затем он показал в сторону, куда садилось солнце, выбравшееся из-за туч, и приказал:– Соберите их всех туда, пусть они выспятся и отдохнут. Черт знает, что начальство думает с ними делать! Ей-Богу, они у меня подохнут с голоду!В стороне от дороги австрийцы падали как мёртвые, и моментально засыпали, в то время как русские солдаты, опираясь о винтовки, стояли возле них, как овчарки возле стада овец, и причитали:– Вот она, война, чего наделала! Война убивает бедных людей голодом. Беда нашему брату в этой войне, беда! Наш человек, австриец, германец – все равно; сдохнешь, как собака!Затем они отправились в деревню, принесли немного хлеба и пару булок, которые не давали иначе, как только в обмен за перстень или часы.Капрал, за которым шёл Швейк, переживал большую внутреннюю борьбу, когда русский солдат предложил ему половину хлеба, показывая на его руку; затем он решился, снял с пальца золотое обручальное кольцо и, отдавая его солдату, добавил, словно извиняясь сам перед собой:– Прости меня за это, Бетушка! Я не могу иначе. Ведь не умирать же человеку с голоду из-за обручального кольца.Бравый солдат Швейк, выспавшись, стал искать вшей; на это не нужно было особых усилий, так как пригревшее солнце выманило их наружу.Они ползали у него по плечам, по рукавам, залезали в карманы, падали у него с шапки на штаны; через некоторое время руки Швейка были все в крови. Это была благодарная работа, нашедшая много последователей. Каждый, кто просыпался, снимал рубашку и давил ногтями бело-серое насекомое.К вечеру по дороге ехал автомобиль с офицерами. Они заметили в стороне от дороги эшелон пленных, подъехали к нему и спросили коменданта. Из автомобиля вышел генерал, к которому быстро подбежал фельдфебель.– Куда ты их ведёшь?– На этапный пункт в Полонное. Там я их должен сдать, ваше превосходительство. Да они не дойдут, два дня они уже не получали еды, – сказал, трясясь от страха, фельдфебель.– Ты из Заслава? – спросил его генерал. – Почему же они не получили хлеба у вас?– Не могу знать, ваше превосходительство! К нам их пригнали из Шумска, там их тоже не накормили.– До Полонного ещё далеко? – обратился генерал к адъютанту.– Шестьдесят вёрст, – беря под козырёк, ответил адъютант.Генерал сморщил лоб, минуту раздумывал, а затем, обращаясь к фельдфебелю, сказал твёрдо:– Отведи их в ближайшую деревню, пусть они там выспятся, пусть что-либо раздобудут у жителей, а вот это завтра отдашь начальнику в Полонном.Адъютант что-то написал на листке, генерал подписал, отдал фельдфебелю, и автомобиль тронулся. Швейк все это истолковал так, что генералу не понравились военнопленные; он подошёл к фельдфебелю и сказал:– Осмелюсь спросить: это, наверное, хороший генерал? У нас тоже такой был– Радецкий. Хотя он был и фельдмаршал, но человек хороший.А тем временем, когда Швейк говорил с фельдфебелем, генерал обратился к своему адъютанту:– Черт знает что такое, что у нас за порядок! Каждый пункт подаёт интендантству огромные счета за питание военнопленных, а они, бедняги, умирают с голоду. Мы издали манифест, мы призвали их сдаваться добровольно, а у нас их обворовывают. Одним словом, ужас!Адъютант ответил:– Так точно, ваше превосходительство!Пленные, выбиваясь из сил, добрались до деревни. Но оказалось, что она объедена русскими солдатами, проходившими на фронт. Запасы населения уже давно исчерпались благодаря проходившим здесь бесконечным эшелонам военнопленных. Крестьяне и крестьянки неприязненно и враждебно смотрели на серо-голубые пятна, приближавшиеся в сумерках к их сараям.Все попряталось. Крестьянка, у которой Швейк попытался выпросить пару картошек, сказала ему:– Нету, нет ничего! – и ушла, хлопнув дверью, а Швейк сиротливо остался на крыльце хаты.Он сел на ступеньку и пытался определить степень голода, который сжимал его, как в клещах, но не мог найти подходящего выражения. В брюхе у него что-то грызло, бурчало, грохотало, ржало, дёргалось, булькало. Все это Швейк выразил следующими словами:– Дурацкое положение жить с пустой кишкой. Таких лёгких снов, какие у меня будут сегодня, не видал я уже давно.В вечерней тишине был слышен скрип дверей. Швейк стал прислушиваться.Из избы вышла крестьянка, неся в руках большой чугун. Она что-то вылила из него в корыто у небольшого хлева, стоящего недалеко от амбара, открыла дверки, из которых вылезла огромная свинья, и ушла в хату.Из корыта к носу Швейка донёсся запах муки. Он приподнялся, а затем опустился и тихонько на четвереньках пополз к свинье, которая ожесточённо и с аппетитом чавкала, погружая нос в корыто.Швейк запустил руку в корыто. Свинья захрюкала. Швейк выловил несколько бобов и одну картошку, запихал их в рот и, погружая снова руку в корыто, обратился к свинье со следующей речью:– Но, но, будь посолиднее. Ты свинья и поэтому не можешь быть такой завистливой и недоброжелательной, как человек. Я не думаю, чтобы ты, коллега, относилась безразлично к голодной смерти пленного австрийского солдата. Как только выкормят, тебя убьют, но до этого времени у тебя будет много хороших переживаний. А нас даже и убивают-то голодных. Увы, от нашей смерти нет никакой пользы!Свинья спокойно ела, не обращая внимания на Швейка, а он, погрузив пятерню одной руки в корыто, другой обнимал свинью за шею, почёсывая её под подбородком, и шептал ей:– Бобы и картошка и немного молока – ведь это же прекрасная пища! Вот в одно прекрасное время ваш король, какой-нибудь кабан, объявит войну между свиньями, и тебя пошлют на фронт, – вот тогда ты узнаешь, что значит злые времена. Ну, конечно, это произойдёт не сразу; не сразу все свиньи одной деревни вдруг поглупеют и пойдут войной на свиней другой деревни. Хорошо, что ни у одной свиньи нет своего отечества и она не должна его защищать в трудные времена.Свинья, как бы в знак согласия, захрюкала и отошла в сторону от корыта. Швейк собрал остатки помоев кружкой, выпил их и, почёсывая снова свинью, проговорил вместо благодарности:– Собственно, я тебя должен был бы позвать на завтрак, но ты знаешь, в каком я положении! Остаётся мне просто поблагодарить тебя, сестрица свинья!Свинья снова захрюкала и ушла в свой хлев. Не успел Швейк отойти, как из избы вновь вышла крестьянка и, осмотрев корыто, подошла к окну и радостно воскликнула:– Трофим Иванович, поди сюда, посмотри, свинья выздоровела! Все дочиста съела в корыте. Посмотри, посмотри: как будто вылизала!Из дверей, тяжело охая, вышел старый мужик и осмотрел корыто. Затем он залез к свинье в хлев, и было слышно, как он говорил крестьянке:– Слава Богу, она уже ест, жар у ней прошёл и уши не такие горячие, как вчера!Крестьянка перекрестилась, поклонилась кому-то неизвестному и успокоенно вздохнула:– Слава тебе, господи!Они закрыли двери и ушли спать. В риге на охапке соломы, в которой уже шевелилась вошь, устраивал себе постель бравый солдат Швейк, подстелив под себя блузу и подложив ранец под голову.«Ну вот, видите, какую я принёс им радость и господу Богу сделал удовольствие. Они, люди-то, прославляют Бога даже за то, что у них ест свинья. А это съел я, брат свинье по войне. А может быть, эта свинья действительно сестрица моя по войне?»Рассуждая так, Швейк быстро заснул. Он видел во сне, будто он на банкете среди чисто вымытых, одетых во фраки с белыми манишками и крестами на груди свиней, самая большая свинья произносит тост в честь всех царей, ведущих войну. Свою речь свинья закончила так:– Раньше люди нас жрали, а теперь жрут вместе с нами! Война, друзья, приближает нас к людям, к равенству, согласию и братству с ними.Утром рано все проснулись без будильника, так как всех выгнал голод. Пленные вылезали, как жуки из щелей, и разбегались по деревне, как тараканы по кухне, разыскивая хоть какой-нибудь провиант. Возле деревни лежало озеро; в нем они ловили лягушек и бросали их в котелки с горячей водой, под которыми дымился костёр из сухого камыша, и при этом подшучивали:– Есть можно… Собственно, с самой весны лягушки у нас считаются лакомством, и едят их только те, кому надоели гуси и куры.Кое-кто, с желудками послабее, не желая обрекать на голодовку живущих в России аистов, и так страдающих из-за недостатка лягушек худосочием, варил в котелках листья малины и зеленые яблоки, а один венгр попробовал даже сварить два патронташа, утверждая, что они сделаны из свиной кожи и что из них должен выйти хороший студень.Те, кто не гнался за горячим завтраком, вынуждены были стать вегетарианцами: они грызли чесночные стебли и зелёный лук, который рвали возле изгородей, жевали щавель и растирали на камнях лебеду. Затем один учитель объявил, что питательнее всего жгучая крапива, на что какой-то вольноопределяющийся заметил:– Да, она хороша, особенно с жареной телятиной. Только её нужно мелко порубить. Так делала моя маменька. Эх, ребята, что это было за время, когда она в воскресенье подавала на стол два кило жареной телятины, и притом с молодой картошкой…Его поэтическое воображение не знало границ в передаче этой идиллии, и после каждого его слова у пленных, жевавших лебеду, текли слюни. Один из них встал, подскочил к восторженному вольноопределяющемуся и со словами: «Больше не могу терпеть!» – бросил его в озеро, а другие бросили туда и учителя.Когда на площади появились крестьянки, осматривавшие у военнопленных пригодные для покупки предметы, военнопленные стали продавать запасное бельё и разный оставшийся хлам. Некоторые, особенно страдавшие от голода, продавали и рубашку с себя, тут же снимали её и отдавали крестьянкам за кусок хлеба.Когда его съедали, а ощущение голода не проходило, они снимали и штаны, оставаясь перед женщинами в одних кальсонах:– Кальсоны хорошие! Купишь, баба? Дашь за них хлеба?И едва показывалась крестьянка с хлебом, они снимали перед нею кальсоны, брали каравай, а женщина тем временем с отвращением осматривала купленное бельё, задерживаясь взглядом на дырах; военнопленные её уговаривали:– Ну, это ты все залатаешь, вшей из них выпаришь. И так ты шкуру с меня сняла.Решимость и желание продавать росли. Кто-то уже продал за каравай свою шинель, другой вёл переговоры о мене ботинок, утверждая, что по равнинам и пескам России лучше всего ходить босиком. Но прежде чем сделка была заключена, появились русские солдаты и с криком: «Нельзя так, нельзя!» – стали разгонять пленных и баб.Из риги вылез и Швейк. Он разогрел спрятанные им остатки, добросовестно дал половину капралу, который в свою очередь поделился с ним едой, купленной за обручальное кольцо, и пришёл на площадь, где уже солдаты собирали пленных в одно место.– Ну, поскорее, поскорей, ребята! В Полонном будет обед.И все тронулись в путь, в рай, где щи были высшим блаженством, как гурия в раю Магомета, а когда солдаты пообещали, что там будет мясо, хлеб, чай и сахар, самые голодные побежали вперёд, уподобляясь верблюдам в Сахаре, почуявшим оазис.Русские солдаты быстро узнали чудодейственную силу этих слов и лечили ими все. Когда начали проявляться последствия злоупотребления крапивой, лебедой и зелёными яблоками и военнопленные стали отставать, кряхтя и стеная от жесточайшей боли, то ни слова, ни побои уже не помогали: солдаты останавливались возле каждого и старались вдохновить его такими словами:– Ну, пошёл, пошёл! До Попонного недалеко. Там будет хлеба по три фунта, а мяса по фунту. Там начальство хорошее, и каша там будет! Ну, земляк, пошёл, пошёл! Там и доктор будет!В полдень дошли до Полонного, где пленных ожидали новые солдаты. Они разделили транспорт на несколько частей и каждую часть увели в сады, где были кухни.От одной к другой ходил высокий офицер и приказывал выдавать пленным обед и хлеб. Письмо, которое передал фельдфебель, делало чудеса, и Швейк, увидя, что из огромной кучи отсчитывают громадные, похожие на кирпичи хлебы, успокоительно заворчал:– Правильный человек! Наверное, он сделал им хороший нагоняй.Затем пришёл взводный командир и построил пленных по десяти. За ним русский солдат вывел по одному из каждого десятка, дал каждому по большой железной миске, ржавой и грязной, и на спине каждого написал мелом: «1», «2», «З», «4» и т. д. Он приказал пленным помнить свой номер и отвёл их под крыши, где повара уже мешали ковшами щи в огромных котлах.Итак, Швейк, у которого на спине была написана тройка, передал своему десятку щи, между тем как капрал делил на десять частей хлеб и куски мяса.Все окружили миску, и вокруг было слышно только чавканье и стук ложек о зубы. Щи были страшно горячие, но никто не предлагал их остудить, и никто на них не дул.Щи моментально исчезли, от мяса осталось одно воспоминание, от хлеба – ни одной крошки. Пленные сидели на земле, усталые, с блаженным выражением на грязных лицах, и ждали, что будет дальше. Сахара, казалось, уже была пройдена, и они надеялись, что останутся под пальмами.Среди них проходили русские солдаты, возвращавшиеся с обеда; они несли в руках маленькие котелки, пускались в разговоры с пленными, а затем высыпали остатки еды им на ладони, улыбаясь широко и добродушно:– Во, пан, бери! Кушай, кушай на здоровье! С одним из таких врагов своего императора Швейк разговорился о том, какое в Австрии солнце и сколько там земли приходится на человека. Они оба не понимали друг друга и были оба рады, когда солдат предложил Швейку, чтобы тот подержал ладони, на которые он высыпал содержимое своего котелка, и затем ушёл.«Фуй, фуй, фуй!..» – засвистел Швейк, перебрасывая с руки на руку полученный подарок, который залил ему руки. Это была какая-то смесь из маленьких, круглых, жёлтых зёрен, между которыми выглядывали шкварки.– Опять какая-нибудь гадость, – сказал Швейк капралу, также с интересом наблюдавшему за ним. – Как бы опять не отравиться. Что с этим делать? Курить, есть, варить?– Черт возьми! – воскликнул восторженно учитель, которого выкупали утром в озере. – Да ведь у нас этим кормят кур. Господа, да ведь это же просо! Это у них сладкое на обед подаётся.Кто-то из рядом стоявшей десятки, получивший также в подарок пшённую кашу, закричал: «Тю-тю-тю-тю!» – будто сзывал кур, а Швейк на это громко закукарекал.Но вскоре пришёл офицер и отдал распоряжение отвести пленных в риги. Затем он крикнул:– Вот отдыхайте! Высыпайтесь до самого утра. Вечером их снова отвели на кухню, где они кроме супа получили ещё по три куска сахару. Бравый солдат Швейк в этот день засыпал с блаженным ощущением и сам про себя пел песню: Солдат приходит в кабак. Этапный пункт в Полонном был долго предметом воспоминаний для Швейка, и он с большим удовольствием рассказывал о сделанных им новых открытиях.– Один раз, приятели, иду это я утром с миской за похлёбкой. Съели мы её, иду я второй раз, потому что жрать хотелось, а повар меня отталкивает и прогоняет. Но я идти не хочу, а он меня – раз! – по голове половником. А тут как раз приходит фельдфебель, такой бородатый, и говорит: «Дай ему! Ведь он наш, православный». Я это сразу раскусил, хотя и плохо говорю по-русски. Повар мне налил похлёбки и дал ещё киселя. Затем я пошёл к другому котлу, где варили кашу для русских солдат, подставляю котелок и говорю повару: «Знаешь, я человек православный». Он берет полный половник каши и накладывает мне полный котелок. Иду я к солдатам, показываю на хлеб и говорю: «Я человек православный». Они мне набивают карманы хлебом. А потом я увидал одного молодого солдата, который всем раздаёт папиросы. Пробираюсь я к нему и кричу: «Дай мне одну, я человек православный!» Он на меня посмотрел и говорит, скривив рот: «Не глупи, у тебя кишка тонка. Какой ты православный, если ты из Вршовиц?!» Господа, этот русский солдат говорил так хорошо по-русски, что я понимал каждое его слово, а он меня – тоже. Я ему говорю: «Я вовсе не из Вршовиц, из самой Праги». А он отвечает: «Ты, старый осел, ведь бывал у водопровода на Стрелке? Не правда ли?» Оно, ребята, русский-то язык, если говорит интеллигентный человек, такой чистый, что я сейчас же вспомнил господина Клофача; он всегда говорил, что чешский интеллигент с русским интеллигентом всегда могут договориться, и удивительно, как они все о нас знают! Этот солдат знал, в какой пивной продаётся у нас поповицкое пиво, а в какой – смиховское.Он мне даёт две папиросы и говорит: «Вот тебе, раб Вены, Берлина и Рима!» А я протестую: «Я не раб, я солдат своего престарелого монарха и буду воевать за него до самой смерти».А он смеётся и говорит: «Да ты набитый идиот, у тебя голова, наверно, набита вместо мозгов ржаным хлебом. Ты тут, голубчик, особенно не ерепенься, а то получишь по зубам. У тебя кишка тонка, ты сейчас в России, особенно-то на нас не наскакивай!»И опять сказал это так ловко, как все равно по-чешски! Прямо-таки я понимал все до слова! Он даже мне сказал, что я получу по зубам. Прямо удивительно!Я говорю этому солдату: не встречались ли мы с ним в Праге на сокольском слёте, когда там была депутация из России?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40