, Энгельс Ф., «Манифест Коммунистической партии», I].
— Не могу я больше сидеть тут и слушать бред больного человека, — произнес епископ и поднялся.
— Я слишком надолго задержал вас, ваше преосвященство. То, что вы приехали ко мне в Эль-Тобосо, было великим актом милосердия с вашей стороны. Доктор Гальван заверит вас, что я вполне здоров.
— Телом — возможно. Я думаю, вам нужен врач совсем другого рода. Я, конечно, проконсультируюсь с доктором Гальваном, прежде чем писать архиепископу. И буду молиться за вас.
— Я очень благодарен вам за ваши молитвы, — сказал отец Кихот.
Он заметил, что епископ перед уходом не протянул ему для поцелуя руки с перстнем. Отец Кихот покорил себя за то, что слишком вольно с ним разговаривал. «Огорчил я бедного человека, — подумал он. — С епископами, как и с людьми очень бедными и необразованными, следует быть особенно осторожным».
Из коридора за дверью донеслось перешептыванье. Затем в замке повернулся ключ. «Значит, я — пленник, — подумал отец Кихот, — совсем как Сервантес».
ГЛАВА II
Второе путешествие монсеньора Кихота
Отца Кихота разбудил звук клаксона — ту-ту-ту. Даже во сне он узнал голос «Росинанта», который ни с чем не спутаешь, — жалобный звук, не имеющий ничего общего с нетерпеливым, гневным, раздраженным зовом большой машины, — звук, просто возвещающий: «Я тут, если я вам нужен». Отец Кихот тотчас подошел к окну и выглянул на улицу, но «Росинант», должно быть, стоял где-то вне поля его зрения, ибо он увидел лишь ярко-синюю машину, а не ржаво-рыжую. Он подошел к двери, забыв, что она заперта, и потряс ручку. Голос Тересы откликнулся:
— Тихо, отец. Дайте ему еще минутку.
— Кому дать еще минутку?
— Отец Эррера пошел ведь принимать исповедь, но если в церкви никого нет, он в исповедальне долго сидеть не станет, так что я велела парню из гаража, чтоб он быстрее шел в церковь, пока отец Эррера еще там, да чтоб придумал подлиннее исповедь — надо ведь его задержать.
Отец Кихот ничего не понял. Он не один десяток лет прожил в Эль-Тобосо, но такого с ним еще не бывало. Отчего все так изменилось?
— Ты что, не можешь открыть дверь, Тереса? «Росинант» вернулся.
— Да знаю я. В жизни б не сказала, что это он, бедняжка, — еще бы: он теперь ведь ярко-синий и даже с новым номером.
— Пожалуйста, Тереса, открой дверь. Я должен посмотреть, что произошло с «Росинантом».
— Не могу, отец, потому как нет у меня ключа, но не волнуйтесь — он сдюжит, только потерпите еще минутку.
— Кто сдюжит?
— Мэр, конечно.
— Мэр? А где он?
— У вас в кабинете. Где же еще? Отец Эррера-то ведь запер ваш шкаф — вот мэр теперь его и открывает моей шпилькой да еще с помощью бутылки оливкового масла.
— А оливковое масло тут при чем?
— Не знаю, отец, но я верю мэру.
— А что там, в шкафу?
— Ваши брюки, отец, и вся верхняя одежда.
— Если он может открыть шкаф, почему же он не может открыть эту дверь?
— Именно это я ему и сказала, а он говорит про какие-то там приоритеты.
Отец Кихот решил терпеливо ждать, но терпение его подвергалось серьезному испытанию под влиянием комментариев Тересы.
— Ох, я думала, он уже открыл шкаф, но замок оказался больно крепкий, так что мэр взял теперь лезвие отца Эрреры. Ох, и достанется же нам, потому как отец Эррера все их на счету держит… Ну вот, теперь он сломал лезвие. Господи ты боже мой! Ковыряется маникюрными ножницами отца Эрреры… Стойте, стойте, потерпите немножко… слава тебе господи, открыл. Надеюсь только, дверь он откроет быстрее, не то отец Эррера того и гляди вернется — у парня-то из гаража не хватит ведь смекалки так долго его там держать.
— Как вы, отче, в порядке? — послышался из-за двери голос мэра.
— В полном порядке, но что вы сотворили с «Росинантом»?
— Я остановился у моего приятеля в Вальядолиде и подновил «Росинанта», чтоб жандармы не узнали его, — во всяком случае, с первого взгляда. Сейчас я займусь вашей дверью.
— Не старайтесь. Я могу и в окно вылезти.
«Хорошо, — подумал отец Кихот, — что никто не видит, как местный священник вылезает в пижаме из своего окна и стучит в собственную дверь». Тереса из скромности ретировалась на кухню, и отец Кихот поспешно оделся у себя в кабинете.
— Дверцу шкафа вы, конечно, испортили, — сказал он.
— Ее оказалось труднее открыть, чем я думал. Что вы ищете?
— Воротничок.
— Вот — держите. А ваш слюнявчик у меня в машине.
— Он уже стоил мне немалых неприятностей. Я не надену его больше, Санчо.
— Но мы его возьмем с собой. Он может нам пригодиться. Никогда ничего заранее нельзя сказать.
— Что-то я носков нигде не вижу.
— Ваши пурпурные носки у меня. И ваши новые ботинки тоже.
— Я искал старые. Извините. С ними я, конечно, навсегда уже распростился.
— Они теперь у жандармов.
— Да. Я забыл. Епископ ведь сказал мне. Я полагаю, нам пора. Надеюсь, беднягу епископа не хватит удар.
Тут взгляд его упал на конверт. Отец Кихот должен был бы еще раньше его заметить — конверт стоял на двух старых, еще из семинарии, учебниках отца Кихота, прислоненный к третьему. Автор письма явно хотел, чтобы оно сразу бросилось в глаза. Отец Кихот взглянул на конверт и сунул письмо в карман.
— Что это? — спросил мэр.
— По-моему, письмо от епископа. Я слишком хорошо знаю его почерк.
— Вы не намерены его читать?
— Скверные вести могут и подождать, пока мы не разопьем бутылочки ламанчского.
Он прошел на кухню попрощаться с Тересой.
— Право не знаю, как ты все объяснишь отцу Эррере.
— Это не мне, а ему придется объяснять. С какой это стати он запер вас в вашей собственной комнате в вашем собственном доме, да еще отобрал у вас вашу собственную одежду.
Отец Кихот поцеловал Тересу в лоб, на что за все годы совместного существования ни разу не отважился.
— Да благословит тебя господь, Тереса, — сказал он. — Ты была очень добра ко мне. И терпелива. Долго меня терпела.
— Хоть скажите, куда вы едете-то, отче?
— Лучше тебе этого не знать, потому что все будут тебя об этом спрашивать. Но я могу тебе сказать, что по воле божией уезжаю надолго отдохнуть в тихом месте.
— С этим коммунистом?
— Не говори, как епископ, Тереса. Мэр был мне добрым другом.
— Вот уж не представляю, чтобы такой человек мог долго отдыхать в тихом месте.
— Никогда нельзя знать заранее, Тереса. И более странные вещи уже случались с нами в пути.
Он повернулся было, направляясь к выходу, но ее голос вернул его.
— Отче, такое у меня чувство, точно мы с вами прощаемся навсегда.
— Нет, нет, Тереса, для христианина прощания навсегда не существует.
Он поднял было руку, чтобы по привычке осенить ее крестным знамением, но так и не довел жеста до конца.
«Я верю в то, что я ей сказал, — сказал он себе, выходя на улицу к мэру, — я, конечно, в это верю, но почему же, когда речь идет о веровании, я всегда чувствую, как появляется тень, тень неверия, омрачающая мое верование?»
— Куда мы поедем? — спросил мэр.
— А нам непременно нужно составить план, Санчо? В прошлый раз мы побыли немного в одном месте, немного в другом — как придется. Вы, конечно, со мной не согласитесь, но в известном смысле мы тогда полагались на волю божью.
— Значит, ваш господь оказался не очень надежным проводником, ведь вас привезли назад в Эль-Тобосо как пленника.
— Да. Но кто знает? Пути господни неисповедимы — быть может, он хотел, чтобы я встретился с епископом.
— Ради епископа — или ради вас?
— Откуда же мне знать? По крайней мере, я кое-чему научился у епископа, хотя сомневаюсь, чтобы он чему-либо научился у меня. Но разве можно быть в чем-то уверенным?
— Так куда же ваш бог предлагает нам сейчас ехать?
— Почему бы нам не держаться того же пути?
— Та же мысль может явиться и жандармам. Когда епископ оповестит их, что мы снова на воле.
— Ну, не в точности того же пути. Я не хочу возвращаться в Мадрид… или в Вальядолид. Эти города не оставили у меня приятных воспоминаний — если не считать дома историографа.
— Историографа?
— Великого Сервантеса.
— Надо решать быстрее, отче. На юге слишком жарко. Значит, едем на север — куда: к баскам или к галисийцам?
— Я согласен.
— Согласны с чем? Вы же не ответили на мой вопрос.
— Предоставим господу заботу о деталях.
— А кто поведет машину? Вы уверены, что господь выдержал экзамен и получил водительские права?
— Конечно, я поведу. «Росинант» не поймет, если я буду сидеть в машине как пассажир.
— По крайней мере поедемте на разумной скорости. Мой друг в Вальядолиде сказал, что из этой машины вполне можно выжимать восемьдесят, а то и сто километров.
— Как он может судить о «Росинанте» после одного короткого осмотра!
— Я сейчас не стану с вами препираться. Пора в путь.
Но они не смогли так вот сразу покинуть Эль-Тобосо. Не успел отец Кихот включить малую скорость, как раздалось:
— Отче, отче!
Сзади по дороге к ним бежал паренек.
— Не обращайте внимания, — сказал мэр. — Нам нужно убираться отсюда.
— Я должен остановиться. Это же тот мальчик, который работает на бензонасосе в гараже.
Паренек, еле переводя дух, подбежал к ним.
— Ну, что случилось? — спросил отец Кихот.
— Отче, — произнес он, — отче…
— Я же сказал — что случилось?
— Он отказался отпустить мне грехи, отче. Я что, пойду теперь в ад?
— Очень сомневаюсь. А что ты натворил? Убил отца Эрреру? Но даже и в таком случае вовсе необязательно, чтобы ты попал в ад. Если у тебя была для этого достаточно весомая причина.
— Как же я мог его убить — ведь это он отказался мне отпустить грехи?
— Достаточно логично. А почему он тебе отказал?
— Он сказал, что я издеваюсь над исповедью.
— О, господи, я же совсем забыл. Это Тереса послала тебя… Нехорошо она поступила. Правда, намерения у нее были самые благие, и я уверен, вы оба получите отпущение грехов. Но она сказала мне, что у тебя маловато смекалки. Так почему же все-таки отец Эррера отказал тебе в отпущении грехов? Что ты такого насочинял?
— Я только сказал ему, что переспал с целой кучей девчонок.
— Ну, в Эль-Тобосо их не так уж и много, если не считать монахинь. Ты же не говорил ему, что спал с монашкой, или сказал?
— Я в жизни б не сказал такого, отче. Я же секретарь Общества детей пресвятой девы Марии.
— А отец Эррера к концу жизни наверняка станет членом «Опус деи», — заметил мэр. — Поехали же, ради всего святого.
— Все-таки, что же ты ему сказал и что он сказал тебе?
— Я сказал: «Благословите, отче. Я согрешил…»
— Нет, нет, опусти все эти предисловия.
— Ну, я ему сказал, что опаздывал к мессе, и он спросил, сколько раз, а я сказал — двадцать, а потом я сказал ему, что я привирал, и он спросил — сколько раз, а я сказал — сорок пять.
— Что-то многовато у тебя получилось, верно? А потом?
— Ну, я ничего не мог больше придумать, и я боялся, что Тереса рассердится, если я его дольше не задержу.
— Передай ей от меня, когда увидишь, что не мешало бы ей завтра исповедоваться на коленях.
— А потом он спросил, не согрешил ли я против целомудрия, голова у меня сразу заработала, и я сказал, ну, сказал, что спал с девчонками, и он спросил — со сколькими, а я сказал: «Да штук шестьдесят пять будет», и тогда очень он разозлился и выставил меня из исповедальни.
— Неудивительно.
— Так что же, я теперь в ад пойду?
— Если кто и пойдет в ад, так это Тереса — передай ей, что я так сказал.
— Ужас сколько я всего наплел в исповедальне. Я-то ведь только один раз опоздал к мессе и то по уважительной причине — такая была прорва туристов на заправке.
— А сколько раз ты врал?
— Да раза два или три, не больше.
— А как насчет девчонок?
— Да разве найдешь в Эль-Тобосо хоть одну, которая всерьез занялась бы делом, — так они боятся монашек.
Тут мэр произнес:
— Я вижу отца Эрреру — он идет из церкви.
— Послушай меня, — сказал отец Кихот, — покайся и обещай мне, что больше не будешь врать в исповедальне, даже если Тереса попросит тебя. — Он умолк, а паренек пробормотал что-то. — Так ты обещаешь?
— Да, обещаю, отче. Почему не обещать? Я ведь к исповеди-то хожу не чаще раза в год.
— Скажи: «Даю обещание господу перед вами, отче».
Паренек повторил за ним, и отец Кихот быстро пробормотал отпущение грехов.
Мэр сказал:
— Этот чертов священник всего в ста шагах от нас, отче, и он набирает скорость.
Отец Кихот включил мотор, и «Росинант» подпрыгнул, как антилопа.
— В самое время, — сказал мэр. — Но он бежит сзади почти с такой же скоростью, как наш «Росинант». Ох, этот парень, да благословит его господь, сущее сокровище. Он подставил ногу, и тот споткнулся.
— Если в исповеди этого паренька и было что не так, — вина на мне, — произнес отец Кихот. Обращался ли он при этом к себе, к богу или к мэру, так навсегда и останется неизвестным.
— Переключите «Росинанта» хотя бы на пятьдесят. Старина ведь даже не старается. А священник мигом оповестит жандармов.
— Никакой спешки пока что нет — зря вы так думаете, — сказал отец Кихот. — Сначала он кучу всего наговорит парнишке, потом захочет перемолвиться с епископом, а епископа какое-то время не будет дома.
— Он может сначала позвонить жандармам.
— Никогда в жизни… Он человек осторожный, как все секретари.
Они достигли шоссе, ведущего на Аликанте, и мэр нарушил молчание.
— Налево! — резко произнес он.
— Не в Мадрид же, конечно? Куда угодно, только не в Мадрид.
— Никаких городов, — заявил мэр. — Там, где встретим проселочную дорогу, будем ехать по ней. Я почувствую себя спокойнее, только когда мы доберемся до гор. У вас, очевидно, нет паспорта?
— Нет.
— В таком случае нам нельзя укрыться в Португалии.
— Укрыться — от чего? От епископа?
— Вы, видно, не понимаете, отче, какое серьезное преступление вы совершили. Вы же освободили галерного раба.
— Бедняга! Все, что он приобрел, — это мои ботинки, причем не намного лучше его собственных. Он был обречен на неудачу. Я всегда считаю, что вечные неудачники — а у него ведь даже бензин кончился — куда ближе к богу, чем мы. Я, конечно, помолюсь моему предку за него. Как часто Дон Кихота подстерегали неудачи! Даже с ветряными мельницами.
— В таком случае, вы уж помолитесь ему хорошенько за нас обоих.
— О, да, помолюсь. Помолюсь. У нас с вами, Санчо, пока было не так уж много неудач. Видите, вы, я и «Росинант» — мы все трое снова в пути и на свободе.
У них ушло более двух часов на то, чтобы кружным путем добраться до городка под названием Мора. Там они выехали на шоссе, ведущее в Толедо, но следовали по нему всего несколько минут.
— Надо пробираться к Толедским холмам, — сказал мэр. — Это шоссе — не для нас.
Они развернулись и какое-то время ехали по извилистой и очень неровной дороге — судя по солнцу, они, похоже, описали полукруг.
— Вы знаете, где мы находимся? — спросил отец Кихот.
— Более или менее, — не очень уверенно ответил мэр.
— Я что-то немного проголодался, Санчо.
— Ваша Тереса надавала нам столько колбасы и сыра, что хватит на неделю.
— На неделю?
— Гостиницы ведь не для нас. Как и шоссе.
В холмах вокруг Толедо, забравшись достаточно высоко, они нашли удобное место, где могли съехать с дороги, укрыться от чужих глаз вместе с «Росинантом» и поесть. К тому же там оказался ручей, где они могли охладить вино, — он бежал вниз, в находившееся под ними озеро, которое, как мэр не без труда определил по карте, называлось Торре-де-Абрахам.
— Вот только почему его назвали по имени этого старого мерзавца Авраама — понять не могу.
— Почему вы говорите, что он — мерзавец?
— Разве он не готов был убить собственного сына? О, конечно, был там мерзавец и похуже — тот, кого вы именуете господом: ведь этот омерзительный поступок совершил он. Это он подал пример, и Сталин, подражая ему, перебил своих духовных сыновей. При этом чуть не убил и коммунизм вместе с ними, как курия убила католическую Церковь.
— Не совсем, Санчо. Несмотря на все старания курии, рядом с вами, во всяком случае, сидит один католик.
— Да, а рядом с вами — коммунист, который все еще жив, несмотря на Сталина. Мы с вами уцелели, отче. Давайте выпьем за это. — И он вытащил бутылку из ручья.
— За двух уцелевших, — сказал отец Кихот и поднял стакан. Он испытывал вполне здоровую жажду, и его всегда удивляло то, что биограф его предка так редко упоминал о вине. Историю с бурдюками, которые продырявил Дон Кихот, сочтя их за врагов, едва ли можно принимать в расчет. Отец Кихот снова наполнил свой стакан. — Мне кажется, — сказал он мэру, — что вы больше верите в коммунизм, чем в партию.
— Я примерно то же самое собирался сказать про вас, отче: что вы, похоже, больше верите в католицизм, чем в Рим.
— Верю? Ах, верю… Возможно, вы и правы, Санчо. Но возможно, вовсе не верование имеет значение.
— Что вы хотите этим сказать, отче? Я думал…
— Вот Дон Кихот — он действительно верил в существование Амадиса Гальского, Роланда и всех своих героев… или же верил лишь в те добродетели, которые они олицетворяли собой?
— Вы заходите в опасные воды, отче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Не могу я больше сидеть тут и слушать бред больного человека, — произнес епископ и поднялся.
— Я слишком надолго задержал вас, ваше преосвященство. То, что вы приехали ко мне в Эль-Тобосо, было великим актом милосердия с вашей стороны. Доктор Гальван заверит вас, что я вполне здоров.
— Телом — возможно. Я думаю, вам нужен врач совсем другого рода. Я, конечно, проконсультируюсь с доктором Гальваном, прежде чем писать архиепископу. И буду молиться за вас.
— Я очень благодарен вам за ваши молитвы, — сказал отец Кихот.
Он заметил, что епископ перед уходом не протянул ему для поцелуя руки с перстнем. Отец Кихот покорил себя за то, что слишком вольно с ним разговаривал. «Огорчил я бедного человека, — подумал он. — С епископами, как и с людьми очень бедными и необразованными, следует быть особенно осторожным».
Из коридора за дверью донеслось перешептыванье. Затем в замке повернулся ключ. «Значит, я — пленник, — подумал отец Кихот, — совсем как Сервантес».
ГЛАВА II
Второе путешествие монсеньора Кихота
Отца Кихота разбудил звук клаксона — ту-ту-ту. Даже во сне он узнал голос «Росинанта», который ни с чем не спутаешь, — жалобный звук, не имеющий ничего общего с нетерпеливым, гневным, раздраженным зовом большой машины, — звук, просто возвещающий: «Я тут, если я вам нужен». Отец Кихот тотчас подошел к окну и выглянул на улицу, но «Росинант», должно быть, стоял где-то вне поля его зрения, ибо он увидел лишь ярко-синюю машину, а не ржаво-рыжую. Он подошел к двери, забыв, что она заперта, и потряс ручку. Голос Тересы откликнулся:
— Тихо, отец. Дайте ему еще минутку.
— Кому дать еще минутку?
— Отец Эррера пошел ведь принимать исповедь, но если в церкви никого нет, он в исповедальне долго сидеть не станет, так что я велела парню из гаража, чтоб он быстрее шел в церковь, пока отец Эррера еще там, да чтоб придумал подлиннее исповедь — надо ведь его задержать.
Отец Кихот ничего не понял. Он не один десяток лет прожил в Эль-Тобосо, но такого с ним еще не бывало. Отчего все так изменилось?
— Ты что, не можешь открыть дверь, Тереса? «Росинант» вернулся.
— Да знаю я. В жизни б не сказала, что это он, бедняжка, — еще бы: он теперь ведь ярко-синий и даже с новым номером.
— Пожалуйста, Тереса, открой дверь. Я должен посмотреть, что произошло с «Росинантом».
— Не могу, отец, потому как нет у меня ключа, но не волнуйтесь — он сдюжит, только потерпите еще минутку.
— Кто сдюжит?
— Мэр, конечно.
— Мэр? А где он?
— У вас в кабинете. Где же еще? Отец Эррера-то ведь запер ваш шкаф — вот мэр теперь его и открывает моей шпилькой да еще с помощью бутылки оливкового масла.
— А оливковое масло тут при чем?
— Не знаю, отец, но я верю мэру.
— А что там, в шкафу?
— Ваши брюки, отец, и вся верхняя одежда.
— Если он может открыть шкаф, почему же он не может открыть эту дверь?
— Именно это я ему и сказала, а он говорит про какие-то там приоритеты.
Отец Кихот решил терпеливо ждать, но терпение его подвергалось серьезному испытанию под влиянием комментариев Тересы.
— Ох, я думала, он уже открыл шкаф, но замок оказался больно крепкий, так что мэр взял теперь лезвие отца Эрреры. Ох, и достанется же нам, потому как отец Эррера все их на счету держит… Ну вот, теперь он сломал лезвие. Господи ты боже мой! Ковыряется маникюрными ножницами отца Эрреры… Стойте, стойте, потерпите немножко… слава тебе господи, открыл. Надеюсь только, дверь он откроет быстрее, не то отец Эррера того и гляди вернется — у парня-то из гаража не хватит ведь смекалки так долго его там держать.
— Как вы, отче, в порядке? — послышался из-за двери голос мэра.
— В полном порядке, но что вы сотворили с «Росинантом»?
— Я остановился у моего приятеля в Вальядолиде и подновил «Росинанта», чтоб жандармы не узнали его, — во всяком случае, с первого взгляда. Сейчас я займусь вашей дверью.
— Не старайтесь. Я могу и в окно вылезти.
«Хорошо, — подумал отец Кихот, — что никто не видит, как местный священник вылезает в пижаме из своего окна и стучит в собственную дверь». Тереса из скромности ретировалась на кухню, и отец Кихот поспешно оделся у себя в кабинете.
— Дверцу шкафа вы, конечно, испортили, — сказал он.
— Ее оказалось труднее открыть, чем я думал. Что вы ищете?
— Воротничок.
— Вот — держите. А ваш слюнявчик у меня в машине.
— Он уже стоил мне немалых неприятностей. Я не надену его больше, Санчо.
— Но мы его возьмем с собой. Он может нам пригодиться. Никогда ничего заранее нельзя сказать.
— Что-то я носков нигде не вижу.
— Ваши пурпурные носки у меня. И ваши новые ботинки тоже.
— Я искал старые. Извините. С ними я, конечно, навсегда уже распростился.
— Они теперь у жандармов.
— Да. Я забыл. Епископ ведь сказал мне. Я полагаю, нам пора. Надеюсь, беднягу епископа не хватит удар.
Тут взгляд его упал на конверт. Отец Кихот должен был бы еще раньше его заметить — конверт стоял на двух старых, еще из семинарии, учебниках отца Кихота, прислоненный к третьему. Автор письма явно хотел, чтобы оно сразу бросилось в глаза. Отец Кихот взглянул на конверт и сунул письмо в карман.
— Что это? — спросил мэр.
— По-моему, письмо от епископа. Я слишком хорошо знаю его почерк.
— Вы не намерены его читать?
— Скверные вести могут и подождать, пока мы не разопьем бутылочки ламанчского.
Он прошел на кухню попрощаться с Тересой.
— Право не знаю, как ты все объяснишь отцу Эррере.
— Это не мне, а ему придется объяснять. С какой это стати он запер вас в вашей собственной комнате в вашем собственном доме, да еще отобрал у вас вашу собственную одежду.
Отец Кихот поцеловал Тересу в лоб, на что за все годы совместного существования ни разу не отважился.
— Да благословит тебя господь, Тереса, — сказал он. — Ты была очень добра ко мне. И терпелива. Долго меня терпела.
— Хоть скажите, куда вы едете-то, отче?
— Лучше тебе этого не знать, потому что все будут тебя об этом спрашивать. Но я могу тебе сказать, что по воле божией уезжаю надолго отдохнуть в тихом месте.
— С этим коммунистом?
— Не говори, как епископ, Тереса. Мэр был мне добрым другом.
— Вот уж не представляю, чтобы такой человек мог долго отдыхать в тихом месте.
— Никогда нельзя знать заранее, Тереса. И более странные вещи уже случались с нами в пути.
Он повернулся было, направляясь к выходу, но ее голос вернул его.
— Отче, такое у меня чувство, точно мы с вами прощаемся навсегда.
— Нет, нет, Тереса, для христианина прощания навсегда не существует.
Он поднял было руку, чтобы по привычке осенить ее крестным знамением, но так и не довел жеста до конца.
«Я верю в то, что я ей сказал, — сказал он себе, выходя на улицу к мэру, — я, конечно, в это верю, но почему же, когда речь идет о веровании, я всегда чувствую, как появляется тень, тень неверия, омрачающая мое верование?»
— Куда мы поедем? — спросил мэр.
— А нам непременно нужно составить план, Санчо? В прошлый раз мы побыли немного в одном месте, немного в другом — как придется. Вы, конечно, со мной не согласитесь, но в известном смысле мы тогда полагались на волю божью.
— Значит, ваш господь оказался не очень надежным проводником, ведь вас привезли назад в Эль-Тобосо как пленника.
— Да. Но кто знает? Пути господни неисповедимы — быть может, он хотел, чтобы я встретился с епископом.
— Ради епископа — или ради вас?
— Откуда же мне знать? По крайней мере, я кое-чему научился у епископа, хотя сомневаюсь, чтобы он чему-либо научился у меня. Но разве можно быть в чем-то уверенным?
— Так куда же ваш бог предлагает нам сейчас ехать?
— Почему бы нам не держаться того же пути?
— Та же мысль может явиться и жандармам. Когда епископ оповестит их, что мы снова на воле.
— Ну, не в точности того же пути. Я не хочу возвращаться в Мадрид… или в Вальядолид. Эти города не оставили у меня приятных воспоминаний — если не считать дома историографа.
— Историографа?
— Великого Сервантеса.
— Надо решать быстрее, отче. На юге слишком жарко. Значит, едем на север — куда: к баскам или к галисийцам?
— Я согласен.
— Согласны с чем? Вы же не ответили на мой вопрос.
— Предоставим господу заботу о деталях.
— А кто поведет машину? Вы уверены, что господь выдержал экзамен и получил водительские права?
— Конечно, я поведу. «Росинант» не поймет, если я буду сидеть в машине как пассажир.
— По крайней мере поедемте на разумной скорости. Мой друг в Вальядолиде сказал, что из этой машины вполне можно выжимать восемьдесят, а то и сто километров.
— Как он может судить о «Росинанте» после одного короткого осмотра!
— Я сейчас не стану с вами препираться. Пора в путь.
Но они не смогли так вот сразу покинуть Эль-Тобосо. Не успел отец Кихот включить малую скорость, как раздалось:
— Отче, отче!
Сзади по дороге к ним бежал паренек.
— Не обращайте внимания, — сказал мэр. — Нам нужно убираться отсюда.
— Я должен остановиться. Это же тот мальчик, который работает на бензонасосе в гараже.
Паренек, еле переводя дух, подбежал к ним.
— Ну, что случилось? — спросил отец Кихот.
— Отче, — произнес он, — отче…
— Я же сказал — что случилось?
— Он отказался отпустить мне грехи, отче. Я что, пойду теперь в ад?
— Очень сомневаюсь. А что ты натворил? Убил отца Эрреру? Но даже и в таком случае вовсе необязательно, чтобы ты попал в ад. Если у тебя была для этого достаточно весомая причина.
— Как же я мог его убить — ведь это он отказался мне отпустить грехи?
— Достаточно логично. А почему он тебе отказал?
— Он сказал, что я издеваюсь над исповедью.
— О, господи, я же совсем забыл. Это Тереса послала тебя… Нехорошо она поступила. Правда, намерения у нее были самые благие, и я уверен, вы оба получите отпущение грехов. Но она сказала мне, что у тебя маловато смекалки. Так почему же все-таки отец Эррера отказал тебе в отпущении грехов? Что ты такого насочинял?
— Я только сказал ему, что переспал с целой кучей девчонок.
— Ну, в Эль-Тобосо их не так уж и много, если не считать монахинь. Ты же не говорил ему, что спал с монашкой, или сказал?
— Я в жизни б не сказал такого, отче. Я же секретарь Общества детей пресвятой девы Марии.
— А отец Эррера к концу жизни наверняка станет членом «Опус деи», — заметил мэр. — Поехали же, ради всего святого.
— Все-таки, что же ты ему сказал и что он сказал тебе?
— Я сказал: «Благословите, отче. Я согрешил…»
— Нет, нет, опусти все эти предисловия.
— Ну, я ему сказал, что опаздывал к мессе, и он спросил, сколько раз, а я сказал — двадцать, а потом я сказал ему, что я привирал, и он спросил — сколько раз, а я сказал — сорок пять.
— Что-то многовато у тебя получилось, верно? А потом?
— Ну, я ничего не мог больше придумать, и я боялся, что Тереса рассердится, если я его дольше не задержу.
— Передай ей от меня, когда увидишь, что не мешало бы ей завтра исповедоваться на коленях.
— А потом он спросил, не согрешил ли я против целомудрия, голова у меня сразу заработала, и я сказал, ну, сказал, что спал с девчонками, и он спросил — со сколькими, а я сказал: «Да штук шестьдесят пять будет», и тогда очень он разозлился и выставил меня из исповедальни.
— Неудивительно.
— Так что же, я теперь в ад пойду?
— Если кто и пойдет в ад, так это Тереса — передай ей, что я так сказал.
— Ужас сколько я всего наплел в исповедальне. Я-то ведь только один раз опоздал к мессе и то по уважительной причине — такая была прорва туристов на заправке.
— А сколько раз ты врал?
— Да раза два или три, не больше.
— А как насчет девчонок?
— Да разве найдешь в Эль-Тобосо хоть одну, которая всерьез занялась бы делом, — так они боятся монашек.
Тут мэр произнес:
— Я вижу отца Эрреру — он идет из церкви.
— Послушай меня, — сказал отец Кихот, — покайся и обещай мне, что больше не будешь врать в исповедальне, даже если Тереса попросит тебя. — Он умолк, а паренек пробормотал что-то. — Так ты обещаешь?
— Да, обещаю, отче. Почему не обещать? Я ведь к исповеди-то хожу не чаще раза в год.
— Скажи: «Даю обещание господу перед вами, отче».
Паренек повторил за ним, и отец Кихот быстро пробормотал отпущение грехов.
Мэр сказал:
— Этот чертов священник всего в ста шагах от нас, отче, и он набирает скорость.
Отец Кихот включил мотор, и «Росинант» подпрыгнул, как антилопа.
— В самое время, — сказал мэр. — Но он бежит сзади почти с такой же скоростью, как наш «Росинант». Ох, этот парень, да благословит его господь, сущее сокровище. Он подставил ногу, и тот споткнулся.
— Если в исповеди этого паренька и было что не так, — вина на мне, — произнес отец Кихот. Обращался ли он при этом к себе, к богу или к мэру, так навсегда и останется неизвестным.
— Переключите «Росинанта» хотя бы на пятьдесят. Старина ведь даже не старается. А священник мигом оповестит жандармов.
— Никакой спешки пока что нет — зря вы так думаете, — сказал отец Кихот. — Сначала он кучу всего наговорит парнишке, потом захочет перемолвиться с епископом, а епископа какое-то время не будет дома.
— Он может сначала позвонить жандармам.
— Никогда в жизни… Он человек осторожный, как все секретари.
Они достигли шоссе, ведущего на Аликанте, и мэр нарушил молчание.
— Налево! — резко произнес он.
— Не в Мадрид же, конечно? Куда угодно, только не в Мадрид.
— Никаких городов, — заявил мэр. — Там, где встретим проселочную дорогу, будем ехать по ней. Я почувствую себя спокойнее, только когда мы доберемся до гор. У вас, очевидно, нет паспорта?
— Нет.
— В таком случае нам нельзя укрыться в Португалии.
— Укрыться — от чего? От епископа?
— Вы, видно, не понимаете, отче, какое серьезное преступление вы совершили. Вы же освободили галерного раба.
— Бедняга! Все, что он приобрел, — это мои ботинки, причем не намного лучше его собственных. Он был обречен на неудачу. Я всегда считаю, что вечные неудачники — а у него ведь даже бензин кончился — куда ближе к богу, чем мы. Я, конечно, помолюсь моему предку за него. Как часто Дон Кихота подстерегали неудачи! Даже с ветряными мельницами.
— В таком случае, вы уж помолитесь ему хорошенько за нас обоих.
— О, да, помолюсь. Помолюсь. У нас с вами, Санчо, пока было не так уж много неудач. Видите, вы, я и «Росинант» — мы все трое снова в пути и на свободе.
У них ушло более двух часов на то, чтобы кружным путем добраться до городка под названием Мора. Там они выехали на шоссе, ведущее в Толедо, но следовали по нему всего несколько минут.
— Надо пробираться к Толедским холмам, — сказал мэр. — Это шоссе — не для нас.
Они развернулись и какое-то время ехали по извилистой и очень неровной дороге — судя по солнцу, они, похоже, описали полукруг.
— Вы знаете, где мы находимся? — спросил отец Кихот.
— Более или менее, — не очень уверенно ответил мэр.
— Я что-то немного проголодался, Санчо.
— Ваша Тереса надавала нам столько колбасы и сыра, что хватит на неделю.
— На неделю?
— Гостиницы ведь не для нас. Как и шоссе.
В холмах вокруг Толедо, забравшись достаточно высоко, они нашли удобное место, где могли съехать с дороги, укрыться от чужих глаз вместе с «Росинантом» и поесть. К тому же там оказался ручей, где они могли охладить вино, — он бежал вниз, в находившееся под ними озеро, которое, как мэр не без труда определил по карте, называлось Торре-де-Абрахам.
— Вот только почему его назвали по имени этого старого мерзавца Авраама — понять не могу.
— Почему вы говорите, что он — мерзавец?
— Разве он не готов был убить собственного сына? О, конечно, был там мерзавец и похуже — тот, кого вы именуете господом: ведь этот омерзительный поступок совершил он. Это он подал пример, и Сталин, подражая ему, перебил своих духовных сыновей. При этом чуть не убил и коммунизм вместе с ними, как курия убила католическую Церковь.
— Не совсем, Санчо. Несмотря на все старания курии, рядом с вами, во всяком случае, сидит один католик.
— Да, а рядом с вами — коммунист, который все еще жив, несмотря на Сталина. Мы с вами уцелели, отче. Давайте выпьем за это. — И он вытащил бутылку из ручья.
— За двух уцелевших, — сказал отец Кихот и поднял стакан. Он испытывал вполне здоровую жажду, и его всегда удивляло то, что биограф его предка так редко упоминал о вине. Историю с бурдюками, которые продырявил Дон Кихот, сочтя их за врагов, едва ли можно принимать в расчет. Отец Кихот снова наполнил свой стакан. — Мне кажется, — сказал он мэру, — что вы больше верите в коммунизм, чем в партию.
— Я примерно то же самое собирался сказать про вас, отче: что вы, похоже, больше верите в католицизм, чем в Рим.
— Верю? Ах, верю… Возможно, вы и правы, Санчо. Но возможно, вовсе не верование имеет значение.
— Что вы хотите этим сказать, отче? Я думал…
— Вот Дон Кихот — он действительно верил в существование Амадиса Гальского, Роланда и всех своих героев… или же верил лишь в те добродетели, которые они олицетворяли собой?
— Вы заходите в опасные воды, отче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21