Когда наступала темнота, офицеры и генералы заворачивались в простыни Коняхина и, согрешившие, убегали из трактира вприпрыжку – по переулкам! по перекрёсткам! – по своим квартирам и казармам.
4
Двадцатого июня 1764 года Екатерина отправилась путешествовать. Она позабыла передать Панину инструкцию о начале следствия над лицами, сочиняющими возмутительные письма (Мирович и Ушаков!).
Но ум её был пунктуален.
Потому что: ничто не помешало ей, она не позабыла передать инструкцию Власьеву и Чекину.
Кто же такие Власьев и Чекин? Действительно ли «больные и честные офицеры»? Все архивные исследования опровергают эту версию императрицы.
Сержант Ингерманландского пехотного полка Лука Матвеевич Чекин и прапорщик Игнерманландского же пехотного полка Данила Петрович Власьев – два «больных» бандита – заурядные карьеристы. Они ушли с регулярной службы в тюремные надзиратели в 1756 году. Ингерманландский полк входил в состав петербургского гарнизона. Петербургский гарнизон никогда не воевал. Какой болезнью болели молодые офицеры? Больных на службу не брали. Им захотелось чинов и денег – они продались Тайной канцелярии. И – не ошиблись. Через шесть лет, в 1762 году, прапорщик Власьев – уже капитан, сержант Чекин – поручик. Через два года, после убийства Иоанна Антоновича, Власьев – премьер-майор, Чекин – секунд-майор. Они получали жалованье и премии, а питались вместе с узником. Таким образом, за восемь лет безделья в Шлиссельбургской крепости они отложили около 50 000 рублей каждый. Это бешеные деньги для простого армейского офицера. Если министру платили 10 000 ежегодной пенсии, то капитану – не больше 50 рублей. На службе в Тайной канцелярии Власьев и Чекин заработали на 1000 лет обыкновенной пенсии. Был смысл продаваться и убивать? Для них – был. Убивать и чувствовать себя честными – редкая привилегия, за всю историю человеческих отношений её заслужили только государственные полицейские, – безответственность и безнаказанность. Их служба – несложная: донесения. В Государственном архиве хранятся все их донесения с 23 августа 1762 года по 5 июля 1764 года (день смерти Иоанна). Сорок пять доносов.
Сохранились инструкции Н. Панина о питании. За стол садились втроём: Власьев, Чекин, Иоанн. На день «на пищу и питьё» – 1 рубль 50 копеек. Фунт говядины стоил от 13/4 копейки до 2,5 копейки (первосортной!), фунт хлеба стоил полкопейки, десяток яиц – 3 копейки, бутылка молока – полкопейки.
Двойники-полицейские клялись на суде, что Иоанн «был лишён вкуса и не отличал приятного от противного», что «арестант насыщался суровыми яствами, оставляя нежнейших и приятнейших яств». Это – понятно. Как же арестант мог отличить «приятное от противного», если они крали и жрали, а ему оставляли объедки. Мёртвые сраму не имут, – Иоанн уже был мёртв и не мог опровергнуть их ложь.
Тринадцатого октября, через месяц после казни Мировича, с Власьева и Чекина была взята подписка, что «они никогда и никому ни при каких обстоятельствах не будут рассказывать о том, что участвовали в секретной комиссии », то есть что убили Иоанна. Подписка взята, расписка оставлена. И расписка датирована 13 октября 1764 года «в том, что ими за участие в секретной комиссии получено по 7000 рублей». Так Екатерина оценила жизнь Иоанна Антоновича – 14 000 рублей двум убийцам. Сумма, конечно же, баснословная для армейских офицеров, но пустяковая для Екатерины, которая была щедра и никогда не жалела государственной казны. Так, после переворота она послала своему родственнику князю Фридриху-Августу 25 000 000 рублей золотом, чтобы Фридрих позабыл про смерть своего кузена Петра III, и Фридрих – позабыл.
Значит, убийство – не инициатива Власьева и Чекина. С полемическим пылом, с научно-исследовательским темпераментом ещё сто тридцать лет после смерти Иоанна доказывали непричастность Екатерины к убийству его; писали, что она дала Власьеву и Чекину инструкцию, где было приказано «в крайнем случае» – убить; что это – молва недоброжелателей, лживые и тенденциозные слухи, что на самом деле Екатерина была человеколюбива и никак не могла дать подобной инструкции.
Через сто тридцать лет в архивах Шлиссельбургской крепости инструкция – всё-таки! – была найдена. Это был страшный удар по всей самодержавной историографии. Инструкция написана рукой Н. Панина, подпись Екатерины – несомненна. Обрушились все так старательно построенные дворцы невиновности царицы.
Проанализируем же сначала инструкции и письма Н. Панина, а потом – инструкцию Екатерины.
Между Екатериной и Мировичем, несомненно, был сговор.
Всё началось где-то летом 1763 года.
По инструкции Н. Панина (предварительной), офицерам Власьеву и Чекину запрещалось: выходить из крепости, переписываться с кем бы то ни было, разговаривать со знакомыми. Они поначалу радостно взялись за гуж, потому что получили чины и деньги, но потом управлять этой тележкой им стало не под силу. И офицеры пишут Панину: вы обещали, что наша секретная служба скоро кончится, что она временная, но мы сами теперь не тюремщики, а заключённые, нам ничего нельзя, как самому последнему колоднику. Панин отвечал: я не сомневаюсь в том, что вы, находясь в вашем месте, претерпеваете долговременную трудность от возложенного на вас дела, однако помню и то, что вам обещано скорое окончание вашей комиссии. «Извольте ещё немного потерпеть и будьте благонадёжны, что ваша служба тем больше забыта не будет, а при том уверяю вас, что ваша комиссия для вас скоро окончится и вы без воздаяния не останетесь. Ваш всегда доброжелательный слуга Н. Панин. 10 августа 1763 года».
До 10 августа Панин не писал ни разу, что «их комиссия скоро окончится». Значит, ещё не было кандидата на провокацию. Теперь кандидат появился. И это был Мирович.
Панин заискивает перед своими полицейскими, просит их. Первое лицо в государстве – просит своих пешек!
Двадцать девятого ноября 1763 года Власьев и Чекин ещё пишут Панину: никаких сил нет добровольно сидеть под замком, помилосердствуйте, Христом-богом просим выпустить нас из Шлиссельбурга.
Двадцать восьмого декабря 1763 года Панин отвечает: потерпите ещё чуть-чуть, посылаю вам премию по 1000 рублей. «Оное ваше разрешение не далее как до первых летних месяцев продлиться может».
В декабре 1763 года Панин уже знает, что в первые летние месяцы произойдёт провокация! Через полгода. Как он мог знать точно этот срок, как мог предвидеть пустяковый заговор Мировича, если ни о заговоре, ни о Мировиче ещё никто и слыхом не слыхал? Он указал точно дату: первые летние месяцы. Заговор произошёл с 4 на 5 июля 1764 года.
Значит, был сговор.
И вот, когда уже всё подготовлено, когда сговор уже решён, Екатерина и Панин пишут последнюю, настоящую инструкцию Власьеву и Чекину. Вот её текст, слово в слово:
«Ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришёл с командою или один без именного ЕЁ императорского величества повеления и захотел того арестанта у вас взять, – арестанта умертвить, а живого его никому в руки не отдавать».
Вот и весь заговор наивного подпоручика. Ему навязали роль. Он её исполняет храбро и тщательно, ничего не зная об инструкции. Мирович обманут: его посылают не на славу, а на смерть. Если бы он знал, как его перехитрили, ещё неизвестно, чем закончилась бы вся эта история. Мало того – ни одна живая душа, кроме Власьева и Чекина, не знала об этой инструкции. Мало того – ещё сто тридцать лет никто не знал об инструкции.
Мирович стал провокатором.
Он ещё сто тридцать лет был провокатором перед лицом истории, и только найденная инструкция как-то объясняет его роль в этой истории.
Любимая госпожа предала своего любящего и честолюбивого раба, который писал стихи, рисовал картинки, играл на бандуре и вот – впутался в политику.
Ещё одна загадка – Аполлон Ушаков.
Происхождение Ушакова неизвестно.
Судя по всему, Ушаков – сверстник Мировича.
Мирович – подпоручик, Ушаков – поручик.
Мирович говорил на процессе, что он выбрал «верного, надёжного и во всём способного товарища». Ушаков – «давнишний, в нравах совсем сходный приятель».
Мирович в Петербурге только два года. Вряд ли среди офицеров-собутыльников поэт сумел найти верного и надёжного друга. Для этого двух пьяных лет маловато. Тем более – друг «давнишний».
«В нравах совсем сходный приятель». Мирович – поэт и художник. Значит, они сходны по характерам и по роду занятий, если « совсем сходный».
Если так, если Ушаков сверстник Мировича, то и ему 24 года. Значит, и он родился в 1740 году. А 1740 год – времена мутные. Умирает Анна Иоанновна, регент – Бирон, заговор Миниха, правительница – Анна Леопольдовна, указы издаются от имени Иоанна Антоновича, интриги Остермана, Черкасского, Головкина, готовится к восстанию партия Елизаветы Петровны…
С какой стати Ушаков мог оказаться «давнишним приятелем» Мировича? Всё «давнишнее» у Мировича – в Сибири. Там-то они познакомились, обе семьи, обе сосланные. И у Ушаковых, как и у Мировичей, не хватило денег, чтобы определить сыновей в гвардию, – и Аполлон, и Василий пошли в пехотные полки.
Тринадцатого мая 1764 года Ушаков и Мирович отслужили акафист и панихиду. По самим себе – как по умершим.
Если бы Ушаков был просто пьяненький солдатик, кукольная игрушка Мировича, он выполнял бы поручения повелителя, но служить панихиду не стал бы.
А это был трогательный и героический шаг.
Значит, Ушаков очень любил Мировича, значит, это действительно были близкие люди, значит, они друг другу беспредельно доверяли, если за какие-то полчаса один открыл другому опасную и грозную тайну и взял его в сообщники, а другой, не задумываясь, пошёл за ним, – а это был последний, смертельный шаг.
Императрица пообещала неприкосновенность. Хорошо. Они ей доверяли. Они её любили. Тогда её любили почти все без исключения – она всех угощала и всем обещала. Но могли быть и непредвиденные случайности. Любая оплошность в этом предприятии – смерть.
Всё-таки в их руках судьбы двух императоров.
Но императрица не так наивна, чтобы вручить свою судьбу какому-то подпоручику.
Это нужно было предвидеть.
Но Мирович – идеалист.
Неизвестно, как узнала Екатерина о сообщнике – признался ли чистосердечно Мирович или рассекретила Тайная канцелярия.
Но в дальнейшей судьбе Ушакова всё – загадка, всё – « почему ».
Почему 23 мая 1764 года Ушаков был отправлен в командировку?
В мае в Великолуцком полку это была единственная командировка от военной коллегии.
Из всех офицеров полка отправлен был именно Ушаков, единственный сообщник предстоящей операции.
Случайность? Нет. Потому что действия развивались так.
Военная коллегия организовала отъезд Ушакова с небывалой для неё скоростью.
Сохранились документы: коллегия оформляла командировки в двух-, пятидневный срок. Разыскивали лошадей, ремонтировали колёса, разыскивали командированных, ремонтировали мундиры, разыскивали деньги, ретушировали дебет и кредит, бухгалтерия выписывала деньги.
Отправка Ушакова – рекорд канцелярской деятельности всего XVIII века!
Ушакова вызвали в девять часов утра – отправился он уже в час дня!
Случайность? Нет. Потому что вот что произошло. Ошеломлённый такой стремительностью, Ушаков стал присматриваться. Он заподозрил что-то не то .
Ушаков следовал в Смоленск. Ему поручили передать генерал-аншефу и сенатору князю Волконскому М. Н. 15 000 рублей серебром. 15 000 рублей – это не меньше 750 килограмм монет. Следовательно, коляска, в которой уехал Ушаков, была большая, на тяжёлых рессорах.
Сопровождал Ушакова фурьер Григорий Новичков. Он ехал в простой кибитке, обитой рогожей.
Места в коляске хватило бы и на троих. Почему Новичков ехал в отдельной кибитке?
Ушаков не страдал манией преследования. В 24 года офицеров не очень-то преследуют мании. Но по обстоятельствам получалось так, что Новичков не сопровождает Ушакова, а конвоирует его.
Ушакова охватывает беспокойство. Вот что рассказывает Новичков. Вот его рапорта по возвращении.
Двадцать третьего мая они отправились из Петербурга в Смоленск.
В 37 верстах от Порхова, в Сухловском яму, Ушаков начал жаловаться на головную боль. Он заболел. До Порхова всё-таки доехали.
Ушаков подал рапорт генерал-майору Петрикееву. Петрикеев – командир Новгородского карабинерного драгунского полка. Ушаков писал: он болен и никуда ехать не в силах. Позвали полкового врача. Врач осмотрел Ушакова и никакой болезни не обнаружил. Петрикеев приказал ехать. Поехали.
Пока показания Новичкова не вызывают подозрений. Лгать – слишком опасно. Есть два свидетеля: Петрикеев и врач. Немного подозрительна такая точность Новичкова: 37 вёрст. Вёрсты на дорогах стояли, но не были пронумерованы. Может быть, эта точность – от солдатского усердия? Или же он прекрасно знал местность?
Дальше.
В 90 верстах от Порхова, в деревне Княжьей, Ушаков окончательно и серьёзно заболел. Он остаётся в деревне, а Новичков с деньгами отправляется в Шелеховский форпост. Там – князь Волконский Михаил Никитич Волконский (1713–1788) – князь, генерал-аншеф, сенатор, подполковник Конной гвардии: Отличился во время Семилетней войны.
.
Новичков отдаёт деньги, получает квитанцию и отправляется обратно.
Так. Новичкову и здесь нет смысла лгать. Он поехал к Волконскому один. Он один отдавал ему деньги. Лгать опасно. Свидетель грозный – генерал-аншеф и сенатор. Правда, и здесь есть одно но: Михаил Никитич Волконский – самое приближённое лицо к Екатерине после Н. Панина, Орловых и К. Разумовского. Волконский был один из самых ответственных и активных участников переворота 28 июня 1762 года. Во всей этой истории (дело Мировича!) почему-то всё те же действующие лица, ни одного постороннего: Панины, Разумовский, Корф, Вейнмарн, Волконский. Случайность? Нет.
Новичков приезжает в деревню Княжью.
Спрашивает: где Ушаков?
Крестьяне отвечают: как только уехал Новичков, Ушаков, не теряя ни минуты, поскакал в Петербург.
Новичков едет дальше. Во всех деревнях он расспрашивает о своём потерянном поручике. Все отвечают: поручик ускакал в Петербург.
Село Опоки. Жители взволнованы. Они рассказывают:
– Здесь, в селе Опоки, в реке Шелони найдена кибитка, обитая рогожей, и в ней подушка, шляпа, шпага, рубашка; потом приплывшее тело офицерское, которое зарыто в землю.
«Кибитка, обитая рогожей». Значит, в деревне Княжьей Ушаков отдал Новичкову коляску с деньгами, а сам пересел в кибитку.
Почему он прикинулся больным? А он прикинулся больным, потому что если бы он действительно был тяжело болен, то лежал бы и болел в Княжьей, а не поскакал бы сломя голову в Петербург.
Он поторопился в Петербург, чтобы поскорее приступить к исполнению задуманного? Ни в коем случае. Раз у них тройственный сговор – Екатерина, Мирович, Ушаков, – то в первую очередь они сговорились – о числах. Императрица уезжала в Лифляндию 20 июня. Торопиться было некуда. До 20 июня можно было по крайней мере дважды добраться до Шелеховского форпоста и возвратиться дважды в Петербург.
Предположим, что Ушаков не знал дату отъезда Екатерины, то есть не был участником сговора. Всё равно, эту дату не так уж трудно было определить. Разговоры о путешествии начались ещё в марте. Но совершенно ясно, что ни в апреле, ни в мае, ни в начале июня в Лифляндию ехать незачем. Там – дожди, распутица, бездорожье, грязь. По таким ландшафтам путешествуют лишь великомученицы, но не императрицы.
Почему же торопился в Петербург Ушаков?
Можно многое предполагать, но не будем делать ложных и безосновательных предположений. Пусть факты сами говорят за себя.
«В реке Шелони найдена кибитка, обитая рогожей».
Почему кибитка найдена – в реке? Почему – не у реки?
Лошади понесли и занесли кибитку в реку?
Это – исключается. Лошади уже измучены. Без передышки они проделали путь от Петербурга до Княжьей и без передышки поскакали обратно.
Ушаков так торопился, что не стал дожидаться парома, а бросился искать брод, загнал лошадей в воду, лошади стали тонуть, в истерике оборвали постромки и уплыли, а Ушаков – утонул?
Это – исключается. Во-первых, ни одной, даже самой сильной лошади не оборвать в воде постромки, а лошади – замучены. Во-вторых, как бы ни торопился Ушаков, нужна была исключительная причина , чтобы он бросился в воду, на верную гибель.
Но пусть так. Пусть он бросился. Пусть лошади оторвались и уплыли. Он остался в кибитке. Кибитка стала тонуть.
Если Ушаков не умел плавать, то первое, что он сделал бы, как всякий тонущий человек, он позвал бы на помощь и постарался бы продержаться на крыше кибитки до спасителей (ведь кибитка была из фанеры и обита рогожей, она не могла утонуть ни в коем случае!).
Хорошо, предположим, что это случилось ночью. Что Ушаков звал на помощь и никто его не услышал. Он мог бы просидеть на кибитке до рассвета, даже несколько дней. Река Шелонь – не гоголевский Днепр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
4
Двадцатого июня 1764 года Екатерина отправилась путешествовать. Она позабыла передать Панину инструкцию о начале следствия над лицами, сочиняющими возмутительные письма (Мирович и Ушаков!).
Но ум её был пунктуален.
Потому что: ничто не помешало ей, она не позабыла передать инструкцию Власьеву и Чекину.
Кто же такие Власьев и Чекин? Действительно ли «больные и честные офицеры»? Все архивные исследования опровергают эту версию императрицы.
Сержант Ингерманландского пехотного полка Лука Матвеевич Чекин и прапорщик Игнерманландского же пехотного полка Данила Петрович Власьев – два «больных» бандита – заурядные карьеристы. Они ушли с регулярной службы в тюремные надзиратели в 1756 году. Ингерманландский полк входил в состав петербургского гарнизона. Петербургский гарнизон никогда не воевал. Какой болезнью болели молодые офицеры? Больных на службу не брали. Им захотелось чинов и денег – они продались Тайной канцелярии. И – не ошиблись. Через шесть лет, в 1762 году, прапорщик Власьев – уже капитан, сержант Чекин – поручик. Через два года, после убийства Иоанна Антоновича, Власьев – премьер-майор, Чекин – секунд-майор. Они получали жалованье и премии, а питались вместе с узником. Таким образом, за восемь лет безделья в Шлиссельбургской крепости они отложили около 50 000 рублей каждый. Это бешеные деньги для простого армейского офицера. Если министру платили 10 000 ежегодной пенсии, то капитану – не больше 50 рублей. На службе в Тайной канцелярии Власьев и Чекин заработали на 1000 лет обыкновенной пенсии. Был смысл продаваться и убивать? Для них – был. Убивать и чувствовать себя честными – редкая привилегия, за всю историю человеческих отношений её заслужили только государственные полицейские, – безответственность и безнаказанность. Их служба – несложная: донесения. В Государственном архиве хранятся все их донесения с 23 августа 1762 года по 5 июля 1764 года (день смерти Иоанна). Сорок пять доносов.
Сохранились инструкции Н. Панина о питании. За стол садились втроём: Власьев, Чекин, Иоанн. На день «на пищу и питьё» – 1 рубль 50 копеек. Фунт говядины стоил от 13/4 копейки до 2,5 копейки (первосортной!), фунт хлеба стоил полкопейки, десяток яиц – 3 копейки, бутылка молока – полкопейки.
Двойники-полицейские клялись на суде, что Иоанн «был лишён вкуса и не отличал приятного от противного», что «арестант насыщался суровыми яствами, оставляя нежнейших и приятнейших яств». Это – понятно. Как же арестант мог отличить «приятное от противного», если они крали и жрали, а ему оставляли объедки. Мёртвые сраму не имут, – Иоанн уже был мёртв и не мог опровергнуть их ложь.
Тринадцатого октября, через месяц после казни Мировича, с Власьева и Чекина была взята подписка, что «они никогда и никому ни при каких обстоятельствах не будут рассказывать о том, что участвовали в секретной комиссии », то есть что убили Иоанна. Подписка взята, расписка оставлена. И расписка датирована 13 октября 1764 года «в том, что ими за участие в секретной комиссии получено по 7000 рублей». Так Екатерина оценила жизнь Иоанна Антоновича – 14 000 рублей двум убийцам. Сумма, конечно же, баснословная для армейских офицеров, но пустяковая для Екатерины, которая была щедра и никогда не жалела государственной казны. Так, после переворота она послала своему родственнику князю Фридриху-Августу 25 000 000 рублей золотом, чтобы Фридрих позабыл про смерть своего кузена Петра III, и Фридрих – позабыл.
Значит, убийство – не инициатива Власьева и Чекина. С полемическим пылом, с научно-исследовательским темпераментом ещё сто тридцать лет после смерти Иоанна доказывали непричастность Екатерины к убийству его; писали, что она дала Власьеву и Чекину инструкцию, где было приказано «в крайнем случае» – убить; что это – молва недоброжелателей, лживые и тенденциозные слухи, что на самом деле Екатерина была человеколюбива и никак не могла дать подобной инструкции.
Через сто тридцать лет в архивах Шлиссельбургской крепости инструкция – всё-таки! – была найдена. Это был страшный удар по всей самодержавной историографии. Инструкция написана рукой Н. Панина, подпись Екатерины – несомненна. Обрушились все так старательно построенные дворцы невиновности царицы.
Проанализируем же сначала инструкции и письма Н. Панина, а потом – инструкцию Екатерины.
Между Екатериной и Мировичем, несомненно, был сговор.
Всё началось где-то летом 1763 года.
По инструкции Н. Панина (предварительной), офицерам Власьеву и Чекину запрещалось: выходить из крепости, переписываться с кем бы то ни было, разговаривать со знакомыми. Они поначалу радостно взялись за гуж, потому что получили чины и деньги, но потом управлять этой тележкой им стало не под силу. И офицеры пишут Панину: вы обещали, что наша секретная служба скоро кончится, что она временная, но мы сами теперь не тюремщики, а заключённые, нам ничего нельзя, как самому последнему колоднику. Панин отвечал: я не сомневаюсь в том, что вы, находясь в вашем месте, претерпеваете долговременную трудность от возложенного на вас дела, однако помню и то, что вам обещано скорое окончание вашей комиссии. «Извольте ещё немного потерпеть и будьте благонадёжны, что ваша служба тем больше забыта не будет, а при том уверяю вас, что ваша комиссия для вас скоро окончится и вы без воздаяния не останетесь. Ваш всегда доброжелательный слуга Н. Панин. 10 августа 1763 года».
До 10 августа Панин не писал ни разу, что «их комиссия скоро окончится». Значит, ещё не было кандидата на провокацию. Теперь кандидат появился. И это был Мирович.
Панин заискивает перед своими полицейскими, просит их. Первое лицо в государстве – просит своих пешек!
Двадцать девятого ноября 1763 года Власьев и Чекин ещё пишут Панину: никаких сил нет добровольно сидеть под замком, помилосердствуйте, Христом-богом просим выпустить нас из Шлиссельбурга.
Двадцать восьмого декабря 1763 года Панин отвечает: потерпите ещё чуть-чуть, посылаю вам премию по 1000 рублей. «Оное ваше разрешение не далее как до первых летних месяцев продлиться может».
В декабре 1763 года Панин уже знает, что в первые летние месяцы произойдёт провокация! Через полгода. Как он мог знать точно этот срок, как мог предвидеть пустяковый заговор Мировича, если ни о заговоре, ни о Мировиче ещё никто и слыхом не слыхал? Он указал точно дату: первые летние месяцы. Заговор произошёл с 4 на 5 июля 1764 года.
Значит, был сговор.
И вот, когда уже всё подготовлено, когда сговор уже решён, Екатерина и Панин пишут последнюю, настоящую инструкцию Власьеву и Чекину. Вот её текст, слово в слово:
«Ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришёл с командою или один без именного ЕЁ императорского величества повеления и захотел того арестанта у вас взять, – арестанта умертвить, а живого его никому в руки не отдавать».
Вот и весь заговор наивного подпоручика. Ему навязали роль. Он её исполняет храбро и тщательно, ничего не зная об инструкции. Мирович обманут: его посылают не на славу, а на смерть. Если бы он знал, как его перехитрили, ещё неизвестно, чем закончилась бы вся эта история. Мало того – ни одна живая душа, кроме Власьева и Чекина, не знала об этой инструкции. Мало того – ещё сто тридцать лет никто не знал об инструкции.
Мирович стал провокатором.
Он ещё сто тридцать лет был провокатором перед лицом истории, и только найденная инструкция как-то объясняет его роль в этой истории.
Любимая госпожа предала своего любящего и честолюбивого раба, который писал стихи, рисовал картинки, играл на бандуре и вот – впутался в политику.
Ещё одна загадка – Аполлон Ушаков.
Происхождение Ушакова неизвестно.
Судя по всему, Ушаков – сверстник Мировича.
Мирович – подпоручик, Ушаков – поручик.
Мирович говорил на процессе, что он выбрал «верного, надёжного и во всём способного товарища». Ушаков – «давнишний, в нравах совсем сходный приятель».
Мирович в Петербурге только два года. Вряд ли среди офицеров-собутыльников поэт сумел найти верного и надёжного друга. Для этого двух пьяных лет маловато. Тем более – друг «давнишний».
«В нравах совсем сходный приятель». Мирович – поэт и художник. Значит, они сходны по характерам и по роду занятий, если « совсем сходный».
Если так, если Ушаков сверстник Мировича, то и ему 24 года. Значит, и он родился в 1740 году. А 1740 год – времена мутные. Умирает Анна Иоанновна, регент – Бирон, заговор Миниха, правительница – Анна Леопольдовна, указы издаются от имени Иоанна Антоновича, интриги Остермана, Черкасского, Головкина, готовится к восстанию партия Елизаветы Петровны…
С какой стати Ушаков мог оказаться «давнишним приятелем» Мировича? Всё «давнишнее» у Мировича – в Сибири. Там-то они познакомились, обе семьи, обе сосланные. И у Ушаковых, как и у Мировичей, не хватило денег, чтобы определить сыновей в гвардию, – и Аполлон, и Василий пошли в пехотные полки.
Тринадцатого мая 1764 года Ушаков и Мирович отслужили акафист и панихиду. По самим себе – как по умершим.
Если бы Ушаков был просто пьяненький солдатик, кукольная игрушка Мировича, он выполнял бы поручения повелителя, но служить панихиду не стал бы.
А это был трогательный и героический шаг.
Значит, Ушаков очень любил Мировича, значит, это действительно были близкие люди, значит, они друг другу беспредельно доверяли, если за какие-то полчаса один открыл другому опасную и грозную тайну и взял его в сообщники, а другой, не задумываясь, пошёл за ним, – а это был последний, смертельный шаг.
Императрица пообещала неприкосновенность. Хорошо. Они ей доверяли. Они её любили. Тогда её любили почти все без исключения – она всех угощала и всем обещала. Но могли быть и непредвиденные случайности. Любая оплошность в этом предприятии – смерть.
Всё-таки в их руках судьбы двух императоров.
Но императрица не так наивна, чтобы вручить свою судьбу какому-то подпоручику.
Это нужно было предвидеть.
Но Мирович – идеалист.
Неизвестно, как узнала Екатерина о сообщнике – признался ли чистосердечно Мирович или рассекретила Тайная канцелярия.
Но в дальнейшей судьбе Ушакова всё – загадка, всё – « почему ».
Почему 23 мая 1764 года Ушаков был отправлен в командировку?
В мае в Великолуцком полку это была единственная командировка от военной коллегии.
Из всех офицеров полка отправлен был именно Ушаков, единственный сообщник предстоящей операции.
Случайность? Нет. Потому что действия развивались так.
Военная коллегия организовала отъезд Ушакова с небывалой для неё скоростью.
Сохранились документы: коллегия оформляла командировки в двух-, пятидневный срок. Разыскивали лошадей, ремонтировали колёса, разыскивали командированных, ремонтировали мундиры, разыскивали деньги, ретушировали дебет и кредит, бухгалтерия выписывала деньги.
Отправка Ушакова – рекорд канцелярской деятельности всего XVIII века!
Ушакова вызвали в девять часов утра – отправился он уже в час дня!
Случайность? Нет. Потому что вот что произошло. Ошеломлённый такой стремительностью, Ушаков стал присматриваться. Он заподозрил что-то не то .
Ушаков следовал в Смоленск. Ему поручили передать генерал-аншефу и сенатору князю Волконскому М. Н. 15 000 рублей серебром. 15 000 рублей – это не меньше 750 килограмм монет. Следовательно, коляска, в которой уехал Ушаков, была большая, на тяжёлых рессорах.
Сопровождал Ушакова фурьер Григорий Новичков. Он ехал в простой кибитке, обитой рогожей.
Места в коляске хватило бы и на троих. Почему Новичков ехал в отдельной кибитке?
Ушаков не страдал манией преследования. В 24 года офицеров не очень-то преследуют мании. Но по обстоятельствам получалось так, что Новичков не сопровождает Ушакова, а конвоирует его.
Ушакова охватывает беспокойство. Вот что рассказывает Новичков. Вот его рапорта по возвращении.
Двадцать третьего мая они отправились из Петербурга в Смоленск.
В 37 верстах от Порхова, в Сухловском яму, Ушаков начал жаловаться на головную боль. Он заболел. До Порхова всё-таки доехали.
Ушаков подал рапорт генерал-майору Петрикееву. Петрикеев – командир Новгородского карабинерного драгунского полка. Ушаков писал: он болен и никуда ехать не в силах. Позвали полкового врача. Врач осмотрел Ушакова и никакой болезни не обнаружил. Петрикеев приказал ехать. Поехали.
Пока показания Новичкова не вызывают подозрений. Лгать – слишком опасно. Есть два свидетеля: Петрикеев и врач. Немного подозрительна такая точность Новичкова: 37 вёрст. Вёрсты на дорогах стояли, но не были пронумерованы. Может быть, эта точность – от солдатского усердия? Или же он прекрасно знал местность?
Дальше.
В 90 верстах от Порхова, в деревне Княжьей, Ушаков окончательно и серьёзно заболел. Он остаётся в деревне, а Новичков с деньгами отправляется в Шелеховский форпост. Там – князь Волконский Михаил Никитич Волконский (1713–1788) – князь, генерал-аншеф, сенатор, подполковник Конной гвардии: Отличился во время Семилетней войны.
.
Новичков отдаёт деньги, получает квитанцию и отправляется обратно.
Так. Новичкову и здесь нет смысла лгать. Он поехал к Волконскому один. Он один отдавал ему деньги. Лгать опасно. Свидетель грозный – генерал-аншеф и сенатор. Правда, и здесь есть одно но: Михаил Никитич Волконский – самое приближённое лицо к Екатерине после Н. Панина, Орловых и К. Разумовского. Волконский был один из самых ответственных и активных участников переворота 28 июня 1762 года. Во всей этой истории (дело Мировича!) почему-то всё те же действующие лица, ни одного постороннего: Панины, Разумовский, Корф, Вейнмарн, Волконский. Случайность? Нет.
Новичков приезжает в деревню Княжью.
Спрашивает: где Ушаков?
Крестьяне отвечают: как только уехал Новичков, Ушаков, не теряя ни минуты, поскакал в Петербург.
Новичков едет дальше. Во всех деревнях он расспрашивает о своём потерянном поручике. Все отвечают: поручик ускакал в Петербург.
Село Опоки. Жители взволнованы. Они рассказывают:
– Здесь, в селе Опоки, в реке Шелони найдена кибитка, обитая рогожей, и в ней подушка, шляпа, шпага, рубашка; потом приплывшее тело офицерское, которое зарыто в землю.
«Кибитка, обитая рогожей». Значит, в деревне Княжьей Ушаков отдал Новичкову коляску с деньгами, а сам пересел в кибитку.
Почему он прикинулся больным? А он прикинулся больным, потому что если бы он действительно был тяжело болен, то лежал бы и болел в Княжьей, а не поскакал бы сломя голову в Петербург.
Он поторопился в Петербург, чтобы поскорее приступить к исполнению задуманного? Ни в коем случае. Раз у них тройственный сговор – Екатерина, Мирович, Ушаков, – то в первую очередь они сговорились – о числах. Императрица уезжала в Лифляндию 20 июня. Торопиться было некуда. До 20 июня можно было по крайней мере дважды добраться до Шелеховского форпоста и возвратиться дважды в Петербург.
Предположим, что Ушаков не знал дату отъезда Екатерины, то есть не был участником сговора. Всё равно, эту дату не так уж трудно было определить. Разговоры о путешествии начались ещё в марте. Но совершенно ясно, что ни в апреле, ни в мае, ни в начале июня в Лифляндию ехать незачем. Там – дожди, распутица, бездорожье, грязь. По таким ландшафтам путешествуют лишь великомученицы, но не императрицы.
Почему же торопился в Петербург Ушаков?
Можно многое предполагать, но не будем делать ложных и безосновательных предположений. Пусть факты сами говорят за себя.
«В реке Шелони найдена кибитка, обитая рогожей».
Почему кибитка найдена – в реке? Почему – не у реки?
Лошади понесли и занесли кибитку в реку?
Это – исключается. Лошади уже измучены. Без передышки они проделали путь от Петербурга до Княжьей и без передышки поскакали обратно.
Ушаков так торопился, что не стал дожидаться парома, а бросился искать брод, загнал лошадей в воду, лошади стали тонуть, в истерике оборвали постромки и уплыли, а Ушаков – утонул?
Это – исключается. Во-первых, ни одной, даже самой сильной лошади не оборвать в воде постромки, а лошади – замучены. Во-вторых, как бы ни торопился Ушаков, нужна была исключительная причина , чтобы он бросился в воду, на верную гибель.
Но пусть так. Пусть он бросился. Пусть лошади оторвались и уплыли. Он остался в кибитке. Кибитка стала тонуть.
Если Ушаков не умел плавать, то первое, что он сделал бы, как всякий тонущий человек, он позвал бы на помощь и постарался бы продержаться на крыше кибитки до спасителей (ведь кибитка была из фанеры и обита рогожей, она не могла утонуть ни в коем случае!).
Хорошо, предположим, что это случилось ночью. Что Ушаков звал на помощь и никто его не услышал. Он мог бы просидеть на кибитке до рассвета, даже несколько дней. Река Шелонь – не гоголевский Днепр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95