Посещать публичные дома, как это делали многие, Швейк воздерживался.Старая пословица говорит: «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Голова витебского кувшина сломалась через несколько дней. Капитан Бойков заметил, что на складе не хватает гораздо больше, чем он сам украл, и, сейчас же заподозрив в этом пленных, он принял более строгие меры к их обыску. Так, однажды партию, складывавшую продукты, он пропустил не осматривая, а партию, складывавшую обмундировку, приказал ввести в коридор. Затем лаконически отдал распоряжение русским солдатам:– Дайте сюда три лавки!Принесли лавки. Капитан, улыбаясь, сказал фельдфебелю:– У тебя в канцелярии есть трости, принеси-ка их сюда.Фельдфебель побежал и воротился со связкой свежих прутьев. Капитан развязал связку, положил на лавку по пруту и затем, не переставая улыбаться, повернулся к недоумевающим пленным.– Ну-ка, голубчики, раздевайтесь. Порядочный солдат носит только один мундир и одну смену белья. Этого вполне достаточно, чтобы вшам было удобно его жрать. А тот, у кого на себе больше одной смены белья, тот, значит, её украл, и за это ему влетит пятьдесят горячих, чтобы лучше помнились приказы начальства.Люди раздевались неохотно, стягивая с себя рубашку за рубашкой; и только одному-двоим удалось стянуть с себя сразу три рубашки. Но капитан Бойков смотрел за всеми зорко; затем с большим удовольствием он скомандовал:– А ну-ка, теперь снимай сапоги, штаны вниз, снимайте кальсоны. – И, идя от одного к другому, он ощупывал, сколько на ком было надето нижнего белья.– Да ты снимай, холодно не будет! – понукал он.Через некоторое время тридцать Адамов тряслись от холода и страха. Капитан шепнул что-то фельдфебелю, тот выбежал и привёл с собою восемь здоровых солдат, которые принесли ещё одну лавку.– По два человека на одну лавку! Ну, скорее, дети, нужно спешить к обеду!– скомандовал капитан вновь.– Ну, идём, ребятушки, идём, – говорили русские солдаты пленным, перегибая их через лавку по одному на каждый конец.Затем им привязали под доскою руки к ногам, и капитан, раздав солдатам трости, скомандовал:– Хорошенько бить! Тот, кто будет плохо бить, потом получит сам. Раз, два, три!Трости засвистели в воздухе, защёлкали по задним частям пленных, и капитан, розовый и восторженный, командовал дальше:– Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, ещё раз! Хватит!– Ну что, голубчики, будете в другой раз воровать?– Не будем, ваше высокоблагородие! – раздалось несколько голосов.– А, так стали лучше? А ну-ка, ещё немножко, чтобы помнили подольше! – улыбаясь, сказал капитан.Он снова отсчитал десять ударов, после чего приказал одеваться. Затем к лавкам была проведена вторая партия, в которой каждому тоже закатили по два десятка, с соответствующими наставлениями капитана. Когда они уже были одеты, капитан обратился к ним со следующей речью:– Расскажите вашим товарищам о том, как я наказываю. Покажите им ваши иссечённые задницы; расстреливать вас я не буду, верёвок для вас жалко, но если я ещё кого-нибудь поймаю, то буду уже пороть не так. Я каждого превращу в котлету! Говорите об этом или не говорите – ваша воля. На работу сегодня можете не ходить, посидите лучше в снегу!И как раз в этот день у Швейка было несчастье: в этот день он работал с одной партией по погрузке кожи. При этом ему удалось отрезать от одной кожи себе на подмётки, но его заметил фельдфебель и задержал; в результате Швейк попал на обед к русским солдатам, заговорился с ними и в барак не попал. После обеда, в то время как его партия работала на складах по разгрузке мундиров, Швейк работал до самого вечера с фельдфебелем один, помогая ему перекладывать ящики с бельём, и, таким образом, ни с кем из знакомых пленных он не разговаривал и ничего не знал о порке. Едва фельдфебель выбежал в уборную, как Швейк надел на себя три рубашки, а в голенища засунул по паре портянок. Затем он старательно продолжал работать дальше, с нетерпением ожидая звонка, который должен был возвестить ему об окончании работы. Звонок зазвонил, и партия работавших выбежала во двор и начала строиться. У входа стоял капитан Бойков и, когда они проходили мимо него, показывая рукой, говорил:– В коридор, раздевайтесь!Шинели и мундиры были моментально сняты.– А ну-ка, выверните рубашки! У каждого только одна? А кальсоны тоже одни?На всех оказалось по одной смене. Капитан с удовольствием проговорил:– Ага, подействовало! Ну, можете идти. И довольный собой, он пошёл было сказать что-то фельдфебелю, запиравшему склад, но в этот момент к нему в объятия влетел запоздавший Швейк.– Ты где был? Ты куда? – спросил капитан, кладя ему руку на плечо, и сразу прощупал на его плече несколько рубашек.– Работал, ваше благородие, – сказал спокойно Швейк.Капитан заскрипел зубами:– А почему ты не пошёл с остальными, и почему ты такой толстый? А? Ах ты морда австрийская!– Я такой в папашу, – ответил Швейк, стоя во фронт. – Наша семья вся такая толстая. Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие, что если бы я ел одну только картошку или колбасу, то был бы ещё толще. Это у нас уж так в семье Швейков завелось, такая натура. Мой дедушка был такой толстый, что на него должны были надеть три обруча, чтобы он не лопнул. А о моей бабушке рассказывали, что когда она влезла в одно озеро, так сразу три человека утонули – так высоко поднялась вода. А один мой дядюшка…– Замолчи! – заорал на него капитан. – Перестань, голубчик, я сам открою причину твоей полноты! Я собственными руками сдеру с тебя сало!Капитан шипел от злобы, толкая Швейка перед собою в свою канцелярию. Там он заорал на писаря, писавшего любовное письмо: «Вон!» – так яростно, что тот чуть не вышиб дверь. Капитан не закрыл за ним и, подбоченившись, закричал:– Скорей раздевайся! Скорей, пока я не вышел из себя!– Но лучше бы было раздеваться помаленьку, – заметил Швейк, расстёгивая рубашку, – а потом лучше было бы сперва позвать карету скорой помощи, чтобы вы, ваше высокоблагородие, не сделали чего-либо такого, что может кому-нибудь не поправиться.Но капитан посинел от злости, глаза его налились кровью. Он сам начал рвать рубашки с Швейка, крича:– Одна, две, три, четыре, на тебе четыре, австрийская собака! Три штуки украл, подожди, я тебя засолю! Я тебя изобью до смерти, скотина!И взбешённый Бойков одним движением сбросил с себя шинель, другим – мундир, сбросил с своей головы меновую шапку:– Спускай штаны! Нагнись на стул! Я тебя собственноручно высеку кнутом, плетью, я тебя упеку… мать!Капитан трясся, а Швейк, видя, как он засучивает рукава у рубашки, стал взглядом разыскивать плеть и заботливо спросил:– Вы хотите, ваше благородие, со мной в бокс или предпочитаете греко-римскую борьбу? Лучше было бы устроить вольную борьбу, вот только не свалить бы нам пишущую машинку!Капитан схватился за голенище, но плети там не было. Он вывернул все карманы шинели, но и там ничего не было. Затем яростно забегал по канцелярии, заглядывая под столы, поднимая книги, заглядывая под шапку. Но плети нигде не было.– Дать тебе кулаком по зубам? – заорал он снова. – Что из этого будет? Законом не разрешено бить по физиономии, мать-перемать!.. Подожди же ты, я принесу плеть, я забыл её на складе! О, голубчик, я, капитан, ручаюсь, что ты больше красть не будешь!Он размахнулся кулаком с такой силой, что когда Швейк посторонился, то кулак свистнул мимо лица, а капитан еле удержался на ногах. Тогда Швейк голосом, полным опасения и заботливости, предложил:– Может быть, ваше высокоблагородие, вам было бы лучше, если бы вы сели? Так расстраиваться очень вредно. Вас может разбить паралич. У вас было всегда здоровое сердце? Не было ли у вас сердечных припадков? Может быть, принести вам воды? Однажды вот так на Жижкове один домовладелец так расстроился из-за того, что квартиранты ему не заплатили аренды, что у него разорвалось сердце, и доктора не помогли! Умер без по…Капитан рванулся к дверям, открыл их и выбежал в коридор. Потом также бегом вернулся назад и ворвался в канцелярию, где его должен был ожидать преступник.Но в канцелярии было темно, лампа была погашена. Капитан, запирая двери, воскликнул победоносно:– Ты от меня не уйдёшь! Я тебя найду, я тебя выгоню из-под стола!Но в канцелярии никого не было. На столе лежала одна грязная рубашка, а пленный исчез.– Ну, подожди, я тебе покажу! Ну да охрана его не пропустит, я его поймаю во дворе! – шипел он, разыскивая свой мундир, шинель и шапку.Но в канцелярии и этого не было. Капитан выбежал во двор.– Патруль! Поймайте вора, ловите вора, не пускайте его на улицу.Из патрульной будки выбежали, как сумасшедшие, солдаты и разбежались по всем углам двора, разыскивая преступника. Капитан влетел к фельдфебелю в будку:– Пленного не выпускали? Он меня обокрал. Напал на меня в канцелярии и ограбил!– Вы, ваше высокородие, здесь? – растерянно забормотал он. – Да ведь вы… вы ведь недавно прошли воротами! Я сам видел, как вы шли, и охрана отдавала вам честь. А сейчас вы в канцелярии? Когда же вы вернулись?Вместо ответа капитан ударил его по лицу:– Дурак… твою мать, скотина! Австриец надел мою шинель и мою шапку, он вор! А вы офицера от пленного не отличите! А ещё солдаты! Скотина, это позор для русской армии!Капитан плюнул на фельдфебеля. Но потом, поняв, что он сам становится смешным, побежал в концелярию к телефону, чтобы поднять на ноги полицейское управление и городской патруль для розысков вора.Как только ему принесли другую шинель и шапку, он взял солдат и пошёл по лагерям пленных.– Я его узнаю по лицу! Обязательно узнаю! Такого идиотского лица я раньше ещё никогда не видел! Сразу же, с первого взгляда, я его узнаю! – говорил он яростно.Он приказал занять все выходы из барака. Русские взводные, наблюдавшие каждый за своею частью пленных, подтвердили, что все пленные дома; после того он приказал всех обитателей поставить в ряд и пошёл медленным шагом мимо них, заглядывая каждому в лицо, в глаза. Но того, кто от него убежал, среди них не было.Так он просмотрел один, второй, третий барак и приказал разбудить уже спавших пленных в четвёртом. Пленные вылезали спросонок, становились в ряды и закрывали глаза от поднесённого капитаном к их лицу фонаря.Но Бойкову так и не удалось никого найти. Его злоба прошла, он уже стал рассуждать о происшествии более хладнокровно, а хитрость и самообладание преступника вызвали в нем даже удивление. Теперь, осмотрев столько лиц, похожих одно на другое, он убедился, что едва ли уже распознает того, кого он ищет, и он начинал верить, что только случай поможет ему как-нибудь с ним встретиться.Ему уже не хотелось поднимать людей в такой поздний час, и он чем дальше, тем быстрее проходил мимо стоявших перед ним рядов. В последнем ряду он остановился возле солдата со страшно опухшим лицом, обвязанным мокрыми полотенцами.Солдат стоял перед ним, придерживая одной рукой кальсоны, а другой – подбородок.– Ну, что с тобой? Зубы болят? – спросил он с сочувствием.Больной сокрушённо покачал головой и показал пальцем в рот. Капитан продолжал:– Сильно болит? Я это знаю. У доктора был?Обмотанная голова снова закивала безнадёжно, а вся фигура сжалась. Василий Петрович позвал взводного.– В Красном кресте есть зубная амбулатория. Там доктор Давид Карпович зубы лечит. Пошли этого солдата утром к нему, пусть он скажет, что я его послал. – И похлопывая несчастного по плечу, он сказал ласково: – Ну, иди спать, до утра выдержишь, а утром доктор зубы запломбирует.Больной, пошатываясь, полез на нары. Два других, поддерживая его под мышки, легли вместе с ним. Капитан вышел, взводный закрыл за ним дверь, и писклявый голос прозвучал возле больного:– Ещё лежи. Он ещё, может, вернётся. Ведь им нельзя верить.– Да ведь я уже весь мокрый, друг мой, ох, мокрый! – завопил в ответ на это человек с больными зубами. – Я уж думал, что он меня поймал. Сколько я натерпелся страху! Горжин, сколько за все это мне даст еврей? Мойзешу, у которого эта рыжая девка, я не отдам. У него негодное пиво.– Я хотел за это пятьдесят рублей! – отвечал на это обладатель пискливого голоса. – Да ведь шапка-то новая, а новая стоит сто шестьдесят. Он, этот капитан, завтра же наворует на другую. Ну а еврей давал тридцать и говорит, что он торгует не краденым, а только честно приобретённым товаром. Ну, я выговорил пятьдесят и бутылку самогонки. Да, знаешь, пришлось спешить. Это было счастье, что мы встретились. Теперь, Швейк, выбрось пробки изо рта, теперь ты сможешь ещё раз поужинать и выпить.И человек, у которого болели зубы, запихал в рот два пальца и вытащил оттуда пробки. Его лицо приняло естественное выражение:– А полотенца эти пока оставь: что, если черт его принесёт назад? А пробки ты всегда успеешь всунуть. Бери ножик, доставай колбасу и бутылку.И через некоторое время, когда все утихло и бодрствовало только несколько групп яростных картёжников, Горжин танцевал на нарах с бутылкой в руке, пискун ел колбасу, а запоздавших, шмыгавших незаметно в дверь, встречал песнью Швейк:Ах, как чудесно в этом городе Витебске Жить горожанам венским!Кто сюда попадёт, тот едва ли забудет, Как было весело жить даже и в будни.– Ребята, утром я иду к доктору, – заявил Швейк, и тогда на него стали кричать со всех сторон:– Замолчи! Он не перестанет, пока кто-нибудь не съездит его по рылу.– Знайте, что я иду к зубному доктору. Сам капитан меня к нему посылает. Мне вставят золотые зубы.Но утром, когда они рассказали о своём случае Ванеку и Мареку, Ванек опечалился:– Теперь тебе нельзя ходить на работу. Если он тебя узнает, конец тебе. И он ещё долго будет тебя искать. Капитан Бойков – свинья. Он вмешивается во все, а сам ничего не понимает. Он суётся и в медицинские дела. Он уговаривал аптекаря, чтобы тот не давал мне спирту, и говорил ему, что для компрессов я могу употреблять не чистый спирт, а денатурат. Неужели я уже до того дошёл, что стал бы из-за такого осла пить денатурированный спирт или пить чай с карболкой?Никто не ответил на этот ораторский выпад, а Ванек, укладывая Швейка на койку, торжественно произнёс:– Теперь ты больной – и баста. Если русский доктор не поверит, я тебе устрою холеру, тиф или индийский мор. А чтобы тебя Бойков не узнал, я насажаю тебе на лицо чёрных оспин. Эта болезнь в городе свирепствует почти всегда. Пусть они со мною не играют, я им этого не пропущу! – добавил он угрожающе.И его дыхание обдало Швейка таким приятным запахом, что тот не выдержал и сказал:– У тебя, наверно, разбухший желудок? От тебя здорово несёт спиртными компрессами. Должно быть, ты эти компрессы принимаешь внутрь.– Тебе сейчас это не принесло бы пользы, – ответил на это Ванек и закричал Марека – Коллега, измерьте, пожалуйста, больному температуру! Измерение температуры для диагностики болезни самая важная вещь!И бравый солдат Швейк, отдыхая на мешке, в котором было не больше пары соломинок, ласкал взглядом «доктора» Марека в белом халате, а когда тот сел возле него, взяв его руку в свою, словно считая пульс, он шепнул ему:– Сбегай в барак, скажи Горжину, пускай он мне вечером купит колбасы и принесёт сюда пару бутылок пива; скажи, что я болен и что доктор прописал мне пиво. Я это так, немного. Не так, как тот углекоп Водражка из Кладно, который был неисправимым пьяницей и пил пиво только из двухлитровых кружек. Однажды, когда у него уже сгорел желудок, доктор запретил ему пить пиво, а он и говорит доктору: «Ни за что на свете! Я буду глотать ваши лекарства, если нужно, буду лежать – режьте меня, что хотите делайте, – но без пива я жить не могу. Если вы мне не разрешите хотя бы один стакан, я повешусь!» Ну, конечно, доктор сжалился и говорит: «Так пейте. Но не больше одного полулитра». А он, Водражка, прямо от доктора направляется в пивную «Рогован», а там старый хозяин уж его знал. Не спрашивая, он наливает ему двухлитровую. А Водражка хватает его за руку и говорит: «Подожди, я болен, мне разрешили пить только поллитра». Тот наливает ему пол-литра, он выпивает, тот наливает ему другую, а когда Водражка выпил уже сто четвёртую кружку и заплатил, то сказал: «Ну, так эти доктора не так уж глупы, как говорят. Никогда мне не было так приятно пить, как сегодня; это, наверное, потому, что я пил по указанию врачей и под их руководством». С тех пор хозяин пивной ставил всегда на стол сразу двадцать полулитровых кружек, а Водражка каждому говорил: «Идите к моему доктору, вот человек знает, как нужно пить».Однажды неожиданно в больнице появился русский доктор. Он благосклонно поздоровался со своими австрийскими коллегами и заботливо спросил:– Много ли у вас больных? Есть и тяжёлые случаи, правда? Я две недели не получал от вас сведений о течении болезней и о состоянии здоровья роты.– Ах, Давид Карпович, у нас страшно много работы, – жаловался Ванек, подмигивая Мареку, – ужасная работа, а случаи один тяжелее другого; ещё счастье, что у нас нет операционного зала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40