А тут ещё прибавлялись неустройства быта, семейные сцены…
Василий Иванович, хозяин нашей квартиры, всё больше мрачнел, перестал со мной разговаривать и всячески давал понять, что мы с Надеждой в квартире лишние. Однажды он набрался духу и каким-то трескучим не своим голосом проговорил:
– У вас скоро будет ребёнок, вам нужна квартира.
И ушёл. Надя расплакалась, а Рая сказала, что Василий Иванович нервный, он не сможет спать, когда появится ребёнок. Она как бы оправдывала требование своего мужа и предлагала нам позаботиться о квартире.
На работе я рассказал об этом Мякушке и Семёнову. Они тоже скитались по чужим углам, и я думал, что дадут мне дельные советы. Но, оказалось, что хозяева и им предлагают искать жильё.
Мякушко сказал:
– В городе много разбитых домов, пойдёмте после работы и поищем.
Редактор отпустил нас на два часа раньше, при этом сказал:
– Присмотрите что-нибудь и для меня. Надоело жить одному, семья до сих пор живёт в Харькове.
Мы начали с центра города, обошли несколько улиц, заглядывали в тёмные закоулки и, наконец, нашли двухэтажный дом, в котором большая квартира на втором этаже была разбита и пустовала. Поговорили с соседями, те в один голос предупреждали: «Отремонтировать своими силами будет трудно, а если бы вы и сумели, то районные власти не дадут в неё вселиться».
В воскресенье мы с жёнами, а Мякушко и с двумя сынами-школьниками, поднялись на второй этаж и стали разгребать мусор. Скоро поняли, что без материалов и инструментов нам ничего не сделать, но всё-таки продолжали работать. И за день прибрали квартиру, и даже поверили в свои силы. Когда же на второй день пришли снова на работу, нас ждал милиционер.
– Районное начальство приказало вам прекратить работы. Если же вы не прекратите, мы доложим начальнику военного гарнизона.
Мы работы не прекратили, и очень скоро нас вызвал к себе генерал Никифоров, заместитель командира дивизии. Он резким приказным тоном проговорил:
– Работы прекратить, иначе получите взыскание и будете уволены из армии.
И отпустил нас. А через час вызвал меня одного. И встретил не так строго, а даже как будто и наоборот, говорил со мной извиняющимся тоном:
– Ну, что – обиделись на меня ребята? Вот, мол, держиморда, не даёт нам сделать для себя квартиры.
Поднялся из-за стола и сел на старый кожаный диван, занимавший полкабинета.
Никифоров был необычным генералом; офицеры называли его «осколком» старого времени. Ещё при царе он был майором и служил в генеральном штабе. Среднего роста, подтянутый, седой, но ещё с пышной шевелюрой, он в память о своих кавалергардских годах носил серебряные шпоры с золотыми колечками. Видимо, за эти-то шпоры его ещё называли «петухом», – впрочем, по характеру он был незлобивый и офицеры его любили. Я близко никогда не имел дел с генералами и чувствовал себя так, будто проглотил аршин. Мне даже говорить было трудно, и я лишь односложно отвечал на вопросы: да, нет и так точно, товарищ генерал! Он же предложил мне сесть и речь повёл неспешную.
– Читал рассказ и скажу, не боясь испортить вас неумеренной похвалой: мне нравится манера письма; собственно, нравится не сам рассказ, история простенькая и в ней нет ничего особенного, но вот звуковой ряд, аранжировка… Я, конечно, не критик, не филолог, но с детства пристрастился к чтению и заметил, что мне обыкновенно не столько нравится сюжет или фабула, сколько манера письма. Вы возьмите Чехова, Куприна – да это совершенно не важно, о чём они решили поведать читателю, но вот как они пишут!.. Как незаметно и легко вползают вам в душу их мысли и чувства и выворачивают её наизнанку!.. Недаром же говорят: человек – это стиль. А стиль – это оригинальность, своеобычность. Вот Суворов! «Пуля дура, штык молодец!.. Тяжело в учении, легко в бою!..» А?.. Другой бы такую развёл канитель, а Суворов… Пять – шесть слов, и картина! И всё ясно. И запомнил на всю жизнь. Ну! Так я говорю или нет?
– Так, товарищ генерал! Точно так!
Подвинулся на край дивана генерал, посмотрел в окно. Там, во дворе штаба, грудились стайки офицеров. Выдался погожий зимний день, и они не торопились заходить в помещение.
Генерал продолжал:
– Я, конечно, не хочу сказать, что вы уже писатель и у вас есть свой стиль, – нет, до этого далеко, но вы можете стать писателем, а это ведь так интересно! Я в молодости страсть как хотел прославиться, но – не пришлось. Военным слава не даётся, если они не совершат боевых подвигов и не прольют крови на поле брани. Моя служба протекала в штабах, я и теперь… вот видите: штабная крыса, но дух рыцарства и жажда славных дел во мне не погасли. Скоро стукнет семьдесят, в таком возрасте уж никто не служит, а я вот… всё тяну лямку. И не представляю, как буду жить, когда меня спишут вчистую. А ведь спишут. И теперь уж скоро.
Генерал задумался, погрустнел. И потом, словно очнувшись, продолжал:
– Квартиры у вас нет – это плохо. Я вчера говорил с командиром дивизии, он для вашего редактора найдёт квартиру, а вам пока нет. Вся редакция без квартиры. Это ужасно, это надо как-то поправить.
Тут он снова замолчал, долго смотрел мне в глаза, точно хотел понять, можно ли мне доверить серьёзное дело? И, пригласив меня на диван, близко ко мне наклонился: «Есть один вариант; он, правда, не совсем законный, но – справедливый. Тут у нас в штабе служил полковник Сварник. От нас он поехал в Харьков, в штаб округа, а оттуда его перевели в Москву – в Главный штаб Противовоздушной обороны. Как вы могли догадаться, он из тех людей, которые хотя и „беспачпортные бродяги“, но устраиваться умеют хорошо. Пока мы с вами брали Берлин, они подбирались к нашим столичным городам: Москве, Ленинграду, Киеву. И везде их ждали свои люди, всюду им дали должности, квартиры… Ну, так вот… и Сварник. Он служил в нашем штабе несколько месяцев, но квартиру подыскал себе хорошую: и мебель в ней, и рояль… Полячишку одного потеснил, бывшего хозяина гастронома. А теперь, как мне говорили, он и в Харькове получил квартиру, и её за собой оставил. Так вот я и говорю… Возьмите с собой товарищей по редакции, – кроме, конечно, Львова, – ну, и… займите квартиру. Только действуйте решительно, и – поздним вечером. А я прикажу хозяйственникам закрыть глаза на эту операцию. Квартира-то наша, дивизионная».
Я решительно поднялся и сказал:
– Есть, товарищ генерал! Благодарю вас за заботу об офицерах редакции.
Генерал тоже поднялся и на прощанье пожал мне руку.
Я немедленно приступил к созданию группы вторжения. Львова в редакции не было, и мы могли свободно обсудить нашу операцию. Сказал товарищам:
– Поздравьте меня – я получил квартиру.
Друзья мои понять не могли: как это я, бездетный, недавно женившийся, а уже получил квартиру. Но из деликатности молчали. Я же их ободрил:
– Жилплощадь большая, могу и с вами поделиться.
– Как?
– А так: сдам вам большую комнату – живите. Тесновато будет двум-то семьям, но ведь в тесноте, да не в обиде.
Мякушко весь воспламенился, сжал в радостном волнении свои огромные кулаки:
– Иван! Это же здорово! Отведи нам хоть уголок.
Заговорил Семёнов:
– Ну, тебе с твоей оравой уголка будет мало, а вот я с супругой и дочуркой, пожалуй, и в уголке помещусь. Остальную площадь комнаты – так и быть, заберёшь себе.
И обратился ко мне:
– Спасибо, Иван. Пусти нас, пожалуйста. Я совсем измаялся, живу на окраине города в бывшей кладовке.
– Обо мне и говорить нечего! – воскликнул Мякушко. – Да моя Елена как узнает, что ты нас пускаешь на квартиру, обомрёт от радости. А где квартира-то? Далеко отсюда?
– Совсем рядом. Я сейчас пойду смотреть её. Хотите, пойдёмте со мной.
– Пойдём! – метнулся к двери экспансивный Мякушко. – Две семьи в комнате, а всё равно хорошо. Люди-то мы свои, чай поладим. У тебя там, может, и удобства есть, ребят моих будет где искупать.
– Всё есть! – продолжал я их радовать. – И ванная, и горячая вода.
Видел, как они всё больше воспламенялись ожиданием встречи с квартирой, и теперь уже боялся, как бы не сорвалась операция. Засветить такой надеждой и вдруг её порушить – было бы ужасно.
Словно мушкетёры, отправились на дело. Я шёл впереди с высоко поднятой головой, давая понять, что дело наше верное и квартира у нас в кармане. Товарищи же шли сзади и молчали, даже не пытаясь узнать, как это мне удалось выбить из командования квартиру. Редактор газеты стоял на очереди, а тут уж – на тебе, поднесли на блюдечке. Они, конечно, об этом думали, но боялись и слова проронить, дабы не порушить засветившее, но ещё не состоявшееся счастье.
Квартира Сварника размещалась на втором этаже. Огромные окна и два балкона тянулись от крайнего подъезда и до конца дома, за которым начинался парк Высокого замка.
Генерал сказал, что там в одной из маленьких комнат живёт с женой поляк Венерчук, бывший хозяин. Сварник чем-то припугнул его, и тот покорно уступил ему квартиру. Он будто бы просил у Сварника две комнатушки, но тот на него прикрикнул: «Будешь рыпаться – арестую!» И тот не рыпался: жил так, что его никто не слышал и не видел.
При немцах он владел «Гастрономом». Видимо, этим и шантажировал его Сварник.
Оглядывая с улицы окна квартиры, я вспоминал рассказ генерала о Венерчуке, думал о том, как поведёт себя поляк сейчас. Решил сразу же сказать, что отдаём ему и вторую комнату. Нам останутся три больших, а уж как их распределить, решим на месте.
– Ну, с Богом! – сказал я и двинулся в подъезд. На звонок нам долго не открывали. Однако я слышал кошачьи шаги у двери и громко крикнул:
– Откройте! Мы из штаба дивизии.
Замки загремели, и из-за цепей выглянула лысая голова пожилого господина.
– Открывайте, чего боитесь!
Низкорослый толстячок с круглыми испуганными глазами растворил перед нами двустворчатую дверь, пригласил войти. Я громко его поприветствовал и протянул руку. Он с готовностью и подобострастно здоровался и пятился назад, пропуская нас глубже в коридор. Я продолжал психическую атаку:
– Показывайте нам квартиру. Мы ваши новые соседи.
– А… документы… ордер?
Я будто его не слышал:
– У вас одна комната, теперь будет две. Занимайте угловую – ту, что предназначалась служанке.
– А-а-а… Спасибо, пан капитан, прошу, пожалуйста.
– Ключи. Давайте ключи от больших комнат.
Из-за его спины выглянула молодая женщина, – по виду дочь хозяина. Радостно запричитала:
– Спасибо, спасибо, добрый пан. Такой важный сердитый полковник отнял у нас мебель, рояль, а мне надо играть, я преподаю в школе музыку. Мы живём тесно, нам негде повернуться. Вы. правда, отдаёте нам вторую комнату?..
– Занимайте хоть сегодня, только давайте ключи от этих больших комнат.
– Но там вещи Сварника! Он пан полковник, сердитый и может нас посадить в тюрьму. Да, он звонил из Москвы и сказал, что теперь он уже помощник главного военного министра.
– Ключи, ключи. Иначе мы сломаем дверь.
Я уже готов был выломать замок, но чувствовал, что ключи у них есть, и мне бы не хотелось портить дверь. И я не ошибся. Хозяйка метнулась в свою комнату, принесла ключи. Распахнули дверь, и нам открылась не комната, а настоящий танцевальный зал. Тут было не менее сорока квадратных метров. У стен диваны, посредине огромный круглый стол.
– Вот это – да! – выдохнул Мякушко. – Есть где разгуляться.
Налево была дверь, – двустворчатая, белая, с бронзовой ручкой. Направо – такая же дверь. Я пошёл направо, и тут была комната метров на двадцать пять, обитая зелёными обоями. У стены стоял кожаный диван, в углу – рояль. Был тут и стол, и стулья, на стенах висели картины. Я про себя подумал: «Займу эту комнату».
Повёл их в комнату третью. Она была так же обставлена мебелью, и тоже с балконом, но раза в полтора больше, чем моя.
Повернулся к Мякушке:
– Нравится вам?
Тот пожал плечами: дескать, чего тут спрашивать?
– Неужели эту квартиру дали тебе одному?
– Ну, одному она, конечно, великовата, а вот если нам на троих…
И прошёл в комнату среднюю, самую большую. Обращаясь к Саше, сказал:
– Её можно перегородить.
– Да, из неё целая квартира выйдет.
– Ну, вот – и занимай.
– Я?.. Эту комнату? Ты это серьёзно, Иван?
– А чего же мы тут шутки будем разводить. Сегодня же иди за своей Валей, будем ночевать тут. И вы, капитан, – занимайте ту левую комнату. А я поселюсь в правой. Я ведь, знаете – пианист хороший. Веселить вас буду.
Друзья мои смотрели на меня и не верили ни глазам своим, ни ушам. Им такое счастье и во сне не снилось. А я пошёл к соседям, осмотрел и их комнату, и ту, что отнял у них Сварник, – маленькую, выходящую окном во двор.
– Ну, вот… и вы будете жить попросторнее, а Сварнику скажете, что это я вам разрешил.
Толстячок подкатился ко мне:
– Прошу, пан, а как вас называть?
– Так и называйте: пан офицер. Русский офицер! – понятно?
– Да, да, понятно. Мне очень понятно.
У Венерчуков был телефон, я позвонил Надежде, хотел позвать в наше новое жильё, но её отвезли в родильный дом.
На следующий день я стал отцом, у нас родилась девочка, которую мы назвали Светланой. Я уже предвкушал минуту, когда приду за Надеждой и приведу её вместе с дочкой на новую квартиру, которую я успел вычистить, вымыть и перенести в неё весь наш нехитрый скарб. Но как раз в это время на меня свалилось горе, которое придавило точно камнем. В больнице перед тем, как выписать Надежду, меня пригласил врач, маленький человек с бородкой, и на ломаном русско-украинском языке сказал, что моя дочь больная и на всю жизнь останется глубоким инвалидом. Отворачивая взгляд в сторону, намекнул, что подобных детей не обязательно брать, их можно оставить и в больнице.
Слушал я его как в тумане, как в глубоком горячечном бреду. И когда до меня дошёл смысл его последнего предложения, поднялся и не своим голосом прокричал:
– Давайте мою дочь! Сейчас же!..
Ребёнка завернули, и я бережно взял дочурку на руки. Надежда, её мама и старшая сестра Рая шли позади и оживлённо разговаривали и смеялись, – я понял, они не знают о болезни ребёнка. Их смех мне казался ужасным святотатством, но я им не мешал, сердце моё учащённо билось, в голове электрической искрой металась мысль: инвалид, инвалид, инвалид!..
Вошёл в подъезд, а за спиной раздался крик Раисы Николаевны:
– Иван! Куда ты? Ты, верно, рехнулся от радости. Наш подъезд вон там, за углом.
Я повернулся к ним, спокойно проговорил:
– Пойдёмте. Я же вам говорил, что нашёл новую квартиру.
– Но ты не сказал, что нашёл её в нашем доме, рядом с нами. Это очень хорошо, я рада…
Пришли в комнату, и я, бережно укладывая дочку на диване, не заметил, как обрадовалась Надежда и её мать, очутившись в такой прекрасной комнате, я даже не слышал, что они говорили. Глухо сказал:
– Разверните девочку. Посмотрим…
– Ага, я сейчас. Мне уже пора кормить.
И развернула ребёнка, стала кормить. А я смотрел на свою дочь и не мог понять, что же в ней увечного, почему она инвалид. Да и как можно было что-нибудь понять, если это было всего лишь розовое, морщинистое существо, крутило головкой, кричало, – и как-то пронзительно, надрывно.
А женщины все были весёлые, радостно болтали, смеялись.
– Девочка-то здоровая? – спросил я как-то глухо и тревожно.
– Здоровая, здоровая! – закивала головой тёща, Анна Яковлевна.
– Вы посмотрите хорошенько, – продолжал я некстати и неуместно – так, что встревожил Надежду и она стала неотрывно смотреть на девочку. Подошла к ней и тёща, потрепала за щёчки, тронула ухо.
– Здоровая, – ишь, какая крикунья и резвушка. Вся в отца пошла. Глазки-то, глазки – синие, как васильки!..
– Вы должны знать, – продолжал я бухтеть, но, впрочем, заметно успокаиваясь. – Вы семерых воспитали, должны знать…
Тёща засветила надежду: врач-то и ошибиться мог! И просто гадость захотел сказать. Вспомнил чьи-то разговоры о врачах-бендеровцах, о том, что, принимая младенцев при родах, они как-то ловко, движением большого пальца делают подвывихи в суставах и причиняют другие увечья. «Если так, – клокотала в голове ненависть, – застрелю этого козла!» – вспоминал я врача с бородкой.
– Ты что невесёлый? – повернулась ко мне Рая. – Сына небось ждал, а родилась дочь. Подожди вот, привыкнешь к ней и так будешь рад…
– Да, да, – я рад, но только мне показалось… очень уж она маленькая.
– Как маленькая! – воскликнула Рая. – Три с половиной килограмма весит, а он – маленькая.
Я сходил на кухню, принёс тарелки, вилки, и мы стали накрывать стол.
Я тогда ничего не сказал Надежде, но скоро мы убедились, что дочь наша здоровая, весёлая и быстро развивается. Я потом ходил в родильный дом, обо всём рассказал главному врачу, и он мне не возражал и даже подтвердил, что в наследие от бендеровцев им действительно остались врачи-изверги, но тот с бородкой уж больше вредить не будет, его арестовали, был суд, и там выяснилось, что он продавал младенцев каким-то западным торговцам детьми. Врача этого будто бы расстреляли.
Тут будет уместно сказать, что дочь моя Светлана была абсолютно здоровой девочкой, в девять месяцев стала ходить, а в пятнадцать лет стала настоящей невестой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Василий Иванович, хозяин нашей квартиры, всё больше мрачнел, перестал со мной разговаривать и всячески давал понять, что мы с Надеждой в квартире лишние. Однажды он набрался духу и каким-то трескучим не своим голосом проговорил:
– У вас скоро будет ребёнок, вам нужна квартира.
И ушёл. Надя расплакалась, а Рая сказала, что Василий Иванович нервный, он не сможет спать, когда появится ребёнок. Она как бы оправдывала требование своего мужа и предлагала нам позаботиться о квартире.
На работе я рассказал об этом Мякушке и Семёнову. Они тоже скитались по чужим углам, и я думал, что дадут мне дельные советы. Но, оказалось, что хозяева и им предлагают искать жильё.
Мякушко сказал:
– В городе много разбитых домов, пойдёмте после работы и поищем.
Редактор отпустил нас на два часа раньше, при этом сказал:
– Присмотрите что-нибудь и для меня. Надоело жить одному, семья до сих пор живёт в Харькове.
Мы начали с центра города, обошли несколько улиц, заглядывали в тёмные закоулки и, наконец, нашли двухэтажный дом, в котором большая квартира на втором этаже была разбита и пустовала. Поговорили с соседями, те в один голос предупреждали: «Отремонтировать своими силами будет трудно, а если бы вы и сумели, то районные власти не дадут в неё вселиться».
В воскресенье мы с жёнами, а Мякушко и с двумя сынами-школьниками, поднялись на второй этаж и стали разгребать мусор. Скоро поняли, что без материалов и инструментов нам ничего не сделать, но всё-таки продолжали работать. И за день прибрали квартиру, и даже поверили в свои силы. Когда же на второй день пришли снова на работу, нас ждал милиционер.
– Районное начальство приказало вам прекратить работы. Если же вы не прекратите, мы доложим начальнику военного гарнизона.
Мы работы не прекратили, и очень скоро нас вызвал к себе генерал Никифоров, заместитель командира дивизии. Он резким приказным тоном проговорил:
– Работы прекратить, иначе получите взыскание и будете уволены из армии.
И отпустил нас. А через час вызвал меня одного. И встретил не так строго, а даже как будто и наоборот, говорил со мной извиняющимся тоном:
– Ну, что – обиделись на меня ребята? Вот, мол, держиморда, не даёт нам сделать для себя квартиры.
Поднялся из-за стола и сел на старый кожаный диван, занимавший полкабинета.
Никифоров был необычным генералом; офицеры называли его «осколком» старого времени. Ещё при царе он был майором и служил в генеральном штабе. Среднего роста, подтянутый, седой, но ещё с пышной шевелюрой, он в память о своих кавалергардских годах носил серебряные шпоры с золотыми колечками. Видимо, за эти-то шпоры его ещё называли «петухом», – впрочем, по характеру он был незлобивый и офицеры его любили. Я близко никогда не имел дел с генералами и чувствовал себя так, будто проглотил аршин. Мне даже говорить было трудно, и я лишь односложно отвечал на вопросы: да, нет и так точно, товарищ генерал! Он же предложил мне сесть и речь повёл неспешную.
– Читал рассказ и скажу, не боясь испортить вас неумеренной похвалой: мне нравится манера письма; собственно, нравится не сам рассказ, история простенькая и в ней нет ничего особенного, но вот звуковой ряд, аранжировка… Я, конечно, не критик, не филолог, но с детства пристрастился к чтению и заметил, что мне обыкновенно не столько нравится сюжет или фабула, сколько манера письма. Вы возьмите Чехова, Куприна – да это совершенно не важно, о чём они решили поведать читателю, но вот как они пишут!.. Как незаметно и легко вползают вам в душу их мысли и чувства и выворачивают её наизнанку!.. Недаром же говорят: человек – это стиль. А стиль – это оригинальность, своеобычность. Вот Суворов! «Пуля дура, штык молодец!.. Тяжело в учении, легко в бою!..» А?.. Другой бы такую развёл канитель, а Суворов… Пять – шесть слов, и картина! И всё ясно. И запомнил на всю жизнь. Ну! Так я говорю или нет?
– Так, товарищ генерал! Точно так!
Подвинулся на край дивана генерал, посмотрел в окно. Там, во дворе штаба, грудились стайки офицеров. Выдался погожий зимний день, и они не торопились заходить в помещение.
Генерал продолжал:
– Я, конечно, не хочу сказать, что вы уже писатель и у вас есть свой стиль, – нет, до этого далеко, но вы можете стать писателем, а это ведь так интересно! Я в молодости страсть как хотел прославиться, но – не пришлось. Военным слава не даётся, если они не совершат боевых подвигов и не прольют крови на поле брани. Моя служба протекала в штабах, я и теперь… вот видите: штабная крыса, но дух рыцарства и жажда славных дел во мне не погасли. Скоро стукнет семьдесят, в таком возрасте уж никто не служит, а я вот… всё тяну лямку. И не представляю, как буду жить, когда меня спишут вчистую. А ведь спишут. И теперь уж скоро.
Генерал задумался, погрустнел. И потом, словно очнувшись, продолжал:
– Квартиры у вас нет – это плохо. Я вчера говорил с командиром дивизии, он для вашего редактора найдёт квартиру, а вам пока нет. Вся редакция без квартиры. Это ужасно, это надо как-то поправить.
Тут он снова замолчал, долго смотрел мне в глаза, точно хотел понять, можно ли мне доверить серьёзное дело? И, пригласив меня на диван, близко ко мне наклонился: «Есть один вариант; он, правда, не совсем законный, но – справедливый. Тут у нас в штабе служил полковник Сварник. От нас он поехал в Харьков, в штаб округа, а оттуда его перевели в Москву – в Главный штаб Противовоздушной обороны. Как вы могли догадаться, он из тех людей, которые хотя и „беспачпортные бродяги“, но устраиваться умеют хорошо. Пока мы с вами брали Берлин, они подбирались к нашим столичным городам: Москве, Ленинграду, Киеву. И везде их ждали свои люди, всюду им дали должности, квартиры… Ну, так вот… и Сварник. Он служил в нашем штабе несколько месяцев, но квартиру подыскал себе хорошую: и мебель в ней, и рояль… Полячишку одного потеснил, бывшего хозяина гастронома. А теперь, как мне говорили, он и в Харькове получил квартиру, и её за собой оставил. Так вот я и говорю… Возьмите с собой товарищей по редакции, – кроме, конечно, Львова, – ну, и… займите квартиру. Только действуйте решительно, и – поздним вечером. А я прикажу хозяйственникам закрыть глаза на эту операцию. Квартира-то наша, дивизионная».
Я решительно поднялся и сказал:
– Есть, товарищ генерал! Благодарю вас за заботу об офицерах редакции.
Генерал тоже поднялся и на прощанье пожал мне руку.
Я немедленно приступил к созданию группы вторжения. Львова в редакции не было, и мы могли свободно обсудить нашу операцию. Сказал товарищам:
– Поздравьте меня – я получил квартиру.
Друзья мои понять не могли: как это я, бездетный, недавно женившийся, а уже получил квартиру. Но из деликатности молчали. Я же их ободрил:
– Жилплощадь большая, могу и с вами поделиться.
– Как?
– А так: сдам вам большую комнату – живите. Тесновато будет двум-то семьям, но ведь в тесноте, да не в обиде.
Мякушко весь воспламенился, сжал в радостном волнении свои огромные кулаки:
– Иван! Это же здорово! Отведи нам хоть уголок.
Заговорил Семёнов:
– Ну, тебе с твоей оравой уголка будет мало, а вот я с супругой и дочуркой, пожалуй, и в уголке помещусь. Остальную площадь комнаты – так и быть, заберёшь себе.
И обратился ко мне:
– Спасибо, Иван. Пусти нас, пожалуйста. Я совсем измаялся, живу на окраине города в бывшей кладовке.
– Обо мне и говорить нечего! – воскликнул Мякушко. – Да моя Елена как узнает, что ты нас пускаешь на квартиру, обомрёт от радости. А где квартира-то? Далеко отсюда?
– Совсем рядом. Я сейчас пойду смотреть её. Хотите, пойдёмте со мной.
– Пойдём! – метнулся к двери экспансивный Мякушко. – Две семьи в комнате, а всё равно хорошо. Люди-то мы свои, чай поладим. У тебя там, может, и удобства есть, ребят моих будет где искупать.
– Всё есть! – продолжал я их радовать. – И ванная, и горячая вода.
Видел, как они всё больше воспламенялись ожиданием встречи с квартирой, и теперь уже боялся, как бы не сорвалась операция. Засветить такой надеждой и вдруг её порушить – было бы ужасно.
Словно мушкетёры, отправились на дело. Я шёл впереди с высоко поднятой головой, давая понять, что дело наше верное и квартира у нас в кармане. Товарищи же шли сзади и молчали, даже не пытаясь узнать, как это мне удалось выбить из командования квартиру. Редактор газеты стоял на очереди, а тут уж – на тебе, поднесли на блюдечке. Они, конечно, об этом думали, но боялись и слова проронить, дабы не порушить засветившее, но ещё не состоявшееся счастье.
Квартира Сварника размещалась на втором этаже. Огромные окна и два балкона тянулись от крайнего подъезда и до конца дома, за которым начинался парк Высокого замка.
Генерал сказал, что там в одной из маленьких комнат живёт с женой поляк Венерчук, бывший хозяин. Сварник чем-то припугнул его, и тот покорно уступил ему квартиру. Он будто бы просил у Сварника две комнатушки, но тот на него прикрикнул: «Будешь рыпаться – арестую!» И тот не рыпался: жил так, что его никто не слышал и не видел.
При немцах он владел «Гастрономом». Видимо, этим и шантажировал его Сварник.
Оглядывая с улицы окна квартиры, я вспоминал рассказ генерала о Венерчуке, думал о том, как поведёт себя поляк сейчас. Решил сразу же сказать, что отдаём ему и вторую комнату. Нам останутся три больших, а уж как их распределить, решим на месте.
– Ну, с Богом! – сказал я и двинулся в подъезд. На звонок нам долго не открывали. Однако я слышал кошачьи шаги у двери и громко крикнул:
– Откройте! Мы из штаба дивизии.
Замки загремели, и из-за цепей выглянула лысая голова пожилого господина.
– Открывайте, чего боитесь!
Низкорослый толстячок с круглыми испуганными глазами растворил перед нами двустворчатую дверь, пригласил войти. Я громко его поприветствовал и протянул руку. Он с готовностью и подобострастно здоровался и пятился назад, пропуская нас глубже в коридор. Я продолжал психическую атаку:
– Показывайте нам квартиру. Мы ваши новые соседи.
– А… документы… ордер?
Я будто его не слышал:
– У вас одна комната, теперь будет две. Занимайте угловую – ту, что предназначалась служанке.
– А-а-а… Спасибо, пан капитан, прошу, пожалуйста.
– Ключи. Давайте ключи от больших комнат.
Из-за его спины выглянула молодая женщина, – по виду дочь хозяина. Радостно запричитала:
– Спасибо, спасибо, добрый пан. Такой важный сердитый полковник отнял у нас мебель, рояль, а мне надо играть, я преподаю в школе музыку. Мы живём тесно, нам негде повернуться. Вы. правда, отдаёте нам вторую комнату?..
– Занимайте хоть сегодня, только давайте ключи от этих больших комнат.
– Но там вещи Сварника! Он пан полковник, сердитый и может нас посадить в тюрьму. Да, он звонил из Москвы и сказал, что теперь он уже помощник главного военного министра.
– Ключи, ключи. Иначе мы сломаем дверь.
Я уже готов был выломать замок, но чувствовал, что ключи у них есть, и мне бы не хотелось портить дверь. И я не ошибся. Хозяйка метнулась в свою комнату, принесла ключи. Распахнули дверь, и нам открылась не комната, а настоящий танцевальный зал. Тут было не менее сорока квадратных метров. У стен диваны, посредине огромный круглый стол.
– Вот это – да! – выдохнул Мякушко. – Есть где разгуляться.
Налево была дверь, – двустворчатая, белая, с бронзовой ручкой. Направо – такая же дверь. Я пошёл направо, и тут была комната метров на двадцать пять, обитая зелёными обоями. У стены стоял кожаный диван, в углу – рояль. Был тут и стол, и стулья, на стенах висели картины. Я про себя подумал: «Займу эту комнату».
Повёл их в комнату третью. Она была так же обставлена мебелью, и тоже с балконом, но раза в полтора больше, чем моя.
Повернулся к Мякушке:
– Нравится вам?
Тот пожал плечами: дескать, чего тут спрашивать?
– Неужели эту квартиру дали тебе одному?
– Ну, одному она, конечно, великовата, а вот если нам на троих…
И прошёл в комнату среднюю, самую большую. Обращаясь к Саше, сказал:
– Её можно перегородить.
– Да, из неё целая квартира выйдет.
– Ну, вот – и занимай.
– Я?.. Эту комнату? Ты это серьёзно, Иван?
– А чего же мы тут шутки будем разводить. Сегодня же иди за своей Валей, будем ночевать тут. И вы, капитан, – занимайте ту левую комнату. А я поселюсь в правой. Я ведь, знаете – пианист хороший. Веселить вас буду.
Друзья мои смотрели на меня и не верили ни глазам своим, ни ушам. Им такое счастье и во сне не снилось. А я пошёл к соседям, осмотрел и их комнату, и ту, что отнял у них Сварник, – маленькую, выходящую окном во двор.
– Ну, вот… и вы будете жить попросторнее, а Сварнику скажете, что это я вам разрешил.
Толстячок подкатился ко мне:
– Прошу, пан, а как вас называть?
– Так и называйте: пан офицер. Русский офицер! – понятно?
– Да, да, понятно. Мне очень понятно.
У Венерчуков был телефон, я позвонил Надежде, хотел позвать в наше новое жильё, но её отвезли в родильный дом.
На следующий день я стал отцом, у нас родилась девочка, которую мы назвали Светланой. Я уже предвкушал минуту, когда приду за Надеждой и приведу её вместе с дочкой на новую квартиру, которую я успел вычистить, вымыть и перенести в неё весь наш нехитрый скарб. Но как раз в это время на меня свалилось горе, которое придавило точно камнем. В больнице перед тем, как выписать Надежду, меня пригласил врач, маленький человек с бородкой, и на ломаном русско-украинском языке сказал, что моя дочь больная и на всю жизнь останется глубоким инвалидом. Отворачивая взгляд в сторону, намекнул, что подобных детей не обязательно брать, их можно оставить и в больнице.
Слушал я его как в тумане, как в глубоком горячечном бреду. И когда до меня дошёл смысл его последнего предложения, поднялся и не своим голосом прокричал:
– Давайте мою дочь! Сейчас же!..
Ребёнка завернули, и я бережно взял дочурку на руки. Надежда, её мама и старшая сестра Рая шли позади и оживлённо разговаривали и смеялись, – я понял, они не знают о болезни ребёнка. Их смех мне казался ужасным святотатством, но я им не мешал, сердце моё учащённо билось, в голове электрической искрой металась мысль: инвалид, инвалид, инвалид!..
Вошёл в подъезд, а за спиной раздался крик Раисы Николаевны:
– Иван! Куда ты? Ты, верно, рехнулся от радости. Наш подъезд вон там, за углом.
Я повернулся к ним, спокойно проговорил:
– Пойдёмте. Я же вам говорил, что нашёл новую квартиру.
– Но ты не сказал, что нашёл её в нашем доме, рядом с нами. Это очень хорошо, я рада…
Пришли в комнату, и я, бережно укладывая дочку на диване, не заметил, как обрадовалась Надежда и её мать, очутившись в такой прекрасной комнате, я даже не слышал, что они говорили. Глухо сказал:
– Разверните девочку. Посмотрим…
– Ага, я сейчас. Мне уже пора кормить.
И развернула ребёнка, стала кормить. А я смотрел на свою дочь и не мог понять, что же в ней увечного, почему она инвалид. Да и как можно было что-нибудь понять, если это было всего лишь розовое, морщинистое существо, крутило головкой, кричало, – и как-то пронзительно, надрывно.
А женщины все были весёлые, радостно болтали, смеялись.
– Девочка-то здоровая? – спросил я как-то глухо и тревожно.
– Здоровая, здоровая! – закивала головой тёща, Анна Яковлевна.
– Вы посмотрите хорошенько, – продолжал я некстати и неуместно – так, что встревожил Надежду и она стала неотрывно смотреть на девочку. Подошла к ней и тёща, потрепала за щёчки, тронула ухо.
– Здоровая, – ишь, какая крикунья и резвушка. Вся в отца пошла. Глазки-то, глазки – синие, как васильки!..
– Вы должны знать, – продолжал я бухтеть, но, впрочем, заметно успокаиваясь. – Вы семерых воспитали, должны знать…
Тёща засветила надежду: врач-то и ошибиться мог! И просто гадость захотел сказать. Вспомнил чьи-то разговоры о врачах-бендеровцах, о том, что, принимая младенцев при родах, они как-то ловко, движением большого пальца делают подвывихи в суставах и причиняют другие увечья. «Если так, – клокотала в голове ненависть, – застрелю этого козла!» – вспоминал я врача с бородкой.
– Ты что невесёлый? – повернулась ко мне Рая. – Сына небось ждал, а родилась дочь. Подожди вот, привыкнешь к ней и так будешь рад…
– Да, да, – я рад, но только мне показалось… очень уж она маленькая.
– Как маленькая! – воскликнула Рая. – Три с половиной килограмма весит, а он – маленькая.
Я сходил на кухню, принёс тарелки, вилки, и мы стали накрывать стол.
Я тогда ничего не сказал Надежде, но скоро мы убедились, что дочь наша здоровая, весёлая и быстро развивается. Я потом ходил в родильный дом, обо всём рассказал главному врачу, и он мне не возражал и даже подтвердил, что в наследие от бендеровцев им действительно остались врачи-изверги, но тот с бородкой уж больше вредить не будет, его арестовали, был суд, и там выяснилось, что он продавал младенцев каким-то западным торговцам детьми. Врача этого будто бы расстреляли.
Тут будет уместно сказать, что дочь моя Светлана была абсолютно здоровой девочкой, в девять месяцев стала ходить, а в пятнадцать лет стала настоящей невестой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57