Он не против переговоров. Ты умный и честный человек, Джон, и не раз сам признавал, что достигнутые здесь соглашения многократно нарушались, что военная мощь и власть использовались несправедливо, и поэтому такие, как Оцеола, имеют право на претензии.
Джон вздохнул и облокотился на перила рядом с Джеймсом.
— И ты умный человек, друг мой. Гораздо умнее меня. Поэтому пойми, сюда будут присылать все больше и больше солдат, ибо правительство намерено добиться победы в этой войне.
— Но ведь армия устала от этой войны! Мужчины, которые пошли служить на короткий срок, побегут домой при первой же возможности. Кое-кто из ваших армейских командиров покончил с собой. Я слышал рассказ о замечательном молодом парне, получившем приказ закрепиться в оставленном форте. Его люди сразу заболели лихорадкой; сам он страдал от жары и погиб не от рук семинолов, а закололся собственным мечом. Джон, мои воины охвачены отчаянием. Они не уйдут, как уходят солдаты из регулярной армии, чтобы вернуться домой в Теннесси, Кентукки или Джорджию. Джон печально покачал головой:
— Я боюсь за всех нас! Соединенные Штаты не отступятся. И что бы ты ни говорил, Оцеола, несмотря на хорошие манеры и ум, бывает жесток и безжалостен, как дикарь. Вспомни! С чего началась нынешняя война? С убийства майора Дейда и его солдат. И где был великий вождь Оцеола в тот день, друг мой? Он убивал индейского агента Уайли Томпсона!
— Среди белых и краснокожих есть люди, считающие, что Томпсон заслужил смерть.
— Ты намеренно отклоняешься от темы. Оцеола в тот день не поставил на первое место интересы своего народа. Ему следовало находиться с воинами, атаковавшими майора Дейда.
— По-моему, — тихо заметил Джеймс, — майор Дейд и его люди умерли жалкой смертью без помощи Оцеолы.
— Суть в том, что Оцеола поступил эгоистично, желая лишь отомстить.
— Уайли Томпсон приказал заковать Оцеолу в цепи. Для такого человека ужасное унижение — предстать в таком виде перед своим же народом. Томпсон в тот день подписал себе смертный приговор.
— Оцеола нападал на плантации, на мужчин, женщин и детей. Не убеждай себя в том, Джеймс, что он достойный человек.
— Каждый из нас бывает праведником и чудовищем в зависимости от обстоятельств.
— Тут я с тобой согласен. — Джон печально улыбнулся. — Однако меня страшит будущее! Ты — мой друг, и многие коренные краснокожие — мои друзья. Мы беседуем и спокойно расходимся. Но придет день, когда нам придется перерезать друг другу горло. Боже мой, мне все представляется в черном свете! Однако я хотел бы, чтобы ты остался вот в этом костюме, поселился в доме брата…
— Стал белым?
— Ты и есть белый.
Джеймс пожал плечами:
— Белые примут меня потому, что не могут выбросить с земли, на которую я имею законное право.
— Признай, что ты белый!
— Я никогда не отрицал этого. Мой отец был одним из самых замечательных людей, каких я видел. Мой брат Джаррет такой же. Но я не могу закрыть глаза на то, что делают с моим народом.
— Я всегда буду молиться за тебя, — мрачно проговорил Джон.
Джеймс улыбнулся:
— И я буду молиться за тебя.
— Может, мы оба переживем все это и будем спокойно жить, ловя рыбу в затененных кипарисами речках.
— Возможно. Но какое же «рутинное» поручение привело тебя сюда на этот раз? — поинтересовался Джеймс.
— О! Чрезвычайно приятное! — радостно воскликнул Джон, и его янтарные глаза засветились удовольствием. — Меня назначили сопровождающим. — Блеск в его глазах внезапно угас, и он сморщился. — Боюсь продолжать, зная твое отношение к майору, пославшему меня сюда. Но ее ты видел? Черт, да любой мужчина с любым цветом кожи найдет ее великолепной! Это самая красивая женщина из всех, каких я когда-либо встречал. Нравится мне Уоррен или нет, но он — мой командир. Когда он решительно заявил, что мы с ней должны вступить в брак, я был глубоко встревожен. Уоррен — жестокий, подлый мерзавец… — Джон вздрогнул. — Послушай, ты мог бы вообразить себе женский вариант Майкла Уоррена? Это было бы ужасно. Поэтому я представлял себе нечто мужеподобное, возможно, даже с темными жесткими усиками, а то и с бакенбардами! Я думал увидеть чудовище с ужасными манерами. Знаешь, я приехал сюда почти дрожа от страха, а твой негодный брат не только не помог мне, но даже жестоко дразнил меня. А потом меня подвели к ней, и я был так потрясен, что потерял дар речи, когда нас представили друг другу. Думаю, Джаррет до сих пор смеется надо мной.
Сердце Джеймса все сильнее и сильнее сжималось. Стиснув зубы, он не выказал никаких чувств.
— Ты говоришь о мисс Уоррен?
Судя по тяжелому вздоху Джона, он успел влюбиться, во всяком случае, безоглядно увлечься.
— Конечно! А ты познакомился с ней?
— О да, — мрачно подтвердил Джеймс.
— В ней столько огня! Многие молодые женщины перепугались бы, если бы их отправили в самую глубь Флориды, а она не боится. Напротив, засыпала меня вопросами. Это любознательная, умная девушка…
— И потрясающе сложена, — вскользь заметил Джеймс.
— Ну да, и это тоже, — рассеянно согласился Джон, но, тут же засмеявшись, хлопнул Джеймса по спине. — Да, и это тоже! Но уж ты-то, несомненно, разглядел в ней нечто большее. Жена — это спутница, а та, что способна понять любовь мужчины к такой дикой земле…
Казалось, Джон Харрингтон нашел родственную душу, готовую разделить с ним его воображаемый рай.
— Пожалуй, тебе пора вернуться к ней. Когда ты отвезешь ее к отцу и куда? Не так давно я слышал, что он убивает мужчин, женщин и детей к югу от Окалы, и этот район сейчас особенно опасен для всякого, кто имеет хоть отдаленное отношение к Уоррену.
— О, мы не уедем так скоро. Я должен доставить ряд донесений в Тампу и вернуться за девушкой с большим эскортом. Уоррен купил дом в Таллахасси, но я пока еще не получил указаний доставить ее именно туда. Полагаю, после войны он намерен заняться политикой. Ведь воюющие против индейцев очень преуспевают в ней! Взять хотя бы Эндрю Джэксона.
— Джэксон пережил все свои войны. Посмотрим, переживет ли их Майкл Уоррен, — ответил Джеймс.
— Уоррен — крепкий орешек.
— И кое-кто из наших вождей тоже. Черт, я готов убить Уоррена, лишь бы не видеть его, — признался Джеймс.
Но Джон Харрингтон уже не слушал, а смотрел куда-то перед собой, и на губах его играла улыбка.
— Она ничуть не похожа на него. Ничуть не похожа…
— Каким образом ты убедился в этом во время столь непродолжительного знакомства?
Мягко улыбаясь, Джон покачал головой:
— Я говорил с ней.
— Ну, тогда конечно! — саркастически обронил Джеймс, но Джон не заметил насмешки.
— Она так всем интересуется. И тобой тоже.
— Что?!
— Ты заинтриговал ее.
— Чем же?
— Ну, знаешь, твое прошлое, воспитание… Вот что я имею в виду. Она не из тех глупых женщин, которые считают, что индейцы всего на одну ступень выше диких животных. Прости, Джеймс, но кое-кто из них действительно так думает…
— Я прекрасно знаю это. Продолжай.
— Ее интересуют жизнь, разнообразие языков.
— Хм, если ей повезет, она не слишком много узнает об этом.
— Ты сегодня мрачно настроен, Джеймс Маккензи.
— Соответственно своей жизни.
— Друг мой, научись ценить краткие мгновения мира и покоя.
Джеймс слегка смутился. Да, он слишком мрачен. Отчасти из-за раздражения, отчасти из зависти. К этим чувствам примешивались ненависть к Майклу Уоррену и желание, пробужденное в нем его падчерицей. Джеймс убеждал себя, что девушка и Харрингтон очень подойдут друг другу, поэтому он должен радоваться за друга.
Но при этом вспоминал лишь о том, какое испытал возбуждение, увидев Типу. И оно не покинуло его, а, напротив, усиливалось.
«Она совсем не то, что мне нужно, и не может стать спутницей моей жизни», — твердо сказал себе Джеймс. Он пытался рассуждать трезво, не забывая о том, что Харрингтон — прекрасный человек и хороший друг. Пусть и несколько восторженный сейчас.
Джеймс кивнул:
— Может, ты и прав, и мне действительно следует научиться ценить тишину и мир, пока это возможно.
Тут он заметил в дверях Тару и понял, что она разыскивает их.
— А, вот вы где! Что вы тут делаете?
— Пытаемся положить конец войне, — ответил Джеймс. — По крайней мере между нами.
— Если бы речь шла о вас двоих, войны бы не было. Впрочем, в моем доме сегодня вообще нет войны. Пойдемте-ка в дом. Свечи на пироге Джаррета уже зажжены, и я хочу, чтобы он задул их все одним махом.
Переглянувшись, мужчины пожали плечами и последовали за Тарой.
Джеймс заставлял себя забыть о дочери Уоррена, но глаза его помимо воли искали ее. Он стоял поодаль, когда внесли торт и освободили для него место на столе. Тара поддразнивала Джаррета, гости, коих собралось около пятидесяти, поздравляли его. Джаррет задул все свечи сразу, и ему тут же сказали, что его место среди больших политиков в Таллахасси. Тут все рассмеялись, и вновь заиграла музыка.
Дживс, проворный чернокожий дворецкий, «истинный правитель Симаррона», как любя называл его Джаррет, подошел к Джеймсу с серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским.
— Джеймс Маккензи, что-то вы сегодня слишком серьезны, мой молодой друг. Джеймс взял бокал.
— Сегодня я слышу это Довольно часто.
— Наслаждайтесь этим вечером, ибо потом наступит завтра!
— А вот и вы заговорили мрачно, дружище.
Дживс улыбнулся, и белые зубы сверкнули на черном лице.
— Я просто сознаю, что наша жизнь тяжела, поэтому, сэр, и советую, насладиться моментом, ночью, волшебством, словом. Всем тем, чем можно, сэр.
Джеймс засмеялся, допил шампанское и поставил бокал на поднос.
— Если вас это порадует, друг мой, тогда я готов улыбаться весь вечер, от уха до уха.
Дживс протянул Джеймсу еще один бокал:
— Это поможет вам, сэр. Хотя шампанское и доставлено окольными путями, но оно из Франции.
— Французское — значит, отличное!
— Наслаждайтесь вечером, сэр, — повторил Дживс, чуть вздернув подбородок, и отошел от него.
Джеймс направился в зал, где гости кружились в танце под веселые звуки скрипки.
Он не искал ее, но увидел сразу. Джон Харрингтон, высокий и красивый, чуть скованный в военной форме, вальсировал с дочерью Уоррена в головокружительном темпе и смотрел на нее с обожанием. Она, казалось, не замечая этого, о чем-то оживленно беседовала с ним.
Музыка умолкла. Они были в дальнем конце зала, но Джеймс видел, как Джон, что-то сказав девушке, отошел — видимо, за шампанским или пуншем.
Тила осталась одна. Снова зазвучала музыка — теперь меланхолическая и чарующая.
Джеймс пересек зал, прежде чем успел понять, что делает, обнял Типу и закружил в танце, даже не попросив ее согласия на то.
Но она и не возразила. Лишь брови ее взметнулись, когда Тила посмотрела ему в глаза. Джеймс, держа ее за талию, двинулся сквозь толпу танцующих в просторный холл, а потом на веранду, освещенную луной. Здесь не танцевали, но музыка была хорошо слышна, и он продолжал кружить Тилу в танце.
— Значит, вы приехали в Симаррон, встретили жениха, и все за один день, мисс Уоррен? Она чуть нахмурилась:
— О чем вы?
— О моем друге лейтенанте Харрингтоне.
— Но лейтенант Харрингтон не… — Тила умолкла.
— Один из самых замечательных белых людей, — продолжил Джеймс.
— Лейтенант очарователен, но он не мой жених.
— Ошибаетесь. Видимо, майор Уоррен забыл сообщить вам об этом.
— Майор Уоррен не распоряжается моей жизнью.
— Он ваш опекун и отдает приказы.
— Я не его солдат и не подчиняюсь приказам.
— Разве?
— Как и приказам любого другого мужчины, — холодно сообщила она.
— Возможно, вас удивит это, но в нашей глуши, мисс Уоррен, порой лучше подчиняться приказам. Это безопаснее. Уверяю вас, здесь, среди рек, холмов и болот, куда надежнее быть женой Харрингтона, чем дочерью Уоррена.
— Постараюсь запомнить это, мистер Маккензи. Но любопытно: что мой отчим сделал вам?
— Именно мне?
— Да! Он что, ранил вас, преследовал, оскорбил? Вероятно, волосы у него зашевелились, а рука сжалась, потому что Тила внезапно поморщилась.
— Нет, мисс Уоррен, хотя я и мерзкий индеец, он ни разу не коснулся меня. Если бы такое случилось, Уоррен был бы мертв. Но он оскорбил меня так, как никто другой. Оскорбил своей жестокостью…
— С белыми тоже обращались жестоко.
— Только не я, мисс Уоррен, только не я.
— Вы делаете мне больно, — спокойно заметила Тила. — Вы слишком крепко держите меня.
— Значит, вас вообще не нужно держать.
— Это вы подошли ко мне. Я не приглашала вас танцевать.
— Верно. — Джеймс остановился так внезапно, что девушка, столкнувшись с ним, ударилась о его грудь. Изумленная, она даже не отстранилась.
И Джеймс не отпустил ее. Он слышал, как громко, но в унисон бьются их сердца, вдыхал ее нежный, женственный аромат, видел обжигающий зеленый огонь ее глаз.
— А, вот вы где, — услышали они. Узнав голос Джона Харрингтона, Джеймс сделал шаг назад и отпустил Тилу Уоррен.
— Шампанское! — весело предложил Джон. — Тила, Джеймс?..
— Спасибо, с меня уже хватит. — Джеймс поклонился Тиле:
— Прошу прощения.
Оставив их, он направился в холл, приветствуя старых друзей. Кое-кто из них перекинулся с ним несколькими словами. Джеймс с горечью замечал, что по мере продолжения военных действий вместе со страхом росла и враждебность белых. Они не понимали, что индейцы тоже боятся, ибо война стала тяжким бременем и для них. Многие молодые воины погибли. Их деревни и дома были уничтожены. Дети голодали.
Джеймс пытался сказать что-то ободряющее, как-то оправдать свой народ. Но можно ли оправдывать войну?
Наконец ему удалось ускользнуть наверх и взглянуть на крошку племянника. Убедившись, что мальчик мирно спит в колыбели у постели матери, он заглянул в комнату дочери. Дженифер спала так же спокойно и даже улыбалась во сне. Темные волосы разметались по подушке вокруг ангельского личика.
Какой прелестный ребенок! В ней ощущалась белая кровь, несмотря на явное сходство с матерью. Янтарные глаза, черные, необычайно густые волосы. Джеймс поцеловал ее в лоб, и сердце его сжалось при мысли об умерших жене и ребенке.
В своей комнате, которую всегда держали для него, Джеймс, сбросив парадный сюртук и сорочку с жабо, остался в бриджах и сапогах. Ночь манила его. Он распахнул двери балкона, выходившего на лужайку позади дома — туда, где кончались владения Джаррета и начинались заросли кипарисов, живописные холмы, извилистые реки. К востоку лежали когда-то плодородные земли, теперь выжженные и опустошенные после того, как индейцев оттеснили еще дальше к югу.
Внезапно услышав какой-то звук, Джеймс оглядел балкон.
Тила, тоже привлеченная лунным светом, пока не заметила Джеймса. Она осторожно открыла двери спальни, выскользнула на балкон, облокотилась на перила, подняла голову и смотрела на луну, поеживаясь от ночного ветерка.
Ее только что расчесанные и распущенные волосы, ниспадающие на спину, заливал лунный свет. Тонкая батистовая сорочка казалась почти прозрачной, и Джеймс отчетливо видел высокую пышную грудь, тонкую талию и округлые бедра.
Она сводила его с ума. Неистовое желание охватило Джеймса.
— Черт бы ее побрал! — вслух пробормотал он.
Вздрогнув от испуга, Тила обернулась.
Он стоял в тени у стены, и, когда сделал шаг вперед, девушка чуть не закричала, но в последний момент подавила крик, быстро прикрыв рот рукой.
— Что вы здесь делаете? — спросила она, нахмурившись. Джеймс указал на свою комнату, скрестил руки на груди и, приблизившись, прислонился к перилам балкона рядом с ней.
— Здесь моя комната. И это дом моего брата. Он думал, что Тила отойдет от него, но она не отошла, а стала разглядывать Джеймса.
— Вы упоминаете брата, когда вам это удобно.
— Я всегда помню брата.
— Но считаете возможным грубо обходиться с его гостями.
— Я редко бываю груб.
— Приятно, что вы делаете для меня исключение.
— Мисс Уоррен, признаться, вам следовало бы радоваться, что первый индеец, которого вы встретили, был только груб с вами.
— Если это ваша комната, полагаю, вам лучше вернуться туда.
— Но это вы помешали моему уединению.
Она молча посмотрела на него в упор. Ветерок чуть трепал ее волосы. Ее глаза были спокойными, глубокими и лучистыми, кожа совершенной, как мрамор. Под ночной сорочкой вздымалась грудь…
Охваченный непреодолимым желанием с той минуты, когда впервые увидел эту девушку, Джеймс не устоял перед искушением и коснулся пальцами ее щеки. Рука его легла на плечо Тилы. Он притянул ее к себе и склонил голову, мечтая ощутить вкус ее губ.
Рот девушки благоухал мятой, источал тепло и чувственность. Прижавшись к ее губам, он языком раскрыл их, чувствуя, как его возбужденная плоть рвется наружу. Язык Джеймса проникал все глубже и глубже, пальцы погрузились в ее волосы. Удерживая девушку левой рукой, правой он начал ласкать ее грудь, потирая сосок.
Тила напряглась, упершись ладонями в его плечи. Ее сдавленный стон был заглушен поцелуем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Джон вздохнул и облокотился на перила рядом с Джеймсом.
— И ты умный человек, друг мой. Гораздо умнее меня. Поэтому пойми, сюда будут присылать все больше и больше солдат, ибо правительство намерено добиться победы в этой войне.
— Но ведь армия устала от этой войны! Мужчины, которые пошли служить на короткий срок, побегут домой при первой же возможности. Кое-кто из ваших армейских командиров покончил с собой. Я слышал рассказ о замечательном молодом парне, получившем приказ закрепиться в оставленном форте. Его люди сразу заболели лихорадкой; сам он страдал от жары и погиб не от рук семинолов, а закололся собственным мечом. Джон, мои воины охвачены отчаянием. Они не уйдут, как уходят солдаты из регулярной армии, чтобы вернуться домой в Теннесси, Кентукки или Джорджию. Джон печально покачал головой:
— Я боюсь за всех нас! Соединенные Штаты не отступятся. И что бы ты ни говорил, Оцеола, несмотря на хорошие манеры и ум, бывает жесток и безжалостен, как дикарь. Вспомни! С чего началась нынешняя война? С убийства майора Дейда и его солдат. И где был великий вождь Оцеола в тот день, друг мой? Он убивал индейского агента Уайли Томпсона!
— Среди белых и краснокожих есть люди, считающие, что Томпсон заслужил смерть.
— Ты намеренно отклоняешься от темы. Оцеола в тот день не поставил на первое место интересы своего народа. Ему следовало находиться с воинами, атаковавшими майора Дейда.
— По-моему, — тихо заметил Джеймс, — майор Дейд и его люди умерли жалкой смертью без помощи Оцеолы.
— Суть в том, что Оцеола поступил эгоистично, желая лишь отомстить.
— Уайли Томпсон приказал заковать Оцеолу в цепи. Для такого человека ужасное унижение — предстать в таком виде перед своим же народом. Томпсон в тот день подписал себе смертный приговор.
— Оцеола нападал на плантации, на мужчин, женщин и детей. Не убеждай себя в том, Джеймс, что он достойный человек.
— Каждый из нас бывает праведником и чудовищем в зависимости от обстоятельств.
— Тут я с тобой согласен. — Джон печально улыбнулся. — Однако меня страшит будущее! Ты — мой друг, и многие коренные краснокожие — мои друзья. Мы беседуем и спокойно расходимся. Но придет день, когда нам придется перерезать друг другу горло. Боже мой, мне все представляется в черном свете! Однако я хотел бы, чтобы ты остался вот в этом костюме, поселился в доме брата…
— Стал белым?
— Ты и есть белый.
Джеймс пожал плечами:
— Белые примут меня потому, что не могут выбросить с земли, на которую я имею законное право.
— Признай, что ты белый!
— Я никогда не отрицал этого. Мой отец был одним из самых замечательных людей, каких я видел. Мой брат Джаррет такой же. Но я не могу закрыть глаза на то, что делают с моим народом.
— Я всегда буду молиться за тебя, — мрачно проговорил Джон.
Джеймс улыбнулся:
— И я буду молиться за тебя.
— Может, мы оба переживем все это и будем спокойно жить, ловя рыбу в затененных кипарисами речках.
— Возможно. Но какое же «рутинное» поручение привело тебя сюда на этот раз? — поинтересовался Джеймс.
— О! Чрезвычайно приятное! — радостно воскликнул Джон, и его янтарные глаза засветились удовольствием. — Меня назначили сопровождающим. — Блеск в его глазах внезапно угас, и он сморщился. — Боюсь продолжать, зная твое отношение к майору, пославшему меня сюда. Но ее ты видел? Черт, да любой мужчина с любым цветом кожи найдет ее великолепной! Это самая красивая женщина из всех, каких я когда-либо встречал. Нравится мне Уоррен или нет, но он — мой командир. Когда он решительно заявил, что мы с ней должны вступить в брак, я был глубоко встревожен. Уоррен — жестокий, подлый мерзавец… — Джон вздрогнул. — Послушай, ты мог бы вообразить себе женский вариант Майкла Уоррена? Это было бы ужасно. Поэтому я представлял себе нечто мужеподобное, возможно, даже с темными жесткими усиками, а то и с бакенбардами! Я думал увидеть чудовище с ужасными манерами. Знаешь, я приехал сюда почти дрожа от страха, а твой негодный брат не только не помог мне, но даже жестоко дразнил меня. А потом меня подвели к ней, и я был так потрясен, что потерял дар речи, когда нас представили друг другу. Думаю, Джаррет до сих пор смеется надо мной.
Сердце Джеймса все сильнее и сильнее сжималось. Стиснув зубы, он не выказал никаких чувств.
— Ты говоришь о мисс Уоррен?
Судя по тяжелому вздоху Джона, он успел влюбиться, во всяком случае, безоглядно увлечься.
— Конечно! А ты познакомился с ней?
— О да, — мрачно подтвердил Джеймс.
— В ней столько огня! Многие молодые женщины перепугались бы, если бы их отправили в самую глубь Флориды, а она не боится. Напротив, засыпала меня вопросами. Это любознательная, умная девушка…
— И потрясающе сложена, — вскользь заметил Джеймс.
— Ну да, и это тоже, — рассеянно согласился Джон, но, тут же засмеявшись, хлопнул Джеймса по спине. — Да, и это тоже! Но уж ты-то, несомненно, разглядел в ней нечто большее. Жена — это спутница, а та, что способна понять любовь мужчины к такой дикой земле…
Казалось, Джон Харрингтон нашел родственную душу, готовую разделить с ним его воображаемый рай.
— Пожалуй, тебе пора вернуться к ней. Когда ты отвезешь ее к отцу и куда? Не так давно я слышал, что он убивает мужчин, женщин и детей к югу от Окалы, и этот район сейчас особенно опасен для всякого, кто имеет хоть отдаленное отношение к Уоррену.
— О, мы не уедем так скоро. Я должен доставить ряд донесений в Тампу и вернуться за девушкой с большим эскортом. Уоррен купил дом в Таллахасси, но я пока еще не получил указаний доставить ее именно туда. Полагаю, после войны он намерен заняться политикой. Ведь воюющие против индейцев очень преуспевают в ней! Взять хотя бы Эндрю Джэксона.
— Джэксон пережил все свои войны. Посмотрим, переживет ли их Майкл Уоррен, — ответил Джеймс.
— Уоррен — крепкий орешек.
— И кое-кто из наших вождей тоже. Черт, я готов убить Уоррена, лишь бы не видеть его, — признался Джеймс.
Но Джон Харрингтон уже не слушал, а смотрел куда-то перед собой, и на губах его играла улыбка.
— Она ничуть не похожа на него. Ничуть не похожа…
— Каким образом ты убедился в этом во время столь непродолжительного знакомства?
Мягко улыбаясь, Джон покачал головой:
— Я говорил с ней.
— Ну, тогда конечно! — саркастически обронил Джеймс, но Джон не заметил насмешки.
— Она так всем интересуется. И тобой тоже.
— Что?!
— Ты заинтриговал ее.
— Чем же?
— Ну, знаешь, твое прошлое, воспитание… Вот что я имею в виду. Она не из тех глупых женщин, которые считают, что индейцы всего на одну ступень выше диких животных. Прости, Джеймс, но кое-кто из них действительно так думает…
— Я прекрасно знаю это. Продолжай.
— Ее интересуют жизнь, разнообразие языков.
— Хм, если ей повезет, она не слишком много узнает об этом.
— Ты сегодня мрачно настроен, Джеймс Маккензи.
— Соответственно своей жизни.
— Друг мой, научись ценить краткие мгновения мира и покоя.
Джеймс слегка смутился. Да, он слишком мрачен. Отчасти из-за раздражения, отчасти из зависти. К этим чувствам примешивались ненависть к Майклу Уоррену и желание, пробужденное в нем его падчерицей. Джеймс убеждал себя, что девушка и Харрингтон очень подойдут друг другу, поэтому он должен радоваться за друга.
Но при этом вспоминал лишь о том, какое испытал возбуждение, увидев Типу. И оно не покинуло его, а, напротив, усиливалось.
«Она совсем не то, что мне нужно, и не может стать спутницей моей жизни», — твердо сказал себе Джеймс. Он пытался рассуждать трезво, не забывая о том, что Харрингтон — прекрасный человек и хороший друг. Пусть и несколько восторженный сейчас.
Джеймс кивнул:
— Может, ты и прав, и мне действительно следует научиться ценить тишину и мир, пока это возможно.
Тут он заметил в дверях Тару и понял, что она разыскивает их.
— А, вот вы где! Что вы тут делаете?
— Пытаемся положить конец войне, — ответил Джеймс. — По крайней мере между нами.
— Если бы речь шла о вас двоих, войны бы не было. Впрочем, в моем доме сегодня вообще нет войны. Пойдемте-ка в дом. Свечи на пироге Джаррета уже зажжены, и я хочу, чтобы он задул их все одним махом.
Переглянувшись, мужчины пожали плечами и последовали за Тарой.
Джеймс заставлял себя забыть о дочери Уоррена, но глаза его помимо воли искали ее. Он стоял поодаль, когда внесли торт и освободили для него место на столе. Тара поддразнивала Джаррета, гости, коих собралось около пятидесяти, поздравляли его. Джаррет задул все свечи сразу, и ему тут же сказали, что его место среди больших политиков в Таллахасси. Тут все рассмеялись, и вновь заиграла музыка.
Дживс, проворный чернокожий дворецкий, «истинный правитель Симаррона», как любя называл его Джаррет, подошел к Джеймсу с серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским.
— Джеймс Маккензи, что-то вы сегодня слишком серьезны, мой молодой друг. Джеймс взял бокал.
— Сегодня я слышу это Довольно часто.
— Наслаждайтесь этим вечером, ибо потом наступит завтра!
— А вот и вы заговорили мрачно, дружище.
Дживс улыбнулся, и белые зубы сверкнули на черном лице.
— Я просто сознаю, что наша жизнь тяжела, поэтому, сэр, и советую, насладиться моментом, ночью, волшебством, словом. Всем тем, чем можно, сэр.
Джеймс засмеялся, допил шампанское и поставил бокал на поднос.
— Если вас это порадует, друг мой, тогда я готов улыбаться весь вечер, от уха до уха.
Дживс протянул Джеймсу еще один бокал:
— Это поможет вам, сэр. Хотя шампанское и доставлено окольными путями, но оно из Франции.
— Французское — значит, отличное!
— Наслаждайтесь вечером, сэр, — повторил Дживс, чуть вздернув подбородок, и отошел от него.
Джеймс направился в зал, где гости кружились в танце под веселые звуки скрипки.
Он не искал ее, но увидел сразу. Джон Харрингтон, высокий и красивый, чуть скованный в военной форме, вальсировал с дочерью Уоррена в головокружительном темпе и смотрел на нее с обожанием. Она, казалось, не замечая этого, о чем-то оживленно беседовала с ним.
Музыка умолкла. Они были в дальнем конце зала, но Джеймс видел, как Джон, что-то сказав девушке, отошел — видимо, за шампанским или пуншем.
Тила осталась одна. Снова зазвучала музыка — теперь меланхолическая и чарующая.
Джеймс пересек зал, прежде чем успел понять, что делает, обнял Типу и закружил в танце, даже не попросив ее согласия на то.
Но она и не возразила. Лишь брови ее взметнулись, когда Тила посмотрела ему в глаза. Джеймс, держа ее за талию, двинулся сквозь толпу танцующих в просторный холл, а потом на веранду, освещенную луной. Здесь не танцевали, но музыка была хорошо слышна, и он продолжал кружить Тилу в танце.
— Значит, вы приехали в Симаррон, встретили жениха, и все за один день, мисс Уоррен? Она чуть нахмурилась:
— О чем вы?
— О моем друге лейтенанте Харрингтоне.
— Но лейтенант Харрингтон не… — Тила умолкла.
— Один из самых замечательных белых людей, — продолжил Джеймс.
— Лейтенант очарователен, но он не мой жених.
— Ошибаетесь. Видимо, майор Уоррен забыл сообщить вам об этом.
— Майор Уоррен не распоряжается моей жизнью.
— Он ваш опекун и отдает приказы.
— Я не его солдат и не подчиняюсь приказам.
— Разве?
— Как и приказам любого другого мужчины, — холодно сообщила она.
— Возможно, вас удивит это, но в нашей глуши, мисс Уоррен, порой лучше подчиняться приказам. Это безопаснее. Уверяю вас, здесь, среди рек, холмов и болот, куда надежнее быть женой Харрингтона, чем дочерью Уоррена.
— Постараюсь запомнить это, мистер Маккензи. Но любопытно: что мой отчим сделал вам?
— Именно мне?
— Да! Он что, ранил вас, преследовал, оскорбил? Вероятно, волосы у него зашевелились, а рука сжалась, потому что Тила внезапно поморщилась.
— Нет, мисс Уоррен, хотя я и мерзкий индеец, он ни разу не коснулся меня. Если бы такое случилось, Уоррен был бы мертв. Но он оскорбил меня так, как никто другой. Оскорбил своей жестокостью…
— С белыми тоже обращались жестоко.
— Только не я, мисс Уоррен, только не я.
— Вы делаете мне больно, — спокойно заметила Тила. — Вы слишком крепко держите меня.
— Значит, вас вообще не нужно держать.
— Это вы подошли ко мне. Я не приглашала вас танцевать.
— Верно. — Джеймс остановился так внезапно, что девушка, столкнувшись с ним, ударилась о его грудь. Изумленная, она даже не отстранилась.
И Джеймс не отпустил ее. Он слышал, как громко, но в унисон бьются их сердца, вдыхал ее нежный, женственный аромат, видел обжигающий зеленый огонь ее глаз.
— А, вот вы где, — услышали они. Узнав голос Джона Харрингтона, Джеймс сделал шаг назад и отпустил Тилу Уоррен.
— Шампанское! — весело предложил Джон. — Тила, Джеймс?..
— Спасибо, с меня уже хватит. — Джеймс поклонился Тиле:
— Прошу прощения.
Оставив их, он направился в холл, приветствуя старых друзей. Кое-кто из них перекинулся с ним несколькими словами. Джеймс с горечью замечал, что по мере продолжения военных действий вместе со страхом росла и враждебность белых. Они не понимали, что индейцы тоже боятся, ибо война стала тяжким бременем и для них. Многие молодые воины погибли. Их деревни и дома были уничтожены. Дети голодали.
Джеймс пытался сказать что-то ободряющее, как-то оправдать свой народ. Но можно ли оправдывать войну?
Наконец ему удалось ускользнуть наверх и взглянуть на крошку племянника. Убедившись, что мальчик мирно спит в колыбели у постели матери, он заглянул в комнату дочери. Дженифер спала так же спокойно и даже улыбалась во сне. Темные волосы разметались по подушке вокруг ангельского личика.
Какой прелестный ребенок! В ней ощущалась белая кровь, несмотря на явное сходство с матерью. Янтарные глаза, черные, необычайно густые волосы. Джеймс поцеловал ее в лоб, и сердце его сжалось при мысли об умерших жене и ребенке.
В своей комнате, которую всегда держали для него, Джеймс, сбросив парадный сюртук и сорочку с жабо, остался в бриджах и сапогах. Ночь манила его. Он распахнул двери балкона, выходившего на лужайку позади дома — туда, где кончались владения Джаррета и начинались заросли кипарисов, живописные холмы, извилистые реки. К востоку лежали когда-то плодородные земли, теперь выжженные и опустошенные после того, как индейцев оттеснили еще дальше к югу.
Внезапно услышав какой-то звук, Джеймс оглядел балкон.
Тила, тоже привлеченная лунным светом, пока не заметила Джеймса. Она осторожно открыла двери спальни, выскользнула на балкон, облокотилась на перила, подняла голову и смотрела на луну, поеживаясь от ночного ветерка.
Ее только что расчесанные и распущенные волосы, ниспадающие на спину, заливал лунный свет. Тонкая батистовая сорочка казалась почти прозрачной, и Джеймс отчетливо видел высокую пышную грудь, тонкую талию и округлые бедра.
Она сводила его с ума. Неистовое желание охватило Джеймса.
— Черт бы ее побрал! — вслух пробормотал он.
Вздрогнув от испуга, Тила обернулась.
Он стоял в тени у стены, и, когда сделал шаг вперед, девушка чуть не закричала, но в последний момент подавила крик, быстро прикрыв рот рукой.
— Что вы здесь делаете? — спросила она, нахмурившись. Джеймс указал на свою комнату, скрестил руки на груди и, приблизившись, прислонился к перилам балкона рядом с ней.
— Здесь моя комната. И это дом моего брата. Он думал, что Тила отойдет от него, но она не отошла, а стала разглядывать Джеймса.
— Вы упоминаете брата, когда вам это удобно.
— Я всегда помню брата.
— Но считаете возможным грубо обходиться с его гостями.
— Я редко бываю груб.
— Приятно, что вы делаете для меня исключение.
— Мисс Уоррен, признаться, вам следовало бы радоваться, что первый индеец, которого вы встретили, был только груб с вами.
— Если это ваша комната, полагаю, вам лучше вернуться туда.
— Но это вы помешали моему уединению.
Она молча посмотрела на него в упор. Ветерок чуть трепал ее волосы. Ее глаза были спокойными, глубокими и лучистыми, кожа совершенной, как мрамор. Под ночной сорочкой вздымалась грудь…
Охваченный непреодолимым желанием с той минуты, когда впервые увидел эту девушку, Джеймс не устоял перед искушением и коснулся пальцами ее щеки. Рука его легла на плечо Тилы. Он притянул ее к себе и склонил голову, мечтая ощутить вкус ее губ.
Рот девушки благоухал мятой, источал тепло и чувственность. Прижавшись к ее губам, он языком раскрыл их, чувствуя, как его возбужденная плоть рвется наружу. Язык Джеймса проникал все глубже и глубже, пальцы погрузились в ее волосы. Удерживая девушку левой рукой, правой он начал ласкать ее грудь, потирая сосок.
Тила напряглась, упершись ладонями в его плечи. Ее сдавленный стон был заглушен поцелуем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39