- Говоря так, достопочтенный генерал адресовался исключительно к своему молодому другу, словно бы не замечая присутствия собрата, и тот с испуганным видом отошел от него, пораженный, как видно, этой неслыханной дерзостью. Сто лет тому назад вельможа еще был вельможей и мог ждать, что ему будут воздавать должное.
Но вот мелькнул красный камзол сэра Майлза, и произошел сердечный обмен приветствиями между ним, его племянником и генералом Ламбертом, ибо мы уже докладывали вам, что сэр Майлз был человеком на редкость добросердечным. Как? Генерал покинул дом лорда Ротема? Подошло время, ибо его светлость пожелал водвориться в него сам? Превосходно, однако подумайте, какая потеря для соседей!
- Нам будет не хватать, решительно не хватать вас, мой дорогой генерал, - восклицает сэр Майлз. - Мои дочери были положительно влюблены в своих очаровательных молодых соседок! Клянусь честью, и у моих девочек, и у леди Уорингтон только и разговору было, как им, дескать, хочется иметь случай познакомиться с вашим прелестным семейством. Я беру на себя смелость заверить вас, дорогой генерал, что мы чувствуем себя так, словно уже давно стали добрыми друзьями, и если мне позволено быть откровенным, то я должен сказать, что мы особенно любим вас за душевное, дружеское участие к нашим дорогим племянникам, хотя мы, признаться, и ревновали немножко. Да, должен признаться, мы немножко ревновали их к вам из-за того, что они так часто вас посещали. Не раз, - да, не раз - говорил я леди Уорингтон: "Моя дорогая, почему бы нам не познакомиться с генералом? Почему бы нам не пригласить его и дам пообедать с нами по-семейному вместе с другими простыми сельскими дворянами?" Прошу вас, сэр, засвидетельствовать мое глубочайшее почтение миссис Ламберт и поблагодарить ее за доброе отношение к этим молодым людям. Это же плоть от плоти и кровь от крови моей, сэр! Сыновья моего дорогого, дорогого брата! - И баронет прикрыл глаза своей мужественной дланью, казалось, еще немного, и он задохнется от наплыва возвышенных чувств, переполнивших его любвеобильную душу.
Пока велась эта беседа, во время которой Джордж Уорингтон с похвально серьезным видом старался сдержать душивший его смех, двери, ведущие в личные покои Его Величества, распахнулись, и появился предшествуемый пажами король. За королем следовал его дородный сын, его королевское высочество герцог, весьма внушительных размеров принц в ослепительно-алом мундире и с таким же цветом лица; за ними шли различные государственные мужи, среди которых Джордж тотчас распознал суровую, осанистую фигуру, орлиный нос и орлиный взгляд знаменитого премьер-министра мистера Питта. Даже теперь, столетие спустя, когда перед моим мысленным взором проходит эта величественная фигура, клянусь, я ощущаю благоговейный трепет и готов снять шляпу. Я не испытываю страха перед Георгом II, и пышное появление Его Королевского Высочества герцога, победителя при Фонтенуа и Куллодене, меня не ослепляет. Совсем другое дело "Великий коммонер", знаменитый, грозный сэр Уильям Питт Старший! Он, подобно колоссу, воздвигся на нашем острове сто лет назад, и я благоговейно умолкаю, когда он проходит перед моим взором в своих бесформенных по причине подагры башмаках, с разящей десницей, обернутой во фланель. Вот он с хмурым видом появляется из личных покоев короля, где, быть может, всего минуту назад бурная сцена разыгралась между ним и его монархом. Ведь он часами докучал старому королю .нескончаемыми пламенными речами, в самых высокопарных выражениях трактующими самые обыденные предметы, вызывая тем - будем откровенны до конца - живейшее отвращение в этом хитром маленьком пожилом господине, "у ног которого он", по тогдашнему выражению, "был распростерт" и которому в равной мере была ненавистна и изящная "проса", и возвышенная "поэсия". Величественный министр торжественно прошествовал сквозь толпу; все почтительно отступили к стенам, и Его Величество начал обходить собравшихся, а за ним в некотором отдалении шел его августейший сын, время от времени по собственному выбору удостаивая беседой то или иное лицо.
Монарх - пожилой, невысокого роста господин с довольно свежим цветом лица, глазами навыкате и пронзительным взглядом; на нем простой старомодный кафтан табачного цвета, без всяких украшений, если не считать голубой ленты ордена Подвязки, и коричневые чулки. В его речи слышен немецкий акцент, но она льется непринужденно, исполненная проницательности и простоты; некоторых из присутствующих он удостаивает беседой, других - только кивком головы. Генерал Ламберт, служивший под знаменами его величества при Деттингене и под началом его августейшего сына - в Шотландии, королем не забыт, и памятливый монарх благосклонно поздравляет верного слугу с продвижением по службе.
- Не всегда, - соблаговолил заметить его величество, - мы вольны поступать по своему желанию, но в этом случае я был рад доставить себе удовольствие, ибо в моей армии нет лучшего офицера, чем вы, генерал.
Старый ветеран покраснел и отвесил поклон, глубоко растроганный этими словами. Лучший из Монархов перевел затем взгляд на сэра Майлза Уорингтона (который, как его величеству хорошо было известно, охотно принимал любые милости от любого министра) и на молодого джентльмена, стоявшего рядом с ним.
- Кто это? - спросил Защитник Веры, указывая на Джорджа Уорингтона, облаченного в лучший, расшитый галуном кафтан брата Гарри и стоявшего в почтительной позе перед своим монархом.
Сэр Майлз почтительнейше уведомил короля, что сей молодой джентльмен мистер Джордж Уорингтон, его племянник. Он прибыл из Виргинии и смиренно испрашивает дозволения засвидетельствовать свою преданность его величеству.
- Так, значит, это и есть второй брат? - соизволил отозваться обожаемый монарх. - Он прибыл в самое время, не то его братец успел бы спустить все деньги. Милорд епископ Солсберийский, как вы отважились выйти за порог в такую скверную погоду? Вам бы следовало оставаться дома. - И с этими словами венценосный правитель Британии направился к другим придворным. Сэр Майлз Уорингтон был глубоко тронут монаршей милостью. Он похлопал племянника по плечу.
- Да благословит тебя бог, мой мальчик! - вскричал он. - Я говорил тебе, что ты увидишь самого великого монарха и самого учтивого джентльмена в мире. Не так ли, ваше преосвященство?
- Так, истинно так! - восклицает его преосвященство, воздевая вверх руки в кружевных манжетах и устремляя взор своих прекрасных очей к небесам. - Лучший из всех монархов и из всех людей, живущих на земле.
- А это мистер Луис, любимый племянник леди Ярмут, - говорит генерал Ламберт, указывая на молодого джентльмена, окруженного толпой придворных, и в эту минуту видит, что грузный герцог Камберлендский направляется в его сторону. Его высочество протягивает руку старому товарищу по оружию.
- Поздравляю тебя с повышением, Ламберт, - добродушно говорит он, и глаза сэра Майлза, который слышит это, готовы вылезти из орбит от восторга.
- Я обязан этим лишь милостивому соизволению вашего высочества, говорит исполненный благодарности генерал.
- Ни в коей мере, ни в коей мере; ты заслужил это уже давно. Ты всегда был хорошим офицером. Посмотрим, быть может, нам скоро понадобятся твои услуги. А это тот самый джентльмен, которого Джеймс Вулф представлял мне как-то?
- Это его брат, сэр.
- А, так это тот, что оказался подлинно счастливцем! Вы были в Америке вместе с бедным Недом Брэддоком, попали в плен и вам удалось бежать? Приходите проведать меня, сэр, на Пэл-Мэл. Приведи его ко мне на утренний прием, Ламберт. - И его высочество поворачивается к нашим друзьям своей широкой спиной.
- Дождь льет как из ведра! Вы пришли пешком, генерал Ламберт? Значит, вы и Джордж поедете ко мне в моей карете. Нет, нет, вы должны поехать со мной! Клянусь честью, должны! И вы поедете, не принимаю никаких отказов! восклицает пылкий баронет и не унимается до тех пор, пока генерал и Джордж не садятся в карету, после чего он везет их на Хилл-стрит, где представляет генерала Ламберта леди Уорингтон и ее драгоценным дочкам флоре и Доре и уговаривает закусить чем бог послал, - ведь нельзя не проголодаться после такого путешествия.
- Как, у нас на ужин только холодная баранина? Ну что ж, старый солдат может откушать и холодной баранины. А к ней добрый стакан наливки, собственноручно изготовленной леди Уорингтон, будет лучшим средством от простуды. Восхитительная наливка! Отменная баранина! - восклицает радушный хозяин. - Это наш собственный барашек, дорогой генерал, из нашего поместья, и никак не больше шести лет от роду. Мы любим самый простой стол, все Уорингтоны еще со времен Вильгельма Завоевателя были известны своей неизменной любовью к баранине, и наша трапеза может показаться несколько скудной, да, в сущности, такова она и есть, потому что мы народ простой, и мне приходится прибавлять моим мерзавцам-слугам на харчи. Не могу же я потчевать их семилетними барашками, сами понимаете.
Сэр Майлз, тут же в присутствии племянника, принимается рассказывать жене и дочкам, как Джордж представлялся ко двору, и делает это в столь лестных для Джорджа выражениях, что тот просто ушам своим не верит, - неужто это он был участником описываемой сцены? От смущения он не решается взглянуть дядюшке в лицо, но и возражать ему в присутствии его семьи или прервать поразительное повествование, льющееся из его уст, он тоже, конечно, не может. Ламберт сидит, вытаращив глаза. Он ведь как-никак сам был в Кенсингтонском дворце, однако не заметил ни одного из тех чудес, которые расписывает сэр Майлз.
- Мы все гордимся вами, дорогой Джордж. Мы любим вас, наш дорогой племянничек... Мы все любим вас, мы все гордимся вами...
- А я больше люблю Гарри, - раздается писклявый голосок.
- ...но вовсе не из-за вашего богатства!.. Скруби, отведите мистера Майлза к его гувернеру. Ступай, дитя мое... Вовсе не потому, что судьба наградила вас большим поместьем и принадлежностью к древнему роду, а потому, Джордж, что вы сумели использовать на благо данные вам богом таланты, потому что вы сражались и проливали кровь за отечество и за короля и воистину достойны милости этого лучшего из всех монархов. Генерал Ламберт, вы были столь добры, что не погнушались навестить нас, сельских жителей, и разделить с нами нашу скромную трапезу, и я надеюсь, что вы еще посетите нас снова, и мы постараемся, чтобы в следующий раз наше гостеприимство было не столь скромным. Да, клянусь небом, генерал, вы должны назначить день, когда вы, и миссис Ламберт, и ваши милые дочки сможете у нас отобедать. И никаких отговорок, нет! Клянусь небом, я их не приму! - надрывается хлебосольный баронет.
- Надеюсь, вы подниметесь с нами в гостиную? - говорит хозяйка, вставая из-за стола.
Мистер Ламберт просит его извинить - он должен откланяться. Но о том, чтобы отпустить дорогого Джорджа, дамы и слушать не желают. О нет, он не должен их покидать. Они хотят поближе познакомиться со своим кузеном. Он непременно должен рассказать им об этом ужасном сражении и о том, как он спасся от индейцев.
Появляется Том Клейпул и слушает часть повествования. Флора прижимает платок к глазам, и мистер Майлз-младший спрашивает:
- Зачем ты утираешься платком, Флора? Ты же не плачешь.
Возвратясь домой, Мартин Ламберт, обладающий большим чувством юмора, не может удержаться, чтобы не рассказать жене о своем новом знакомстве. В те годы вошло в обиход некое словечко - пустозвонство. Можно ли поверить, что генерал позволил себе употребить его, рассказывая о своем посещении семейства почтенного сельского джентльмена? Он описал назойливое гостеприимство папаши, велеречивую льстивость мамаши, восторженные взгляды дочек, скудные порции жилистой баранины и тошнотворный запах и вкус наливки, а миссис Ламберт, вероятно, не могла при этом не сравнить прием, оказанный хозяйкой дома Джорджу, с тем, как плохо стали привечать в этом доме Гарри.
- А эта мисс Уорингтон - она и в самом деле так красива? - спросила миссис Ламберт.
- О да, она очень хороша собой и самая беспардонная кокетка, второй такой поискать! - отвечал генерал.
- Лицемерка! Не выношу таких людей! - воскликнула его жена. На что генерал, как это ни странно, отвечал кратким междометием:
- Кыш!
- Почему ты сказал "кыш", Мартин? - спросила миссис Ламберт.
- Я сказал "кыш" одной гусыне, моя дорогая, - отвечал генерал.
Тут его жена, призывая в свидетели небо, заявила, что она решительно не понимает, что он хотел этим сказать и что было у него на уме, - а генерал ответил:
- Ну, понятное дело, нет.
Глава LIX,
в которой нас угощают пьесой
Дела обыденные, житейские дают, как мне кажется, не слишком много пищи романисту. Правда, когда писатель обращается к военному сословию, представители которого могут выказать себя храбрецами или совсем наоборот, он волей-неволей принимается описывать интересные события, необычные характеры и обстоятельства, смертельные опасности, беззаветную храбрость, героические подвиги и тому подобное, и тут уж ему позволительно рискнуть и взяться за изображение подлинных фактов жизни, которым при других условиях едва ли может найтись место в повествовании. Ведь в чем протекает большая часть жизни Торгулиса, например? В торговле сахаром, сыром и пряностями; Стряпчиса - в размышлениях над старинными юридическими трудами; Кроилиса - в сидении, скрестив ноги по-турецки, на столе, после того как он снял с джентльменов мерку для раскроя сюртуков и панталон. Что может сообщить нам рассказчик о профессиональной жизни этих людей? Кому придется по вкусу описание дратвы, гвоздей и восемнадцати пенсов в день за работу? Поэты того времени, о коем мы повествуем, любили живописать пастушков в розовых штанах и ситцевых жилетках, танцующих перед своими овечками, подыгрывая себе на флажолете, обвитом голубой шелковой лентой. И в ответ на замечания влиятельных и снисходительных критиков я утверждаю, что невозможно ждать от романиста, чтобы он занимался подлинными фактами жизни, - единственное, пожалуй, исключение составляют уже упоминавшиеся выше военные действия. Что же касается юриспруденции, биржевых сделок, богословских споров, портняжного искусства, фармацевтики и тому подобных вещей, то можно ли требовать от писателя, чтобы он подробно останавливался на них в своих произведениях? И автору не остается ничего другого, как в меру своих сил и возможностей описывать людей вне их профессиональных занятий - описывать обуревающие их страсти, их любовь, их ненависть, их развлечения и забавы и тому подобное, а деловую сторону их жизни считать как бы чем-то само собой разумеющимся.
И посему, принимаясь рассуждать о жизни нынешней и жизни минувшей, я, признаться, только и делаю, что шатаюсь по театральным фойе, кофейням, танцевальным вечерам, ипподромам, ярмарочным балаганам, увеселительным заведениям и прочим веселым, развлекательным местам, и в то время, как все серьезное человечество теперь, как и встарь, корпит в своих конторах, трудится за своими унылыми станками и гнет спину на каждодневной работе, мы видим наших героев только в те минуты, когда они не заняты делом. А ведь Коридон не только миловался с Филлидой он должен был еще и вывозить навоз, и молотить ячмень. Ансиллула должна была убирать и мыть в детской, подавать завтрак, прислуживать хозяйке, водить детей на прогулку и прочее и прочее, прежде чем ей удавалось урвать минутку, чтобы перемолвиться через ограду ласковым словечком с полицейским Буписом, а этот бедняга должен был целый божий день оттаптывать пятки о каменную мостовую, прежде чем ему посчастливится урвать торопливый поцелуй или съесть сунутый украдкой кусок пирога. Нам же приходится встречаться с нашими героями лишь время от времени и при совсем иных обстоятельствах, хотя у большинства из них имеются свои основные занятия и профессии; и только в те минуты, когда они свободны от дел, можем мы свести их с читателем, если он тоже не занят.
Все светские щеголи и прочие благородные господа, завсегдатаи кофеен Уайта и Артура, продолжали держаться очень холодно с бедным Гарри Уорингтоном, и он все реже и реже искал их общества, а на Променаде, на ипподроме или за игорным столом его и подавно не было видно. Тетушка Бернштейн требовала, чтобы племянник презрел охлаждение к нему света, и клялась, что он победит, если встретит свою беду мужественно, с открытым забралом; но наш герой был слишком честен и прям, чтобы улыбаться, когда на душе у него кошки скребли, чтобы не подавать виду, когда был разгневан или унижен, чтобы ловкой лестью или замаскированной наглостью отвечать на оскорбления, как должны проделывать это, и с успехом проделывают, многие дамы и господа, желающие преуспеть в светском обществе.
- Ты принимаешь обиженный вид, Гарри, и жалуешься, что свет к тебе несправедлив, - говорила старая дама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67