Мы, наверное, слишком долго прожили в этих снежных холмах, слишком много ночей провели в этой хижине, слушая, как дует ветер и воют волки. Мне лично все реалии Города казались очень далекими. Даже сам Город стал представляться фантастическим, нереальным — это был какой-то давний сон, засевший в памяти прежнего Мэллори. Глядя на эти гарпуны, выделанные шкуры, горючие камни, мигающие желтовато-оранжевым светом, трудно было поверить в существование другого мира, и все что угодно казалось возможным. Вдруг в Городе высадилась новая раса пришельцев, перебила всех людей и захватила Город? Вдруг Твердь или какое-то другое божество так изменили законы пространства-времени, что все электромагнитные волны стали распространяться медленнее или вообще перестали существовать? Вдруг и самого Города больше не существует?Эти разговоры усиливали нервозность Бардо. Он крутил усы, тер себе живот и бесшумно, как всегда в присутствии женщин, пускал газы. Воздух в хижине заметно испортился. Жюстина махала рукой у себя перед носом.— Чертов Туса! — выругался Бардо. — Нажрался тухлой тюленьей требухи и пердит, что твоя ракета. Дыхнуть нечем, ей-богу!Вонь действительно стояла такая, что мы стали дышать ртом — все, кроме Соли, который ощупывал футляр рации, ни на что не обращая внимания. Мать, сморщив нос и прикрыв его воротником парки, негодующе посмотрела на Бардо и заявила:— Все мужчины — вонючие скоты.Бардо смущенно набычился, а мать презрительно вскинула подбородок. Презрение вскоре перешло в ненависть — и к Бардо, и к себе самой. Язык у матери был обоюдоострый, и пользоваться им было опасно: когда ее задевали, она тут же расправлялась с обидчиком, а потом ненавидела себя за проявленную жестокость и обидчика за то, что он вынудил ее эту жестокость проявить.— Я понимаю, о чем вы думаете, — сказал Бардо, — но это сделали Туса или Лола, а не я.Мать с отвращением отвернулась от него к Соли и сказала:— Если радио мертво, то его убили, машины, сделанные технарями, естественной смертью не умирают. — Она вышла из хижины подышать свежим воздухом — а может быть, отправилась к Анале попить чаю и посплетничать, что уже вошло у нее в привычку.Соли ковырнул футляр кремневым ножом.— Надо как-то открыть его и узнать, почему оно умерло.— Открыть, Главный Пилот?! — вскричал Бардо. — Шутите вы, что ли? — Можно было подумать, что Соли предложил вскрыть самого Бардо с целью исследовать, почему тот производит столько газов.Но Соли не шутил — он и правда вознамерился открыть радио. Где-то около полуночи он обнаружил, что от нагретого кремня толстый лакированный пластик отслаивается тоненькими чешуйками. Он облупил таким образом все покрытие, но радио так и не открыл. Внимательно осмотрев заднюю сторону футляра, Соли нашел на ее черной поверхности четыре расположенных по углам кружочка. Далее выяснилось, что это отверстия, заполненные герметизатором. Соли терпеливо выковырял его, орудуя горячими кремневыми иглами. Покончив с этим кропотливым и нудным делом, он поднес радио к горючему камню и объявил, что видит в отверстиях какие-то металлические диски с желобами.— А что это такое? — спросил я.— Трудно сказать.— Технарские штучки. Пилоты не должны с этим возиться.Жюстина и Катарина уже улеглись спать, а Бардо храпел вовсю.— Да, это технарская работа, но здесь у нас технаря нет. — Соли всунул кремневую иглу в одно из отверстий, и она сломалась. Он вставил другую и повернул ее в другую сторону, но она тоже сломалась.— Пропади они пропадом, технари, вместе со своими секретами, — сказал я.Соли вытряс из отверстия осколки кремня.— Кремень слишком хрупок, — сказал он и взял длинную щепку осколочника, которую состругал со своего копья для охоты на мамонтов. — Дерево не такое твердое, как кремень, зато не такое хрупкое, верно? — Он обстругал конец щепки, и она плотно вошла в желобок металлического диска.— Зачем вы все это делаете? Если радио рассчитано на то, что его будут открывать технари, вам его нипочем не открыть.— Где же твоя хваленая инициатива? Я просто удивляюсь, как это тебе удалось проникнуть в Твердь и вернуться обратно.— Это совсем другое дело.— Ну да, там тебе просто повезло, но здесь одним везением не обойдешься.Он повернул щепку вправо — безрезультатно. Повернул влево — опять ничего.— Везение, — буркнул он и нажал посильнее. — Поддается! — Он крутанул еще и достал металлический штырек размером с мой ноготь.— Что это такое? — спросил я опять.— Неизвестно. — Соли рассмотрел штырек при свете горючего камня и передал его мне. На штырьке была вырезана канавка в виде спирали. — Но очевидно, что эта резьба как-то совмещается с резьбой внутри футляра, иначе штырек бы сразу выпал. — Соли вынул три оставшихся штырька, и радио открылось.— Ха! — выдохнул я. — Технарь спятил бы, как только попал в мультиплекс, зато пилот раскалывает технарские секреты, как…— Тише! Мы пока ничего не раскрыли.Я заглянул в нутро радио, где разноцветные детальки из пластика, клария и металла соединялись самым причудливым образом. Я сразу понял, почему радио не смогло вылечиться самостоятельно: технари почему-то собрали его из архаических компонентов, а не вырастили целиком, как, например, схемы и другие части легкого корабля. Вид этих обманчиво простых компонентов меня нервировал. Я пытался отгадать, как радио работает, но с тем же успехом мог бы попытаться извлечь эзотерическое знание из скоплений бактерий. Я способен был раскрыть тайну радио не более, чем разгадать тайну Эльдрии, заключенную в алалойской клеточной плазме.— Какое варварство, — сказал я. — Зачем технари собрали его на старинный лад?— У нас свои секреты, и них — свои. Может, они просто хотели пошутить, снабдив нас старинным аппаратом для путешествия в прошлое?— Потрясите его, — посоветовал я. — Возможно, какая-нибудь деталь просто разболталась.— Это невозможно, — сказал Соли, но все-таки потряс — безрезультатно. Детали, поставленные технарями, не разбалтываются.— Почему вы думаете, что оно мертво?— Когда эту штуку нажимаешь, — он показал мне черный выступ на фасаде радио, — ничего не происходит. Нет потока электронов. Одна или несколько деталей, очевидно, больны.— Которые?Он потыкал пальцем в несколько мест.— Кто его знает.— Ну, если оно мертво, мы тут ничего поделать не можем.— Там видно будет.Я снова заглянул в радио. Одни детали в нем, надо полагать, отвечали за прием наших голосов, другие — за кодирование информации, содержащейся в звуковых волнах, третьи — за модулирование этой информации, четвертые — за генерирование радиоволн и передачу их на орбитальный спутник. Но я понятия не имел, где какие искать.— Это безнадежно, — заявил я.— Посмотрим. — Соли поскреб длинным ногтем поверхность какого-то белого кристалла. — Возможно, вот эта штука вибрирует от звука наших голосов и преобразует звуковые колебания в электрические. То есть варьирует электрическое сопротивление. Если бы мы сумели проследить за током, то, может, и разобрались бы, почему радио мертво.Я покачал головой — в радио было штук сто деталей. Я не верил, что мы можем вызвать ток или определить назначение компонентов.— Отец когда-то обучал меня радиотехнике и другим наукам, — сказал Соли. — Хотел, чтобы я усвоил историю нашей техники.— Я думал, Александар был кантором, а не историком.— Да, он был кантором. Потому и хотел показать мне несовершенство техники и прикладных наук. Сам он ненавидел всю технику — и старую, и новую. Лучшая математика, говорил он, — это чистая математика, которую механики и технари не могут использовать. Он учил меня термодинамике и гидравлике, термоядерной теории, теории элементарных частиц, картографии, информатике — их было сто или тысяча, этих прикладных теорий. Мой отец был холодный, жесткий, безжалостный педант — он хотел, чтобы я разделял его эстетические воззрения, чтобы стал таким же, как он. — Соли зажмурился, потер виски и отвернулся от меня. Я расслышал его шепот: — Но я не такой. Не такой.Я подождал немного и сказал:— Тогда вы должны разбираться в радио.— Нет. Только теорию знал когда-то, да и ту забыл.Забыть все подчистую Соли, конечно, не мог. Какие-то обрывки отцовской науки вспоминались ему. Например, что электромагнитные волны образуются, когда магнитное поле располагается под прямым углом к электрическому. Информация с них записывается разными способами — например, путем модулирования амплитуды или частоты волн. Исходящий из радио сигнал подвержен влиянию атмосферного и другого электричества. Главная проблема в передаче информации по радио, сказал Соли, — это борьба с шумом.— Но правильно закодированному сигналу можно придать высокую степень устойчивости. Есть способы сделать его избыточно надежным, и есть теоремы, доказывающие существование почти идеального кода, если у нас хватит ума изобрести таковой. Вот в этом, пожалуй, весь фокус и заключается — в кодировании сигнала и фильтрации шума. В том, чтобы найти нужный код. — И Соли, поджав губы, уставился на радио.— А если закодировать неверно, информация пропадет?— Нет. Информация создается, но никогда не умирает, если верить холистам. На определенном уровне она существует всегда. Фокус в том, чтобы сделать ее осмысленной и передать без шума.Я почесал нос и потрогал прозрачную голубую детальку, твердую и гладкую, как стекло.— Но что здесь кодирует информацию, а что служит фильтром? Не помните?— Нет, к сожалению. — И Соли стукнул себя кулаком по виску.— Вот горе-то.— Да, плохо — но всегда есть шанс восстановить память.— Шанс, говорите?Мы разбудили остальных, и Бардо сходил к Анале за моей матерью. Она пролезла в хижину первой, Бардо за ней — он ругался, потому что вляпался в собачью кучу. Соли собрал всех в кружок, держа радио на коленях, и сказал:— Нужна ваша помощь.Бардо ерзал, явно чувствуя себя не лучшим образом. Его по-прежнему мучили ночные эрекции, и шкуры ниже живота стояли торчком, как палатка вокруг опорного шеста.— Плохо дело, Главный Пилот, — сказал он, подозрительно поглядев на радио, и принялся соскребать дерьмо со штанов.— И это все, что ты можешь сказать?— Я хотел сказать, что, если радио мертво, нам отсюда не выбраться до глубокой зимы, так ведь? И это плохо, потому что…— Нет. Мы вылечим радио. Поройся в своей памяти. Может быть, ты когда-нибудь видел, как технарь лечит робота; может, вспомнишь что-нибудь из того, что знал в детстве.— Только не я, Главный Пилот. — Бардо засмеялся, и я тоже, потому что на планете Летний Мир, где он провел свое детство, нет ни технарей, ни роботов. Тамошние вельможи не пользуются сколько-нибудь сложными механизмами, справедливо опасаясь власти технарей и программистов, знающих куда больше, чем они сами. На Летнем Мире вместо машин работают люди. — Я помню, когда рабы на наших фамильных рудниках становились калеками — не смотри на меня так, Мэллори, я ничего не мог с этим поделать, — мы продавали их живодерам-резчикам, которые брали у них органы. Машины я увидел только в Городе.Мать, состроив возмущенную гримасу в адрес Бардо, спросила Соли:— Неужели ты вправду надеешься вылечить радио? Даже если мы вспомним функции всех его деталей, разве сможем вылечить хоть одну? Где у нас инструменты, где знания? Пока мы не впечатали себе умение обрабатывать кремень, мы даже зазубренный наконечник копья не сумели бы обтесать.— Возможно, — согласился Соли, и мать, прищурившись, тут же ввернула:— Главный Пилот всегда критически относился к людям, пробующим совершить невозможное.Глаза Соли превратились в голубые щелки, но он промолчал.Жюстина все это время внимательно разглядывала радио, и внезапно ее гладкие загорелые щеки дрогнули в улыбке.— Я, конечно, не уверена, насколько можно полагаться на детские воспоминания. Особенно если это воспоминания о том, что нам когда-то рассказывали… но ты помнишь, Мойра, как в детстве мама водила нас в музей на Рюэде? Не помнишь? А я вот помню, и там был стенд с древней электроникой. — Она осторожно потрогала крошечный металлический кружок в механизме радио. — Я могу ошибаться, но вот это, кажется, называется диодом или триодом. Не помню, как именно, зато помню, что детали, называемые детекторными диодами, формируют радиосигналы. Или это выходные диоды? Право же, не помню.Соли впился в нее взглядом, как талло в полярного зайца.— Постарайся вспомнить.Жюстина с улыбкой коснулась его запястья.— Зачем мне стараться, Леопольд, — ведь ты и сам видел такие экземпляры в музеях Города? Ты интересовался такими вещами, когда мы поженились, — забыл разве?Соли, чье лицо внезапно утратило все краски, потер глаза и вздохнул.— Да, припоминаю смутно — но это было так давно. — Он закрыл глаза, сморщившись, словно от головной боли, задержал дыхание и наконец сказал: — Твоя правда. Около Гиацинтовых Садов есть зал, где полно таких вот деталей. — Я впервые видел его смущенным. — Но как они называются и для чего служат — забыл начисто.— Мнемоники говорят, что память может прятаться, но никогда не исчезает, — напомнил я ему.— Да — мнемоники действительно так говорят.— Их подготовка не так уже отличается от нашей, — заметила Жюстина. — Некоторые принципы одинаковы — так сказал мне однажды Томас Раин на Северном катке. Жюстина, сказал он… в общем, я не буду пересказывать все, что он говорил, но суть такова: все, что мы когда-либо видели, слышали или чувствовали, и все наши мысли записываются где-то в памяти, и каждый может прочесть это, если владеет секвенсированием — так выразился Томас — и воображением; это и есть два их принципа, имеющих сходство с нашими.Взор Соли устремился в прошлое.— Чтобы пилот мыслил, как мнемоник? Возможно ли это? Что ж, шанс есть.Он закрыл глаза и погрузился в двадцатое из шестидесяти четырех состояний холлнинга, называемое у пилота ассоциативной памятью. Оттуда он перешел в стадию воображения, где и провел почти всю ночь. (Лишь несколько лет спустя, на морском льду, он дал мне полный отчет в своих изнурительных трудах. Той ночью мне казалось, что он то ли спит, то ли отдыхает в позиции ожидания.) Он попытался вызвать в памяти образы того, что видел сто лет назад, не владея при этом искусством мнемоников переводить образы из химической, обонятельной памяти в эйдетическую. Мнемоники учат, что запахи часто служат ключом к дальнейшим секвенциям памяти, поэтому Соли пытался освежить свою память, нюхая арсенид галлия и германий, которые соскреб с радиодеталей. Он прибег к помощи логической памяти — он очень старался осуществить то, чему его не учили, так старался, что голова его к концу ночи стала падать на грудь, а пальцы так вцепились в радио, что на них проступила кровь. Жюстина шепнула мне, что он делает это, потому что злится на собственную несостоятельность.Наконец он открыл глаза, и мне не понравился его взгляд, особенно когда Соли перевел его с меня на мою мать.— Радио мертво, — объявил он, — и вылечить его нельзя.— Вот горе, — сказал Бардо.— Когда мы вернемся в Город, каждый, кто хоть пальцем прикасался к радио, предстанет перед акашиками. Мойра права: радио кто-то убил — возможно, для того, чтобы погубить нашу экспедицию, отрезав нам обратный путь. Я клянусь: виновник будет изгнан из Города, кем бы он ни был.Я переглянулся с матерью. Неужели кто-то, даже если это Соли, способен подозревать, что один из нас станет подвергать свою и чужую жизнь опасности, саботируя собственную экспедицию?В предрассветных сумерках мы обсудили, кто бы мог убить радио. Бардо заметил, что многие — например, торговые пилоты с Тира — не желают, чтобы наш Орден получил доступ к секретам Эльдрии, в чем бы эти секреты ни заключались.— И есть инопланетяне вроде даргинни, которые ревнуют к людям, заявляющим, что Эльдрия оказала предпочтение человеческому виду. Даргинни, скутари и прочие. На человеческих планетах тоже полно религиозных организаций, готовых убивать, лишь бы их мелкие таинства не померкли перед более великим. Вспомним Небесные Врата, Веспер и даже Ларондисман. А искусственные миры Двойной Ауда? Да Бог ты мой…— Да, врагов у нас хватает, — сказал Соли, — но к своим личным вещам мы их не допускаем, верно?— Ну, в общем-то, да, Главный Пилот. — Бардо задумчиво пожевал усы и задал вопрос, который у каждого вертелся на языке: — Что же мы дальше будем делать, Главный Пилот?Мы все выжидательно посмотрели на Соли.— На это трудновато ответить из-за несдержанности Мэллори. Надо крепко подумать, ждать ветрореза или нет.Надо сказать, что Соли предвидел возможность потери одних-двух нарт (а с ними и радио). Потому он договорился, что ветрорез будет ждать нас в месте нашей высадки к югу от острова, если нам не удастся радировать в Город. Машина должна была вылететь к нам в первый день глубокой зимы — примерно через двести дней.— Так долго ждать нельзя, — решил Соли, — поскольку мы перестали быть здесь желанными гостями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64