К вечеру третьего дня его третьей отлучки Элин почувствовала, что больше не выдержит. Она вышла из дома и хлопнула за собой парадной дверью. Двор, окруженный стеной, был почти пуст, высушенный и прокаленный августовским солнцем. Столяр Мало, строгавший балку для ремонта одного из сараев, поднял голову на гулкий стук двери, а потом снова поспешно сосредоточился на своей работе. Элин заметила эту поспешность и рассердилась еще больше. Он знал – все слуги знали, – что она сердита. Ее жалели, но старались держаться от нее подальше и ждали, что она успокоится. Привыкнет. Но она не успокоилась и пока – не привыкла.
Элин гневно обвела взглядом пустой двор, немного постояла и решительно направилась к столяру. Она намерена задавать вопросы, пока не заставит хоть кого-то на них ответить.
– Мало, где мой муж?
Мало неохотно положил рубанок и выпрямил спину. Работая, он разделся до пояса и так усердно трудился в своей попытке ее не заметить, что теперь его смуглый торс блестел от пота.
– На охоте, моя госпожа, – сказал он, не встречаясь с ней взглядом.
– Тогда почему он не взял Мирри? – яростно вскричала Элин. – Как он может охотиться без собаки?
– Не знаю, госпожа, – промямлил Мало, по-прежнему не глядя на нее. – Но он скоро вернется.
Элин в ярости скрестила руки.
– Где Кенмаркок?
– О, он в старом сарае, – ответил Мало, с облегчением ухватившись за вопрос, на который мог ответить. – Пошел распорядиться насчет глины для новой площадки для молотьбы. – Выждав несколько секунд, он уже с меньшей готовностью добавил: – Я могу что-нибудь для вас сделать, госпожа?
Элин прикусила губу.
– Да, – сказала она. – Возьми лошадь и вызови сюда Кенмаркока. Я хочу с ним поговорить.
– Э... госпожа, а это так срочно? – слабо возразил Мало, глядя на свою прерванную работу.
– Не спорь со мной! – огрызнулась Элин. – Иди и делай, что я велела!
Она резко повернулась и прошествовала обратно в дом.
Зал занимал весь нижний этаж дома – огромная комната, скудно освещенная узкими окнами под высоким потолком. Эта комната была главной не только из-за своего размера: здесь проходили все трапезы, здесь выполняли почти всю работу, и большинство слуг здесь спали. Для Кенмаркока и его семьи в углу было отгорожено отдельное помещение. Полом служила утрамбованная глина, выстеленная камышом. Центральную часть комнаты занимал каменный очаг. Пол верхних этажей над ним имел отверстие, чтобы пропускать дым, и из отверстия дымохода на крыше широкий луч света падал на утреннюю золу. Три длинных стола из темного дуба стояли вокруг очага в виде подковы, повернутой ко входу, и кресло, предназначавшееся хозяину дома, гордо стояло в центре среднего стола. На стенах висели гобелены, изображающие сцены охоты, и деревянная лестница, ведущая на верхние этажи, шла мимо них вдоль одной из стен. Под лестницей сидели Дрикен и Лантильдис, работая за своими ткацкими станками.
Элин плюхнулась за свой станок и схватила челнок, словно кинжал. Женщины обменялись жалостливыми взглядами, и Элин, окончательно выйдя из себя, резко потребовала, чтобы ее оставили одну. Дрикен вспыхнула, но ее мать молча закрепила челнок на станке, взяла дочь за руку и куда-то с ней ушла.
Элин попыталась ткать, но была так напряжена, что все время ошибалась и делала огрехи. Когда появился Кенмар-кок, она плакала от досады.
Управляющий вежливо постучался в дверь дома, но вошел, не дожидаясь ответа.
– Вы хотели меня видеть, госпожа? – спросил он. Про себя он проклинал эту девицу за то, что она оторвала его от работы. Понятно, исчезновения мужа ее расстраивают, но неужели необходимо показывать это всему дому?
Элин сунула челнок в основу и с облегчением отодвинулась от станка. Она напомнила себе, что она – хозяйка поместья и имеет право отдавать приказы управляющему мужа.
– Кенмаркок, – гневно сказала она, – где мой муж?
– На охоте, моя госпожа, – терпеливо ответил Кенмаркок. Он уселся за ближайший стол и взял из миски раннее яблоко.
– На охоте? – переспросила Элин. – Без Мирри? Кенмаркок откусил кусок яблока. Элин с отвращением отвела взгляд: она выросла в убеждении, что от сырых яблок пучит живот.
– Он часто уходит без собаки, – сказал управляющий с набитым ртом.
– Я это знаю! Но почему он никогда не приносит никакой дичи? Куда он на самом деле уходит?
– Он говорит, что на охоту, госпожа, – ответил управляющий, продолжая жевать яблоко. – С чего ему врать?
Элин снова начала кусать губы.
– Потому что он уходит к другой женщине, – проговорила она дрожащим голосом. Она забыла о том, что должна вести себя как хозяйка поместья, и устремила на Кен-маркока умоляющий взгляд синих глаз, полных слез. – Пожалуйста, Кенмаркок, скажи мне правду!
Досада Кенмаркока испарилась: ведь девушка была такой юной – немногим старше его собственной дочери. Исчезновения Тиарнана были странными, и объяснял он их неубедительно – любая жена стала бы тревожиться. Он уронил яблоко и подошел к ней, чтобы похлопать по плечу.
– Выбросьте это из вашей хорошенькой головки! – сказал он ей. – С тех пор как он вас встретил, он не смотрел ни на одну женщину! Иначе зачем бы ему было на вас жениться? Не позволяйте никому вас тревожить. В Таленсаке никто не знает, куда он уходит, но у нас нет причин думать, что он не охотится. И за последние два месяца он уходил в лес реже, чем за все то время, как я его знаю. Что до меня, то я считаю, что охота – это просто отговорка. Он такой человек, которому нужно бывать одному. Если бы с ним была собака, ему бы пришлось ее кормить и за ней присматривать, а он не хочет себя утруждать.
– Как это – никто не знает, куда он уходит? – недоуменно переспросила Элин. – Я тебе не верю. Уж тебе-то он должен говорить.
– Не говорит, – еще более неохотно признался Кенмаркок. – А я спрашивал. Один раз я попытался добиться, куда он собирается: тогда мог появиться вопрос, по которому мне понадобилось бы с ним посоветоваться. Наверное, я позволил себе вольность – он развернулся, дал мне пощечину и сказал, что не допустит, чтобы его собственные слуги задавали ему вопросы. Нет смысла расспрашивать – он не станет отвечать.
Элин изумленно воззрилась на него. Она была уверена, что ее обманывают, что все знают, куда исчезает Тиарнан – все, кроме нее. Однако Кенмаркок явно говорил правду. Таленсак уже много лет живет с тайной, а за многозначительными взглядами стояли только догадки.
– Вам не нужно тревожиться, моя госпожа, – добавил Кенмаркок с неубедительной жизнерадостностью. – Я уверен, что он просто высматривает дичь. А что до того, чтобы ее приносить, – ведь это было бы браконьерство! Он проходит многие мили, и не только по своим землям: бывало, он скажет, что видел у Карэкса такого-то кабана, а у Редона – такого-то оленя. Вы ведь и сами знаете, что те, кто собирается поохотиться, с ним советуются. Он не знал бы столько о разных зверях, если бы проводил время с какой-нибудь женщиной, так? Не обращайте внимания на глупые рассказы, которые ходят по деревне.
– Какие глупые рассказы? – испугалась Элин. Кенмаркок замялся, но потом решился и заявил:
– Ну наверное, лучше вам будет услышать это от меня, чем от кого-то, кто верит в такие глупости. Кое-кто в деревне говорит, будто он уходит в полые холмы и там встречается с повелительницей колодца или стоячего камня. Вы же знаете крестьян: они так любят сказки о чудесах!
Элин со сжавшимся сердцем вспомнила, какое выражение было в глазах Тиарнана вечером накануне его ухода на охоту. Это был дикий, волшебный взгляд – взгляд околдованного. Она, безусловно, верила в существование прекрасного народа. Он был такой же частью их земли, как и сам лес. Большинство бретонских крестьян могли утверждать, что слышали их музыку, и в каждой деревне была история о встрече с ними, которая произошла на памяти ныне живущих.
Той ночью Элин легла в постель рано и лежала без сна. Луна, недавно миновавшая полнолуние, светила сквозь решетку плетеной ставни. В саду стрекотали кузнечики, ночной воздух был напоен ароматом роз. Это было так похоже на Компер – но это был не Компер, и внезапно Элин отчаянно захотелось оказаться дома, где все было просто и знакомо и где она знала, что думать о людях. У человека, за которого она вышла замуж, оказалась тайна, и любая попытка ее узнать наталкивалась на молчание и гнев.
Она не могла поверить, будто он просто охотится. Если бы это было действительно так, зачем таиться от Кенмарко-ка? Почему не брать собаку? Нет. Либо Ален прав и у него есть где-то любовница, либо его опутало что-то более страшное, что-то птицеголосое и нечеловеческое. Ей вспомнились истории о прекрасном народе, который жил в сумеречной стране внутри полых холмов. Одна девушка когда-то любила мужчину, который шел к ней на свидание и по дороге увидел прекрасный народ, танцевавший в лучах луны. Она ждала его на холме – но он не пришел. Год за годом она приходила на холм, к месту их встреч, пока не состарилась и не умерла. Там ее и похоронили. А потом, через много лет после ее смерти, он все-таки вернулся, считая, что танцевал всего одну ночь. Но вместо ожидавшей его возлюбленной он нашел ее могилу, поросшую высокой травой. И он со слезами упал на нее, а когда коснулся земли, то рассыпался в прах. Элин повернулась на бок и стала кусать подушку, заливаясь слезами.
Когда Тиарнан вернулся – опять почти в полночь, – она все еще не спала. Она неподвижно лежала и слушала, как он тихо вошел в комнату. Минуту он стоял у кровати, глядя на нее, а потом сел и начал раздеваться. Сняв всю одежду, он залез к ней под одеяло. Его тело было еще холодным от ночного воздуха, и от него пахло деревьями. Он поцеловал ее в щеку и погладил по голове – так осторожно, что она поняла: он думает, будто она спит, и не хочет ее будить. И из-за этой нежности она снова заплакала.
– Элин! – сказал он удивленно. – Ты не спишь?
– Да! – ответила она, шмыгая носом.
Тиарнан вернулся из леса с ощущением чистоты, легкости и приятной усталости. Он прошел через спящую деревню с чувством глубочайшего умиротворения: он возвращался домой, не просто в место, которое он любил, но и к прекрасной молодой жене. Когда он добрался до дома и обнаружил его спящим, без бледной несчастной девицы, ожидающей его на лестнице, его радость еще усилилась. Элин начала привыкать к его отлучкам: скоро она будет принимать их так же спокойно, как и все остальные. Когда он вошел в спальню и увидел ее в лунном свете, то что-то в его душе растворилось, словно облака после дождя. У него было все, о чем только может мечтать мужчина: тени, из которых он только что ушел, и это дивное существо, лежащее перед ним. Секунду он не мог пошевелиться от переполнявшей его радости.
А теперь оказалось, что она не спит – и по-прежнему несчастна. Он обнял ее и поцеловал, ощущая солоноватый вкус слез.
– Что случилось, сердце мое? – нежно спросил он. – Неужели ты все еще тревожишься из-за Эона из Монконтура?
– Я хочу кое о чем тебя спросить, – сказала она. – Но они говорят мне, что в этом нет смысла, что ты не станешь отвечать и только рассердишься. И я не смею спрашивать.
– Моя любимая! Я никогда не стану на тебя сердиться. Ты не можешь попросить меня о чем-то, что я отказался бы дать. Спрашивай.
Она обвила его руками. Под ее ладонями мышцы на его спине и плечах были гладкими, а когда она прикоснулась к его волосам, то ощутила на затылке завиток – хохолок, который никогда не удавалось пригладить. Он был настоящим, надежным – и таким же любящим, как в первую ночь их брака. Ей нечего было бояться. Он любит ее и откроет ей свою тайну, а потом они оба посмеются над ее глупыми страхами.
– Тиарнан! – Она вздохнула, успокаиваясь. – Скажи мне, где ты был последние три дня?
Он мгновенно застыл. Ему следовало предвидеть, что Элин спросит его об этом, и не давать таких всеобъемлющих обещаний.
– Я был в лесу, на охоте, – ответил он, надеясь, что этого будет достаточно.
Повторение той же пустой фразы, которую она слышала от всех остальных, стало горьким разочарованием: ведь она надеялась, что он сделает все простым и понятным! Она отвернулась от него, свернулась калачиком и расплакалась.
– Элин! – беспомощно запротестовал он. – Не плачь! У тебя нет причин плакать.
– Но ты не говоришь мне правды! – прорыдала она. – Ален де Фужер сказал, что ты ходишь на свидание к женщине!
Он растерялся, совершенно не зная, что сказать. Гнев на Алена де Фужера, возмущение несправедливым обвинением и жалость к Элин боролись в нем, но он не дал воли словам. Он обнял трясущиеся плечи Элин, прижал ее к себе, поцеловал ее ушко и поклялся, что она для него единственная в мире женщина.
Эти слова оказались достаточно действенными, и она повернулась к нему. Однако слезы не прекратились: просто она плакала у него на плече, а не на подушке.
– Тогда почему ты уходишь? – прерывающимся голосом спросила она. – Тебя так часто нет дома! А Кенмаркок говорит, что раньше ты уходил даже чаще. И еще он сказал, что единственный раз, когда он попытался добиться от тебя ответа, ты его ударил. Я ни разу не видела, чтобы ты бил кого-нибудь из слуг, а тем более Кенмаркока. И ты знаешь, как я боюсь из-за разбойника, но все равно уходишь и оставляешь меня совсем одну...
Он попытался успокоить ее нежными прикосновениями и ласковыми словами, но она только сильнее расплакалась. Он хотел бы сказать ей какую-нибудь успокоительную ложь, но это было противно его натуре.
– Элин, Элин! – взмолился он вместо этого. – Ну зачем тебе так плакать? Что я, по-твоему, могу делать? Я ведь сказал тебе: у меня нет другой женщины.
Она устремила на него несчастные глаза.
– Ох, Тиарнан! – выпалила она. – Дай мне слово, что ты не... что это никак не связано с... с прекрасным народом!
Ее вопрос его ошарашил: он попал неприятно близко к тому, что в действительности он скрывал.
– Почему ты об этом спросила? – проговорил он резко.
– В деревне говорят, что ты уходишь в холмы или к хозяйке источника, – прошептала Элин, у которой наконец высохли слезы.
Тиарнан не слышал о таких разговорах, и это сообщение наполнило его гневным изумлением. Они о нем судачат! Это показалось ему грубым вторжением в его личную жизнь.
– Это отвратительная ложь! – объявил он. – Никто не говорил такого мне в лицо. А если бы сказал, я научил бы его, как выдумывать такое вранье! Кто тебе это сказал?
– Никто, – прошептала Элин, ошарашенная и готовая почувствовать облегчение. Тиарнан так негодовал, что это не могло быть правдой. – Кенмаркок сказал, что так говорят в деревне, но посоветовал мне не обращать на это внимания. Люди готовы говорить что угодно, когда сталкиваются с тайной! И я не знаю, что думать. Пожалуйста, скажи мне правду!
Тиарнан молчал. Тайна, которую он хранил для леса, встала между ними. Он с раскаянием понял, что нехорошо было притворяться, будто ее не существует. Но как рассказать Элин?
– Сердце мое, не плачь, – мягко попросил Тиарнан. – То, о чем ты просишь... Я не могу сказать тебе этого.
– Но почему? – Элин едва сдерживала слезы. – Почему? Он ответил не подумав – и с роковой честностью:
– Я боюсь, что если скажу, то потеряю твою любовь – а может быть, и самого себя.
Еще не договорив, он понял, что ему следовало хранить молчание. Его слова были слишком жестокими: «Если я скажу тебе, то потеряю твою любовь». Неужели его тайна настолько ужасна, что вызовет ее ненависть? Если это так, то ему не следовало на ней жениться. Любой крестьянин, продавший злобного быка и скрывший это от покупателя, будет вынужден вернуть деньги обратно. Рыцарь, имеющий порочное пристрастие, но все же взявший в жены юную девушку, виноват гораздо сильнее. У нее был другой поклонник, не тронутый темными тайнами: мужчина, любящий ее по-настоящему, должен был либо сказать ей правду, либо отказаться от нее.
Тиарнан не считал свою тайну ужасной, он просто опасался, что жена не сможет ее понять. Это было нечто столь странное и личное, что он и сам по-настоящему этого не понимал. Но это нельзя было считать оправданием. Отец Жюдикель предупреждал его, что Элин этого не поймет и что они причинят друг другу зло. Тогда Тиарнан сказал себе, что любовь поможет понять что угодно. И вот теперь он боялся убедиться в том, что ошибся.
Элин была совершенно счастлива с ним до тех пор, пока не заподозрила о существовании тайны. Конечно же, когда она об этом забудет, то снова будет счастлива. Но забудет ли она? Не получится ли так, что его молчание бросит тень на всю их совместную жизнь, отравив ее мысли подозрениями?
Он был полон сочувствия к ней – такой юной, прекрасной и ранимой, И ведь она его жена и имеет на него больше прав, чем все живущие на земле. Во время свадебного обряда она поклялась его любить и почитать. Почему он решил, что она нарушит свою клятву? Разве это не трусость с его стороны – молчать и оскорблять ее своим недоверием?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41