Мощного сложения, с буграми мускулов под волосатой кожей, с так сильно выступающими надбровными дугами, что живые карие глаза были едва видны. Он показался мне знакомым: я был почти уверен, что видел его раньше, но не мог вспомнить, где. Он хлопнул себя по груди. — Видите, это великолепное тело? То, что я сделал для себя, я могу сделать и для вас.Я пригубил свой кофе (кажется, сольскенский, ценимый больше за редкость, чем за вкус) и спросил:— Почем вы знаете — может быть, я пришел укоротить себе нос?— Вы — мастер-пилот Мэллори Рингесс. И мне известно, зачем вы пришли. — Он сел напротив меня, поглаживая свою мощную челюсть и рассматривая меня, как произведение искусства. — Взгляните на это фравашийское тондо, — сказал он внезапно, указав на стену позади меня.Я оглянулся. Инопланетная картина, составленная из культур программированных бактерий, зажатых между двумя листами клария, мутировала, меняя цвета и контуры. На ней в чистых струящихся красках изображалась история Гошевана с Летнего Мира и рождение его сына Шанидара. Частным лицам запрещалось держать у себя такую живопись, но я промолчал.— Один знаменитый кастрат, потерявший голос — я уверен, его имя вам знакомо, — подарил мне эту картину в благодарность за свое исцеление. Я хорошо над ним поработал! Кромсал его гортань, пока он не начал звучать как колокол, а вдобавок вшил новые яички в мошонку — бесплатно. И он снова стал мужчиной, сохранив свой ангельский голос! Нет, я человек не корыстолюбивый, что бы ни говорили обо мне враги.Я объяснил ему, что мне нужно, и он, потеребив нос, заявил:— Шесть тысяч городских дисков, по тысяче за каждую скульптуру и…— Шесть тысяч?! Шутить изволите!— Выпейте еще кофе. — Он наполнил мою кружку. — Да, цены у меня высокие, потому что я тот, кто я есть. Спросите любого резчика и расщепителя на этой улице — они вам скажут, кто здесь лучший. Знаете ли вы, что я был в подмастерьях у Рейнера? У резчика, который изваял Гошевана?Он, разумеется, лгал. Я навел справки в городском архиве перед тем, как выбрать резчика. Мастер, довольно пожилой на вид, в действительности был молод, слишком молод, чтобы служить в подмастерьях у Рейнера. В Невернес он прибыл мальчиком после гибели своей планеты, Алесара, в одной из тех оголтелых религиозных войн, что приводят иногда к уничтожению изолированных обществ. Его семья принадлежала к раскольнической секте спиритуалистов — не помню, в чем именно заключалась их вера; все его родные умерли от лучевой болезни, а сам он, мучаясь кровавой рвотой, поклялся никогда больше не верить в идеалы, которые нельзя увидеть или потрогать. В Невернесе он вознамерился разбогатеть, мстя при этом всякой плоти, которая ему попадается, и вскоре стал лучшим — и самым чудаковатым — резчиком в Городе.— Шесть тысяч дисков! — повторил я. — Куда столько? Это просто неприлично.— Я не стану оказывать вам услуги, если вы будете оскорблять меня, пилот.— Мы заплатим вам тысячу дисков.— Этого мало.— Две тысячи.Он потряс головой, цокая языком.— Такие деньги взял бы с вас Альварес или Поливик — да любой из второстепенных резчиков. Вот к ним и обращайтесь.— Хорошо — три тысячи.— Не люблю сумм, содержащих цифру «три», — такое уж у меня суеверие.— Четыре тысячи. — Зря я не уговорил Бардо пойти со мной. Мне редко приходилось иметь дело с деньгами, а он всю жизнь спорил о стоимости земельных наделов и торговался со шлюхами.— За такую цену я берусь изваять четверых.— Ну, тогда пять. Пять тысяч!— Нет, пилот. Нет, нет.Я стукнул по столу так, что кружка подскочила и кофе перелился через край.— Вы могли бы сделать свою работу и за три. Разве наш поиск для вас ничего не значит?— Ровным счетом ничего.— Больше пяти тысяч я заплатить не могу. — Я был уверен, что Бардо, будь он со мной, нипочем бы не согласился на шесть тысяч, которые заломил Мехтар.— Если у вас больше нет, дело ваше. Но вы никогда не узнаете, как это чудесно — носить алалойское тело, как хорошо быть сильным. — С этими словами он стиснул в руке свою пустую кружку, и она рассыпалась на куски, один из которых вонзился ему в ладонь. Мехтар поднял руку, чтобы я видел, и не спеша извлек окровавленный белый осколок. Из раны ритмичными толчками била кровь, и Мехтар сказал: — Артерию повредил. — Он закрыл глаза, мускулы поднятой руки затрепетали, и пульсирующая кровь потекла ровным потоком, который быстро превратился в тонкую струйку. Когда Мехтар открыл глаза, кровотечение остановилось. — Я дам вам не только силу, но и власть над вашим новым телом. Существуют гормоны, которые наполнят вашу половую систему спермой до отказа, и нейропередаточный раствор, снимающий необходимость в сне. Есть и более практическое предложение: небольшое расщепление запрограммирует ваши ткани на выработку гликопептидов, которые не дадут вам замерзнуть в пути. Я, Мехтар Констанцио Хаджиме, могу все это сделать. И возьму за это шесть тысяч сто городских дисков.— Шесть тысяч сто?Он указал на осколки, раскиданные по столу.— Включая стоимость рекламы. Эти кружки делают на Фосторе — сами знаете, сколько они стоят.Я снова стукнул кулаком в кожаной перчатке по столу, раздробив в пыль несколько осколков, и заявил:— Вы грязный, алчный тубист.Он уставился на меня, раздувая широкие ноздри.— Вы называете меня тубистом. Да, я люблю себя побаловать — а почему бы и нет? Когда-то я служил своему Богу, но Он предал меня. — Он показал на тондо и на ларчик с даргиннийскими драгоценностями рядом. — Теперь я собираю вещи. Вещи не предают.— Слишком много вещей. Вы вещист и тубист.— Ну и что из этого? Некоторые вещи обладают блеском и красотой, которые не вянут с годами. Поднимаясь утром, мы здороваемся со своими красивыми вещами, у каждой из которых есть свое место. Мы покупаем какойнибудь резной стул из ценного осколочника или даргинийское висячее гнездо и можем быть уверены, что эти вещи повысят и нашу ценность.— Я в это не верю.— Однако это правда, — улыбнулся он. — Имея много вещей, мы можем обменять их на другие, еще красивее, еще дороже, обладающие вполне реальной ценностью — ведь может настать такой день, когда ими придется пожертвовать, чтобы спасти самое драгоценное, что у нас есть: нашу жизнь.— Вечно жить все равно нельзя, — сказал я, глядя на серебристое висячее гнездо, мерцающее в своем футляре, и думая о тысячах даргиннийских нимф, погибших, когда их гнездо похитили. — По-моему, вы чересчур высоко себя цените.— Делать нечего, пилот: я — это тело, которое сейчас на мне, и больше ничего. Разве может что-нибудь для меня быть дороже? Шесть тысяч сто городских дисков — сумма солидная, но никакие деньги, если они затрачены ради сохранности вашего священного тела, не будут лишними. Уверяю вас.В конце концов я заплатил столько, сколько он требовал. Я чувствовал себя скверно уже потому, что заключал денежную сделку — торговаться было еще омерзительнее. Бардо, когда я сообщил ему подробности, пришел в ужас.— Да тебя просто ограбили, ей-богу! Надо было мне и правда пойти с тобой. А Хранитель Времени что сказал? Он ведь прижимистый старый волк… он еще не знает, да?— И не узнает, если мастер-казначей ему не скажет.— Тогда ладно. А скажи… по-твоему, на этого Мехтара Хаджиме можно положиться?Можно ли? Как можно положиться на человека, который покупает контрабандные шкуры шегшеев, содранные с еще недавно живых существ?— Я доверяю его жадности, — сказал я. — Он сделает то, за что ему заплачено, в надежде, что наши друзья потом тоже к нему придут.Четыре дня спустя я первым лег под лазер Мехтара. Я удивился, узнав, что алалой на самом деле очень мало чем отличается от современного человека — но эти небольшие отличия, к несчастью, охватывают все части тела. Мехтар переделывал меня изнутри и снаружи, не пропуская ничего. Начал он со скелета, наращивая и укрепляя все сто восемьдесят его костей. Во время этого процесса, который длился пару десятидневок, мне было больнее всего. Мехтар, насвистывая и рассказывая мне глупые анекдоты, вскрывал кожу, мускулы и вгрызался в губчатую внутренность кости, а я сжимал челюсти и обливался потом. Резчик выкладывал стенки новой костной тканью и укреплял места присоединения сухожилий.— Кости причиняют самую сильную боль, — говорил он, шевеля ноздрями и сверля мою берцовую кость. — Но это ненадолго.Несколько раз моя блокировка отказывала, и Мехтар вынужден был погружать меня в бессознательное состояние. Я подозревал, что он пользуется этим, чтобы вводить в мой организм колонии нелегальных запрограммированных бактерий. Бактерии — впрочем, я так и не смог этого доказать — проникали в мои кости так глубоко, как никогда не проникли бы сверла Мехтара. Одни из них внедрялись в самый костяк, другие плели паутину коллагенов и минеральных кристаллов, делая новую кость более прочной на разрыв, чем сталь. Однажды, когда я намекнул на свой страх перед подобной технологией, Мехтар рассмеялся и сказал:— Думай об этих бактериях как об инструментах, крошечных машинках, бесконечно малых роботах, запрограммированных на определенное биохимическое задание. Разве машины бунтуют? Разве компьютер способен сам себя программировать? Нет, нет и нет, пилот, — никакой опасности они не содержат, но я все равно не стал бы ими пользоваться, чтобы не нарушать ваших городских канонов, какими бы архаичными эти каноны ни были.Я потрогал свеженаклеенную кожу руки — в тот день он работал над плечевым суставом — и сказал:— Никому не хочется, чтобы его колонизировали бактерии — в особенности разумные.— Благороднейший пилот, если бы я даже относился к тем резчикам, которые плюют на ваши дурацкие каноны, я запрограммировал бы бактерии на умирание после окончания работы — ты уж мне поверь!Но его уверения меня как-то не успокаивали.— А как же скопления Химена и Апрель? — спросил я.— Эти названия мне ничего не говорят.Я рассказал ему, что Химена была одной из планет, где мутировавшая колония пожрала всю жизнь в биосфере, превратив поверхность планеты в пурпурно-коричневый мат из чрезвычайно разумных бактерий — все это в считанные дни.— И эсхатологи полагают, что они же всего через несколько лет заразили все Апрельское скопление. Ваши безвредные бактерии захватили десять тысяч звезд. Из всех богов галактики эсхатологи боялись Апрельского колониального разума больше всего.— Древняя история! — фыркнул Мехтар. — В наши дни подобная беспечность невозможна. Кто бы такое допустил? Уверяю тебя еще раз — бояться нечего.Пока я поправлялся, он работал над всеми остальными поочередно. Соли испытал костные муки вторым, за ним последовали Жюстина, Катарина и моя мать. Бардо, желавший наблюдать как можно больше результатов, шел последним.— Я слышал жуткие вещи об этих резчиках, — сообщил он мне как-то в мастерской. — Я и так как будто достаточно крепок — не мог бы он оставить мои кости в покое? Нет? Ей-богу, хоть позвоночник бы не трогал — там столько тонюсеньких нервов. А вдруг он чихнет не в тот момент? Вильнет лазер не туда — и Бардо никогда уже не влезет на женщину. Я слышал о таких случаях. Представь себе только: мощный стержень Бардо повиснет, как лапша, — и все из-за какого-то чиха!Чтобы помочь ему расслабиться и блокировать нервы, я помассировал тугие веерообразные мускулы в верхней части его спины, втолковывая ему, что многие люди подвергаются куда более сложному ваянию исключительно ради моды. О своих подозрениях относительно мехтаровских бактерий я умолчал.— Ладно, допустим, что изменения не так уж велики, — признал он, когда мы вспомнили некоторых пилотов, переделывавших себя в собственных целях под тот или иной инопланетный вид. — Но дело не только в этом. Не кажется ли тебе, что наш резчик смахивает на того алалоя, которого я повалил в день, когда ты разбил Соли нос? Помнишь?Я действительно вспомнил — и понял, где видел Мехтара раньше.— Я уверен, что это не тот человек, — сказал я, чтобы успокоить Бардо. Я врал, но что мне оставалось?— А вдруг ты ошибаешься? Вдруг он меня запомнил? Вот возьмет теперь да и отомстит.Но Мехтар, похоже, его не помнил — а может, просто не держал на него зла. С Бардо дело шло даже легче, чем у всех прочих — возможно, потому, что резчик уже набил руку на нас пятерых. Но Бардо не успокоился, пока не проверил свою мужскую силу экспериментальным путем. Система, по всей видимости, функционировала нормально: он сказал, что трахнул двенадцать баб за один вечер, что было рекордом даже для него.Работа над моим лицом началась вскоре после этого, в конце ложной зимы. Мехтар сделал мне новую челюсть с более крупными зубами. Резцы были покрыты несколькими толстыми слоями эмали, сама челюсть, массивная, выступала вперед, чтобы уравновесить усиленные челюстные мускулы. Я мог разгрызать орехи бальдо и кости без всякого труда. Этот этап работы был ювелирным, особенно когда дело коснулось глаз. Мое новое лицо, если смотреть на него в профиль, составляло более острый угол с черепом, поэтому Мехтару пришлось изваять мощные надбровные дуги для защиты уязвимых глаз. Он делал это медленно, чтобы не повредить зрительные нервы, и почти двое суток я оставался слепым. Я думал, что никогда уже не прозрею, и гадал, как это Катарина находит дорогу в надетом на голову черном мешке.Когда резчик завершил свой кропотливый труд и я снова стал видеть, он поднес мне серебряное зеркало.— Загляденье, а? Обрати внимание на нос — я расширил его, пока ты был незрячим и находился под наркозом. Ноздри-то, ноздри каковы! А ну-ка, пошевели ими. Раздуй, закрой и опять раздуй. Вот так. Хорошая защита против холода. — Во время этой горделивой речи Мехтар не переставая работал собственными ноздрями. — До чего у вас планета холодная — жуть.То, что отражалось в зеркале, было не похоже на меня. Точнее, это походило на мутировавшего Мэллори Рингесса, который на две трети остался собой, а треть взял от зверя. Лицо, сильное и пропорциональное, было примитивным, но не менее выразительным, чем у всякого человека. Вот так, должно быть, выглядели мои предки со Старой Земли. Я не мог решить, красив ли теперь, безобразен или ни то ни се. Я пощупал надбровные дуги — они напоминали скальный карниз. Я не привык видеть себя заросшим бородой и не мог удержаться, чтобы не трогать языком здоровенные новые зубы. Мной овладели растерянность и подавленность. Я чувствовал симптомы утраты личности, как будто перестал сознавать, кто я, — или, еще хуже, как будто меня вообще не существовало. Но тут я взглянул себе в глаза — они, хоть и сидели теперь глубоко в черепе, остались теми же, голубыми и хорошо мне знакомыми.Должен признаться, что так, как я, больше никто не мучился. Мать, Жюстина и, конечно же. Соли уже не раз прошли через шок обновления своих старых тел. Это не значит, что плоды деятельности Мехтара их полностью удовлетворяли. Соли, например, негодовал оттого, что мы после стольких болезненных операций все-таки остались похожими на себя прежних. (Впрочем, он, как обычно, не высказывал этого вслух.) Жюстине был ненавистен весь ее новый облик. Увидев, что сделал с ней Мехтар, она воскликнула:— Нет, вы посмотрите только! На катке в Хофгартене меня засмеют, да и как я теперь буду кататься? Центр тяжести у меня переместился — как хочешь, так и поворачивайся! — По этому поводу она дулась три дня. Когда Соли сказал ей, что алалои сочтут ее красавицей, она спросила: — А ты как считаешь? — И Соли, любящий выдавать себя за правдолюбца, промолчал.Перед первыми бурями средизимней весны мы подверглись менее серьезным переменам. Мехтар обработал нашу кожу, удалив лишние потовые железы, чтобы мы не промочили насквозь свои меха и не замерзли, оказавшись в ледяном футляре. Он также стимулировал отдельные волосяные фолликулы, и мы, как мужчины, так и женщины, обросли волосами с головы до пят. (По причине, которую Мехтар не сумел объяснить, у Бардо между пальцами ног и на подъеме тоже появилась густая черная поросль. Мехтар сказал, что бывают генетические отклонения, против которых даже лучшие резчики бессильны.) В этот период мы все поднимали камни и проделывали энергичные упражнения, чтобы стимулировать рост мускулов. Мехтар в своем тренажерном зале массировал нас, а также применял фравашийский метод, при котором на мускулы вдоль конечностей наводится распределенная сверхнагрузка. Соли ненавидел это не менее всех прочих процедур, которые Мехтар с ним проделывал.— Если так пойдет и дальше, — говорил он, сгибая руку с громадным бугром бицепса, — у меня будет туша, как у Бардо.Занимались мы и мыслительными упражнениями. Мы, каждый индивидуально, посещали геноцензора, которая помогала нам представить зрительно работу отдельных мышц и вкладывала в наши нервные центры знания, необходимые, чтобы выглядеть настоящими алалоями. Мы научились, например, обтесывать кремень, даже не прикасаясь рукой к камню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64