– У нас много времени.
У него остановилось сердце. Сколько времени они пробудут вместе? Эта игра надоест им до того, как они придут в Форт-Бентон, где она сойдет с «Красотки чероки», и тогда… Он не мог, не смел думать, что они и потом могут оставаться вместе.
– Идиот, – пробурчал Ник, возвращаясь с Дженкинсом с наступлением темноты на «Спартанец». – Трудно поверить, что лучше Харрисона никого не нашлось.
Дженкинс разумно хранил молчание.
– А потом вернуться к нам и требовать – требовать! – еще больше денег для завершения работы. – Ник ударил рядом стоявшую иву своей тростью-шпагой, потом улыбнулся. – По крайней мере он хоть в чем-то оказался полезным. Скальпировать людей раньше мне не приходилось.
– Безмозглый дурак, – согласился Дженкинс. – Но у другого парня получится.
– Если нет, тогда мы бросим жребий, кому снимать скальп со второго. – Гораздо приятнее убивать Донована и Линдсея, если каждый будет знать, кого винить в своей гибели.
– Несомненно.
Дженкинс поклонился, и оба негодяя довольно улыбнулись друг другу.
Глава 11
– Доброе утро, Белькур. Доброе утро, Карстерс, – произнес Хэл, появляясь на капитанском мостике с Цицероном, следующим за ним по пятам.
Вместо ответа Розалинда кивнула и отвернулась к реке, но в ее глазах промелькнула улыбка. Хэл чертовски гордился ее умением быстро успокаиваться в рубке и править судном на простых участках. Лишь легкая дрожь в руках выдавала ее былой страх перед водой.
Розалинда помогала швартовать «Красотку» к берегу, чтобы принять на борт местного фермера, его невесту и их родственников, дабы во время регулярной воскресной службы на пароходе Сэмпсон мог провести обряд бракосочетания. Она потела и покрывалась бледностью, когда помогала Белькуру крутить штурвал при прохождении Грабель Дьявола. Этот лабиринт из плавня, топляка и сбитых в плотную кучу затонувших деревьев вызывал непредсказуемые водовороты и был сущим кошмаром для рулевых и лоцманов.
Неделя путешествия не уменьшила ее притягательности для Хэла – напротив, его страсть с каждой ночью, проведенной с ней в одной постели, как будто разрасталась. Но куда хуже было то, что и в дневное время компания Розалинды, ее быстрый ум, тонкая наблюдательность, искрометный юмор тоже доставляли ему удовольствие.
Все же через шесть недель, когда она сойдет в Форт-Бентоне, они распрощаются. Розалинда создана для семейной жизни – вроде той, в которой выросла, – в атмосфере любви, с любящим мужем и выводком шумных счастливых ребятишек, уверенных что она их защитит. Но такого благословения он не мог ей обеспечить.
– Привет, Линдсей. Ты пришел посмотреть, как зверье встречает солнце?
Белькур крутанул штурвал, посылая «Красотку» в крутой поворот, и тут же выровнял судно. Из тени дубов на утесе за ними наблюдала чета оленей. Мимо проплыла большая голубая цапля и пристроилась к парочке белых цапель у водной кромки.
– Конечно. Я бы хотел посмотреть, как выглядит сад теперь, когда эту часть берега изрядно подмыло.
– Сад, сэр? – удивилась Розалинда.
– Да. Перед войной Бикфорд посадил яблоневый сад на обрывистом берегу Миссури, – пояснил Хэл. – Одни говорят, что он слишком близко подходил к краю обрыва, другие считают, что это не имеет значения – вода все равно возьмет то, что хочет.
– И Миссури им завладела.
Хэл кивнул, наливая себе в чашку кофе из обязательного на капитанском мостике кофейника. Окинув взглядом знакомое пространство рубки, Цицерон удалился на открытые просторы навесной палубы и теперь носился вокруг, радуясь утренней свободе и возвещая об этом радостным лаем. Давным-давно с такой же радостью Гомер гонялся за листьями.
– Весеннее половодье затопило его неделю назад. Отныне весь сад на дне реки…
– До сих пор стоит вертикально с ветками, торчащими из воды, – завершила описание Розалинда.
– Это уж в зависимости от уровня воды. Если повезет, мы увидим и ветки, и листья. Если нет, то нам придется каким-то образом от них уворачиваться, чтобы не повредить корпус.
– К счастью, это препятствие не такое страшное, как Грабли Дьявола, которые мы прошли несколько дней назад, – заметил Белькур. – То место сродни аду, так что и безбожник начнет молиться.
Его описание вызвало смех у Розалинды и Хэла, и в этот момент рядом раздайся женский голос:
– Доброе утро, Хэл. Мы можем к вам присоединиться?
– Конечно. Здесь в углу есть кресло-качалка, если желаешь посидеть. – Хэл улыбнулся сестре и Уильяму. Цицерон снова зашелся счастливым лаем. Сегодняшнее утро было гораздо лучше того, которое они с Виолой разделили с его собакой…
Хэл, которому тогда было четырнадцать, шел домой с телом Гомера на руках. От слез на лице Хэла остались потеки грязи. Мальчишки Картеров поймали Гомера, воспользовавшись, вероятно, его слабостью к еде, и замучили.
Хэл прибежал на помощь сразу, как только услышал лай Гомера, но было уже поздно. Он победил двух мальчишек, которые оказались старше его по возрасту, но их разбитые носы и синяки, когда они обратились в бегство, служили слабым утешением по сравнению со смертью Гомера.
Боже правый, кто мог представить, что из такого крохотного тельца вытечет столько крови! Сломанные конечности собаки безвольно болтались, и он укутал ее в свой сюртук вместо савана, собираясь достойно похоронить.
«О Гомер, Гомер, что я буду без тебя делать? Ты и Виола были моими единственными верными друзьями».
Из окна до него долетали звуки пианино, разносясь вдоль длинного ряда особняков в фешенебельном районе Цинциннати, и это немного успокоило его душу.
Хорошо, что Виола дома. Она поймет, как много Гомер значил для него, хотя отец всегда называл его «сентиментальный придаток, недостойный звания будущего флотского офицера». Она не станет его ругать, как мать, за то, что он опозорил семью, появившись на людях в одной рубашке.
Хэл судорожно вздохнул и в последний раз вытер глаза, перед тем как подняться на высокое крыльцо большого городского дома.
Парадная дверь была открыта, и его встретил гневный взгляд отца.
О нет! Один Бог знает, какое наказание может придумать отец.
– Где тебя черти носили?
Музыка прекратилась. Все складывалось из рук вон плохо. Хэл расправил плечи и вошел внутрь. Его тело еще болело после последнего избиения.
Отец захлопнул дверь.
– Ну что, слабак, распустил нюни на улице из-за собаки?
Хэл сердито сверкнул глазами и крепче прижал к себе Гомера.
Старик снова разразился бранью, приблизившись почти вплотную.
– Ни одна женщина не пожелает иметь от тебя сыновей, если будет знать, какой ты сопливый слюнтяй.
В холл выбежала двенадцатилетняя Виола. Хэл издал предупреждающий крик, слишком хорошо зная, что отец не оставляет сюрпризы безнаказанными.
Не оглядываясь назад, Старик вытянул руку, чтобы остановить вошедшего, и Виола застыла на бегу в дюйме от кулака отца; от страха ее голубые глаза стали огромными, как блюдца.
– Виола, – прошептал Хэл, и его тело впервые за день сковал холод ужаса. До этого Старик никогда не поднимал руку на дочь.
В комнату бесшумно вплыла мать и замерла у своей любимой китайской вазы, сложив руки на груди. Вероятно, она принимала у себя других дам, поскольку была в нарядном платье.
– Неужели ваш сын, капитан Линдсей, распустил сопли на глазах соседей? Это недопустимо.
Старик обернулся.
– Уведите дочь, миссис Линдсей, это сугубо мужское дело.
Дездемона кивнула. Она никогда не спорила с мужем насчет воспитания детей и не утешала их потом.
– Идем, Виола!
Девочка медлила, изучая глазами лицо брата.
– А как же Хэл?
– Твой отец с ним разберется, – грубо ответила мать. – Идем.
– Хэл…
– Ничего, со мной все будет в порядке.
Он сдержит слово, лишь бы ей было хорошо. Что бы Старик с ним ни сделал, он не издаст ни звука. Виола испугается, если услышит его крики. Хэл старался не думать, что отец чуть не ударил ее.
Виола не отрывала от него взгляда, но Хэл сохранял на лице спокойствие, надеясь убедить ее, что ничего страшного не произойдет. Она никогда не видела, как Старик наказывает его.
– Позволь мне забрать Гомера, – сдалась она наконец.
Старик недовольно буркнул, но впервые ничего не сказал насчет сентиментальной слабости, и Хэл передал Виоле маленькое тельце.
– Бедный Гомер… – Виола заплакала.
– А ну идем! – Мать схватила Виолу за руку и потащила вон из комнаты.
– Это выше моего разумения, – с тихой угрозой в голосе произнес Старик. – Ну как можно быть таким сопляком! Ты потеряешь всю свою команду, если будешь лить слезы над каждой царапиной корабельного талисмана.
От оскорбления на скулах Хэла заиграли желваки, но он счел разумным смолчать. Слова лишь усилят отцовский гнев. Старик не знал пощады, когда в его руках оказывалась трость или веревка, как и подобает человеку, воспитанному в жестких традициях флотской дисциплины. Сына он предпочитал охаживать тростью, чтобы, по его собственному выражению, не тревожить в доме женщин. Наносимые тростью удары получались бесшумными и достаточно болезненными.
Повисла пауза, и вдруг губы отца дрогнули.
– Марш в свою комнату, мистер.
Хэл подчинился приказу; отец следовал за ним по пятам. Комната выглядела безукоризненно опрятной для любого придирчивого глаза, и на ее фоне внешний вид Хэла являл разительный контраст.
– Смирно! – рявкнул Старик.
Хэл вытянулся в струнку и замер, его грудь тяжело и часто вздымалась. Теперь, когда Виола находилась в безопасности, страх почти прошел, но его заменила неконтролируемая ярость.
– Пытаетесь корчить из себя моряка? – усмехнулся Старик. – В своем рванье вы бы не выдержали инспекции и слепого капеллана. Вам есть что сказать в свою защиту, мистер?
– Что мне это даст? Вы уже осудили меня и вынесли приговор, – ответил Хэл, теряя самообладание. – Вас ничуть не заботит, что я хочу быть штурманом, а не флотским офицером. Вы хотите, чтобы я стал вашей точной копией – чисто выбритым задирой, как все Линдсей.
– Такты еще смеешь мне грубить, паршивец! – Ричард ударил его по лицу, и Хэл ответил ударом в челюсть. Старик слегка покачнулся и выпучил глаза, а потом обрушился на сына со всей силой, на которую только был способен. Теперь Хэл в очередной раз убедился, что во время службы на флоте отец не только стоял на вахте, но, вероятно, принимал участие в многочисленных портовых потасовках, пока не женился на матери и не переехал в Цинциннати.
Две минуты спустя Хэл лежал ничком на кровати с привязанными к спинкам руками и ногами, но продолжал сопротивляться, осыпая отца ругательствами, которым научился, исследуя темные закоулки Цинциннати.
Старик сунул в рот Хэлу кожаный ремень и застегнул его на затылке, потом стянул с него штаны до колен и, задрав вверх рубаху, оголил спину и плечи.
В душе Хэла вновь пробудился ужас, внушенный прежними наказаниями, и он удвоил ярость сопротивления. Ему не было стыдно – ведь он дрался за Гомера и оплакивал его, своего друга, который отлично знал и любил Хэла.
С красным от ярости лицом Старик отступил на шаг и протянул руку за тростью, которую держал в комнате сына специально для этих целей.
– Клянусь Богом, я научу вас, как подобает вести себя со старшими, мистер, и вы научитесь дисциплине, чтобы командовать матросами и растить сыновей, сколько бы мне ни понадобилось времени, чтобы вбить это в вашу тупую голову.
Генри занес трость, и Хэл увидел себя в маленьком зеркале, висевшем на уровне груди. Он выглядел точь-в-точь как отец – с пылающим лицом и сверкающими глазами.
Старик резко опустил трость на его ягодицы, и Хэл ощутил знакомый двойной взрыв боли – сначала от силы удара, потом от жгучего жжения.
Хэл ожидал, что отец, как всегда, сделает паузу, чтобы растянуть его страдания, но второй удар последовал сразу за первым, усилив остроту боли.
В его сознании блеснула вспышкой мысль, что на этот раз отец не объявил количество ударов, как делал обычно. Старик избивал его как безумный, без устали охаживая палкой и проклиная упрямство Хэла и его несостоятельность как сына.
Хэл закрыл глаза и пообещал Всевышнему, что, если выживет, никогда не будет иметь собственных детей. Задыхаясь, он боролся с волнами боли сколько мог, но в конце концов потерял сознание.
Когда позже Хэл пришел в себя, то обнаружил, что его руки и ноги свободны, но одежда по-прежнему в беспорядке. Он попробовал перевернуться, но от резкой боли, пронзившей тело, вскрикнул и зажал рот одеялом. Не справившись с болью, он снова впал в беспамятство. Когда он вновь очнулся, рядом плакала Виола. Хэл попытался что-то сказать, но вместо членораздельного звука из его горла вылетел лишь невнятный хрип.
Он снова сделал попытку пошевелиться и ощутил, как на его руку легла маленькая ладошка.
– Лежи спокойно, Хэл, тебе нельзя двигаться, пока твоя спина не подживет. – Ее голос дрожал от слез. – Позволь мне за тобой поухаживать.
Виола начала осторожно обмывать его спину, и Хэл зарылся лицом в подушку, чтобы заглушить крики. От очередного прикосновения полотенца его накрыла новая волна боли, и он опять отключился.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Хэл вернулся к реальности. Виола уже обмывала область под коленями, которые, к счастью, не пострадали.
– Ты не должна была видеть меня таким, – произнес он едва слышно.
– Больше некому о тебе позаботиться. Отец… – Виола запнулась, а когда продолжила, ее голос дрожал: – Они с матерью и Джульеттой уехали в Луисвилл. Перед отъездом отец сказал, что Обадая тобой займется, но Обадая до завтрашнего вечера пробудет на ферме. Я не могла позволить тебе ждать так долго, поэтому стащила ключ и пришла… Я рада, что сделала это.
– Спасибо. – Хэл застонал от нового приступа боли.
– Хэл, что мы будем теперь делать? Может, мне пригласить врача?
– Не стоит. Он обзовет меня сопляком, скажет, что отец имеет право учить сына, и откажется помогать без отцовского разрешения. Так, во всяком случае, он говорил раньше, когда отец избил меня за то, что я не выучил спряжение латинских глаголов.
– Отец не имеет права калечить тебя! – возмутилась Виола. – Я научилась кое-чему у Ребекки и слушала рабов на плантации дедушки, но как лечить такое, не знаю.
– От этого я не умру, не бойся. Виола колебалась.
– Если до возвращения Обадаи у тебя начнется горячка, я все-таки вызову доктора.
Хэл пробормотал что-то, и она восприняла это как согласие.
– Он и раньше тебя бил, да?
Хэл молчал, не желая говорить правду. Его спина скажет за него.
– Будь он проклят!
– Виола!
– Это не проклятие, это пожелание, – упрямо сказала сестра; ее руки порхали над ним легкие, как крылья ангела. – Может, он и великий судовладелец, но воспитывать тебя не умеет. Тебе нужно уйти.
– А что станет с тобой, если я уйду? Джульетта покинет дом, как только найдет себе богатого мужа, и тогда некому будет тебя защищать.
– Обо мне не беспокойся, я знаю, как не навлечь на себя беду.
Боль стала непереносимой, и Хэл заскрежетал зубами.
– У тебя есть деньги? – спросила Виола спокойно, словно они обсуждали покупку конфет.
– Нет. Отец отобрал мое содержание за последние полгода.
– Я могу дать тебе пятьдесят долларов, которые получила от бабушки Линдсей за ноты; этого тебе хватит, чтобы добраться до Индепенденса и продержаться первое время. Река Миссури далеко отсюда, он не станет искать тебя там.
– Я не возьму твои деньги!
– Хэл, я не могу просто стоять и смотреть. Когда-нибудь он убьет тебя или ты убьешь его.
Хэл не мог не согласиться с ее предсказанием.
– Я верну.
– Не надо. Береги себя и напиши мне, когда представится возможность.
– Я сделаю для тебя все, что смогу. Сестра поцеловала его в макушку.
Тогда он подвел Виолу, и она вышла замуж за Росса. Сознание своей неудачи разъедало душу Хэла сильнее, чем трость отца калечила спину.
– Хэл, мой дорогой мальчик, – проворковал за спиной женский голос.
Хэл остановился и медленно повернулся, надевая на лицо обычную маску вежливости, которую носил в присутствии матери.
– Добрый вечер, матушка. Чем могу быть полезен? Дездемона обвела взглядом салон, полный пассажиров, занимавших места для музыкального вечера, между которыми носились официанты, выполняя последние заказы. Виола за роялем исполняла популярные мелодии, и когда к ней наклонился Уильям и сказал что-то, рассмеялась. Ее лицо светилось такой радостью и счастьем, что у Хэла сжалось сердце.
– Можем мы отойти и поговорить с глазу на глаз? Кентуккийский акцент матери был особенно заметен, что не предвещало ничего хорошего.
– Разумеется. – Хэл посмотрел на Уильяма, взглядом обещая вернуться позже, и Уильям ответил спокойным кивком, но тут Виола подняла голову и, увидев брата с матерью, умолкла. Выражение беспечной радости на ее лице сменилось холодной настороженностью, как у лоцмана, изучающего водоворот.
Уильям положил руку ей на плечо, и она подняла на него глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
У него остановилось сердце. Сколько времени они пробудут вместе? Эта игра надоест им до того, как они придут в Форт-Бентон, где она сойдет с «Красотки чероки», и тогда… Он не мог, не смел думать, что они и потом могут оставаться вместе.
– Идиот, – пробурчал Ник, возвращаясь с Дженкинсом с наступлением темноты на «Спартанец». – Трудно поверить, что лучше Харрисона никого не нашлось.
Дженкинс разумно хранил молчание.
– А потом вернуться к нам и требовать – требовать! – еще больше денег для завершения работы. – Ник ударил рядом стоявшую иву своей тростью-шпагой, потом улыбнулся. – По крайней мере он хоть в чем-то оказался полезным. Скальпировать людей раньше мне не приходилось.
– Безмозглый дурак, – согласился Дженкинс. – Но у другого парня получится.
– Если нет, тогда мы бросим жребий, кому снимать скальп со второго. – Гораздо приятнее убивать Донована и Линдсея, если каждый будет знать, кого винить в своей гибели.
– Несомненно.
Дженкинс поклонился, и оба негодяя довольно улыбнулись друг другу.
Глава 11
– Доброе утро, Белькур. Доброе утро, Карстерс, – произнес Хэл, появляясь на капитанском мостике с Цицероном, следующим за ним по пятам.
Вместо ответа Розалинда кивнула и отвернулась к реке, но в ее глазах промелькнула улыбка. Хэл чертовски гордился ее умением быстро успокаиваться в рубке и править судном на простых участках. Лишь легкая дрожь в руках выдавала ее былой страх перед водой.
Розалинда помогала швартовать «Красотку» к берегу, чтобы принять на борт местного фермера, его невесту и их родственников, дабы во время регулярной воскресной службы на пароходе Сэмпсон мог провести обряд бракосочетания. Она потела и покрывалась бледностью, когда помогала Белькуру крутить штурвал при прохождении Грабель Дьявола. Этот лабиринт из плавня, топляка и сбитых в плотную кучу затонувших деревьев вызывал непредсказуемые водовороты и был сущим кошмаром для рулевых и лоцманов.
Неделя путешествия не уменьшила ее притягательности для Хэла – напротив, его страсть с каждой ночью, проведенной с ней в одной постели, как будто разрасталась. Но куда хуже было то, что и в дневное время компания Розалинды, ее быстрый ум, тонкая наблюдательность, искрометный юмор тоже доставляли ему удовольствие.
Все же через шесть недель, когда она сойдет в Форт-Бентоне, они распрощаются. Розалинда создана для семейной жизни – вроде той, в которой выросла, – в атмосфере любви, с любящим мужем и выводком шумных счастливых ребятишек, уверенных что она их защитит. Но такого благословения он не мог ей обеспечить.
– Привет, Линдсей. Ты пришел посмотреть, как зверье встречает солнце?
Белькур крутанул штурвал, посылая «Красотку» в крутой поворот, и тут же выровнял судно. Из тени дубов на утесе за ними наблюдала чета оленей. Мимо проплыла большая голубая цапля и пристроилась к парочке белых цапель у водной кромки.
– Конечно. Я бы хотел посмотреть, как выглядит сад теперь, когда эту часть берега изрядно подмыло.
– Сад, сэр? – удивилась Розалинда.
– Да. Перед войной Бикфорд посадил яблоневый сад на обрывистом берегу Миссури, – пояснил Хэл. – Одни говорят, что он слишком близко подходил к краю обрыва, другие считают, что это не имеет значения – вода все равно возьмет то, что хочет.
– И Миссури им завладела.
Хэл кивнул, наливая себе в чашку кофе из обязательного на капитанском мостике кофейника. Окинув взглядом знакомое пространство рубки, Цицерон удалился на открытые просторы навесной палубы и теперь носился вокруг, радуясь утренней свободе и возвещая об этом радостным лаем. Давным-давно с такой же радостью Гомер гонялся за листьями.
– Весеннее половодье затопило его неделю назад. Отныне весь сад на дне реки…
– До сих пор стоит вертикально с ветками, торчащими из воды, – завершила описание Розалинда.
– Это уж в зависимости от уровня воды. Если повезет, мы увидим и ветки, и листья. Если нет, то нам придется каким-то образом от них уворачиваться, чтобы не повредить корпус.
– К счастью, это препятствие не такое страшное, как Грабли Дьявола, которые мы прошли несколько дней назад, – заметил Белькур. – То место сродни аду, так что и безбожник начнет молиться.
Его описание вызвало смех у Розалинды и Хэла, и в этот момент рядом раздайся женский голос:
– Доброе утро, Хэл. Мы можем к вам присоединиться?
– Конечно. Здесь в углу есть кресло-качалка, если желаешь посидеть. – Хэл улыбнулся сестре и Уильяму. Цицерон снова зашелся счастливым лаем. Сегодняшнее утро было гораздо лучше того, которое они с Виолой разделили с его собакой…
Хэл, которому тогда было четырнадцать, шел домой с телом Гомера на руках. От слез на лице Хэла остались потеки грязи. Мальчишки Картеров поймали Гомера, воспользовавшись, вероятно, его слабостью к еде, и замучили.
Хэл прибежал на помощь сразу, как только услышал лай Гомера, но было уже поздно. Он победил двух мальчишек, которые оказались старше его по возрасту, но их разбитые носы и синяки, когда они обратились в бегство, служили слабым утешением по сравнению со смертью Гомера.
Боже правый, кто мог представить, что из такого крохотного тельца вытечет столько крови! Сломанные конечности собаки безвольно болтались, и он укутал ее в свой сюртук вместо савана, собираясь достойно похоронить.
«О Гомер, Гомер, что я буду без тебя делать? Ты и Виола были моими единственными верными друзьями».
Из окна до него долетали звуки пианино, разносясь вдоль длинного ряда особняков в фешенебельном районе Цинциннати, и это немного успокоило его душу.
Хорошо, что Виола дома. Она поймет, как много Гомер значил для него, хотя отец всегда называл его «сентиментальный придаток, недостойный звания будущего флотского офицера». Она не станет его ругать, как мать, за то, что он опозорил семью, появившись на людях в одной рубашке.
Хэл судорожно вздохнул и в последний раз вытер глаза, перед тем как подняться на высокое крыльцо большого городского дома.
Парадная дверь была открыта, и его встретил гневный взгляд отца.
О нет! Один Бог знает, какое наказание может придумать отец.
– Где тебя черти носили?
Музыка прекратилась. Все складывалось из рук вон плохо. Хэл расправил плечи и вошел внутрь. Его тело еще болело после последнего избиения.
Отец захлопнул дверь.
– Ну что, слабак, распустил нюни на улице из-за собаки?
Хэл сердито сверкнул глазами и крепче прижал к себе Гомера.
Старик снова разразился бранью, приблизившись почти вплотную.
– Ни одна женщина не пожелает иметь от тебя сыновей, если будет знать, какой ты сопливый слюнтяй.
В холл выбежала двенадцатилетняя Виола. Хэл издал предупреждающий крик, слишком хорошо зная, что отец не оставляет сюрпризы безнаказанными.
Не оглядываясь назад, Старик вытянул руку, чтобы остановить вошедшего, и Виола застыла на бегу в дюйме от кулака отца; от страха ее голубые глаза стали огромными, как блюдца.
– Виола, – прошептал Хэл, и его тело впервые за день сковал холод ужаса. До этого Старик никогда не поднимал руку на дочь.
В комнату бесшумно вплыла мать и замерла у своей любимой китайской вазы, сложив руки на груди. Вероятно, она принимала у себя других дам, поскольку была в нарядном платье.
– Неужели ваш сын, капитан Линдсей, распустил сопли на глазах соседей? Это недопустимо.
Старик обернулся.
– Уведите дочь, миссис Линдсей, это сугубо мужское дело.
Дездемона кивнула. Она никогда не спорила с мужем насчет воспитания детей и не утешала их потом.
– Идем, Виола!
Девочка медлила, изучая глазами лицо брата.
– А как же Хэл?
– Твой отец с ним разберется, – грубо ответила мать. – Идем.
– Хэл…
– Ничего, со мной все будет в порядке.
Он сдержит слово, лишь бы ей было хорошо. Что бы Старик с ним ни сделал, он не издаст ни звука. Виола испугается, если услышит его крики. Хэл старался не думать, что отец чуть не ударил ее.
Виола не отрывала от него взгляда, но Хэл сохранял на лице спокойствие, надеясь убедить ее, что ничего страшного не произойдет. Она никогда не видела, как Старик наказывает его.
– Позволь мне забрать Гомера, – сдалась она наконец.
Старик недовольно буркнул, но впервые ничего не сказал насчет сентиментальной слабости, и Хэл передал Виоле маленькое тельце.
– Бедный Гомер… – Виола заплакала.
– А ну идем! – Мать схватила Виолу за руку и потащила вон из комнаты.
– Это выше моего разумения, – с тихой угрозой в голосе произнес Старик. – Ну как можно быть таким сопляком! Ты потеряешь всю свою команду, если будешь лить слезы над каждой царапиной корабельного талисмана.
От оскорбления на скулах Хэла заиграли желваки, но он счел разумным смолчать. Слова лишь усилят отцовский гнев. Старик не знал пощады, когда в его руках оказывалась трость или веревка, как и подобает человеку, воспитанному в жестких традициях флотской дисциплины. Сына он предпочитал охаживать тростью, чтобы, по его собственному выражению, не тревожить в доме женщин. Наносимые тростью удары получались бесшумными и достаточно болезненными.
Повисла пауза, и вдруг губы отца дрогнули.
– Марш в свою комнату, мистер.
Хэл подчинился приказу; отец следовал за ним по пятам. Комната выглядела безукоризненно опрятной для любого придирчивого глаза, и на ее фоне внешний вид Хэла являл разительный контраст.
– Смирно! – рявкнул Старик.
Хэл вытянулся в струнку и замер, его грудь тяжело и часто вздымалась. Теперь, когда Виола находилась в безопасности, страх почти прошел, но его заменила неконтролируемая ярость.
– Пытаетесь корчить из себя моряка? – усмехнулся Старик. – В своем рванье вы бы не выдержали инспекции и слепого капеллана. Вам есть что сказать в свою защиту, мистер?
– Что мне это даст? Вы уже осудили меня и вынесли приговор, – ответил Хэл, теряя самообладание. – Вас ничуть не заботит, что я хочу быть штурманом, а не флотским офицером. Вы хотите, чтобы я стал вашей точной копией – чисто выбритым задирой, как все Линдсей.
– Такты еще смеешь мне грубить, паршивец! – Ричард ударил его по лицу, и Хэл ответил ударом в челюсть. Старик слегка покачнулся и выпучил глаза, а потом обрушился на сына со всей силой, на которую только был способен. Теперь Хэл в очередной раз убедился, что во время службы на флоте отец не только стоял на вахте, но, вероятно, принимал участие в многочисленных портовых потасовках, пока не женился на матери и не переехал в Цинциннати.
Две минуты спустя Хэл лежал ничком на кровати с привязанными к спинкам руками и ногами, но продолжал сопротивляться, осыпая отца ругательствами, которым научился, исследуя темные закоулки Цинциннати.
Старик сунул в рот Хэлу кожаный ремень и застегнул его на затылке, потом стянул с него штаны до колен и, задрав вверх рубаху, оголил спину и плечи.
В душе Хэла вновь пробудился ужас, внушенный прежними наказаниями, и он удвоил ярость сопротивления. Ему не было стыдно – ведь он дрался за Гомера и оплакивал его, своего друга, который отлично знал и любил Хэла.
С красным от ярости лицом Старик отступил на шаг и протянул руку за тростью, которую держал в комнате сына специально для этих целей.
– Клянусь Богом, я научу вас, как подобает вести себя со старшими, мистер, и вы научитесь дисциплине, чтобы командовать матросами и растить сыновей, сколько бы мне ни понадобилось времени, чтобы вбить это в вашу тупую голову.
Генри занес трость, и Хэл увидел себя в маленьком зеркале, висевшем на уровне груди. Он выглядел точь-в-точь как отец – с пылающим лицом и сверкающими глазами.
Старик резко опустил трость на его ягодицы, и Хэл ощутил знакомый двойной взрыв боли – сначала от силы удара, потом от жгучего жжения.
Хэл ожидал, что отец, как всегда, сделает паузу, чтобы растянуть его страдания, но второй удар последовал сразу за первым, усилив остроту боли.
В его сознании блеснула вспышкой мысль, что на этот раз отец не объявил количество ударов, как делал обычно. Старик избивал его как безумный, без устали охаживая палкой и проклиная упрямство Хэла и его несостоятельность как сына.
Хэл закрыл глаза и пообещал Всевышнему, что, если выживет, никогда не будет иметь собственных детей. Задыхаясь, он боролся с волнами боли сколько мог, но в конце концов потерял сознание.
Когда позже Хэл пришел в себя, то обнаружил, что его руки и ноги свободны, но одежда по-прежнему в беспорядке. Он попробовал перевернуться, но от резкой боли, пронзившей тело, вскрикнул и зажал рот одеялом. Не справившись с болью, он снова впал в беспамятство. Когда он вновь очнулся, рядом плакала Виола. Хэл попытался что-то сказать, но вместо членораздельного звука из его горла вылетел лишь невнятный хрип.
Он снова сделал попытку пошевелиться и ощутил, как на его руку легла маленькая ладошка.
– Лежи спокойно, Хэл, тебе нельзя двигаться, пока твоя спина не подживет. – Ее голос дрожал от слез. – Позволь мне за тобой поухаживать.
Виола начала осторожно обмывать его спину, и Хэл зарылся лицом в подушку, чтобы заглушить крики. От очередного прикосновения полотенца его накрыла новая волна боли, и он опять отключился.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Хэл вернулся к реальности. Виола уже обмывала область под коленями, которые, к счастью, не пострадали.
– Ты не должна была видеть меня таким, – произнес он едва слышно.
– Больше некому о тебе позаботиться. Отец… – Виола запнулась, а когда продолжила, ее голос дрожал: – Они с матерью и Джульеттой уехали в Луисвилл. Перед отъездом отец сказал, что Обадая тобой займется, но Обадая до завтрашнего вечера пробудет на ферме. Я не могла позволить тебе ждать так долго, поэтому стащила ключ и пришла… Я рада, что сделала это.
– Спасибо. – Хэл застонал от нового приступа боли.
– Хэл, что мы будем теперь делать? Может, мне пригласить врача?
– Не стоит. Он обзовет меня сопляком, скажет, что отец имеет право учить сына, и откажется помогать без отцовского разрешения. Так, во всяком случае, он говорил раньше, когда отец избил меня за то, что я не выучил спряжение латинских глаголов.
– Отец не имеет права калечить тебя! – возмутилась Виола. – Я научилась кое-чему у Ребекки и слушала рабов на плантации дедушки, но как лечить такое, не знаю.
– От этого я не умру, не бойся. Виола колебалась.
– Если до возвращения Обадаи у тебя начнется горячка, я все-таки вызову доктора.
Хэл пробормотал что-то, и она восприняла это как согласие.
– Он и раньше тебя бил, да?
Хэл молчал, не желая говорить правду. Его спина скажет за него.
– Будь он проклят!
– Виола!
– Это не проклятие, это пожелание, – упрямо сказала сестра; ее руки порхали над ним легкие, как крылья ангела. – Может, он и великий судовладелец, но воспитывать тебя не умеет. Тебе нужно уйти.
– А что станет с тобой, если я уйду? Джульетта покинет дом, как только найдет себе богатого мужа, и тогда некому будет тебя защищать.
– Обо мне не беспокойся, я знаю, как не навлечь на себя беду.
Боль стала непереносимой, и Хэл заскрежетал зубами.
– У тебя есть деньги? – спросила Виола спокойно, словно они обсуждали покупку конфет.
– Нет. Отец отобрал мое содержание за последние полгода.
– Я могу дать тебе пятьдесят долларов, которые получила от бабушки Линдсей за ноты; этого тебе хватит, чтобы добраться до Индепенденса и продержаться первое время. Река Миссури далеко отсюда, он не станет искать тебя там.
– Я не возьму твои деньги!
– Хэл, я не могу просто стоять и смотреть. Когда-нибудь он убьет тебя или ты убьешь его.
Хэл не мог не согласиться с ее предсказанием.
– Я верну.
– Не надо. Береги себя и напиши мне, когда представится возможность.
– Я сделаю для тебя все, что смогу. Сестра поцеловала его в макушку.
Тогда он подвел Виолу, и она вышла замуж за Росса. Сознание своей неудачи разъедало душу Хэла сильнее, чем трость отца калечила спину.
– Хэл, мой дорогой мальчик, – проворковал за спиной женский голос.
Хэл остановился и медленно повернулся, надевая на лицо обычную маску вежливости, которую носил в присутствии матери.
– Добрый вечер, матушка. Чем могу быть полезен? Дездемона обвела взглядом салон, полный пассажиров, занимавших места для музыкального вечера, между которыми носились официанты, выполняя последние заказы. Виола за роялем исполняла популярные мелодии, и когда к ней наклонился Уильям и сказал что-то, рассмеялась. Ее лицо светилось такой радостью и счастьем, что у Хэла сжалось сердце.
– Можем мы отойти и поговорить с глазу на глаз? Кентуккийский акцент матери был особенно заметен, что не предвещало ничего хорошего.
– Разумеется. – Хэл посмотрел на Уильяма, взглядом обещая вернуться позже, и Уильям ответил спокойным кивком, но тут Виола подняла голову и, увидев брата с матерью, умолкла. Выражение беспечной радости на ее лице сменилось холодной настороженностью, как у лоцмана, изучающего водоворот.
Уильям положил руку ей на плечо, и она подняла на него глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33