Глава 3
Летними днями Вальтеоф возил Эдит по всему графству. Он показал ей Дюрхэм, где епископ Лоррейн с любовью их принял, он возил ее в Монквермут и в монастырь в Джэрроу, но Эдит больше предпочитала спокойные долины, где протекала река Варф, и окрестности Йорка, хотя они и были опустошены, и они через несколько недель вернулись в Элдби.
Только один раз он затронул тему их разговора во время той ссоры, и не для того, чтобы упомянуть о детях.
– Я хотел бы видеть Ателаис здесь, – сказал граф, – дома она слишком много думает о Дипинге.
– Ей надо было бы выйти замуж за де Руля, – ответила Эдит.
– Я тоже так думаю, но я не в силах принудить ее к этому браку. Как я могу, – лукаво улыбнулся он графине, – если я сам женат по любви?
Они были одни в своей комнате, и Эдит подложила свою ручку на его загорелую руку, обильно поросшую золотыми волосами.
– Мы женаты по любви, – согласилась она, – но нам разрешили так сделать, потому что мой дядя счел это политически выгодным.
– Он говорил, что это меня с ним свяжет и докажет, что он может быть щедрым.
Эдит рассмеялась:
– Может быть, но он ничего не делает без задней мысли: мы служим его целям… ты как единственный высокородный англичанин, оставшийся, чтобы объединить народы, и я, чтобы поддерживать нормандские интересы.
Граф почувствовал себя неловко.
– Ты думаешь, поэтому…
– Конечно, – она погладила его руку, напрашиваясь на поцелуй, но впервые он поцеловал ее рассеянно.
– Возможно, я не так уж отличаюсь от него, желая брака Ателаис и Ричарда.
– Она хочет этого. Я уверена.
– Я думал, она его ненавидит?
Эдит рассмеялась и погрозила ему пальцем.
– Мой господин, ты мало знаешь женщин. Когда мы ненавидим, мы близки к любви, и любовь может легко обратиться в ненависть. Когда приезжает мессир де Руль, она всегда на него тайком посматривает, а когда она отворачивается – он смотрит на нее. Поверь мне, я знаю.
– Если это так, а я верю тебе, сердце мое, я совершенно в этом ничего не понимаю, тогда я снова поговорю с Ричардом, когда мы вернемся домой.
Но было еще так много дел, что, казалось, пройдет вечность, прежде чем они вернутся на юг. Он обязательно навестит все церковные наделы графства и сделает все, что может, для несчастного народа, умирающего от голода. Вот и теперь, где бы он ни проезжал, люди благословляли его имя, называли своим благодетелем, и их любовь его невероятно трогала. Это радовало и его приближенных – Хакон и Ульф гордились им больше, чем собой, и когда его приветствовали на улицах Йорка, Торкель поглядывал на графиню, как бы говоря: «Вот он какой!» Однако нормандка вызывала меньше энтузиазма, хотя народ и воздавал ей должное. Однажды Ульф сказал Хакону:
– Почему она такая гордячка? Она очень изменилась с тех пор, как мы вернулись из Нормандии, – Теперь это был крепкий паренек с широкой грудью. – Там она была простой девушкой, и я думаю, мало кто из нас хорошо ее знает, даже граф, несмотря на всю свою любовь.
Они прогуливались вдоль Йорской речки, и Хакон остановился, уставившись в воду, мерцающую в последних лучах июньского солнца. Ласточки, низко пролетев над водой, взмывали вверх.
– Она когда-нибудь причинит ему зло, – неожиданно сказал он, – я это знаю.
– Почему? – спросил Ульф. – Каким образом? Она же его жена, у них дети, и будут еще, я думаю. Разве женщине этого мало?
– Бог знает, чего она хочет. – Хакон подумал о своей нежной женушке с ее мягкими движениями, ее любовью. Она была как розовое яблоко, согретое солнечными лучами. Графиня, думал он, совсем другая. – Она получит то, чего хочет, – наконец сказал он, – и ей нет дела, если она в результате причинит ему боль.
– Откуда ты это знаешь? – Ульф присел и начал бросать камушки в уток не для того, чтобы причинить им вред, а чтобы повеселиться при виде того, как они ковыляют по пляжу. – Ты всегда думаешь, будто знаешь, что люди скажут или сделают.
– Ну, я повидал больше твоего, – ответил Хакон, – но даже ты видишь, какая она жестокая. Она велела этому бедняге собирать вещи, ну, тому, который просил лачугу около церкви, потому что ему нечем было заплатить ренту. Граф ему дал год, чтобы выплатить.
– Я слышал об этом, но ты явно не знаешь, – гордо прибавил Ульф, – что он пошел к Торкелю Скалласону на следующий день, и Торкель дал ему работу на кухне от имени графа.
Хакон ухмыльнулся:
– У поэта больше души, чем у нас всех вместе взятых. Не удивительно, что они с графиней не могут договориться. Что же касается того, кто из нас больше знает, то я тебе скажу, что граф пригласил его слугой, так что графине придется принимать еду из рук этого человека.
Он слегка подтолкнул Ульфа, и тот скатился в траву. В следующий же момент он поднялся, улыбаясь, и накинулся на Хакона так, что тот упал навзничь. У Ульфа это вызвало взрыв смеха.
– Вот тебе! Я всегда говорил, что когда-нибудь тебя поборю. Будешь ты теперь на меня нападать?
Хакон поднялся на ноги, отряхиваясь.
– Вот это мускулы! – Внезапно он схватил Ульфа за ноги, и они покатились по земле, борясь и смеясь одновременно до тех пор, пока, наконец, Хакон не закричал:
– Хватит! Хватит! Ты теперь мужчина, мой маленький Ульф, и мне ровня. Пойдем, я угощу тебя кружкой пива и ужином.
Через несколько дней, когда Вальтеоф был по делам графства в Тэдкастере, графиня вызвала Ульфа к себе. Она, как обычно, занималась делами различных уделов, бегло просматривала отчеты управляющих и посчитала нужным исправить в них ошибки. Ей необходим был гонец, и как раз под рукой оказался Ульф.
Он пришел, крепкий, улыбающийся, всегда готовый услужить ради своего господина и графине тоже, хотя и разделял чувства Хакона в отношении ее.
– Немедленно поезжай в Винтингэм, – сказала графиня, – кажется, это не больше, чем двадцать пять миль отсюда. Там есть поместье, Херонсмилл, владельцем которого является Альден. Он не заплатил этим летом десятину и должен снарядить один корабль и прислать корму для двадцати лошадей. Скажи ему, чтобы он прислал то, что должен. Ты вполне сможешь вернуться к завтрашнему дню.
Ульф поколебался, прежде чем ответить:
– Моя госпожа, боюсь, это займет больше времени, потому что земли Сеттрингтона принадлежат дому Карла, и граф запретил нам на них ступать. Я должен буду поехать кругом – на запад через Мальтон.
– Глупости, – нетерпеливо ответила Эдит. – Никто не будет разбираться со слугами из-за дел графа.
Ульф вздрогнул и перестал улыбаться.
– Мой отец, госпожа, был таном Геллинга и другом графа. У меня есть свои собственные земли и я не слуга, хотя и служу графу.
Эдит посмотрела на него с удивлением:
– Я оскорбила твое достоинство? Ну, как бы там ни было, отношения вашего господина с Магнусом Карлсоном – это его дело, и тебя они не касаются. – Тон у нее был жестокий, и так как он все еще сомневался, она прибавила: – Иди и принеси мне завтра ответ.
Он видел, что с ней бесполезно спорить, и, во всяком случае, она, возможно, права, но ему хотелось, чтобы Хакон был рядом, чтобы он мог с ним посоветоваться, но Хакон и Осгуд уехали в Тэдкастер, а Торкель был в Йорке.
Однако, когда он ехал по восточной дороге, у него было приятное ощущение собственной значимости. Его мать управляет Геллингом с самого его детства, но теперь, хотя он и не хотел ничего другого, кроме как остаться при графе, он думал, что, возможно, должен был бы поехать домой и навестить свои земли. Другие же управляют своими землями и при этом служат графу, а почему он не может? А иметь жену, как Хакон, чтоб, приехав домой, лечь рядом с порядочной женщиной вместо того, чтобы общаться с падшими девками в таверне, что может быть лучше? Весело насвистывая, он подставил лицо солнцу.
На следующий день из Йорка вернулся Торкель и сразу стал искать Ульфа. Когда он услышал, по какому делу и куда отправили парня, тяжелая туча легла на его чело, и он направился к графине. Она сидела на стульчике на холме перед домом с вышиванием в руках. Она посмотрела на него, когда он поднимался по склону, и взгляды их встретились. Если бы она была мужчиной, подумал он, так бы скрестились их шпаги.
– Я слышал, госпожа, – без предисловий начал он, – что вы послали Ульфа в Винтингэм, и что вы приказали ему ехать через Сеттринггон. Я не могу поверить, что, зная о запрещении графа всем нам ездить…
Она подняла руку:
– Мессир Скалласон, пришло время, чтобы вы все уяснили, что я остаюсь хозяйкой вместо графа в его отсутствие. И если бы он был здесь…
– Если бы он был здесь, – прервал ее Торкель, – он никогда бы не позволил Ульфу уезжать. Видит Бог, мадам, вы слишком много на себя берете.
Она вскочила со стула:
– Как вы смеете так говорить? Вас надо бы выпороть за такую наглость.
Он рассмеялся, закинув голову, и это взбесило ее еще больше.
– Я сам себе господин и вам ничем не обязан, и здесь я только из любви к моему графу. Я не кухонный мужик, чтобы бить меня по вашему повелению. – Он вновь стал серьезным: – Говорю вам, вы не знаете этого северного народа, вы не понимаете, что значит здесь кровная месть… Если с Ульфом что-нибудь случится, я не хотел бы быть на вашем месте, когда вернется граф. Ульф был ему как сын.
Он не мог сказать ничего хуже, потому что невольно задел больное место. При слове «сын» краска залила ее лицо. Она сжала руки, в какой-то момент он подумал, что она его ударит.
– Убирайтесь, убирайтесь прочь, наглец. Я не хочу видеть вас в моем доме. Граф вас выгонит…
– Вы попросите его об этом, конечно, – светлые глаза Торкеля сверкнули, на щеках появился румянец. – На этот счет я не волнуюсь, а вот за Ульфа я боюсь. Он уже должен был вернуться.
Она отвернулась, с трудом сдерживая себя.
– Без сомнения, он где-нибудь бездельничает, заигрывает с какой-нибудь деревенской девчонкой. Однако я не собираюсь больше с вами это обсуждать, и граф узнает о вашем поведении. – Сейчас она была живым воплощением своего дяди.
«Помоги Бог моему господину», – подумал Торкель и, резко развернувшись, направился мимо дома к воротам, откуда видна была дорога на восток. Он очень долго там сидел, но Ульф не вернулся ни в эту ночь, ни на следующий день. Ужин прошел в ледяном молчании, и на следующий день Торкель, ни слова ни говоря графине, отправился в Тэдкастер.
В двух милях от Йорка, он, к своему облегчению, встретил графа и в нескольких словах объяснил ему, что произошло. Он увидел нахмуренные брови, вспышку раздражения, но граф быстро совладал с собой.
– Мы проедем немного и, без сомнения, встретим его. Надеюсь, мальчик просто замешкался.
Хакон подъехал к ним, его обычно веселое лицо было очень серьезно.
– Господин, позвольте мне поехать вперед. Если с ним что-нибудь случилось…
– Мы сначала поедем в Элдби, – твердо сказал Вальтеоф. – Он, может быть, уже вернулся.
Все остальное время они ехали молча. Он не показывал свою тревогу, но она не проходила, точно так же, как и раздражение из-за Эдит. Временами он совершенно не мог ее понять, настолько она отличалась от той Эдит, которая была в его сердце. Но его любовь и верность не допускали никаких сомнений.
Заросшая тропинка разделяла дорогу к Элдби от поворота к Йорку, и когда они до нее доехали, Торкель внезапно воскликнул:
– Смотрите, всадник!
Впереди брела лошадь, поводья были опущены, а всадник, казалось, спит или без сознания, потому что он лежал у нее на шее.
Вальтеоф пришпорил Баллероя и вместе с Хаконом и Торкелем направился туда. Услышав, что кто-то подъезжает, лошадь встрепенулась и заржала, а всадник начал сползать с седла, держась только одной рукой за длинную лошадиную гриву. Вальтеоф спрыгнул и бросился к нему. Это был Ульф, но Ульф с трудом узнаваемый. Все было в крови: одежда, седло, лошадь; его лицо тоже было в крови и жутко избито, один глаз закрыт и отмечен следом кнута. В груди зияла ножевая рана. Вальтеоф выругался и схватил мальчика, стараясь освободить его руку из гривы. Он положил его на землю и стал нащупывать рану под одеждой. Торкель и Хакон были рядом.
– Он жив, господин? Он жив?
Вальтеоф кивнул и ниже наклонился к Ульфу.
– Он жив, но пока. Кто-нибудь, дайте вина.
Кто-то сунул ему флягу, и он попытался влить вино в пересохшие губы. Ульф сделал глоток, и глаза его открылись. Он глотнул еще и вздохнул. В глазах его были боль и страх, но, когда он увидел графа, ему стало легче.
– Господин, – его голос был еле слышен, – господин, я думал, что никогда не доберусь до дома.
Вальтеоф приподнял мальчика. Он был потрясен, но старался говорить спокойно:
– Ты дома. Можешь ли ты рассказать, что произошло?
– Расскажи, – рядом опустился Хакон. – Кто это сделал? Иисус, я заставлю их заплатить.
Ульф посмотрел на графа:
– Я ехал в Винтингхэм, как приказала графиня, но удел был сожжен, никого не было, все уничтожено, даже часовня разграблена. Она велела мне быстро вернуться, я поехал через Сеттрингтон, и там… – он закашлялся и выплюнул кровь, – я столкнулся с Эдмундом Карлсоном и его людьми. Они грозились, что близко то время, когда кончится ваша роскошная жизнь. Я думал, они собираются только меня побить, потому что я ваш человек, но… – голос его прервался, и наступила тишина.
Все стояли, глядя на умирающего на руках у графа, охваченные одним чувством. На дороге было жарко и пыльно, лошади беспрестанно махали хвостами, отгоняя мух, но здесь разгорался еще один огонь, почти физически ощутимый из-за своей интенсивности. Хакон пытался остановить кровь, которая шла из раны. Он взглянул на графа.
– Он умирает?
– Думаю, что он не выживет, – тихо сказал Вальтеоф. Ему хотелось кричать от гнева при виде такой бесчеловечной жестокости. Лучше убить себя, чем видеть, как Ульф умирает на его руках. Он снова приложил флягу к запекшимся губам, и глаза мальчика открылись.
– Мой господин, – в дрожащем голосе появилась сила, – мой господин, я должен сказать вам…
– Конечно… – Вальтеоф дал ему еще вина и, когда он начал говорить, голос его звучал громче.
– Они привезли меня в свой дом, они сказали мне, что это люди Магнуса убили графа Эдвина…
– Что! – от неожиданности Вальтеоф с силой сжал его руку. – Ты уверен?
– Да, они сказали, это за то, что он оставил графа Моркара и не дрался с ними при Эли. – Он снова закашлялся и затем продолжил: – Я сказал им, что они – убийцы, убили Эдвина. Они говорили страшные вещи о вас, которых я не мог вынести, но я не мог с ними драться, они стали бить меня.
– Нож! – с силой спросил Хакон. – Кто ударил ножом?
– Я думаю, Магнус. Я не знаю. Их было так много. Они смеялись. О, Боже, избави меня от них, дьявол, дьявол! – Он весь дрожал в руках Вальтеофа, вспомнив о доме Карла, где его сыновья издевались над ним.
– Боже! – Торкель схватился за меч. На его лице было выражение смертельного гнева, и Хакон, стоявший на коленях рядом с Ульфом, закричал:
– Что нам делать, господин? После этого мы не можем позволить им жить.
– Клянусь Богом, нет! – зарычал Осгуд. – Разве сын Альфрика не будет отомщен? Господин, позволь нам поехать в Сеттрингтон, с этим надо покончить раз и навсегда. Убиты твой дед и теперь этот мальчик.
Вальтеоф прижал к себе Ульфа, стараясь его успокоить. Он сам дрожал, вся его любовь к Альфрику взывала об отмщении. Он вспомнил слова Альфрика: «Если я погибну, позаботься о моем сыне», – и свой собственный ответ: «Он будет мне как родной». И как же он сдержал эту клятву? Ульф умирал у него на руках, потому что он был человек из дома Сиварда и дом Карла обрушил на него свою месть.
Черное чувство поднялось в нем. Эта трагедия произошла, потому что он был тем, кем он был. Каждое оскорбление Магнуса, брошенное ему в лицо, особенно же воспоминание о невидящих глазах Эдвина, и более всего этот мальчик у него на руках, – все требовало отмщения.
– Убейте их, – сказал он, сжав зубы, – убейте их! Сожгите их дома, никого не оставляйте, – никто не слышал, чтобы он когда-нибудь так говорил.
Они вскочили на лошадей, но Ульф закричал, широко открыв глаза.
– Только не Кнута, не Кнута, он пытался их остановить.
Вальтеоф встал, прижав мальчика к груди.
– Оставьте Кнута в живых, но только его.
Они бросились вперед, даже обычно спокойный Торкель скакал во всю мочь, а Вальтеоф остался на пыльной дороге с Ульфом на руках, и только Оти стоял рядом, как всегда под рукой, его скуластое лицо сморщилось от горя. Медленно они шли к дому, Оти вел лошадь, Вальтеоф нес свою ношу. Когда он вошел в дом, засуетились слуги, неся воду и полотенца. Осторожно положив Ульфа, он сам обмыл ему рану, но паренек умирал, и он знал это.
– Кто-нибудь, приведите священника, – сказал он и, подняв голову, увидел Эдит, стоявшую рядом со скамьей, на которой лежал Ульф. Она была бледна и сжимала руки. – Это ты сделала, – сказал он, это было так, будто он ее ударил. Она не пошатнулась от удара, не вскрикнула, только смотрела на Ульфа, и трудно было понять, что за выражение затаилось в ее темных глазах. Затем она наклонилась посмотреть рану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36