Только и всего.– Но, дорогая, нельзя же в двадцать четыре года быть замужем и жить без мужа.– Почему бы нет? Manage mangue Неудачный брак (франц.).
хорошо охлаждает кровь. Меня заботит одно – где достать работу. Я не собираюсь садиться отцу на шею. Вы тут ещё держитесь на плаву, Динни?– Не очень. До сих пор сводили концы с концами, но последний налог нас прямо топит. Трудность в том, чтобы не пожертвовать никем из прислуги. Мы ведь все сидим в одной лодке. Я всегда считала, что Кондафорд и деревня – одно целое. Мы или выплывем вместе, или вместе пойдём ко дну. Так или иначе – надо бороться. Отсюда моя затея с пекарней.– Можно мне заняться доставкой, если я не найду другой работы? Старая машина, наверное, ещё цела?– Дорогая моя, ты будешь помогать нам так, как захочешь. Но дело только начинается. Налаживать его придётся до самого рождества. А пока что скоро выборы.– Кто наш кандидат?– Некий Дорнфорд, человек здесь новый, но очень приличный.– Ему нужны избирательные агенты?– Я думаю!– Вот и прекрасно. Для начала займусь хоть этим. А будет толк от национального правительства?– Они уверяют, что "завершат начатую работу", но как – покамест не говорят.– Мне кажется, что они передерутся, как только им предложат первый же конструктивный план. Впрочем, моё дело сторона. Буду просто разъезжать по округе и агитировать: "Голосуйте за Дорнфорда!" Как тётя Эм?– Завтра приезжает погостить. Неожиданно написала, что не видела малыша, что пребывает в романтическом настроении и хочет пожить в комнате священника. Просит меня присмотреть, "чтобы там не навели порядка к её приезду". Тётя Эм не меняется.– Я часто думала о ней, – сказала Клер. – Она вся какая-то успокоительная.Затем последовало долгое молчание. Динни думала о Клер, Клер – о себе. Размышления скоро утомили приезжую, и она искоса взглянула на сестру. Забыла ли та историю с Уилфридом Дезертом, о которой Хьюберт писал с такой тревогой, пока она длилась, и с таким облегчением, когда она кончилась? Динни, сообщил Хьюберт, потребовала прекратить всякие разговоры о её романе, но с тех пор прошёл уже целый год. Рискнуть заговорить, или она ощетинится, как ёжик? "Бедная Динни! – подумала Клер. – Мне двадцать четыре; значит, ей уже двадцать семь!" Она молча сидела и поглядывала на профиль сестры. Очаровательный – особенно благодаря чуть вздёрнутому носу, который придаёт лицу решительное выражение! Глаза не поблекли по-прежнему красивые и синие, как васильки; ресницы кажутся неожиданно тёмными на фоне каштановой шевелюры. А всё-таки лицо осунулось и утратило то, за что дядя Лоренс прозвал Динни "шипучкой". "Будь я мужчиной, я влюбилась бы в неё, – решила Клер. – Она хорошая. Но лицо у неё теперь печальное и проясняется только, когда она заговорит". И Клер полузакрыв глаза, посматривая на сестру через опущенные ресницы. Нет! Спрашивать нельзя. На лице, за которым она наблюдала, лежал отпечаток выстраданной отрешённости. Было бы непростительно снова растревожить её.– Займёшь свою прежнюю комнату, дорогая? – спросила Динни. Боюсь, что голуби чересчур сильно расплодились. Они беспрерывно воркуют под твоим окном.– Мне они не помешают.– А как насчёт завтрака? Сказать, чтобы его подали к тебе в комнату?– Не беспокойся обо мне, дорогая. Мне будет ужасно неловко, если я кому-нибудь причиню беспокойство. До чего замечательно вернуться в Англию, да ещё в такой день! Какая чудесная трава, и вязы, и голубое небо!– Ещё один вопрос, Клер. Хочешь, чтобы я рассказала обо всём отцу и маме, или мне лучше молчать?Клер стиснула губы.– По-моему, им следует знать, что я не вернусь к нему.– Да. Но нужно привести какие-то причины.– Скажем просто, что это невозможно.Динни кивнула:– Я не хочу, чтобы они считали виноватой тебя. Для всех же остальных – ты приехала домой для поправки здоровья.– А тётя Эм? – спросила Клер.– Её я беру на себя. Кроме того, она будет поглощена малышом. Ну вот, подъезжаем.Показалась кондафордская церковь и небольшая группа домиков, большей частью крытых соломой, – ядро и сердцевина разбросанного прихода. За ними виднелись службы, примыкавшие к поместью, но сам дом, построенный предками в милой их сердцу низине, был скрыт деревьями.Клер, прижавшись носом к оконному стеклу, сказала:– У меня прямо мурашки бегают. Ты по-прежнему любишь Кондафорд,Динни?– Больше.– Странно. Я вот тоже люблю его, а жить в нём не могу.– Типично по-английски. Отсюда – Америка и доминионы. Бери саквояж, а я захвачу чемодан.Краткая поездка по аллеям, окаймлённым вязами, которые пестрели золотыми пятнышками увядшей листвы в лучах заходящего солнца, оказалась неутомительной и закончилась обычным ликованием собак, выскочивших из тёмного холла навстречу сёстрам.– Новая? – осведомилась Клер, увидев чёрного спаниеля, который обнюхивал ей чулки.– Да, это Фош. Они со Скарамушем подписали пакт Келлога и поэтому вечно ссорятся, а я у них вроде Маньчжурии, – пояснила Динни и распахнула двери гостиной: – Мама, вот она!Подходя к бледной, взволнованной и улыбающейся матери. Клер в первый раз почувствовала себя потрясённой. Приехать вот так обратно и нарушить их покой!– Твоя заблудшая овечка вернулась, мамочка! – сказала она. – Слава богу, ты не изменилась!После пылких объятий леди Черрел застенчиво взглянула на дочь и сообщила:– Отец у себя в кабинете.– Я схожу за ним, – предложила Динни.В своём одиноком убежище, на котором до сих пор лежал отпечаток военных и аскетических привычек его владельца, генерал возился с приспособлением, изобретённым им для того, чтобы экономить время при натягивании охотничьих сапог и бриджей.– Ну что? – спросил он.– Клер здорова, дорогой, но порвала с ним и, боюсь, окончательно.– Скверно! – нахмурился генерал.Динни взялась руками за отвороты его куртки:– Виновата не она. Но я не стала бы задавать никаких вопросов. Сделаем вид, что она просто приехала погостить, и постараемся, чтобы этот приезд был ей по возможности приятен.– Что он натворил?– Ничего. Причина – его характер. Я знала, что в нём есть, какая-то жестокость.– Знала? Что ты имеешь в виду, Динни?– Догадывалась по тому, как он улыбается, – по губам.Генерал издал звук, выражающий крайнее огорчение.– Идём, – позвал он. – Доскажешь после.С Клер отец повёл себя подчёркнуто радушно и дружелюбно и не расспрашивал её ни о чём, кроме Красного моря и Цейлона, знакомство с которым ограничивалось у него воспоминаниями о пряных ароматах побережья и прогулке по Коричному саду в Коломбо. Клер, все ещё взволнованная встречей с матерью, была благодарна ему за сдержанность. Она довольно скоро ускользнула к себе в комнату, где её ждали уже распакованные вещи.Она встала у мансардного окна и прислушалась к воркованию голубей, к внезапным всплескам и хлопанью их крыльев, когда они взмывали в воздух над садом, обнесённым живой изгородью из тисов. Солнце почти закатилось, но свет всё ещё пробивался сквозь вязы. Ветра не было, и нервыКлер отдыхали в этой тишине, нарушаемой только голубями и напоенной непохожим на ароматы Цейлона благоуханием. Родной воздух, чудесный, здоровый, свежий, с лёгким привкусом горьковатого дымка! Клер увидела над садом синие ниточки, – садовники жгли сухие листья, сложив их небольшими кучками. И почти сразу же она закурила сигарету. В этом нехитром жесте сказалась вся Клер. Она никогда не умела целиком отдыхать, отдаваться покою и вечно стремилась вперёд, к тому полному наслаждению, которое остаётся вовеки недоступным для людей с её натурой. Трубастый голубь, сидевший на жёлобе крутой шиферной крыши, следил за ней кротким черным маленьким глазом и неторопливо чистил себе перья. Белизна его была прекрасна, осанка – горда, и такой же гордостью дышало круглое тутовое деревце, листья которого, слетая сначала с верхних, потом с нижних веток, кольцом устилали землю и расцвечивали траву. Последние лучи заката пронизывали его редкую изжелта-зелёную листву, и деревце казалось сказочным. Семнадцать месяцев назад Клер стояла у этого же окна, глядя поверх тутового деревца на поля и зеленеющие рощи. Семнадцать месяцев чужих небес и деревьев, чужих ароматов, звуков, вод – незнакомых, дразнящих, обманчивых и, как прежде, чуждых! И ни минуты покоя. Его не было и в белом доме с просторной верандой, который они занимали в Канди. Сначала он нравился ей, потом она усомнилась в этом, потом поняла, что он ей не нравится, и, наконец, просто возненавидела его. А теперь всё прошло, и она снова дома. Клер стряхнула пепел с сигареты, потянулась, и голубь, заплескав крыльями, взмыл в воздух. III Динни "взяла на себя" тётю Эм. Это была не простая задача. Обычному человеку задают вопрос, он отвечает, и дело с концом. С леди Монт такой последовательный разговор был невозможен. Она стояла посреди комнаты с надушённым вербеной саше в руках и нюхала его, а Динни распаковывала её чемодан.– Восхитительно пахнет, Динни. Клер что-то жёлтая. Ждёт маленького, а?– Нет, тётя.– Жаль. Когда мы были на Цейлоне, все обзаводились маленькими. У слонов они такие приятные! В этой комнате мы играли в католического священника, которому спускали еду в корзинке. Твой отец залезал на крышу, а я была священником. Но в корзинку никогда не клали ничего вкусного. Твоя тётка Уилмет сидела на дереве. В случае появления протестантов ей полагалось кричать: "Куй, куй!"– Это было несколько преждевременно, тётя Эм. При Елизавете Австралию ещё не открыли.– Знаю. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были сущими дьяволами. Католики тоже. И мусульмане.Динни вздрогнула и постаралась заслонить лицо корсетом.– Куда положить бельё?– Куда хочешь. Не наклоняйся так низко. Все они были тогда сущими дьяволами. Страшно мучили животных. Клер понравилось на Цейлоне?Динни выпрямилась, держа в руках охапку белья:– Не очень.– Почему? Печень?– Тётя, я вам всё объясню, но вы не говорите никому, кроме дяди Лоренса и Майкла. Это разрыв.Леди Монт погрузила нос в саше, потом изрекла:– Можно было предвидеть – стоило взглянуть на его мать. Ты веришь в поговорку: "Яблочко от яблоньки… "?– Не слишком.– Я всегда утверждала, что семнадцать лет разницы – слишком много, а Лоренс говорит, что люди сначала восклицают: "А, Джерри Корвен!" и больше ни слова не прибавляют. Что у них вышло?Динни склонилась над комодом, укладывая белье в ящик:– Я не спрашивала о подробностях, но, по-моему, он – настоящее животное.Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала:– Бедняжка Клер!– Словом, тётя, она вернулась домой для поправки здоровья.Леди Монт зарылась носом в цветы, наполнявшие вазу:– Босуэл и Джонсон называют их "богоснедники". Они без запаха. Какая болезнь может быть у Клер? Нервы?– Ей нужно переменить климат, тётя.– Но, Динни, сейчас столько англо-индийцев возвращается обратно…– Знаю. Пока сойдёт и такое объяснение, а дальше видно будет. Словом, не говорите, пожалуйста, даже Флёр.– Скажу я или нет. Флёр всё равно узнает! От неё не скроешь. Клер завела себе молодого человека?– Что вы, тётя?И Динни извлекла из чемодана коричневый халат, вспоминая, с каким выражением лица молодой человек сказал им: "До свиданья!"– На пароходе? – усомнилась тётя.Динни переменила тему:– Дядя Лоренс сейчас очень увлекается политикой?– Да. Это так тягостно. Что хочешь приедается, если о нём вечно разговаривать. А у вас надёжный кандидат? Как Майкл?– Он в наших краях человек новый, но, видимо, пройдёт.– Женат?– Нет.Леди Монт склонила голову набок, прищурила глаза и пристально взглянула на племянницу.Динни вынула из чемодана последнюю вещь – пузырёк с жаропонижающим:– Вот уж не по-английски, тётя!– От груди. Его сунула мне Делия. Я болела грудью. Давно. Ты лично говорила с вашим кандидатом?– Да.– Сколько ему лет?– По-моему, под сорок.– Чем он занимается?– Он королевский адвокат.– Фамилия?– Дорнфорд.– Я что-то слышала про Дорнфордов, когда была девушкой. Но где? А, вспомнила – в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре.– Наверно, всё-таки не он, а его отец?– В таком случае, у него ничего нет.– Он живёт тем, что зарабатывает в суде.– Когда тебе меньше сорока, там много не заработаешь.– Не знаю, он не жаловался.– Энергичный?– Очень.– Блондин?– Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тётя, или когда вы будете переодеваться к обеду?– Потом. Сначала сходим к малышу.– Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской.Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тётя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдёт, когда станет постарше, – в Черрелов или Тесбери, – было ещё неясно. Няня, тётка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочерёдно падать в их восхищённо распростёртые объятия.– Он не гулит, – заметила Динни.– Он гулит по утрам, мисс.– Падает! – воскликнула леди Монт.– Не плачь, маленький!– Он никогда не плачет, мисс.– Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь.– Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, – объявила леди Монт. – А вы, няня?– Некогда было, миледи: у нас большая семья.– У няни была замечательная мать. Их пять сестёр – все чистое золото.Румяные щёки няни заалели ещё ярче, она улыбнулась застенчиво, как девочка, и потупилась.– Смотрите, он скривит себе ножки, – предупредила леди Монт. – Довольно ему ковылять.Няня, подхватив упиравшегося мальчугана, водворила его в кроватку; он важно нахмурился и уставился на Динни.– Мама в нём души не чает, – сообщила та. – По её мнению, он будет вылитый Хьюберт.Леди Монт издала звук, который, как убеждены все взрослые, должен привлекать внимание детей.– Когда вернётся Джин?– Не раньше очередного отпуска Хьюберта.Леди Монт остановила взгляд на племяннице:– Пастор говорит, что Ален остаётся в Гонконге ещё на год.Динни, покачивая погремушкой перед ребёнком, оставила без ответа реплику тётки. С того летнего вечера год назад, когда она приехала домой после бегства Уилфрида, она не говорила сама и никому не позволяла заговаривать о её чувствах. Никто, да, вероятно, и она тоже, не знал, затянулась или нет её сердечная рана. Казалось, у неё вообще больше нет сердца. Девушка так долго и упорно подавляла в нём боль, что оно словно ушло в самые сокровенные глубины её существа и биение его стало едва уловимым.– Теперь куда, тётя? Маленькому пора спать.– Пройдёмся по саду.Они спустились по лестнице и вышли на террасу.– Ой! – огорчённо вскрикнула Динни. – Гловер отряс листья с тутового деревца. А они так красиво дрожали на ветках и слетали кольцом на траву. Честное слово, садовники лишены чувства красоты.– Просто ленятся подметать. А где же кедр, который я посадила, когда мне было пять лет?Они обогнули угол старой стены и подошли к ветвистому красавцу лет шестидесяти, поблекшую листву которого золотил закат.– Мне хочется, чтобы меня похоронили под ним, Динни. Только наши не согласятся. Они потребуют, чтобы всё было чин чином.– А я мечтаю, чтобы меня сожгли и рассеяли прах по ветру. Взгляните, вон там пашут. Люблю смотреть, как лошади медленно движутся по полю, а за ними на горизонте виден лес.– "Люблю мычание коров", – несколько некстати процитировала леди Монт.С востока, из овечьего загона, донёсся слабый перезвон колокольчиков.– Слышите, тётя?Леди Монт взяла племянницу под руку.– Я часто думала, как хорошо быть козой, – сообщила она.– Только не в Англии: у нас их привязывают и заставляют пастись на крохотном кусочке земли.– Нет, не так, а с колокольчиком в горах. Впрочем, лучше быть козлом: его не доят.– Посмотрите, тётя, вот наша новая клумба. Конечно, на ней сейчас мало что осталось – одни георгины, гортензии, хризантемы, маргаритки да немного пенстемон и козмий.– Динни, как же с Клер? – спросила леди Монт, зайдя за георгины. – Я слышала, теперь с разводом стало легче.– Да, пока не начнёшь его требовать.– Но если тебя бросают…– Сначала нужно, чтобы тебя бросили.– Ты же сказала, что он вынудил её уйти.– Это разные вещи, тётя.– Юристы просто помешаны на своих законах. Помнишь длинноносoго судью, который хотел выдать Хьюберта?– Он-то как раз оказался очень человечным.– То есть как?– Он доложил министру внутренних дел, что Хьюберт показал правду.– Страшная история! – поёжилась леди Монт. – Но вспомнить приятно.– Ещё бы! Она ведь кончилась хорошо, – быстро отозвалась Динни.Леди Монт с грустью взглянула на неё.Динни долго смотрела на цветы, затем неожиданно объявила:– Тётя Эм, нужно сделать так, чтобы и для Клер всё кончилось хорошо. IV В окрестностях Кондафорда полным ходом шла традиционная шумиха, известная под названием избирательной кампании и, может быть, ещё более нелепая, чем это название. Местным жителям доказывалось, что единственно правильное для них решение – голосовать за Дорнфорда и что будет не менее правильно, если они проголосуют за Стринджера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
хорошо охлаждает кровь. Меня заботит одно – где достать работу. Я не собираюсь садиться отцу на шею. Вы тут ещё держитесь на плаву, Динни?– Не очень. До сих пор сводили концы с концами, но последний налог нас прямо топит. Трудность в том, чтобы не пожертвовать никем из прислуги. Мы ведь все сидим в одной лодке. Я всегда считала, что Кондафорд и деревня – одно целое. Мы или выплывем вместе, или вместе пойдём ко дну. Так или иначе – надо бороться. Отсюда моя затея с пекарней.– Можно мне заняться доставкой, если я не найду другой работы? Старая машина, наверное, ещё цела?– Дорогая моя, ты будешь помогать нам так, как захочешь. Но дело только начинается. Налаживать его придётся до самого рождества. А пока что скоро выборы.– Кто наш кандидат?– Некий Дорнфорд, человек здесь новый, но очень приличный.– Ему нужны избирательные агенты?– Я думаю!– Вот и прекрасно. Для начала займусь хоть этим. А будет толк от национального правительства?– Они уверяют, что "завершат начатую работу", но как – покамест не говорят.– Мне кажется, что они передерутся, как только им предложат первый же конструктивный план. Впрочем, моё дело сторона. Буду просто разъезжать по округе и агитировать: "Голосуйте за Дорнфорда!" Как тётя Эм?– Завтра приезжает погостить. Неожиданно написала, что не видела малыша, что пребывает в романтическом настроении и хочет пожить в комнате священника. Просит меня присмотреть, "чтобы там не навели порядка к её приезду". Тётя Эм не меняется.– Я часто думала о ней, – сказала Клер. – Она вся какая-то успокоительная.Затем последовало долгое молчание. Динни думала о Клер, Клер – о себе. Размышления скоро утомили приезжую, и она искоса взглянула на сестру. Забыла ли та историю с Уилфридом Дезертом, о которой Хьюберт писал с такой тревогой, пока она длилась, и с таким облегчением, когда она кончилась? Динни, сообщил Хьюберт, потребовала прекратить всякие разговоры о её романе, но с тех пор прошёл уже целый год. Рискнуть заговорить, или она ощетинится, как ёжик? "Бедная Динни! – подумала Клер. – Мне двадцать четыре; значит, ей уже двадцать семь!" Она молча сидела и поглядывала на профиль сестры. Очаровательный – особенно благодаря чуть вздёрнутому носу, который придаёт лицу решительное выражение! Глаза не поблекли по-прежнему красивые и синие, как васильки; ресницы кажутся неожиданно тёмными на фоне каштановой шевелюры. А всё-таки лицо осунулось и утратило то, за что дядя Лоренс прозвал Динни "шипучкой". "Будь я мужчиной, я влюбилась бы в неё, – решила Клер. – Она хорошая. Но лицо у неё теперь печальное и проясняется только, когда она заговорит". И Клер полузакрыв глаза, посматривая на сестру через опущенные ресницы. Нет! Спрашивать нельзя. На лице, за которым она наблюдала, лежал отпечаток выстраданной отрешённости. Было бы непростительно снова растревожить её.– Займёшь свою прежнюю комнату, дорогая? – спросила Динни. Боюсь, что голуби чересчур сильно расплодились. Они беспрерывно воркуют под твоим окном.– Мне они не помешают.– А как насчёт завтрака? Сказать, чтобы его подали к тебе в комнату?– Не беспокойся обо мне, дорогая. Мне будет ужасно неловко, если я кому-нибудь причиню беспокойство. До чего замечательно вернуться в Англию, да ещё в такой день! Какая чудесная трава, и вязы, и голубое небо!– Ещё один вопрос, Клер. Хочешь, чтобы я рассказала обо всём отцу и маме, или мне лучше молчать?Клер стиснула губы.– По-моему, им следует знать, что я не вернусь к нему.– Да. Но нужно привести какие-то причины.– Скажем просто, что это невозможно.Динни кивнула:– Я не хочу, чтобы они считали виноватой тебя. Для всех же остальных – ты приехала домой для поправки здоровья.– А тётя Эм? – спросила Клер.– Её я беру на себя. Кроме того, она будет поглощена малышом. Ну вот, подъезжаем.Показалась кондафордская церковь и небольшая группа домиков, большей частью крытых соломой, – ядро и сердцевина разбросанного прихода. За ними виднелись службы, примыкавшие к поместью, но сам дом, построенный предками в милой их сердцу низине, был скрыт деревьями.Клер, прижавшись носом к оконному стеклу, сказала:– У меня прямо мурашки бегают. Ты по-прежнему любишь Кондафорд,Динни?– Больше.– Странно. Я вот тоже люблю его, а жить в нём не могу.– Типично по-английски. Отсюда – Америка и доминионы. Бери саквояж, а я захвачу чемодан.Краткая поездка по аллеям, окаймлённым вязами, которые пестрели золотыми пятнышками увядшей листвы в лучах заходящего солнца, оказалась неутомительной и закончилась обычным ликованием собак, выскочивших из тёмного холла навстречу сёстрам.– Новая? – осведомилась Клер, увидев чёрного спаниеля, который обнюхивал ей чулки.– Да, это Фош. Они со Скарамушем подписали пакт Келлога и поэтому вечно ссорятся, а я у них вроде Маньчжурии, – пояснила Динни и распахнула двери гостиной: – Мама, вот она!Подходя к бледной, взволнованной и улыбающейся матери. Клер в первый раз почувствовала себя потрясённой. Приехать вот так обратно и нарушить их покой!– Твоя заблудшая овечка вернулась, мамочка! – сказала она. – Слава богу, ты не изменилась!После пылких объятий леди Черрел застенчиво взглянула на дочь и сообщила:– Отец у себя в кабинете.– Я схожу за ним, – предложила Динни.В своём одиноком убежище, на котором до сих пор лежал отпечаток военных и аскетических привычек его владельца, генерал возился с приспособлением, изобретённым им для того, чтобы экономить время при натягивании охотничьих сапог и бриджей.– Ну что? – спросил он.– Клер здорова, дорогой, но порвала с ним и, боюсь, окончательно.– Скверно! – нахмурился генерал.Динни взялась руками за отвороты его куртки:– Виновата не она. Но я не стала бы задавать никаких вопросов. Сделаем вид, что она просто приехала погостить, и постараемся, чтобы этот приезд был ей по возможности приятен.– Что он натворил?– Ничего. Причина – его характер. Я знала, что в нём есть, какая-то жестокость.– Знала? Что ты имеешь в виду, Динни?– Догадывалась по тому, как он улыбается, – по губам.Генерал издал звук, выражающий крайнее огорчение.– Идём, – позвал он. – Доскажешь после.С Клер отец повёл себя подчёркнуто радушно и дружелюбно и не расспрашивал её ни о чём, кроме Красного моря и Цейлона, знакомство с которым ограничивалось у него воспоминаниями о пряных ароматах побережья и прогулке по Коричному саду в Коломбо. Клер, все ещё взволнованная встречей с матерью, была благодарна ему за сдержанность. Она довольно скоро ускользнула к себе в комнату, где её ждали уже распакованные вещи.Она встала у мансардного окна и прислушалась к воркованию голубей, к внезапным всплескам и хлопанью их крыльев, когда они взмывали в воздух над садом, обнесённым живой изгородью из тисов. Солнце почти закатилось, но свет всё ещё пробивался сквозь вязы. Ветра не было, и нервыКлер отдыхали в этой тишине, нарушаемой только голубями и напоенной непохожим на ароматы Цейлона благоуханием. Родной воздух, чудесный, здоровый, свежий, с лёгким привкусом горьковатого дымка! Клер увидела над садом синие ниточки, – садовники жгли сухие листья, сложив их небольшими кучками. И почти сразу же она закурила сигарету. В этом нехитром жесте сказалась вся Клер. Она никогда не умела целиком отдыхать, отдаваться покою и вечно стремилась вперёд, к тому полному наслаждению, которое остаётся вовеки недоступным для людей с её натурой. Трубастый голубь, сидевший на жёлобе крутой шиферной крыши, следил за ней кротким черным маленьким глазом и неторопливо чистил себе перья. Белизна его была прекрасна, осанка – горда, и такой же гордостью дышало круглое тутовое деревце, листья которого, слетая сначала с верхних, потом с нижних веток, кольцом устилали землю и расцвечивали траву. Последние лучи заката пронизывали его редкую изжелта-зелёную листву, и деревце казалось сказочным. Семнадцать месяцев назад Клер стояла у этого же окна, глядя поверх тутового деревца на поля и зеленеющие рощи. Семнадцать месяцев чужих небес и деревьев, чужих ароматов, звуков, вод – незнакомых, дразнящих, обманчивых и, как прежде, чуждых! И ни минуты покоя. Его не было и в белом доме с просторной верандой, который они занимали в Канди. Сначала он нравился ей, потом она усомнилась в этом, потом поняла, что он ей не нравится, и, наконец, просто возненавидела его. А теперь всё прошло, и она снова дома. Клер стряхнула пепел с сигареты, потянулась, и голубь, заплескав крыльями, взмыл в воздух. III Динни "взяла на себя" тётю Эм. Это была не простая задача. Обычному человеку задают вопрос, он отвечает, и дело с концом. С леди Монт такой последовательный разговор был невозможен. Она стояла посреди комнаты с надушённым вербеной саше в руках и нюхала его, а Динни распаковывала её чемодан.– Восхитительно пахнет, Динни. Клер что-то жёлтая. Ждёт маленького, а?– Нет, тётя.– Жаль. Когда мы были на Цейлоне, все обзаводились маленькими. У слонов они такие приятные! В этой комнате мы играли в католического священника, которому спускали еду в корзинке. Твой отец залезал на крышу, а я была священником. Но в корзинку никогда не клали ничего вкусного. Твоя тётка Уилмет сидела на дереве. В случае появления протестантов ей полагалось кричать: "Куй, куй!"– Это было несколько преждевременно, тётя Эм. При Елизавете Австралию ещё не открыли.– Знаю. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были сущими дьяволами. Католики тоже. И мусульмане.Динни вздрогнула и постаралась заслонить лицо корсетом.– Куда положить бельё?– Куда хочешь. Не наклоняйся так низко. Все они были тогда сущими дьяволами. Страшно мучили животных. Клер понравилось на Цейлоне?Динни выпрямилась, держа в руках охапку белья:– Не очень.– Почему? Печень?– Тётя, я вам всё объясню, но вы не говорите никому, кроме дяди Лоренса и Майкла. Это разрыв.Леди Монт погрузила нос в саше, потом изрекла:– Можно было предвидеть – стоило взглянуть на его мать. Ты веришь в поговорку: "Яблочко от яблоньки… "?– Не слишком.– Я всегда утверждала, что семнадцать лет разницы – слишком много, а Лоренс говорит, что люди сначала восклицают: "А, Джерри Корвен!" и больше ни слова не прибавляют. Что у них вышло?Динни склонилась над комодом, укладывая белье в ящик:– Я не спрашивала о подробностях, но, по-моему, он – настоящее животное.Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала:– Бедняжка Клер!– Словом, тётя, она вернулась домой для поправки здоровья.Леди Монт зарылась носом в цветы, наполнявшие вазу:– Босуэл и Джонсон называют их "богоснедники". Они без запаха. Какая болезнь может быть у Клер? Нервы?– Ей нужно переменить климат, тётя.– Но, Динни, сейчас столько англо-индийцев возвращается обратно…– Знаю. Пока сойдёт и такое объяснение, а дальше видно будет. Словом, не говорите, пожалуйста, даже Флёр.– Скажу я или нет. Флёр всё равно узнает! От неё не скроешь. Клер завела себе молодого человека?– Что вы, тётя?И Динни извлекла из чемодана коричневый халат, вспоминая, с каким выражением лица молодой человек сказал им: "До свиданья!"– На пароходе? – усомнилась тётя.Динни переменила тему:– Дядя Лоренс сейчас очень увлекается политикой?– Да. Это так тягостно. Что хочешь приедается, если о нём вечно разговаривать. А у вас надёжный кандидат? Как Майкл?– Он в наших краях человек новый, но, видимо, пройдёт.– Женат?– Нет.Леди Монт склонила голову набок, прищурила глаза и пристально взглянула на племянницу.Динни вынула из чемодана последнюю вещь – пузырёк с жаропонижающим:– Вот уж не по-английски, тётя!– От груди. Его сунула мне Делия. Я болела грудью. Давно. Ты лично говорила с вашим кандидатом?– Да.– Сколько ему лет?– По-моему, под сорок.– Чем он занимается?– Он королевский адвокат.– Фамилия?– Дорнфорд.– Я что-то слышала про Дорнфордов, когда была девушкой. Но где? А, вспомнила – в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре.– Наверно, всё-таки не он, а его отец?– В таком случае, у него ничего нет.– Он живёт тем, что зарабатывает в суде.– Когда тебе меньше сорока, там много не заработаешь.– Не знаю, он не жаловался.– Энергичный?– Очень.– Блондин?– Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тётя, или когда вы будете переодеваться к обеду?– Потом. Сначала сходим к малышу.– Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской.Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тётя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдёт, когда станет постарше, – в Черрелов или Тесбери, – было ещё неясно. Няня, тётка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочерёдно падать в их восхищённо распростёртые объятия.– Он не гулит, – заметила Динни.– Он гулит по утрам, мисс.– Падает! – воскликнула леди Монт.– Не плачь, маленький!– Он никогда не плачет, мисс.– Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь.– Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, – объявила леди Монт. – А вы, няня?– Некогда было, миледи: у нас большая семья.– У няни была замечательная мать. Их пять сестёр – все чистое золото.Румяные щёки няни заалели ещё ярче, она улыбнулась застенчиво, как девочка, и потупилась.– Смотрите, он скривит себе ножки, – предупредила леди Монт. – Довольно ему ковылять.Няня, подхватив упиравшегося мальчугана, водворила его в кроватку; он важно нахмурился и уставился на Динни.– Мама в нём души не чает, – сообщила та. – По её мнению, он будет вылитый Хьюберт.Леди Монт издала звук, который, как убеждены все взрослые, должен привлекать внимание детей.– Когда вернётся Джин?– Не раньше очередного отпуска Хьюберта.Леди Монт остановила взгляд на племяннице:– Пастор говорит, что Ален остаётся в Гонконге ещё на год.Динни, покачивая погремушкой перед ребёнком, оставила без ответа реплику тётки. С того летнего вечера год назад, когда она приехала домой после бегства Уилфрида, она не говорила сама и никому не позволяла заговаривать о её чувствах. Никто, да, вероятно, и она тоже, не знал, затянулась или нет её сердечная рана. Казалось, у неё вообще больше нет сердца. Девушка так долго и упорно подавляла в нём боль, что оно словно ушло в самые сокровенные глубины её существа и биение его стало едва уловимым.– Теперь куда, тётя? Маленькому пора спать.– Пройдёмся по саду.Они спустились по лестнице и вышли на террасу.– Ой! – огорчённо вскрикнула Динни. – Гловер отряс листья с тутового деревца. А они так красиво дрожали на ветках и слетали кольцом на траву. Честное слово, садовники лишены чувства красоты.– Просто ленятся подметать. А где же кедр, который я посадила, когда мне было пять лет?Они обогнули угол старой стены и подошли к ветвистому красавцу лет шестидесяти, поблекшую листву которого золотил закат.– Мне хочется, чтобы меня похоронили под ним, Динни. Только наши не согласятся. Они потребуют, чтобы всё было чин чином.– А я мечтаю, чтобы меня сожгли и рассеяли прах по ветру. Взгляните, вон там пашут. Люблю смотреть, как лошади медленно движутся по полю, а за ними на горизонте виден лес.– "Люблю мычание коров", – несколько некстати процитировала леди Монт.С востока, из овечьего загона, донёсся слабый перезвон колокольчиков.– Слышите, тётя?Леди Монт взяла племянницу под руку.– Я часто думала, как хорошо быть козой, – сообщила она.– Только не в Англии: у нас их привязывают и заставляют пастись на крохотном кусочке земли.– Нет, не так, а с колокольчиком в горах. Впрочем, лучше быть козлом: его не доят.– Посмотрите, тётя, вот наша новая клумба. Конечно, на ней сейчас мало что осталось – одни георгины, гортензии, хризантемы, маргаритки да немного пенстемон и козмий.– Динни, как же с Клер? – спросила леди Монт, зайдя за георгины. – Я слышала, теперь с разводом стало легче.– Да, пока не начнёшь его требовать.– Но если тебя бросают…– Сначала нужно, чтобы тебя бросили.– Ты же сказала, что он вынудил её уйти.– Это разные вещи, тётя.– Юристы просто помешаны на своих законах. Помнишь длинноносoго судью, который хотел выдать Хьюберта?– Он-то как раз оказался очень человечным.– То есть как?– Он доложил министру внутренних дел, что Хьюберт показал правду.– Страшная история! – поёжилась леди Монт. – Но вспомнить приятно.– Ещё бы! Она ведь кончилась хорошо, – быстро отозвалась Динни.Леди Монт с грустью взглянула на неё.Динни долго смотрела на цветы, затем неожиданно объявила:– Тётя Эм, нужно сделать так, чтобы и для Клер всё кончилось хорошо. IV В окрестностях Кондафорда полным ходом шла традиционная шумиха, известная под названием избирательной кампании и, может быть, ещё более нелепая, чем это название. Местным жителям доказывалось, что единственно правильное для них решение – голосовать за Дорнфорда и что будет не менее правильно, если они проголосуют за Стринджера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31