Именно ты, Шейн, унаследовал мою любовь к лошадям, и ты ничуть не хуже моего можешь оценить хорошего скакуна.
Блэки замолчал, и в его глазах заиграли озорные искорки.
– Бедная Эмма, как она страдала в тот день – по целому ряду причин. Она переживала, что я чересчур сильно волнуюсь, беспокоилась, как я перенесу поражение Изумрудной Стрелы, и ей даже досталось от меня. На финише я так крепко сжал ее руку, что у нее несколько дней не проходили синяки – по крайней мере, так она утверждает. Мол, я чуть не раздавил в порошок ее хрупкие старые кости. Однако нет никаких сомнений – она тоже получила огромное удовольствие. И волновалась не меньше меня. Да и я сейчас еще до конца не успокоился, если честно.
– Естественно, дед. Ты одержал великолепную и заслуженную победу.
Блэки несколько расслабился и отпил из бокала. Возбуждение прошло, и его лицо стало задумчивым. Затем он произнес:
– Рэндольф был прав насчет Изумрудной Стрелы – с того самого дня, как Эмма подарила ее мне, он вечно повторял, что в ней чувствуется характер, столь необходимый для Больших Национальных. Это ведь трудные скачки и очень жестокие к тому же – как-никак из сорока стартующих лошадей до финиша доходят только где-то восемь. А то и меньше. Тридцать барьеров, да к тому же надо дважды перепрыгнуть через ручей. Очень много лошадей получает травмы, а те, кто избегает их, изматываются до предела. Когда они выходят на финишную прямую, сил у них уже совсем не остается.
– К тому же Большие Национальные – чрезвычайно быстрые скачки, – бросил реплику Шейн. – Они длятся всего около десяти минут.
– Верно, верно. – Блэки взглянул на внука с гордым и довольным видом. – Мне говорили, что никто не помнит такой чудесной вечеринки, как та, что я закатил в честь победы в отеле «Адельфи». Был шикарный вечерок, а?
– Потрясающий! Как и встреча, которую нам организовали днем в воскресенье по возвращении в Мидлхэм. Поперек главной улицы висел огромный транспарант в честь Изумрудной Стрелы, и все мужчины повысыпали из баров, когда ты и Рэндольф торжественно провели лошадь по городу. А затем ленч в Аллингтон-холл. Я никогда не забуду тот день, дедушка. Я так радовался за тебя и гордился тобой! Ни за что на свете я не хотел бы пропустить твой триумф.
– Знаю. Однако должен признаться, я начал немного беспокоиться, когда у тебя образовался завал работы в Сиднее в начале марта. Я даже испугался – правда. Решил, что ты можешь не успеть, что для меня стало бы тяжелым ударом, мой мальчик. – Блэки вздохнул, и выражение полного спокойствия разлилось по его лицу. – Теперь, когда я вспоминаю последние двенадцать месяцев – как все хорошо сложилось! Кругосветное путешествие вместе с моей дорогой Эммой, а теперь еще и это… – Он замолчал, с улыбкой глядя на трофей. – Подумать только – я, именно я, выиграл самые престижные скачки в мире!
– Никак ты все еще говоришь о Больших Национальных? – воскликнула Эмма, своей обычной решительной походкой входя в библиотеку. – Похоже, ты никогда не остановишься.
Со смехом Блэки встал ей навстречу и поцеловал в щеку.
– Ну-ну, красотка, не порти мне удовольствие. – Он внимательно осмотрел гостью, держа ее за плечи на расстоянии вытянутой руки. – Хороша, как всегда. И, вижу, на тебе моя изумрудная брошь. – С выражением неподдельного удовольствия он ткнул пальцем в украшение, прикрепленное к широкому белому шелковому вороту ее платья из серой шерсти. – Я заметил, что ты не снимала ее со дня нашей победы. И лопни мои глаза, если ты ее носишь не в честь триумфа на Больших Национальных.
Эмма расхохоталась, пожала ему руку и повернулась к Шейну, который подошел к двум старинным приятелям.
– Здравствуйте, тетя Эмма, – сказал молодой человек. – Дедушка прав, вы чудесно выглядите сегодня. – Наклонившись, он поцеловал ее в щеку.
– Спасибо, Шейн. Как прошла твоя поездка в Испанию? Вижу, ты неплохо сохранил свой загар.
– Пытаюсь, – ухмыльнулся он. – Поездка оказалась весьма успешной.
Блэки вернулся к креслу у камина, увлекая за собой Эмму, и сказал:
– Шейн сейчас же принесет тебе что-нибудь выпить. Что бы ты хотела?
– Шерри.
– А где Эмили? – поинтересовался Блэки. – Я думал, она с тобой. Или она сейчас паркует машину?
– Нет. Эмили высадила меня и поехала дальше по делам. Ей сегодня необходимо вернуться в Бек-Хаус пораньше Она просила передать тебе привет и свои извинения. По-моему, ей надо приготовить обед для Шейна и Уинстона.
– О, мне очень жаль. Я ждал ее – я неравнодушен к крошке Эмили. Мне всегда очень весело в ее обществе – она живая и искренняя, как никто – за исключением тебя, конечно. – Блэки потянулся за сигарой.
Эмма нахмурилась:
– Неужели тебе так уж необходимо курить эту штуку? Ты же обещал мне бросить.
Он хмыкнул.
– В моем-то возрасте! – пожав плечами, Блэки продолжал: – Говорю тебе – в моей жизни уже идет не основное, а дополнительное время. И я не собираюсь лишать себя последних маленьких удовольствий. Этого, – он помахал сигарой у нее перед носом, – и нескольких капель виски.
Эмма вздохнула с мученическим видом, по опыту зная, что спорить с ним бесполезно.
Шейн принес Эмме бокал с шерри и уселся на диван. Его дед и гостья заговорили о свадьбе Эмили, до которой оставалось два месяца. Шейн закурил и, слушая их вполуха, вернулся мыслями к Поле. Его не оставляло беспокойство за нее, и, хотя он и демонстрировал перед ней терпение и понимание, он с нетерпением ждал, когда же наконец Джим побыстрее справится со своей болезнью. А в чем заключается болезнь Фарли? В спиртном и таблетках. Он не сомневался, что именно это опасное сочетание явилось основной, если не единственной, причиной недавней беды с Джимом. Эмма, Уинстон и Эмили склонялись к тому же мнению, а в январе Пола призналась, что у нее появляются мысли, что Джим стал алкоголиком.
– Уинстон сказал, что ты все-таки не сможешь быть его свидетелем, – заметила Эмма, вовлекая Шейна в разговор. – Мы все очень огорчены.
– Не меньше, чем я сам, тетя Эмма. Но отец хочет, чтобы я снова ехал в Сидней, а сперва пару недель провел в Нью-Йорке. И мне предстоит оставаться в Австралии до конца мая – начала июня. Тут уж ничего не поделаешь – кто-то же должен присматривать за строительством нового отеля.
– Да, Уинстон так и объяснил.
– На свадьбе шафером вместо меня будет Майкл Каллински, и я сам не предложил бы лучшей кандидатуры.
– До меня дошли слухи, будто его отец недавно приболел, – озабоченным тоном произнес Блэки. – Ты давно не общалась с Ронни, Эмма?
– Недавно, и он уже поправляется. Он слег от пневмонии, но все уже позади. Погода в апреле очень обманчива. Солнечно, но ветер такой студеный, правда? Я все последние дни дрожала от холода.
– Ничего удивительного, – объявил Блэки, с любовью глядя на нее. – Ты с детства не выносила холод. Я же помню, как еще в именин Фарли ты тряслась и ныла, что замерзаешь.
Вскоре оба старика с головой ушли в воспоминания, что, по наблюдениям Шейна, они делали все чаще и чаще за последнее время. Сперва он слушал, но затем часы над камином пробили шесть тридцать, Шейн загасил сигарету, допил виски и встал:
– А теперь я, пожалуй, вас покину. Воркуйте тут без меня. Не делай ничего такого, чего не стал бы делать я, дед.
– Ну, значит, у меня развязаны руки, – отозвался с широкой ухмылкой тот.
– Абсолютно, – весело подтвердил Шейн. Он склонился над креслом и ласково поцеловал деда, дотронулся до его плеча. – Ну, давай. Забегу завтра.
– Да уж, пожалуйста, дружок, сделай милость. Желаю приятно провести время.
Шейн повернулся к Эмме, невольно отметив, как она еще хороша, несмотря на возраст. Он поцеловал ее и сказал:
– Присмотрите тут без меня за моим старым воякой. Я знаю, что он твердый орешек, но ведь вам много лет удавалось держать его в узде.
Эмма с любовью посмотрела на Шейна:
– Обязательно.
– Хм-м. Думаешь, я не держал в узде её? Еще как!
Их смех доносился до Шейна, пока он шел к дверям.
Выходя из комнаты, он обернулся и увидел, что они вновь увлеченно болтают, с головой уйдя в мир их общих воспоминаний. Молодой человек аккуратно прикрыл за собой дверь.
Блэки бросил взгляд ему вослед, наклонился вперед и заговорщически прошептал:
– Как ты думаешь, Эмма, Шейн по-прежнему ведет рассеянный образ жизни и гоняется за легкими женщинами?
– Нет, – уверила его Эмма. – Я не сомневаюсь, что у него нет времени на пустяки. Он слишком много работает.
– Все женятся, а он все еще один. А ему уже двадцать восемь, – пожаловался Блэки непривычным для него ворчливым голосом. – Я надеялся, что он устроит свою жизнь раньше, чем я умру, но что-то не похоже. Видно, никогда мне не качать на коленях его детей.
Эмма укоризненно посмотрела на него и тихо усмехнулась:
– Почему же «никогда», дурачок? Что с тобой сегодня? Не ты ли мне всегда твердил, что собираешься дожить до девяноста лет?
– Эх, милая, у меня что-то возникли сомнения.
Эмма сделала вид, что не услышала его слов, и поспешно продолжала:
– Шейн обязательно устроит свою жизнь, но только тогда, когда созреет для этого шага.
– Да, пожалуй. – Блэки медленно покачал своей огромной седой головой старого льва. Его лицо приобрело выражение беспомощности. – Нынешнее поколение – ну, не знаю, Эмма, порой они ставят меня в тупик. Они, по-моему, сами создают себе проблемы.
Эмма замерла, неотрывно глядя на него. Говорил он вообще или имел в виду кого-то в частности? Неужели он догадался о чувствах Шейна к Поле?
– А разве мы были другими? Наше поколение ничуть не лучше, дорогой мой Блэки. Подумай – и тебе придется со мной согласиться, сам знаешь. – Эмма улыбнулась, и веселые искорки зажглись в ее мудрых зеленых глазах. – Кто создавал себе большие проблемы, чем я, в определенные периоды моей жизни?
Ему не удалось сдержать смех.
– Что верно, то верно. А я-то – все болтаю про Шейна и не спросил, как дела у Полы. С ней все в порядке?
– Похоже, сейчас у нее, бедняжки, забот по горло. Однако, кажется, Джим пошел на поправку. Искренне надеюсь на это – ради блага их обоих. Пола до смерти перепугалась за него, и я тоже.
– Я как раз собирался спросить насчет Джима. – Блэки как-то странно посмотрел на нее и немного замешкался. – Как долго ему еще находиться в сумасшедшем доме?
– В психиатрической клинике, – поправила Эмма. – Месяца полтора.
– Как долго! Боже, Эмма, какое тяжелое испытание для Полы. – Он потер рукой подбородок и устремил на нее пронизывающий взгляд. – Но он ведь поправится?
– Ну, конечно! – ответила Эмма как можно увереннее, но в ее душе тоже шевелились сомнения. Она никак не могла забыть судьбу его предков.
Словно читая ее мысли, Блэки задумчиво произнес:
– Странная семья эти Фарли. – Он снова посмотрел на нее долгим взглядом. – Адель Фарли всегда казалась мне немного не в себе… Помнишь, как она бродила по Фарли-Холл, словно призрак. А потом – ее страшная смерть. Такая трагедия. Меня не покидает мысль: а что, если болезнь Джима…
– Я предпочла бы не говорить об этом, если ты не возражаешь, – твердо заявила Эмма. – Слишком она неприятна для всех заинтересованных лиц.
Затем Эмма улыбнулась одной из своих самых чарующих улыбок и сменила тему:
– Мы решили, что нам не стоит больше пускаться в путешествия, но не хотел бы ты погостить в моем доме на юге Франции? Нынешним летом, Блэки, может, в середине июня, после свадьбы Эмили и до бракосочетания Александра в июле. Что скажешь?
– Звучит заманчиво. Моим старым косточкам может пойти на пользу немного солнечного тепла. Подобно тебе, в последнюю пару недель я ощущал холод северного ветра. Честно говоря, мне даже показалось, что я заболеваю.
– Ты плохо себя чувствуешь? – с тревогой в голосе спросила Эмма.
– Да нет, хорошо. Не суетись вокруг меня, дорогая, ты же знаешь, я этого терпеть не могу. – Его широкий кельтский рот дрогнул в доброй улыбке. – Ничего не поделаешь, мы оба уже не дети. Мы очень, очень стары. – Он фыркнул от смеха, глядя на нее удивленными и в то же время ехидными глазами. – Две старые клячи, вот мы кто, Эмма.
– Говори только о себе, – отрезала она, но и ее лицо лучилось добротой.
Их беседу прервало появление миссис Педжетт, экономки, которая объявила, что обед подан.
По дороге из библиотеки в изящную овальную прихожую Эмма, подобно Шейну, отметила, что сегодня из походки Блэки исчезла привычная легкость. Ей пришлось замедлить ход, чтобы он не отставал, и ее по-настоящему охватила тревога.
Во время обеда она заметила, что он не столько ест, сколько ковыряет в тарелке. Похоже, он потерял аппетит и, что уж совсем на него не похоже, едва пригубил из своего стакана красного вина. Но она промолчала, решив про себя взять инициативу в собственные руки. Завтра она позвонит доктору Хэдли и попросит его приехать и тщательно осмотреть Блэки.
Некоторое время Блэки еще распространялся о Больших Национальных скачках, и Эмма не перебивала его, зная, как важна для него одержанная победа. Но вдруг он резко сменил тему разговора, заметив:
– Мне всегда казалось странным, почему Шейн никогда не интересовался никем из твоих девочек, Эмма. Когда они росли, я одно время думал, что в один прекрасный день они с Полой поженятся…
Эмма затаила дыхание. Был миг, когда она едва не поделилась с ним своими сомнениями, но потом передумала. Если он узнает о любви Шейна к ее внучке, он только расстроится. Тем более, что Пола, судя по всему, не отвечает на его чувства. Блэки не перенесет мысли о несчастье Шейна.
Она потрепала его лежащую на столе руку.
– Похоже, из-за того, что они всю жизнь рядом, они стали относиться друг к другу, как брат и сестра.
– Да, вероятно. Но как было бы здорово, если бы они поженились, верно, дорогая?
– О да, Блэки. Просто чудесно.
После обеда миссис Педжетт напомнила Блэки, что у нее сегодня свободный вечер, и попрощалась. Медленным шагом Блэки и Эмма пересекли прихожую и вернулись в библиотеку. Эмма налила ему коньяк, а себе – ликер.
Некоторое время они молча пили, каждый уйдя в свои мысли, но, как всегда, ощущая близость друг друга. Затем Блэки сказал:
– Не поставить ли нам какую-нибудь пластинку? Давай послушаем старые мелодии, которые мы так когда-то любили.
– Отличная мысль. – Эмма встала, подошла к маленькому шкафчику, внутри которого стоял стереопроигрыватель, и перебрала стопку пластинок. – Боже, я и не знала, что ты до сих гор ее хранишь… Старые ирландские баллады в исполнении Джона Маккормака, что я подарила тебе давным-давно. Поставить?
– Почему бы и нет? – Когда она вернулась на место, Блэки слабо улыбнулся ей, а затем похвалился: – У меня ведь до сих пор еще хороший голос. Если хочешь, я подпою.
– Мне всегда нравился твой сочный баритон.
Заиграла музыка, и Блэки, как обещал, иногда подхватывал старые мелодии, но голос его прерывался и дрожал, и в основном он только мурлыкал себе под нос.
Когда пластинка подошла к концу, Эмма заметила:
– Эти песни вызывают столько воспоминаний… особенно «Денни бой». Никогда не забуду тот вечер, когда я искала тебя, убежав из Фарли-Холл. И нашла в кабачке «Грязная утка». Ты пел именно ее, причем так старательно, словно от этого пения зависела твоя жизнь. О, Блэки, ты выглядел так замечательно, стоя около пианино – настоящий артист. Погорелого театра.
Он улыбнулся.
Эмма остановила на нем ласковый взгляд, отметив про себя и его волнистые волосы, по-прежнему густые, но белые, как снег, и лицо, словно высеченное из камня, помеченное печатью возраста, и вдруг она увидела его таким, каким он был в молодости в тот вечер в кабачке. Блестящие черные кудри, буйными волнами обрамляющие загорелое лицо, искрящиеся черные глаза, белые зубы, сверкающие меж розовых губ, – вся его породистая красота, еще больше подчеркнутая светом горящих газовых ламп.
Эмма подалась вперед и спросила:
– Ты помнишь тот особенный вечер, Блэки?
– Как же я мог его забыть? Мы с тобой перешли в бар, и ты пила лимонад. А я – горький эль. Ты так очаровательно выглядела… тогда ты призналась мне, что беременна… а я предложил тебе выйти за меня замуж. Возможно, тебе следовало согласиться.
– Да, возможно. Но я не хотела осложнять тебе жизнь… – Эмма не закончила фразы и отпила из бокала.
Блэки поудобнее устроился в кресле. Слабая улыбка заиграла на его губах. Затем он кивнул головой и сказал:
– Сегодня ты так хороша, Эмма. Ты самая прелестная девушка во всем графстве.
– Ты пристрастен, – прошептала она с доброй улыбкой, глядя на него так же ласково, как и он на нее.
Блэки расправил плечи, пристально посмотрел на нее в полумраке комнаты.
– Я никогда не смогу выразить словами, что значила для меня наша поездка. Те восемь месяцев вознаградили меня за все плохое, что случилось со мной на протяжении всей моей жизни – за боль, за разбитое сердце, за горечь. И я очень благодарен тебе, дорогая.
– Какие замечательные слова ты сейчас сказал, Блэки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Блэки замолчал, и в его глазах заиграли озорные искорки.
– Бедная Эмма, как она страдала в тот день – по целому ряду причин. Она переживала, что я чересчур сильно волнуюсь, беспокоилась, как я перенесу поражение Изумрудной Стрелы, и ей даже досталось от меня. На финише я так крепко сжал ее руку, что у нее несколько дней не проходили синяки – по крайней мере, так она утверждает. Мол, я чуть не раздавил в порошок ее хрупкие старые кости. Однако нет никаких сомнений – она тоже получила огромное удовольствие. И волновалась не меньше меня. Да и я сейчас еще до конца не успокоился, если честно.
– Естественно, дед. Ты одержал великолепную и заслуженную победу.
Блэки несколько расслабился и отпил из бокала. Возбуждение прошло, и его лицо стало задумчивым. Затем он произнес:
– Рэндольф был прав насчет Изумрудной Стрелы – с того самого дня, как Эмма подарила ее мне, он вечно повторял, что в ней чувствуется характер, столь необходимый для Больших Национальных. Это ведь трудные скачки и очень жестокие к тому же – как-никак из сорока стартующих лошадей до финиша доходят только где-то восемь. А то и меньше. Тридцать барьеров, да к тому же надо дважды перепрыгнуть через ручей. Очень много лошадей получает травмы, а те, кто избегает их, изматываются до предела. Когда они выходят на финишную прямую, сил у них уже совсем не остается.
– К тому же Большие Национальные – чрезвычайно быстрые скачки, – бросил реплику Шейн. – Они длятся всего около десяти минут.
– Верно, верно. – Блэки взглянул на внука с гордым и довольным видом. – Мне говорили, что никто не помнит такой чудесной вечеринки, как та, что я закатил в честь победы в отеле «Адельфи». Был шикарный вечерок, а?
– Потрясающий! Как и встреча, которую нам организовали днем в воскресенье по возвращении в Мидлхэм. Поперек главной улицы висел огромный транспарант в честь Изумрудной Стрелы, и все мужчины повысыпали из баров, когда ты и Рэндольф торжественно провели лошадь по городу. А затем ленч в Аллингтон-холл. Я никогда не забуду тот день, дедушка. Я так радовался за тебя и гордился тобой! Ни за что на свете я не хотел бы пропустить твой триумф.
– Знаю. Однако должен признаться, я начал немного беспокоиться, когда у тебя образовался завал работы в Сиднее в начале марта. Я даже испугался – правда. Решил, что ты можешь не успеть, что для меня стало бы тяжелым ударом, мой мальчик. – Блэки вздохнул, и выражение полного спокойствия разлилось по его лицу. – Теперь, когда я вспоминаю последние двенадцать месяцев – как все хорошо сложилось! Кругосветное путешествие вместе с моей дорогой Эммой, а теперь еще и это… – Он замолчал, с улыбкой глядя на трофей. – Подумать только – я, именно я, выиграл самые престижные скачки в мире!
– Никак ты все еще говоришь о Больших Национальных? – воскликнула Эмма, своей обычной решительной походкой входя в библиотеку. – Похоже, ты никогда не остановишься.
Со смехом Блэки встал ей навстречу и поцеловал в щеку.
– Ну-ну, красотка, не порти мне удовольствие. – Он внимательно осмотрел гостью, держа ее за плечи на расстоянии вытянутой руки. – Хороша, как всегда. И, вижу, на тебе моя изумрудная брошь. – С выражением неподдельного удовольствия он ткнул пальцем в украшение, прикрепленное к широкому белому шелковому вороту ее платья из серой шерсти. – Я заметил, что ты не снимала ее со дня нашей победы. И лопни мои глаза, если ты ее носишь не в честь триумфа на Больших Национальных.
Эмма расхохоталась, пожала ему руку и повернулась к Шейну, который подошел к двум старинным приятелям.
– Здравствуйте, тетя Эмма, – сказал молодой человек. – Дедушка прав, вы чудесно выглядите сегодня. – Наклонившись, он поцеловал ее в щеку.
– Спасибо, Шейн. Как прошла твоя поездка в Испанию? Вижу, ты неплохо сохранил свой загар.
– Пытаюсь, – ухмыльнулся он. – Поездка оказалась весьма успешной.
Блэки вернулся к креслу у камина, увлекая за собой Эмму, и сказал:
– Шейн сейчас же принесет тебе что-нибудь выпить. Что бы ты хотела?
– Шерри.
– А где Эмили? – поинтересовался Блэки. – Я думал, она с тобой. Или она сейчас паркует машину?
– Нет. Эмили высадила меня и поехала дальше по делам. Ей сегодня необходимо вернуться в Бек-Хаус пораньше Она просила передать тебе привет и свои извинения. По-моему, ей надо приготовить обед для Шейна и Уинстона.
– О, мне очень жаль. Я ждал ее – я неравнодушен к крошке Эмили. Мне всегда очень весело в ее обществе – она живая и искренняя, как никто – за исключением тебя, конечно. – Блэки потянулся за сигарой.
Эмма нахмурилась:
– Неужели тебе так уж необходимо курить эту штуку? Ты же обещал мне бросить.
Он хмыкнул.
– В моем-то возрасте! – пожав плечами, Блэки продолжал: – Говорю тебе – в моей жизни уже идет не основное, а дополнительное время. И я не собираюсь лишать себя последних маленьких удовольствий. Этого, – он помахал сигарой у нее перед носом, – и нескольких капель виски.
Эмма вздохнула с мученическим видом, по опыту зная, что спорить с ним бесполезно.
Шейн принес Эмме бокал с шерри и уселся на диван. Его дед и гостья заговорили о свадьбе Эмили, до которой оставалось два месяца. Шейн закурил и, слушая их вполуха, вернулся мыслями к Поле. Его не оставляло беспокойство за нее, и, хотя он и демонстрировал перед ней терпение и понимание, он с нетерпением ждал, когда же наконец Джим побыстрее справится со своей болезнью. А в чем заключается болезнь Фарли? В спиртном и таблетках. Он не сомневался, что именно это опасное сочетание явилось основной, если не единственной, причиной недавней беды с Джимом. Эмма, Уинстон и Эмили склонялись к тому же мнению, а в январе Пола призналась, что у нее появляются мысли, что Джим стал алкоголиком.
– Уинстон сказал, что ты все-таки не сможешь быть его свидетелем, – заметила Эмма, вовлекая Шейна в разговор. – Мы все очень огорчены.
– Не меньше, чем я сам, тетя Эмма. Но отец хочет, чтобы я снова ехал в Сидней, а сперва пару недель провел в Нью-Йорке. И мне предстоит оставаться в Австралии до конца мая – начала июня. Тут уж ничего не поделаешь – кто-то же должен присматривать за строительством нового отеля.
– Да, Уинстон так и объяснил.
– На свадьбе шафером вместо меня будет Майкл Каллински, и я сам не предложил бы лучшей кандидатуры.
– До меня дошли слухи, будто его отец недавно приболел, – озабоченным тоном произнес Блэки. – Ты давно не общалась с Ронни, Эмма?
– Недавно, и он уже поправляется. Он слег от пневмонии, но все уже позади. Погода в апреле очень обманчива. Солнечно, но ветер такой студеный, правда? Я все последние дни дрожала от холода.
– Ничего удивительного, – объявил Блэки, с любовью глядя на нее. – Ты с детства не выносила холод. Я же помню, как еще в именин Фарли ты тряслась и ныла, что замерзаешь.
Вскоре оба старика с головой ушли в воспоминания, что, по наблюдениям Шейна, они делали все чаще и чаще за последнее время. Сперва он слушал, но затем часы над камином пробили шесть тридцать, Шейн загасил сигарету, допил виски и встал:
– А теперь я, пожалуй, вас покину. Воркуйте тут без меня. Не делай ничего такого, чего не стал бы делать я, дед.
– Ну, значит, у меня развязаны руки, – отозвался с широкой ухмылкой тот.
– Абсолютно, – весело подтвердил Шейн. Он склонился над креслом и ласково поцеловал деда, дотронулся до его плеча. – Ну, давай. Забегу завтра.
– Да уж, пожалуйста, дружок, сделай милость. Желаю приятно провести время.
Шейн повернулся к Эмме, невольно отметив, как она еще хороша, несмотря на возраст. Он поцеловал ее и сказал:
– Присмотрите тут без меня за моим старым воякой. Я знаю, что он твердый орешек, но ведь вам много лет удавалось держать его в узде.
Эмма с любовью посмотрела на Шейна:
– Обязательно.
– Хм-м. Думаешь, я не держал в узде её? Еще как!
Их смех доносился до Шейна, пока он шел к дверям.
Выходя из комнаты, он обернулся и увидел, что они вновь увлеченно болтают, с головой уйдя в мир их общих воспоминаний. Молодой человек аккуратно прикрыл за собой дверь.
Блэки бросил взгляд ему вослед, наклонился вперед и заговорщически прошептал:
– Как ты думаешь, Эмма, Шейн по-прежнему ведет рассеянный образ жизни и гоняется за легкими женщинами?
– Нет, – уверила его Эмма. – Я не сомневаюсь, что у него нет времени на пустяки. Он слишком много работает.
– Все женятся, а он все еще один. А ему уже двадцать восемь, – пожаловался Блэки непривычным для него ворчливым голосом. – Я надеялся, что он устроит свою жизнь раньше, чем я умру, но что-то не похоже. Видно, никогда мне не качать на коленях его детей.
Эмма укоризненно посмотрела на него и тихо усмехнулась:
– Почему же «никогда», дурачок? Что с тобой сегодня? Не ты ли мне всегда твердил, что собираешься дожить до девяноста лет?
– Эх, милая, у меня что-то возникли сомнения.
Эмма сделала вид, что не услышала его слов, и поспешно продолжала:
– Шейн обязательно устроит свою жизнь, но только тогда, когда созреет для этого шага.
– Да, пожалуй. – Блэки медленно покачал своей огромной седой головой старого льва. Его лицо приобрело выражение беспомощности. – Нынешнее поколение – ну, не знаю, Эмма, порой они ставят меня в тупик. Они, по-моему, сами создают себе проблемы.
Эмма замерла, неотрывно глядя на него. Говорил он вообще или имел в виду кого-то в частности? Неужели он догадался о чувствах Шейна к Поле?
– А разве мы были другими? Наше поколение ничуть не лучше, дорогой мой Блэки. Подумай – и тебе придется со мной согласиться, сам знаешь. – Эмма улыбнулась, и веселые искорки зажглись в ее мудрых зеленых глазах. – Кто создавал себе большие проблемы, чем я, в определенные периоды моей жизни?
Ему не удалось сдержать смех.
– Что верно, то верно. А я-то – все болтаю про Шейна и не спросил, как дела у Полы. С ней все в порядке?
– Похоже, сейчас у нее, бедняжки, забот по горло. Однако, кажется, Джим пошел на поправку. Искренне надеюсь на это – ради блага их обоих. Пола до смерти перепугалась за него, и я тоже.
– Я как раз собирался спросить насчет Джима. – Блэки как-то странно посмотрел на нее и немного замешкался. – Как долго ему еще находиться в сумасшедшем доме?
– В психиатрической клинике, – поправила Эмма. – Месяца полтора.
– Как долго! Боже, Эмма, какое тяжелое испытание для Полы. – Он потер рукой подбородок и устремил на нее пронизывающий взгляд. – Но он ведь поправится?
– Ну, конечно! – ответила Эмма как можно увереннее, но в ее душе тоже шевелились сомнения. Она никак не могла забыть судьбу его предков.
Словно читая ее мысли, Блэки задумчиво произнес:
– Странная семья эти Фарли. – Он снова посмотрел на нее долгим взглядом. – Адель Фарли всегда казалась мне немного не в себе… Помнишь, как она бродила по Фарли-Холл, словно призрак. А потом – ее страшная смерть. Такая трагедия. Меня не покидает мысль: а что, если болезнь Джима…
– Я предпочла бы не говорить об этом, если ты не возражаешь, – твердо заявила Эмма. – Слишком она неприятна для всех заинтересованных лиц.
Затем Эмма улыбнулась одной из своих самых чарующих улыбок и сменила тему:
– Мы решили, что нам не стоит больше пускаться в путешествия, но не хотел бы ты погостить в моем доме на юге Франции? Нынешним летом, Блэки, может, в середине июня, после свадьбы Эмили и до бракосочетания Александра в июле. Что скажешь?
– Звучит заманчиво. Моим старым косточкам может пойти на пользу немного солнечного тепла. Подобно тебе, в последнюю пару недель я ощущал холод северного ветра. Честно говоря, мне даже показалось, что я заболеваю.
– Ты плохо себя чувствуешь? – с тревогой в голосе спросила Эмма.
– Да нет, хорошо. Не суетись вокруг меня, дорогая, ты же знаешь, я этого терпеть не могу. – Его широкий кельтский рот дрогнул в доброй улыбке. – Ничего не поделаешь, мы оба уже не дети. Мы очень, очень стары. – Он фыркнул от смеха, глядя на нее удивленными и в то же время ехидными глазами. – Две старые клячи, вот мы кто, Эмма.
– Говори только о себе, – отрезала она, но и ее лицо лучилось добротой.
Их беседу прервало появление миссис Педжетт, экономки, которая объявила, что обед подан.
По дороге из библиотеки в изящную овальную прихожую Эмма, подобно Шейну, отметила, что сегодня из походки Блэки исчезла привычная легкость. Ей пришлось замедлить ход, чтобы он не отставал, и ее по-настоящему охватила тревога.
Во время обеда она заметила, что он не столько ест, сколько ковыряет в тарелке. Похоже, он потерял аппетит и, что уж совсем на него не похоже, едва пригубил из своего стакана красного вина. Но она промолчала, решив про себя взять инициативу в собственные руки. Завтра она позвонит доктору Хэдли и попросит его приехать и тщательно осмотреть Блэки.
Некоторое время Блэки еще распространялся о Больших Национальных скачках, и Эмма не перебивала его, зная, как важна для него одержанная победа. Но вдруг он резко сменил тему разговора, заметив:
– Мне всегда казалось странным, почему Шейн никогда не интересовался никем из твоих девочек, Эмма. Когда они росли, я одно время думал, что в один прекрасный день они с Полой поженятся…
Эмма затаила дыхание. Был миг, когда она едва не поделилась с ним своими сомнениями, но потом передумала. Если он узнает о любви Шейна к ее внучке, он только расстроится. Тем более, что Пола, судя по всему, не отвечает на его чувства. Блэки не перенесет мысли о несчастье Шейна.
Она потрепала его лежащую на столе руку.
– Похоже, из-за того, что они всю жизнь рядом, они стали относиться друг к другу, как брат и сестра.
– Да, вероятно. Но как было бы здорово, если бы они поженились, верно, дорогая?
– О да, Блэки. Просто чудесно.
После обеда миссис Педжетт напомнила Блэки, что у нее сегодня свободный вечер, и попрощалась. Медленным шагом Блэки и Эмма пересекли прихожую и вернулись в библиотеку. Эмма налила ему коньяк, а себе – ликер.
Некоторое время они молча пили, каждый уйдя в свои мысли, но, как всегда, ощущая близость друг друга. Затем Блэки сказал:
– Не поставить ли нам какую-нибудь пластинку? Давай послушаем старые мелодии, которые мы так когда-то любили.
– Отличная мысль. – Эмма встала, подошла к маленькому шкафчику, внутри которого стоял стереопроигрыватель, и перебрала стопку пластинок. – Боже, я и не знала, что ты до сих гор ее хранишь… Старые ирландские баллады в исполнении Джона Маккормака, что я подарила тебе давным-давно. Поставить?
– Почему бы и нет? – Когда она вернулась на место, Блэки слабо улыбнулся ей, а затем похвалился: – У меня ведь до сих пор еще хороший голос. Если хочешь, я подпою.
– Мне всегда нравился твой сочный баритон.
Заиграла музыка, и Блэки, как обещал, иногда подхватывал старые мелодии, но голос его прерывался и дрожал, и в основном он только мурлыкал себе под нос.
Когда пластинка подошла к концу, Эмма заметила:
– Эти песни вызывают столько воспоминаний… особенно «Денни бой». Никогда не забуду тот вечер, когда я искала тебя, убежав из Фарли-Холл. И нашла в кабачке «Грязная утка». Ты пел именно ее, причем так старательно, словно от этого пения зависела твоя жизнь. О, Блэки, ты выглядел так замечательно, стоя около пианино – настоящий артист. Погорелого театра.
Он улыбнулся.
Эмма остановила на нем ласковый взгляд, отметив про себя и его волнистые волосы, по-прежнему густые, но белые, как снег, и лицо, словно высеченное из камня, помеченное печатью возраста, и вдруг она увидела его таким, каким он был в молодости в тот вечер в кабачке. Блестящие черные кудри, буйными волнами обрамляющие загорелое лицо, искрящиеся черные глаза, белые зубы, сверкающие меж розовых губ, – вся его породистая красота, еще больше подчеркнутая светом горящих газовых ламп.
Эмма подалась вперед и спросила:
– Ты помнишь тот особенный вечер, Блэки?
– Как же я мог его забыть? Мы с тобой перешли в бар, и ты пила лимонад. А я – горький эль. Ты так очаровательно выглядела… тогда ты призналась мне, что беременна… а я предложил тебе выйти за меня замуж. Возможно, тебе следовало согласиться.
– Да, возможно. Но я не хотела осложнять тебе жизнь… – Эмма не закончила фразы и отпила из бокала.
Блэки поудобнее устроился в кресле. Слабая улыбка заиграла на его губах. Затем он кивнул головой и сказал:
– Сегодня ты так хороша, Эмма. Ты самая прелестная девушка во всем графстве.
– Ты пристрастен, – прошептала она с доброй улыбкой, глядя на него так же ласково, как и он на нее.
Блэки расправил плечи, пристально посмотрел на нее в полумраке комнаты.
– Я никогда не смогу выразить словами, что значила для меня наша поездка. Те восемь месяцев вознаградили меня за все плохое, что случилось со мной на протяжении всей моей жизни – за боль, за разбитое сердце, за горечь. И я очень благодарен тебе, дорогая.
– Какие замечательные слова ты сейчас сказал, Блэки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51