всегда был шатеном, – запротестовал фон Рендт, – а в Парагвае никогда не был.
– В таком случае где же вы подцепили трехдневную парагвайскую лихорадку?
Иоганн снова вздрогнул.
– Ну, это еще не доказательство, – возразил Мартин.
Бранкович пожал плечами.
– Внешность его соответствовала основным приметам фон Липаха. Я согласен, что сейчас не так-то легко опознавать этих субъектов. Они уже больше не носят форму. Время и невоздержанный образ жизни изменили их внешность. Утрата власти тоже изменила их: они уже не держатся с той надменностью сверхчеловеков, как в былые времена. Они отпускают бороды, как этот. Они красят волосы. Многие полысели или поседели. Некоторые даже сделали пластическую операцию лица. А фон Липах удалил эсэсовский номер, который был вытатуирован у него на внутренней стороне предплечия. Но не очень удачно. Видите?
Подняв руку Карла, он засучил рукав и показал еле заметный шрам.
Карл стал отбиваться, пытаясь вырвать руку.
– Я был ранен сюда осколком! – крикнул он.
Бранкович отпустил его руку.
– Но одно в нем не изменилось – это его смех. У меня на родине его называли «Хохочущая смерть».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Мы не собираемся его шантажировать.
– Тогда чего же вам надо?
– Правосудия.
Это слово будто кольнуло Иоганна.
Мартин задумался, подбирая аргументы.
– Вероятно, вам известно, что в нашей стране самоуправство запрещено законом.
– А мы и не думаем заниматься самоуправством. Мы только представим его суду.
Мартин пододвинул ящик и уселся на него, словно готовясь к долгой мирной беседе.
– Все это займет больше времени, чем я предполагал, а потому прежде всего развяжите ему руки.
Бранкович, мрачно улыбнувшись, кивнул Сноу.
– Поверьте, мистер Белфорд, он никогда, ни с кем не был так добр, как вы с ним.
Сноу распутал веревки и, сложив руки фон Рендта на животе, снова стянул их и привязал его ногу к ножке стула.
– Думаю, он будет сидеть смирно, хотя такому негодяю верить нельзя. Учтите, если он сделает хоть одно движение, я снова оглушу его, а остальные будут стрелять. Слышите, мистер?
– Да.
– Так что смотрите, все зависит только от него и от вас.
Элис пододвинула свой стул ближе к Карлу и принялась растирать его покрасневшие кисти. Вздернув подбородок, она высокомерно сказала:
– Если вы также собираетесь шантажировать меня, это бесполезно. Мы с мистером фон Рендтом все равно скоро поженимся.
Мария с раздражением повернулась от шкафчика.
– Бросьте болтать глупости! Мы знаем все про вас и про него. Мне жаль вас, потому что вы женщина добрая, хотя и неумная. Нам жалко, что это коснулось и вас. Но когда вы все узнаете, вы нас поймете. Надо сказать ей правду. Скажите ей все. Когда его не будет, она поплачет о нем, но пусть она знает, каков он, чтобы не слишком убиваться из-за такого чудовища.
Элис посмотрела на нее с изумлением, не узнавая в этой женщине, легко и свободно находящей все нужные слова, ту молчаливую прислугу, которую она видела каждый день.
– Мария, вы стали другой. Вы и говорите как-то по-другому. Вы не та женщина, которая работала у меня.
– Я не та женщина, которая работала у вас. Я снова стала сама собой. Я пошла к вам работать, потому что нужно было установить за ним слежку. Он был очень-очень осторожен, кроме тех случаев, когда бывал с вами.
– Послушайте! – сказал Мартин с явным раздражением. – Мы пустили вас в нашу страну, чтобы дать вам возможность начать новую жизнь, а не для того, чтобы вы тут продолжали старые распри. Я убежден, что вы пытаетесь похитить фон Рендта по каким-то личным мотивам, не имеющим никакого юридического основания; а я не намерен способствовать осуществлению личной мести. Ведь, несомненно, именно такая месть объединила вас, четверых, и заставила вас охотиться за ним, как за диким зверем.
– Что касается дикого зверя, то вы не ошиблись, хотя никакой самый хищный зверь не идет в сравнение с ним. И вы правы, это он объединил нас. Но отнюдь не для мести. Если бы мы думали отомстить, он не дожил бы до этого дня. – И Бранкович повернулся к фон Рендту. – Вы смеялись, шутили, наливали себе холодное пиво и даже не подозревали, как близки вы были к смерти. Я не прикончил вас только потому, что поклялся отдать вас в руки правосудия.
Карл обратил к Мартину измученное лицо.
– Я никогда никого не убивал, разве что как солдат. Вы верите мне, Элис? Верите? Я не смог бы раздавить даже паука.
Бранкович, Сноу и Курт засмеялись, и это было сильнее всякого обвинения. Но когда заговорил Мартин, они сразу замолчали, словно кто-то выключил звук.
– В нашей стране нельзя без суда осудить человека, – сказал он, – а так как мы находимся в этой стране, то мой долг воспрепятствовать подобным действиям, если только вы не представите более веских доказательств и не будете рассказывать какие-то нелепицы. Что вы имеете против мистера фон Рендта?
– Он не фон Рендт. Его зовут Вильгельм-Эрнст-Рудольф фон Липах, оберштурмбаннфюрер эсэсовской зондеркоманды «Орел», военный преступник номер сто двенадцать, дробь четыре, разыскиваемый для предания суду за преступления, совершенные против гражданского населения Австрии, Чехословакии, Югославии и Италии.
Элис обняла фон Рендта за плечи, словно защищая его. У Иоганна перехватило дыхание. Лиз сжала его руку.
– Это ложь, Мартин! – воскликнул Карл. – Клянусь вам. Все это ложь! Я Карл-Людвиг фон Рендт.
– Я им не верю, – успокоил его Мартин. – Скажите, как вы могли принять фон Рендта за военного преступника? Подобными обвинениями не бросаются.
– Мы ими не бросаемся, – сказал Бранкович. – Уже двадцать лет, как мы его разыскиваем. Мы храним его досье со времени Нюрнбергского процесса. Он фон Липах, из немецкой семьи, долгое время жившей в Хорватии. Там таких, как он, называли фольксдойчами. И все они были за «великую гитлеровскую Германию».
– Это ложь! – И фон Рендт задергался на стуле. – Я чистокровный немец.
Бранкович продолжал с невозмутимым спокойствием:
– Он уехал из Хорватии в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, так как был связан с усташами, убившими короля Александра. Он переехал в Германию и в Мюнхене прошел специальную подготовку в эсэсовской военной школе.
Завязанными руками фон Рендт ударил себя по коленям.
– Да, я учился в Мюнхене! Но я никогда не служил в эсэсовских частях. Я немец и служил в армии и сражался за свою страну, выполняя приказы командования так же, как и вы, Мартин. Я никогда не воевал ни в Югославии, ни в Италии. Всю войну я провел в России на Ленинградском фронте.
Бранкович взглянул на Мартина с иронической усмешкой.
– Как странно, что все немцы, которых я здесь встречал, сражались только на русском фронте и нигде больше. Его соучастники в преступлениях, – продолжал Бранкович, как будто Карл его не перебивал, – были либо убиты, либо осуждены в Нюрнберге, в Италии или Югославии. А ему удалось бежать. Мы увозим его в Европу, чтобы он получил справедливое возмездие, которого он избежал двадцать лет назад.
– Мы? Вы говорите «мы» так, словно вы закон! – раздраженно сказал Мартин.
– Мы орудие правосудия, члены международной организации «Те, кто никогда не забудет», поклявшиеся не успокаиваться до тех пор, пока ни один военный преступник не останется безнаказанным. Быть может, вы слыхали о нас?
– Я читал об убийстве человека в Монтевидео, совершенном членами этой организации.
– Казнь не убийство, – сурово поправил его Курт.
– Правильно, но только в том случае, если суд был законным. А его, по-видимому, ждет не суд, а какое-то издевательство над правосудием.
– Он будет предан суду, имеющему все законные полномочия, такому, как в свое время Эйхман. Если бы вам пришлось судить Эйхмана, разве вы бы вынесли иной приговор?
– Нет.
– Тогда почему же вы так заботитесь об этом человеке?
– Тут совсем другое дело: Эйхмана судил израильский суд, и весь мир следил за его процессом.
– Весь мир будет следить и за процессом этого человека. Мы хотим, чтобы весь мир узнал о его преступлениях. Мы хотим, чтобы все узнали, что такие преступники, как он, рассеяны по всем уголкам вашего свободного мира; люди, запятнавшие себя чудовищными преступлениями. Люди, которым вы покровительствуете.
– Если вы действительно верите в то, что говорите, передайте его полиции. Вы находитесь в демократической стране. Предъявите свои обвинения. Потребуйте его экстрадиции.
– Вопрос о его экстрадиции ставился не один раз.
– Кем?
– Правительствами наших стран.
– Тогда почему же его не выдали?
– Потому что ваше правительство отказалось это сделать, как вам, разумеется, известно.
Мартин сердито сжал губы.
– Что бы вы ни говорили, я не могу отделаться от мысли, что это случай личной мести.
– Не отрицаю, что наши действия носят отчасти личный характер. Чтобы посвятить свою жизнь поискам одного человека, надо иметь глубоко личные причины. У Марии пытали и убили всех ее близких, как и у меня. У Курта есть свои причины. Кроме того, зверства были совершены на территории наших стран, и комиссия по делам военных преступников квалифицировала их как «преступления против человечности». Вот почему мы требуем правосудия.
– Постарайтесь понять, – спокойно проговорил Кеппель, – если бы не наша клятва, то кто-нибудь из нас убил бы его сразу, как только нам удалось его выследить.
Фон Рендт задергал головой.
– Он немецкий коммунист, Мартин. Предатель!
– Это верно? – спросил Мартин.
– То, что я немец, – да. Но я не коммунист.
– Тогда почему вы связались с этими людьми?
– Я хочу доказать, что не все немецкие солдаты были убийцами. А кроме того, у меня есть свои причины.
– Эти люди, Мартин, коммунисты! – закричал фон Рендт. – Все до одного!
– Я тоже так думаю.
Бранкович посмотрел на Белфорда и сокрушенно покачал головой.
– Вы умный человек, мистер Белфорд, и вместе с тем вы слишком легковерны. Я уже достаточно пожил в этой стране и знаю, что коммунистами тут называют всех, кто борется с нацизмом. Вы пожилой человек и помните, как в тридцатых годах называли всех противников Гитлера. Мы не коммунисты. Если бы мы были коммунистами, мы бы жили каждый в своей стране и помогали бы создавать там коммунистическое общество.
И неожиданно для самого себя Мартин поверил ему. Он сказал, взвешивая каждое слово:
– Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Я всем вам искренне сочувствую. Я решительно осуждаю то зло, какое было причинено вашим близким, но вместе с тем я убежден, что ваши страдания и ваши двадцатилетние поиски сделали вас одержимыми; вот почему вы принимаете невинного человека за того преступника, искать которого у вас есть все основания. История правосудия полна случайных совпадений, основанных на ложном сходстве.
– Вас трудно убедить.
– Я юрист. Если бы я был судьей и вы бы обратились ко мне с этим делом, я бы в первую очередь спросил вас, почему вы не используете законные пути для передачи его суду в Западной Германии?
Выражение лица Кеппеля изменилось.
– Либо вы плохо информированы, либо вы просто не хотите этого знать. Западногерманские суды всех инстанций заполнены бывшими нацистами. Вы юрист, мистер Белфорд, и следили за Нюрнбергским процессом, и вам следовало бы иметь «Коричневую книгу». Но, очевидно, ее у вас нет. Фамилия, номер нацистского билета, занимаемая теперь должность, адрес – все это можно найти в библиотеке любой крупной газеты мира. А какой приговор могут вынести западногерманские суды? Недавно в Брауншвейге судили четырех эсэсовцев, виновных в убийстве более десяти тысяч человек. Их приговорили к четырем-пяти годам тюрьмы! Несколько месяцев назад эсэсовец, виновный в массовых убийствах в Италии, – кстати, он был приятелем этого человека, – был освобожден под залог в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов с лишним. Откуда у него такие деньги? Мы знаем откуда – от тайной нацистской организации, которая внесет залог и за этого человека, ведь у него много друзей среди бывших нацистов, занимающих сейчас высокие должности, – гитлеровских судей, гитлеровских адвокатов, гитлеровских чиновников. К тому же фон Липах из богатой семьи… Нет, мы не такие дураки! Двадцать лет мы искали этого человека, так же как израильтяне Эйхмана.
– Одно я знаю твердо, – возразил Мартин. – В нашей стране такие вещи случиться не могут.
– Вы в этом уверены? – Бранкович изумленно поднял брови. – Для юриста вы слишком наивны.
Элис почувствовала приступ тошноты. Она инстинктивно кинулась к двери. Морской бриз охладил ее пылающее лицо; она оперлась о перила причала и стала глядеть на отражение бортового огня «Керемы», которое извивалось, точно зеленая змея по воде, и на кружевные полосы пены на крохотном песчаном пляже.
Она не могла поверить, что они отнимут у нее Карла, оставив ее в одиночестве доживать бесплодные годы. И она вцепилась в перила с мольбою: «Господи, прости меня, если моя любовь к Карлу – грех. Сделай что-нибудь, спаси его! Ты знаешь, я не могу без него жить».
По воде пронесся стук мотора, она увидела ритмичное покачивание топового огня и подумала: «Если я закричу, лодка подойдет». И Элис готова была уже крикнуть, но спохватилась. Эти люди убьют Карла, им дела нет до того, что будет с ними самими, а Карл умрет из-за какой-то ужасной ошибки Но как заставить их понять?
Тяжелые удары далеких волн казались ей ударами ее пульса. Время тянулось бесконечно. «Керема» мерно покачивалась, и казалось, что звезды покачиваются вместе с ней. Тихо качались темные силуэты деревьев на берегу. Покачнулся весь мир. В нем не было ничего прочного – даже перила, за которые она держалась, раскачивались в такт покачиванию яхты.
Чья-то рука проскользнула под ее локоть.
– Пожалуйста, вернитесь, мисс Белфорд, – мягко сказала Мария, но рука, сжимавшая ее локоть, была как тиски.
– Нет! – беззвучно крикнула Элис в ночную тьму и послушно пошла за Марией в сарай.
Там все было по-прежнему, словно время остановилось.
– Вам придется убедить меня в том, – говорил Мартин, – что фамилия этого человека фон Липах, поскольку он это отрицает. В нашей стране около двух миллионов иммигрантов, почему вы выбрали именно его?
– Мы выбрали его не наугад, как, судя по вашему вопросу, думаете вы. Мы разыскивали его с помощью Интерпола с тех самых пор, как ему и его коллегам-убийцам удалось ускользнуть от правосудия в Нюрнберге. И это не случайно, что особый отряд эсэсовцев под командой оберштурмбаннфюрера фон Липаха и отряды усташей вместе вошли в Югославию. А в конце войны они вместе удрали оттуда. Вот тогда мы и начали розыски. Мы выслеживали его по всем континентам, он обычно держался общества усташей, бежавших вместе с нацистами из Хорватии. Здесь, в Австралии, вы обходитесь с ними очень деликатно. Или вы просто не хотите знать, что во время войны все югославы – православные сербы, хорваты-католики, мусульмане и коммунисты, – забыв свои национальные и религиозные распри, сражались на стороне союзников, на вашей стороне? Ведь Гитлер и Муссолини передали всю власть в руки усташей и пронацистски настроенных четников Михайловича, фольксдойчей, – тех людей, которых вы сейчас защищаете, все они получали деньги от нацистов, чтобы воевать с вами. Пусть молодой Фишер расскажет вам, как они готовят новую войну, используя Австралию как плацдарм.
– Ложь! – категорически заявил Карл. – Я не знаю никаких усташей.
Иоганн вздрогнул.
Бранкович вынул из записной книжки фотографию и передал ее Мартину. Тот стал внимательно ее рассматривать.
– Это, по-вашему, фон Рендт?
– Это штурмбаннфюрер фон Липах. Оберштурмбаннфюрером его сделали в сорок первом году.
– Я мог бы узнать только Карла фон Рендта. Поймите, двадцать пять лет – слишком большой срок, и ни один суд в мире не поверит вашему заявлению, будто человек на фотографии и тот, кого вы обвиняете, – одно и то же лицо. Взгляни, Элис.
Элис взяла фотографию, посмотрела на улыбающегося человека в военной фуражке с высокой тульей, и у нее отлегло от сердца. Между Карлом и этим стройным элегантным молодым блондином, стоящим перед грудой трупов, не было никакого сходства. Даже двадцать пять лет назад Карл не мог бы вот так стоять, взирая с довольной улыбкой на весь этот ужас и явно гордиться делом своих рук. С гримасой отвращения она отдала фотографию.
– Это ужасно! Но это не Карл. Я готова в этом поклясться. У этого человека светлые волосы.
– И все же это фон Липах, – твердо сказал Курт. – Клянусь вам.
– Но не фон Рендт? – спросил Мартин.
– Для нас это одно и то же лицо.
– После целого ряда неудач, – продолжал Бранкович, – мы с Куртом в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году напали на его след в Парагвае – благодаря одному израильтянину, который выслеживал Эйхмана. В то время фон Липах скрывался под фамилией фон Крюгера и был шатеном.
– Я всегда был шатеном, – запротестовал фон Рендт, – а в Парагвае никогда не был.
– В таком случае где же вы подцепили трехдневную парагвайскую лихорадку?
Иоганн снова вздрогнул.
– Ну, это еще не доказательство, – возразил Мартин.
Бранкович пожал плечами.
– Внешность его соответствовала основным приметам фон Липаха. Я согласен, что сейчас не так-то легко опознавать этих субъектов. Они уже больше не носят форму. Время и невоздержанный образ жизни изменили их внешность. Утрата власти тоже изменила их: они уже не держатся с той надменностью сверхчеловеков, как в былые времена. Они отпускают бороды, как этот. Они красят волосы. Многие полысели или поседели. Некоторые даже сделали пластическую операцию лица. А фон Липах удалил эсэсовский номер, который был вытатуирован у него на внутренней стороне предплечия. Но не очень удачно. Видите?
Подняв руку Карла, он засучил рукав и показал еле заметный шрам.
Карл стал отбиваться, пытаясь вырвать руку.
– Я был ранен сюда осколком! – крикнул он.
Бранкович отпустил его руку.
– Но одно в нем не изменилось – это его смех. У меня на родине его называли «Хохочущая смерть».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35