Корвен рассмеялся.– Мне нравится ваша прямота. Но говорю вам, серьёзно, Динни, – повлияйте на Клер. Она совершает страшную ошибку.Динни неожиданно пришла в ярость.– По-моему, её совершили вы, – процедила она сквозь зубы. – Бывают лошади, которых вы никогда не приручите, если будете обращаться с ними не так, как нужно.Корвен помолчал.– Вряд ли вам хочется, чтобы бракоразводный процесс задел вашу семью, – сказал он наконец, в упор глядя на неё. – Я предупредил Клер, что не дам ей развода. Сожалею, но решения не переменю. Даже если она ко мне не вернётся, я всё равно не позволю ей жить, как ей заблагорассудится.– Вы хотите сказать, что она получит такую возможность, если вернётся? – все так же сквозь зубы спросила Динни.– В конце концов, видимо, да.– Понятно. По-моему, нам пора расстаться.– Как желаете. Вы находите, что я циник? Спорить не стану, но сделаю всё возможное, чтобы вернуть Клер. А если она не согласится, пусть остерегается.Они остановились под фонарём, и Динни, сделав над собой усилие, посмотрела Корвену в глаза. Какая улыбка на тонких губах, какой немигающий гипнотический взгляд! Это не человек, а чудовищный, бессовестный, жестокий кот!– Я все поняла, – спокойно сказала она. – До свидания!– До свидания, Динни! Мне очень жаль, но лучше, когда точки над «и» поставлены. Руку дадите?К своему немалому удивлению, она позволила пожать себе руку и свернула на Маунт-стрит. IX Она вошла в дом тётки, негодуя всей своей страстно преданной близким душой и вместе с тем отчётливей понимая, что заставило Клер выйти замуж за Джерри Корвена. В нём было нечто гипнотическое, какая-то откровенно бесстыдная, но не лишённая своеобразного обаяния дерзость. Взглянув на него, нетрудно было представить себе, какой властью он пользуется среди туземцев, как мягко и в то же время беспощадно подчиняет их своей воле, какое колдовское влияние оказывает даже на своих коллег по службе. Девушка понимала также, как трудно отказать ему в сфере физиологии, если он не вознамерится полностью попрать человеческое достоинство.От печальных раздумий её отвлёк голос тётки, объявившей:– Вот она, Эдриен.На верхней площадке лестницы Динни увидела козлиную бородку Эдриена, который выглядывал из-за плеча сестры.– Дорогая, твои вещи прибыли. Где ты была?– У Клер, тётя.– Динни, а ведь я не видел тебя почти год, – заговорил Эдриен.– Я вас тоже, дядя. В Блумсбери все ли в порядке? Кризис не отразился на костях?– С костями in esse В смысле теперешнего состояния (лат.).
всё обстоит прекрасно; in posse В смысле перспектив (лат.).
– весьма плачевно. Денег на экспедиции нет. Вопрос о прародине Homo sapiens ещё более тёмен, чем раньше,– Динни, можешь не переодеваться. Эдриен обедает с нами. Лоренс очень обрадуется. Вы поболтайте, а я схожу распущу немного лиф. Не хочешь ли подтянуть свой?– Нет, тётя, благодарю.– Тогда иди сюда.Динни вошла в гостиную и подсела к дяде. Серьёзный, худой, бородатый, морщинистый и загорелый даже в ноябре, он сидел, скрестив длинные ноги, сочувственно глядя на племянницу, и, как всегда, казался ей идеальным вместилищем для душевных излияний.– Слышали о Клер, дядя?– Голые факты без причин и обстоятельств.– Они не из приятных. Вы сталкивались с садистами?– Только раз. В закрытой маргейтской школе, где я учился. Тогда я, разумеется, ничего не понимал, догадался уже потом. Корвен тоже садист? Ты это имела в виду?– Так сказала Клер. Я шла от неё вместе с ним. Странный человек!– Не душевнобольной? – вздрогнув, осведомился Эдриен.– Здоровее нас с вами, дорогой дядя. Любит все делать по-своему, не считаясь с окружающими, а если не выходит, кусается. Не может ли Клер добиться развода, не вдаваясь публично в интимные подробности?– Только при наличии бесспорных доказательств его неверности.– А где их добудешь? Здесь?– Видимо, да. Добывать их на Цейлоне слишком дорого, и вообще вряд ли это удастся.– Клер пока не хочет устанавливать за ним слежку.– Разумеется, занятие не слишком чистоплотное, – согласился Эдриен.– Знаю, дядя. Но на что ей надеяться, если она не пойдёт на это?– Не на что.– Сейчас она хочет одного – чтобы они оставили друг друга в покое. А он предупредил меня, что если она не уедет с ним обратно, пусть остерегается.– Значит, тут замешано третье лицо, Динни?– Да, один молодой человек, который влюблён в неё. Но она уверяет, что между ними ничего нет.– Гм! "Мы ведь молоды не век", – говорит Шекспир. Симпатичный юноша?– Я виделась с ним всего несколько минут. Он показался мне очень славным.– Это отрезает оба пути.– Я безусловно верю Клер.– Дорогая, ты, конечно, знаешь её лучше, чем я, но, по-моему, она бывает порой очень нетерпеливой. Долго пробудет здесь Корвен?– Клер считает, самое большее – месяц. Он уже неделя как приехал.– Он виделся с ней?– Один раз. Сегодня сделал новую попытку, но я его увела. Я знаю, она боится встречаться с ним.– Знаешь, при нынешнем положении вещей он имеет полное право видеться с ней.– Да, – вздохнув, согласилась Динни.– Не подскажет ли что-нибудь ваш депутат, у которого она служит? Он же юрист.– Мне не хочется, чтобы он об этом знал. Дело ведь сугубо личное. Кроме того, люди не любят впутываться в чужие семейные дрязги.– Он женат?– Нет.Девушка перехватила пристальный взгляд Эдриена и вспомнила, как Клер рассмеялась и объявила: "Динни, да он в тебя влюблён!"– Он зайдёт сюда завтра вечером, – продолжал Эдриен. – Насколько я понял, Эм пригласила его к обеду. Клер, кажется, тоже будет. Скажу честно, Динни: я не вижу никакого выхода. Либо Клер придётся переменить решение и вернуться, либо Корвен должен передумать и дать ей жить, как она хочет.Динни покачала головой:– На это рассчитывать нельзя: они не из таких. А теперь, дядя, я пойду умоюсь.После её ухода он задумался над той неоспоримой истиной, что у каждого своя забота. У Эдриена она сейчас тоже была: его приёмные дети, Шейла и Роналд Ферз, болели корью, вследствие чего он был низведён до уровня парии в собственном доме, так как его жена, испытывавшая священный ужас перед заразными болезнями, обрекла себя на затворничество. Судьба Клер волновала его не слишком сильно. Он всегда считал её одной из тех молодых женщин, которые склонны закусывать удила и платятся за это тем, что рано или поздно ломают себе шею. Динни в его глазах стоила трёх Клер. Но семейные неприятности Клер тревожили Динни, а тем самым приобретали значение и для Эдриена. У Динни, кажется, особый дар взваливать на себя чужое горе: так было с Хьюбертом, затем с ним самим, потом с Уилфридом Дезертом, а теперь с Клер.И Эдриен обратился к попугаю сестры:– Несправедливо, Полли, верно?Попугай, который привык к Эдриену, вышел из незапертой клетки, уселся к нему на плечо и ущипнул его за ухо.– Тебе это тоже не нравится, да?Зелёная птица издала слабый скрипучий звук и передвинулась поближе к его жилету. Эдриен почесал ей хохолок.– А её кто погладит по голове? Бедная девочка!Его размышления были прерваны возгласом сестры:– Я не позволю ещё раз мучить Динни!– Эм, – спросил Эдриен, – а мы беспокоились друг о друге?– В больших семьях этого не бывает. Когда Лайонел женился, я была с ним ближе всех. А теперь он судья. Огорчительно! Дорнфорд… Ты его видел?– Не приходилось.– У него не лицо, а прямо портрет. Я слышала, в Оксфорде он был чемпионом по прыжкам в длину. Это хорошо?– Как говорится, желательно.– Превосходно сложен, – заметила леди Монт. – Я присмотрелась к нему в Кондафорде.– Эм, милая!..– Ради Динни, разумеется. Что делать с садовником, который вздумал укатывать каменную террасу?– Сказать, чтобы перестал.– К огда ни выглянешь из окна в Липпингхолле, он вечно тащит куда-то каток. Вот и гонг, а вот и Динни. Идём.В столовой у буфета стоял сэр Лоренс и вытаскивал из бутылки раскрошившуюся пробку:– Лафит шестьдесят пятого года. Один бог знает, каким он окажется.Открывайте полегоньку, Блор. Подогреть его или нет? Ваше мнение, Эдриен?– Раз вино такое старое, лучше не надо.– Согласен.Обед начался молчанием. Эдриен думал о Динни, Динни думала о Клер, а сэр Лоренс – о лафите.– Французское искусство, – изрекла леди Монт.– Ах, да! – спохватился сэр Лоренс. – Ты напомнила мне, Эм: на ближайшей выставке будут показаны кое-какие картины старого. Форсайта. Поскольку он погиб, спасая их, мы все ему обязаны.Динни взглянула на баронета:– Отец Флёр? Он был хороший человек, дядя?– Хороший? – отозвался сэр Лоренс. – Не то слово. Прямой, да; осторожный, да – чересчур осторожный по нынешним временам. Во время пожара ему, бедняге, свалилась на голову картина. А во французском искусстве он разбирался. Он бы порадовался этой выставке.– На ней нет ничего, равного "Рождению Венеры", – объявил Эдриен.Динни с благодарностью взглянула на него и вставила:– Божественное полотно!Сэр Лоренс приподнял бровь:– Я часто задавал себе вопрос, почему народы утрачивают чувство поэзии. Возьмите старых итальянцев и посмотрите, чем они стали теперь.– Но ведь поэзия немыслима без пылкости, дядя. Разве она не синоним молодости или, по меньшей мере, восторженности?– Итальянцы никогда не были молодыми, а пылкости у них и сейчас хватает. Посмотрела бы ты, как они кипятились из-за наших паспортов, когда мы были прошлой весной в Италии!– Очень трогательно! – поддержала мужа леди Монт.– Весь вопрос в способе выражения, – вмешался Эдриен. – В четырнадцатом веке итальянцы выражали себя с помощью кинжала и стихов, в пятнадцатом и шестнадцатом им служили для этого яд, скульптура и живопись, в семнадцатом – музыка, в восемнадцатом – интрига, в девятнадцатом – восстание, а в двадцатом их поэтичность находит себе выход в радио и правилах.– Было так тягостно вечно видеть правила, которых не можешь прочитать, – вставила леди Монт.– Тебе ещё повезло, дорогая, а я вот читал.– У итальянцев нельзя отнять одного, – продолжал Эдриен. – Из века в век они дают великих людей в той или иной области. В чём здесь дело, Лоренс, – в климате, расе или ландшафте?Сэр Лоренс пожал плечами:– Что вы скажете о лафите? Понюхай, Динни. Шестьдесят лет назад тебя с сестрой ещё не было на свете, а мы с Эдриеном ходили на помочах. Вино такое превосходное, что этого не замечаешь.Эдриен пригубил и кивнул:– Первоклассное!– А ты как находишь, Динни?– Уверена, что великолепное. Жаль только тратить его на меня.– Старый Форсайт сумел бы его оценить. У него был изумительный херес. Эм, чувствуешь, каков букет?Ноздри леди Монт, которая, опираясь локтем на стол, держала бокал в руке, слегка раздулись.– Вздор! – отрезала она. – Любой цветок – и тот лучше пахнет.За этой сентенцией последовало всеобщее молчание.Динни первая подняла глаза:– Как чувствуют себя Босуэл и Джонсон, тётя?– Я только что рассказывала о них Эдриену. Босуэл укатывает каменную террасу, а у Джонсона умерла жена. Бедняжка. Он стал другим человеком. Целыми днями что-то насвистывает. Надо бы записать его мелодий.– Пережитки старой Англии?– Нет, современные мотивы. Он ведь просто придумывает их.– Кстати, о пережитках, – вставил сэр Лоренс. – Динни, читала ты такую книжку: "Спросите маму"?– Нет. Кто её написал?– Сертиз. Прочти: это корректив.– К чему, дядя?– К современности.Леди Монт отставила бокал; он был пуст.– Как умно сделали в тысяча девятисотом, что закрыли выставку картин. Помнишь, Лоренс, в Париже? Там были какие-то хвостатые штуки, жёлтые и голубые пузыри, люди вверх ногами. Динни, пойдём, пожалуй, наверх.Вскоре вслед за ними туда же поднялся Блор и осведомился, не спустится ли мисс Динни в кабинет. Леди Монт предупредила:– Опять по поводу Джерри Корвена. Пожалуйста, Динни, не поощряй своего дядю. Он надеется всё уладить, но у него ничего получиться не может…– Ты, Динни? – спросил сэр Лоренс. – Люблю поговорить с Эдриеном: уравновешенный человек и живёт своей головой. Я обещал Клер встретиться с Корвеном, но это бесполезно, пока я не знаю, что ему сказать. Впрочем, боюсь, что в любом случае толку будет мало. Как ты считаешь?Динни, присевшая на край кресла, оперлась локтями о колени. Эта поза, как было известно сэру Лоренсу, не предвещала ничего доброго.– Судя по моему сегодняшнему разговору с ним, дядя Лоренс, он принял твёрдое решение: либо Клер вернётся к нему, либо он возложит вину за развод на неё.– Как посмотрят на это твои родители?– Крайне отрицательно.– Тебе известно, что в дело замешан некий молодой человек?– Да.– У него за душой ничего нет.Динни улыбнулась:– Нас, Черрелов, этим не удивишь.– Знаю. Но когда вдобавок не имеешь никакого положения – это уже серьёзно. Корвен может потребовать возмещения ущерба; он, по-моему, мстительная натура.– А вы уверены, что он решится на это? В наши дни такие вещи – дурной тон.– Когда в человеке пробуждается зверь, ему не до хорошего тона. Ты, видимо, не сумеешь убедить Клер, что ей надо порвать с Крумом!– Боюсь, что Клер никому не позволит указывать ей, с кем можно встречаться. Она утверждает, что вся вина за разрыв ложится на Джерри.– Я за то, чтобы установить за ним наблюдение, – сказал сэр Лоренс, неторопливо выпуская кольца дыма, – собрать улики, если таковые найдутся, и открыть ответный огонь, но Клер такой план не по душе.– Она убеждена, что он пойдёт далеко, и не хочет портить ему карьеру. К тому же это мерзко.Сэр Лоренс пожал плечами:– А что же тогда остаётся? Закон есть закон. Постой, Корвен – член Бэртон-клуба. Что, если мне поймать его там и уговорить на время оставить Клер в покое, поскольку разлука, может быть, смягчит её сердце?Динни сдвинула брови:– Попробовать, вероятно, стоит, но я не верю, что он уступит.– А какую позицию займёшь ты сама?– Буду помогать Клер во всём, что бы она ни делала.Сэр Лоренс кивнул. Он ждал такого ответа и получил его. X То качество, которое с незапамятных времён делает государственных деятелей Англии тем, что они есть, которое побудило стольких адвокатов добиваться места в парламенте и стольких духовных лиц стремиться к епископскому сану, которое уберегло стольких финансистов от краха, стольких политиков от мыслей о завтрашнем дне и стольких судей от угрызений совести, было в немалой степени свойственно и Юстейсу Дорнфорду. Короче говоря, он обладал превосходным пищеварением и мог, не боясь последствий, есть и пить в любое время суток. Кроме того, он был неутомимым работником во всём, включая даже спорт, где ему помогал дополнительный запас нервной энергии, отличающий того, кто побеждает на состязаниях по прыжкам в длину, от того, кого на них побеждают. Поэтому за последние два года он стал королевским адвокатом, хотя практика у него отнюдь не всегда шла гладко, и был избран в парламент. Тем не менее к нему ни в коей мере не могло быть отнесено слово "карьерист". Его умное, пожалуй, даже чувствительное, красивое и слегка смуглое лицо со светло-карими глазами становилось особенно приятным, когда он улыбался. У него были тёмные, коротко подстриженные усики и тёмные вьющиеся волосы, которых ещё не успел испортить парик. После Оксфорда он начал готовиться к адвокатуре и поступил в контору известного знатока обычного права. Обер-офицер Шропширского территориального кавалерийского полка, он после объявления войны добился перевода в регулярный полк, а вслед за тем угодил в окопы, где ему повезло больше, чем почти всем тем, кто туда попадал. Его адвокатская карьера после войны оказалась стремительной. Частные поверенные охотно обращались к нему. Он не давал сбить себя с толку ни одному судье и прекрасно справлялся с перекрёстными допросами, потому что вёл их с таким видом, словно сожалеет о том, что ему приходится снисходить до спора. Он был католик – скорее по воспитанию, чем по убеждениям. Наконец, он отличался сдержанностью во всём, г что касалось пола, и его присутствие на обедах во время выездных сессий если и не пресекало вольные разговоры, то во всяком случае оказывало умеряющее воздействие на распущенные языки.Он занимал в Харкурт Билдингс квартиру, удобную и как жилье и как место для занятий. Каждое утро в любую погоду он совершал раннюю верховую прогулку по Роу, причём успевал до неё часа два посидеть над своими делами. В десять утра, приняв ванну, позавтракав и просмотрев утреннюю газету, он отправлялся в суд. После четырёх, когда присутствие закрывалось, он опять работал над делами до половины седьмого. Раньше вечера были у него свободны, но теперь он проводил их в парламенте и, так как редко ложился спать, не посвятив час-другой изучению того или иного дела, вынужден был сокращать время сна до шести, пяти, а то и четырёх часов.Обязанности, возложенные им на Клер, были простыми: она приходила без четверти десять, просматривала корреспонденцию и от десяти до четверти одиннадцатого выслушивала инструкции патрона. Затем оставалась столько, сколько было нужно, чтобы выполнить их, а в шесть являлась опять и получала новые указания или заканчивала то, что не успела сделать утром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
всё обстоит прекрасно; in posse В смысле перспектив (лат.).
– весьма плачевно. Денег на экспедиции нет. Вопрос о прародине Homo sapiens ещё более тёмен, чем раньше,– Динни, можешь не переодеваться. Эдриен обедает с нами. Лоренс очень обрадуется. Вы поболтайте, а я схожу распущу немного лиф. Не хочешь ли подтянуть свой?– Нет, тётя, благодарю.– Тогда иди сюда.Динни вошла в гостиную и подсела к дяде. Серьёзный, худой, бородатый, морщинистый и загорелый даже в ноябре, он сидел, скрестив длинные ноги, сочувственно глядя на племянницу, и, как всегда, казался ей идеальным вместилищем для душевных излияний.– Слышали о Клер, дядя?– Голые факты без причин и обстоятельств.– Они не из приятных. Вы сталкивались с садистами?– Только раз. В закрытой маргейтской школе, где я учился. Тогда я, разумеется, ничего не понимал, догадался уже потом. Корвен тоже садист? Ты это имела в виду?– Так сказала Клер. Я шла от неё вместе с ним. Странный человек!– Не душевнобольной? – вздрогнув, осведомился Эдриен.– Здоровее нас с вами, дорогой дядя. Любит все делать по-своему, не считаясь с окружающими, а если не выходит, кусается. Не может ли Клер добиться развода, не вдаваясь публично в интимные подробности?– Только при наличии бесспорных доказательств его неверности.– А где их добудешь? Здесь?– Видимо, да. Добывать их на Цейлоне слишком дорого, и вообще вряд ли это удастся.– Клер пока не хочет устанавливать за ним слежку.– Разумеется, занятие не слишком чистоплотное, – согласился Эдриен.– Знаю, дядя. Но на что ей надеяться, если она не пойдёт на это?– Не на что.– Сейчас она хочет одного – чтобы они оставили друг друга в покое. А он предупредил меня, что если она не уедет с ним обратно, пусть остерегается.– Значит, тут замешано третье лицо, Динни?– Да, один молодой человек, который влюблён в неё. Но она уверяет, что между ними ничего нет.– Гм! "Мы ведь молоды не век", – говорит Шекспир. Симпатичный юноша?– Я виделась с ним всего несколько минут. Он показался мне очень славным.– Это отрезает оба пути.– Я безусловно верю Клер.– Дорогая, ты, конечно, знаешь её лучше, чем я, но, по-моему, она бывает порой очень нетерпеливой. Долго пробудет здесь Корвен?– Клер считает, самое большее – месяц. Он уже неделя как приехал.– Он виделся с ней?– Один раз. Сегодня сделал новую попытку, но я его увела. Я знаю, она боится встречаться с ним.– Знаешь, при нынешнем положении вещей он имеет полное право видеться с ней.– Да, – вздохнув, согласилась Динни.– Не подскажет ли что-нибудь ваш депутат, у которого она служит? Он же юрист.– Мне не хочется, чтобы он об этом знал. Дело ведь сугубо личное. Кроме того, люди не любят впутываться в чужие семейные дрязги.– Он женат?– Нет.Девушка перехватила пристальный взгляд Эдриена и вспомнила, как Клер рассмеялась и объявила: "Динни, да он в тебя влюблён!"– Он зайдёт сюда завтра вечером, – продолжал Эдриен. – Насколько я понял, Эм пригласила его к обеду. Клер, кажется, тоже будет. Скажу честно, Динни: я не вижу никакого выхода. Либо Клер придётся переменить решение и вернуться, либо Корвен должен передумать и дать ей жить, как она хочет.Динни покачала головой:– На это рассчитывать нельзя: они не из таких. А теперь, дядя, я пойду умоюсь.После её ухода он задумался над той неоспоримой истиной, что у каждого своя забота. У Эдриена она сейчас тоже была: его приёмные дети, Шейла и Роналд Ферз, болели корью, вследствие чего он был низведён до уровня парии в собственном доме, так как его жена, испытывавшая священный ужас перед заразными болезнями, обрекла себя на затворничество. Судьба Клер волновала его не слишком сильно. Он всегда считал её одной из тех молодых женщин, которые склонны закусывать удила и платятся за это тем, что рано или поздно ломают себе шею. Динни в его глазах стоила трёх Клер. Но семейные неприятности Клер тревожили Динни, а тем самым приобретали значение и для Эдриена. У Динни, кажется, особый дар взваливать на себя чужое горе: так было с Хьюбертом, затем с ним самим, потом с Уилфридом Дезертом, а теперь с Клер.И Эдриен обратился к попугаю сестры:– Несправедливо, Полли, верно?Попугай, который привык к Эдриену, вышел из незапертой клетки, уселся к нему на плечо и ущипнул его за ухо.– Тебе это тоже не нравится, да?Зелёная птица издала слабый скрипучий звук и передвинулась поближе к его жилету. Эдриен почесал ей хохолок.– А её кто погладит по голове? Бедная девочка!Его размышления были прерваны возгласом сестры:– Я не позволю ещё раз мучить Динни!– Эм, – спросил Эдриен, – а мы беспокоились друг о друге?– В больших семьях этого не бывает. Когда Лайонел женился, я была с ним ближе всех. А теперь он судья. Огорчительно! Дорнфорд… Ты его видел?– Не приходилось.– У него не лицо, а прямо портрет. Я слышала, в Оксфорде он был чемпионом по прыжкам в длину. Это хорошо?– Как говорится, желательно.– Превосходно сложен, – заметила леди Монт. – Я присмотрелась к нему в Кондафорде.– Эм, милая!..– Ради Динни, разумеется. Что делать с садовником, который вздумал укатывать каменную террасу?– Сказать, чтобы перестал.– К огда ни выглянешь из окна в Липпингхолле, он вечно тащит куда-то каток. Вот и гонг, а вот и Динни. Идём.В столовой у буфета стоял сэр Лоренс и вытаскивал из бутылки раскрошившуюся пробку:– Лафит шестьдесят пятого года. Один бог знает, каким он окажется.Открывайте полегоньку, Блор. Подогреть его или нет? Ваше мнение, Эдриен?– Раз вино такое старое, лучше не надо.– Согласен.Обед начался молчанием. Эдриен думал о Динни, Динни думала о Клер, а сэр Лоренс – о лафите.– Французское искусство, – изрекла леди Монт.– Ах, да! – спохватился сэр Лоренс. – Ты напомнила мне, Эм: на ближайшей выставке будут показаны кое-какие картины старого. Форсайта. Поскольку он погиб, спасая их, мы все ему обязаны.Динни взглянула на баронета:– Отец Флёр? Он был хороший человек, дядя?– Хороший? – отозвался сэр Лоренс. – Не то слово. Прямой, да; осторожный, да – чересчур осторожный по нынешним временам. Во время пожара ему, бедняге, свалилась на голову картина. А во французском искусстве он разбирался. Он бы порадовался этой выставке.– На ней нет ничего, равного "Рождению Венеры", – объявил Эдриен.Динни с благодарностью взглянула на него и вставила:– Божественное полотно!Сэр Лоренс приподнял бровь:– Я часто задавал себе вопрос, почему народы утрачивают чувство поэзии. Возьмите старых итальянцев и посмотрите, чем они стали теперь.– Но ведь поэзия немыслима без пылкости, дядя. Разве она не синоним молодости или, по меньшей мере, восторженности?– Итальянцы никогда не были молодыми, а пылкости у них и сейчас хватает. Посмотрела бы ты, как они кипятились из-за наших паспортов, когда мы были прошлой весной в Италии!– Очень трогательно! – поддержала мужа леди Монт.– Весь вопрос в способе выражения, – вмешался Эдриен. – В четырнадцатом веке итальянцы выражали себя с помощью кинжала и стихов, в пятнадцатом и шестнадцатом им служили для этого яд, скульптура и живопись, в семнадцатом – музыка, в восемнадцатом – интрига, в девятнадцатом – восстание, а в двадцатом их поэтичность находит себе выход в радио и правилах.– Было так тягостно вечно видеть правила, которых не можешь прочитать, – вставила леди Монт.– Тебе ещё повезло, дорогая, а я вот читал.– У итальянцев нельзя отнять одного, – продолжал Эдриен. – Из века в век они дают великих людей в той или иной области. В чём здесь дело, Лоренс, – в климате, расе или ландшафте?Сэр Лоренс пожал плечами:– Что вы скажете о лафите? Понюхай, Динни. Шестьдесят лет назад тебя с сестрой ещё не было на свете, а мы с Эдриеном ходили на помочах. Вино такое превосходное, что этого не замечаешь.Эдриен пригубил и кивнул:– Первоклассное!– А ты как находишь, Динни?– Уверена, что великолепное. Жаль только тратить его на меня.– Старый Форсайт сумел бы его оценить. У него был изумительный херес. Эм, чувствуешь, каков букет?Ноздри леди Монт, которая, опираясь локтем на стол, держала бокал в руке, слегка раздулись.– Вздор! – отрезала она. – Любой цветок – и тот лучше пахнет.За этой сентенцией последовало всеобщее молчание.Динни первая подняла глаза:– Как чувствуют себя Босуэл и Джонсон, тётя?– Я только что рассказывала о них Эдриену. Босуэл укатывает каменную террасу, а у Джонсона умерла жена. Бедняжка. Он стал другим человеком. Целыми днями что-то насвистывает. Надо бы записать его мелодий.– Пережитки старой Англии?– Нет, современные мотивы. Он ведь просто придумывает их.– Кстати, о пережитках, – вставил сэр Лоренс. – Динни, читала ты такую книжку: "Спросите маму"?– Нет. Кто её написал?– Сертиз. Прочти: это корректив.– К чему, дядя?– К современности.Леди Монт отставила бокал; он был пуст.– Как умно сделали в тысяча девятисотом, что закрыли выставку картин. Помнишь, Лоренс, в Париже? Там были какие-то хвостатые штуки, жёлтые и голубые пузыри, люди вверх ногами. Динни, пойдём, пожалуй, наверх.Вскоре вслед за ними туда же поднялся Блор и осведомился, не спустится ли мисс Динни в кабинет. Леди Монт предупредила:– Опять по поводу Джерри Корвена. Пожалуйста, Динни, не поощряй своего дядю. Он надеется всё уладить, но у него ничего получиться не может…– Ты, Динни? – спросил сэр Лоренс. – Люблю поговорить с Эдриеном: уравновешенный человек и живёт своей головой. Я обещал Клер встретиться с Корвеном, но это бесполезно, пока я не знаю, что ему сказать. Впрочем, боюсь, что в любом случае толку будет мало. Как ты считаешь?Динни, присевшая на край кресла, оперлась локтями о колени. Эта поза, как было известно сэру Лоренсу, не предвещала ничего доброго.– Судя по моему сегодняшнему разговору с ним, дядя Лоренс, он принял твёрдое решение: либо Клер вернётся к нему, либо он возложит вину за развод на неё.– Как посмотрят на это твои родители?– Крайне отрицательно.– Тебе известно, что в дело замешан некий молодой человек?– Да.– У него за душой ничего нет.Динни улыбнулась:– Нас, Черрелов, этим не удивишь.– Знаю. Но когда вдобавок не имеешь никакого положения – это уже серьёзно. Корвен может потребовать возмещения ущерба; он, по-моему, мстительная натура.– А вы уверены, что он решится на это? В наши дни такие вещи – дурной тон.– Когда в человеке пробуждается зверь, ему не до хорошего тона. Ты, видимо, не сумеешь убедить Клер, что ей надо порвать с Крумом!– Боюсь, что Клер никому не позволит указывать ей, с кем можно встречаться. Она утверждает, что вся вина за разрыв ложится на Джерри.– Я за то, чтобы установить за ним наблюдение, – сказал сэр Лоренс, неторопливо выпуская кольца дыма, – собрать улики, если таковые найдутся, и открыть ответный огонь, но Клер такой план не по душе.– Она убеждена, что он пойдёт далеко, и не хочет портить ему карьеру. К тому же это мерзко.Сэр Лоренс пожал плечами:– А что же тогда остаётся? Закон есть закон. Постой, Корвен – член Бэртон-клуба. Что, если мне поймать его там и уговорить на время оставить Клер в покое, поскольку разлука, может быть, смягчит её сердце?Динни сдвинула брови:– Попробовать, вероятно, стоит, но я не верю, что он уступит.– А какую позицию займёшь ты сама?– Буду помогать Клер во всём, что бы она ни делала.Сэр Лоренс кивнул. Он ждал такого ответа и получил его. X То качество, которое с незапамятных времён делает государственных деятелей Англии тем, что они есть, которое побудило стольких адвокатов добиваться места в парламенте и стольких духовных лиц стремиться к епископскому сану, которое уберегло стольких финансистов от краха, стольких политиков от мыслей о завтрашнем дне и стольких судей от угрызений совести, было в немалой степени свойственно и Юстейсу Дорнфорду. Короче говоря, он обладал превосходным пищеварением и мог, не боясь последствий, есть и пить в любое время суток. Кроме того, он был неутомимым работником во всём, включая даже спорт, где ему помогал дополнительный запас нервной энергии, отличающий того, кто побеждает на состязаниях по прыжкам в длину, от того, кого на них побеждают. Поэтому за последние два года он стал королевским адвокатом, хотя практика у него отнюдь не всегда шла гладко, и был избран в парламент. Тем не менее к нему ни в коей мере не могло быть отнесено слово "карьерист". Его умное, пожалуй, даже чувствительное, красивое и слегка смуглое лицо со светло-карими глазами становилось особенно приятным, когда он улыбался. У него были тёмные, коротко подстриженные усики и тёмные вьющиеся волосы, которых ещё не успел испортить парик. После Оксфорда он начал готовиться к адвокатуре и поступил в контору известного знатока обычного права. Обер-офицер Шропширского территориального кавалерийского полка, он после объявления войны добился перевода в регулярный полк, а вслед за тем угодил в окопы, где ему повезло больше, чем почти всем тем, кто туда попадал. Его адвокатская карьера после войны оказалась стремительной. Частные поверенные охотно обращались к нему. Он не давал сбить себя с толку ни одному судье и прекрасно справлялся с перекрёстными допросами, потому что вёл их с таким видом, словно сожалеет о том, что ему приходится снисходить до спора. Он был католик – скорее по воспитанию, чем по убеждениям. Наконец, он отличался сдержанностью во всём, г что касалось пола, и его присутствие на обедах во время выездных сессий если и не пресекало вольные разговоры, то во всяком случае оказывало умеряющее воздействие на распущенные языки.Он занимал в Харкурт Билдингс квартиру, удобную и как жилье и как место для занятий. Каждое утро в любую погоду он совершал раннюю верховую прогулку по Роу, причём успевал до неё часа два посидеть над своими делами. В десять утра, приняв ванну, позавтракав и просмотрев утреннюю газету, он отправлялся в суд. После четырёх, когда присутствие закрывалось, он опять работал над делами до половины седьмого. Раньше вечера были у него свободны, но теперь он проводил их в парламенте и, так как редко ложился спать, не посвятив час-другой изучению того или иного дела, вынужден был сокращать время сна до шести, пяти, а то и четырёх часов.Обязанности, возложенные им на Клер, были простыми: она приходила без четверти десять, просматривала корреспонденцию и от десяти до четверти одиннадцатого выслушивала инструкции патрона. Затем оставалась столько, сколько было нужно, чтобы выполнить их, а в шесть являлась опять и получала новые указания или заканчивала то, что не успела сделать утром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31