Он сказал, что я должен трудиться изо всех сил, если хочу получить повышение, которое он мне обещал. Тогда я занял бы место всего на одну ступеньку ниже, чем Дюпре. И я напомнил Бенни, что каждый день работаю с полной отдачей.
Работа на заводе ничуть не легче труда на плантации. Хозяева считают своих работников детьми, а ведь всем известно, до чего дети ленивы. Вот Бенни и решил растолковать мне, что такое ответственность, потому что он был хозяин, а я несмышленыш. Белые рабочие таких проблем не знали. Их никогда не подзывали окриком: «Эй, малый!» Белый рабочий просто сказал бы: «Конечно, Бенни, ты прав, но будь я проклят, если сейчас смогу разглядеть какие-то неполадки». И Бенни понял бы. Улыбнулся, сообразил, что малость переборщил, и тут же пригласил бы мистера Дейвенпорта или кого-нибудь другого выпить пива.
Но рабочие-негры не выпивали с Бенни. Мы не заходили в одни и те же бары, не подмигивали одним и тем же девочкам. Если я хотел сохранить за собой работу, мне следовало остаться, как меня просили, и прийти на завод рано утром, чтобы еще раз проверить свою работу. Если бы я сказал Бенни, что у меня устали глаза, он бы посоветовал заказать очки.
* * *
Я стоял перед входом в ангар. Солнце еще не взошло, но уже рассвело. Обширное зацементированное пространство ангара пустовало, если не считать двух грузовиков да брезента, прикрывающего место сборки крыла. Здесь все было мне по сердцу и хорошо знакомо. Никаких джазовых фото белых девушек и странных белых мужчин с мертвыми голубыми глазами. Здесь работали люди семейные, которые вечером возвращались к себе домой, читали газеты и развлекались, глядя на Мильтона Берла.
– Изи!
Голос Дюпре всегда звучал одинаково, был ли он счастлив видеть тебя или готовился вытащить свой револьвер с коротким стволом.
– Привет, Дюпре! – заорал я.
– Ты что сказал Коретте? – спросил он, подойдя ко мне.
– Я ничего ей не говорил. Что ты имеешь в виду?
– Либо ты что-то наговорил ей, либо у меня изо рта воняло, потому что она сорвалась с места вчера утром, и с тех пор я ее не видел.
– Что?
– Да-да! Приготовила мне завтрак, заявила, что уходит по делам и вернется к обеду. Но с тех пор не показывалась. Я пришел домой, хотел приготовить ужин к ее приходу и сжег свиные отбивные. Она так и не вернулась.
Дюпре был выше меня сантиметров на пять и сложен, как Джоппи, когда тот еще выступал на ринге. Он возвышался надо мной, и я ощущал исходящую от него волну ярости.
– Нет, я ничего ей не говорил. Мы положили тебя на кровать, а потом она дала мне выпить, и я пошел домой. Вот и все.
– Тогда где же она сейчас?
– Понятия не имею. Ты ведь знаешь Коретту. Она очень скрытная. Может быть, решила навестить тетку в Комптоне. А может, отправилась в Рино.
Дюпре немного расслабился и заулыбался:
– Ты прав, Изи. Коретте стоит услышать звуки игральных автоматов, и она готова забыть родную мать.
Дюпре похлопал меня по плечу и снова рассмеялся. Я еще раз поклялся, что больше никогда не взгляну на чужую женщину. С тех пор я не раз повторял эту клятву.
– Роулинз, – послышался голос из маленькой конторки в конце ангара.
– Тебя зовут, – сказал Дюпре.
Я подошел к человеку, который меня окликнул. Контора, в дверях которой он стоял, напоминала сборную зеленую ракушку или палатку, но не комнату. У Бенни там стоял стол, но сам он заходил в свою контору только для того, чтобы поговорить с начальством или же уволить кого-нибудь из рабочих. Четыре дня назад он подозвал меня к себе и сообщил, что «Чемпион» не может положиться на людей, не согласных работать сверхурочно.
– Мистер Джакомо, здравствуйте! – сказал я. Мы пожали друг другу руки, но в этом пожатии не было дружелюбия.
Бенни был невысокого роста, но широк в плечах и мускулист. Волосы, когда-то черные как вороново крыло, поседели. Несмотря на темную кожу, более темную, чем у большинства мулатов, Бенни был белый, а я – негр. Поэтому я должен был работать на него и испытывать благодарность за то, что он дает мне работу. Близко посаженные глаза придавали его лицу сосредоточенный вид. Со слегка опущенными плечами он выглядел как боксер, идущий в атаку.
– Входи, Изи, – пригласил он.
Мы зашли в его каморку, и он предложил мне сесть. Уселся сам, взгромоздив ноги на стол, и закурил сигарету.
– Дюпре говорит, ты хотел бы вернуться на работу, Изи.
Мне вдруг подумалось, что у Бенни, наверное, есть бутылка пшеничного виски в нижнем ящике стола.
– Мистер Джакомо, вы, конечно, знаете, мне необходима эта работа, чтобы прокормиться.
Я старался держаться независимо и не собирался заискивать перед ним.
– Ты знаешь, что начальник должен заботиться о своем авторитете. Если я приму тебя, люди подумают, что я проявил слабость.
– Тогда зачем я здесь? – прямо спросил я.
Он откинулся на спинку стула и опустил свои широкие плечи.
– Тебе лучше знать.
– Дюпре сказал, вы готовы вернуть меня на работу.
– Не знаю, кто дал ему право говорить это. Я сказал только, что с удовольствием поговорю с тобой, если у тебя есть что сказать. А у тебя есть что сказать?
Я пытался понять, чего хочет Бенни. Удастся ли мне поцеловать его в зад и не уронить своего достоинства. Мне вспомнилась другая контора и другой белый человек. Олбрайт никогда не расставался с пистолетом и бутылкой. Ему я высказывал все, что думал, и он внимательно выслушивал меня. Может быть, я чуть-чуть трусил, но все-таки высказывался прямо. А вот Бенни не интересовало, о чем я думаю и что собираюсь ему сказать. Ему нужно было одно – чтобы все ребята встали на колени и признали его хозяином. Он был не бизнесмен, а плантатор, рабовладелец.
– В чем дело, Изи?
– Я хотел бы вернуться на работу, мистер Джакомо. Работа мне нужна, и я хороший работник.
– И это все?
– Нет, это не все. Мне нужны деньги, чтобы выкупить закладную и заработать на пропитание. Мне нужен дом, чтобы жить в нем и растить своих детей. Я должен покупать одежду, чтобы было в чем ходить в церковь.
Бенни убрал ноги со стола и стал подыматься со стула:
– Меня ждут дела, Изи.
– Меня зовут мистер Роулинз, – напомнил я ему, вставая. – Вы не обязаны вернуть меня на работу, но вы должны относиться ко мне с уважением.
– Прошу прощения, – промямлил Бенни и попытался обойти меня, но я встал у него на пути.
– Я сказал, что вы должны относиться ко мне с уважением. Я называю вас мистер Джакомо, потому что это ваше имя. Вы мне не друг, у меня нет причин проявлять к вам неуважение и называть вас Бенни. – Я ткнул себя в грудь пальцем. – Меня зовут мистер Роулинз.
Он сжал кулаки и смерил мою грудь боксерским взглядом. Но бешеные нотки в моем голосе он, несомненно, уловил и понял, что, если попытается сдвинуть меня с места, один из нас пострадает. И кто знает, может быть, ему стало совестно.
– Извините, мистер Роулинз. – Он улыбнулся. – Но сейчас нет вакансий. Приходите через несколько месяцев, когда начнется выпуск нового истребителя.
И жестом предложил мне покинуть контору. Я вышел, не сказав больше ни слова. Дюпре нигде не было. Я удивился, но был слишком счастлив, чтобы беспокоиться о нем. Моя грудь бурно вздымалась, и мне хотелось смеяться во весь голос. Счета были оплачены, и вдобавок я сумел постоять за себя. Я не шел, а летел к своей машине, и гордость за себя, и чувство свободы долго не покидали меня.
Глава 10
Я вернулся домой в полдень. На улице было пусто и спокойно. Напротив моего дома стоял черный «форд». Помнится, я решил, что это сборщик неоплаченных долгов совершает свой обход. Тут я рассмеялся, потому что все мои долги были оплачены загодя. Я гордился собой, ведь совсем недавно я был на краю пропасти.
Когда я закрывал ворота переднего дворика, из «форда» вылезли двое белых мужчин. Один высокий и тощий, в темно-синем костюме. Другой с меня ростом, но раза в три шире в обхвате. Его мятый рыжевато-коричневый пиджак был заляпан сальными пятнами. Они быстро приближались, а я медленно повернулся и зашагал к дверям своего дома.
– Мистер Роулинз, – окликнул меня один из них.
Я обернулся:
– Да?
Они приближались быстро, но осторожно. Толстый держал руку в кармане.
– Мистер Роулинз, меня зовут Миллер, а это мой напарник Мейсон. – Они предъявили свои бляхи.
– В чем дело?
– Мы хотим, чтобы вы поехали с нами.
– Куда?
– Узнаете куда, – сказал толстый Мейсон и взял меня под руку.
– Вы меня арестуете?
– Увидишь, – пообещал Мейсон и потащил меня к воротам.
– Я имею право узнать, куда вы намерены меня отвезти.
– Ты имеешь право упасть и разбить морду, ниггер. Ты имеешь право подохнуть, – рассвирепел Мейсон и нанес мне удар под ложечку. Я скорчился от боли, а он захватил сзади мою руку и защелкнул наручники.
Они вдвоем дотащили меня до машины и втолкнули на заднее сиденье. Меня тошнило.
– Только испачкай мой коврик, и я накормлю тебя твоей блевотиной, – крикнул Мейсон.
Они отвезли меня в участок на Семьдесят седьмой улице и подтащили к входной двери.
– Ты поймал его, Миллер? – спросил кто-то. Они держали меня под руки, мое тело провисло, голова поникла. Я оправился от удара, но не хотел, чтобы они это поняли.
– Прихватили его, когда он вернулся домой. При нем ничего не было.
Они открыли дверь в комнатушку, откуда пахнуло мочой. Голые стены покрывала некрашеная штукатурка, а мебелью служил единственный стул. Но мне его не предложили, а толкнули так, что я приземлился на колени. Они вышли, закрыв за собой дверь.
В двери был глазок. Я оперся плечом о стену и поднялся. От этого комната лучше не стала. Вдоль потолка тянулись ржавые трубы, с них капало. Края линолеума покоробились и покрылись от сырости белыми разводами. Единственное окошко без стекла закрывала железная решетка. Окно почти не пропускало света, потому что сквозь решетку густо пробивались ветви деревьев. Мне стало страшно. Неужели эта комнатушка будет последней в моей жизни?
Меня беспокоило, что они пренебрегли принятой процедурой. Я и раньше играл в «фараонов и ниггеров». Фараоны хватают тебя, записывают имя, берут отпечатки пальцев и затем швыряют тебя в «отстойник» к другим подозреваемым и пьяницам. Когда тебе станет невмоготу от блевотины и сквернословия, тебя отведут в другую комнату и начнут расспрашивать, почему ты ограбил винный магазин и куда девал деньги. Тогда я старался выглядеть невиновным и отрицал все. Очень трудно казаться невиновным, когда ни в чем не виноват, но попробуй убедить в этом фараонов. Они считают тебя виноватым только потому, что не способны думать иначе. И когда ты клянешься им, что невиновен, они только утверждаются во мнении: от них что-то хотят скрыть.
Но в этот день мы не играли в эту игру. Они знали мое имя, им не нужно было пугать меня «отстойником», и они не собирались брать мои отпечатки пальцев. Я не знал, почему меня задержали, но понимал, что это не имеет значения, поскольку они считали себя правыми. Я опустился на стул и взглянул на листву, пробивающуюся сквозь решетку. Насчитал тридцать два ярко-зеленых олеандровых листочка. От окна вдоль стены спускалась колонна черных муравьев. Они направлялись в другую сторону комнаты, где в углу лежал мышиный трупик. Я предположил, что мышку раздавил какой-то другой узник. Наверно, сперва пытался убить ее в середине комнаты, но юркому грызуну два, а может, и три раза удалось увернуться. Но потом мышка совершила роковую ошибку, пытаясь ускользнуть в трещину в стене, и узник этим воспользовался и растоптал беднягу. Трупик был сухой и тонкий, как бумага, и я предположил, что убийство произошло в начале недели, примерно в то время, когда меня уволили.
Пока я думал о мышке, фараоны вошли в комнату. Я был зол на себя, потому что даже не удосужился проверить, заперта ли дверь. Они застали меня врасплох.
– Изекиель Роулинз? – спросил Миллер.
– Да, сэр.
– У нас есть несколько вопросов. Мы можем снять наручники, если вы готовы сотрудничать.
– Я готов сотрудничать.
– Я говорил тебе, Билли, – хихикнул жирный Мейсон. – Он толковый ниггер.
– Сними с него наручники, Чарли, – приказал Миллер, и жирный коп повиновался. – Где вы были вчера в пять часов утра?
Я сделал вид, что не понял вопроса:
– В какое утро?
Жирный Мейсон толкнул меня ногой в грудь, и я свалился на пол.
– Утром в четверг.
– Встаньте, – приказал Миллер.
Я поднялся на ноги.
– Трудно сказать. Мы пили в компании, потом я помог дотащить захмелевшего приятеля до дому. Может, шел домой, а может, уже был в постели. Я не смотрел на часы.
– А что это за приятель?
– Пит, мой друг Пит.
– Ах, Пит, – фыркнул Мейсон. Он зашел слева, и не успел я повернуться, как в голове у меня вспыхнула молния – удар его тяжелого кулака пришелся по виску. Я опять лежал на полу.
– Встаньте, – приказал Миллер.
Я снова встал.
– Так где же ты и твой приятель выпивали? – насмешливо спросил Мейсон.
– У приятеля на Восемьдесят седьмой.
Мейсон снова сделал движение, но на этот раз я был настороже. Он взглянул на меня с невинным видом и выставил руки ладонями вверх.
– Может быть, в тайном клубе «У Джона»? – спросил Миллер.
Я промолчал.
– Ты веселился в подпольном клубе у твоего дружка, но это не единственная твоя вина. У тебя есть проблема посерьезнее.
– Какая же у меня проблема?
– А вот такая, что мы можем отвести тебя, чернозадого, на задний двор и всадить тебе пулю в голову, – сказал Мейсон.
– Где вы были в пять часов утра в четверг, мистер Роулинз? – спросил Миллер.
– Я точно не помню.
Мейсон снял башмак и принялся почесывать пятку своей жирной ладонью.
– В пять часов, – повторил Миллер.
Мы еще некоторое время играли в эту игру. В конце концов я сказал:
– Ну зачем напрасно терять время? Я с удовольствием расскажу вам обо всем, что вас интересует.
– Куда вы направились из дома Коретты Джеймс в четверг утром?
– Домой.
Мейсон попытался выбить из-под меня стул, но я опередил его и встал.
– Довольно с меня этих издевательств! – завопил я, но мой вопль не произвел на них никакого впечатления. – Я сказал вам, что пошел домой, и это все.
– Сядьте, мистер Роулинз, – спокойно сказал Миллер.
– Почему я должен садиться, если вы выбиваете из-под меня стул? – Тем не менее я сел.
– Мистер Роулинз, – продолжал Миллер. – Куда вы направились, выйдя из дома мисс Джеймс? Встречались ли вы в этот день снова с мисс Джеймс?
– Нет, сэр.
– Не поссорились ли вы с мистером Бушаром?
Я понял, куда он клонит, но спросил:
– А что?
– Говорили ли вы с Дюпре Бушаром о мисс Джеймс?
– Ты знаешь, о ком идет речь, – вмешался Мейсон, – о Пите.
– Да, иногда я его так называю, – согласился я.
– Была ли у вас ссора с мистером Бушаром? – в который раз спросил Миллер.
– У нас ничего не было с Дюпре. Он спал.
– Так куда же вы направились в четверг?
– Я пришел домой и с похмелья весь день и всю ночь провел дома, а потом, сегодня, пошел на работу.
Я хотел занять их разговором, чтобы Мейсон не вышел из себя и не попытался повторить свой трюк со стулом.
– Вообще-то меня уволили в понедельник, но я надеялся, что меня примут обратно.
– Куда вы пошли в четверг?
– Я пошел домой с похмелья.
– Ниггер! – Мейсон накинулся на меня с кулаками. Он сбил меня на пол, но я вцепился ему в запястья, сделал резкий рывок, вывернул ему руки и оседлал, усевшись на его жирный зад. Я мог бы убить его, как убивал белых парней на войне, но чувствовал за своей спиной Миллера. Я встал и отошел в угол. У Миллера в руке был пистолет.
Мейсон сделал вид, что хочет снова наброситься на меня, но у него не хватило духу. Не вставая с колен, он злобно шипел:
– Дай мне поговорить с ним по-своему.
Миллер подумал, переводя взгляд с меня на толстяка. Может быть, он представил себе, как будет выкручиваться перед начальством, если я убью его напарника. Не исключено даже, что в глубине души Миллер был гуманистом и не хотел пачкать руки кровью. Тем не менее он заявил категорично:
– Нет!
– Но... – начал было Мейсон.
– Я сказал, нет. Пошли.
Миллер помог толстяку подняться с пола. Затем спрятал свой пистолет в кобуру и одернул пиджак. Мейсон одарил меня злобной усмешкой и вышел из камеры вслед за Миллером. Он выглядел последним дураком. Дверь за ними захлопнулась.
Я вернулся на свой стул и снова пересчитал листья. Потом проследил за походом муравьев к дохлой мышке. Правда, на этот раз я вообразил, что осужденный – это я, а мышь – полицейский Мейсон. Я так пинал его ногами, что его грязный пиджак лежал в углу бесформенной грудой, а глаза вылезли из орбит.
С потолка на шнуре свисала лампочка, но выключателя не было видно. Постепенно слабые лучи солнца, просачивающиеся сквозь листву, угасали, и в комнате сгущались сумерки. Я сидел на стуле и ощупывал свои ссадины. Я ни о чем не думал: ни о Коретте, ни о Дюпре, ни даже о том, как удалось копам проведать о моих приключениях ночью в среду. Я сидел в темноте, стараясь в ней раствориться. Я бодрствовал, но мое сознание дремало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Работа на заводе ничуть не легче труда на плантации. Хозяева считают своих работников детьми, а ведь всем известно, до чего дети ленивы. Вот Бенни и решил растолковать мне, что такое ответственность, потому что он был хозяин, а я несмышленыш. Белые рабочие таких проблем не знали. Их никогда не подзывали окриком: «Эй, малый!» Белый рабочий просто сказал бы: «Конечно, Бенни, ты прав, но будь я проклят, если сейчас смогу разглядеть какие-то неполадки». И Бенни понял бы. Улыбнулся, сообразил, что малость переборщил, и тут же пригласил бы мистера Дейвенпорта или кого-нибудь другого выпить пива.
Но рабочие-негры не выпивали с Бенни. Мы не заходили в одни и те же бары, не подмигивали одним и тем же девочкам. Если я хотел сохранить за собой работу, мне следовало остаться, как меня просили, и прийти на завод рано утром, чтобы еще раз проверить свою работу. Если бы я сказал Бенни, что у меня устали глаза, он бы посоветовал заказать очки.
* * *
Я стоял перед входом в ангар. Солнце еще не взошло, но уже рассвело. Обширное зацементированное пространство ангара пустовало, если не считать двух грузовиков да брезента, прикрывающего место сборки крыла. Здесь все было мне по сердцу и хорошо знакомо. Никаких джазовых фото белых девушек и странных белых мужчин с мертвыми голубыми глазами. Здесь работали люди семейные, которые вечером возвращались к себе домой, читали газеты и развлекались, глядя на Мильтона Берла.
– Изи!
Голос Дюпре всегда звучал одинаково, был ли он счастлив видеть тебя или готовился вытащить свой револьвер с коротким стволом.
– Привет, Дюпре! – заорал я.
– Ты что сказал Коретте? – спросил он, подойдя ко мне.
– Я ничего ей не говорил. Что ты имеешь в виду?
– Либо ты что-то наговорил ей, либо у меня изо рта воняло, потому что она сорвалась с места вчера утром, и с тех пор я ее не видел.
– Что?
– Да-да! Приготовила мне завтрак, заявила, что уходит по делам и вернется к обеду. Но с тех пор не показывалась. Я пришел домой, хотел приготовить ужин к ее приходу и сжег свиные отбивные. Она так и не вернулась.
Дюпре был выше меня сантиметров на пять и сложен, как Джоппи, когда тот еще выступал на ринге. Он возвышался надо мной, и я ощущал исходящую от него волну ярости.
– Нет, я ничего ей не говорил. Мы положили тебя на кровать, а потом она дала мне выпить, и я пошел домой. Вот и все.
– Тогда где же она сейчас?
– Понятия не имею. Ты ведь знаешь Коретту. Она очень скрытная. Может быть, решила навестить тетку в Комптоне. А может, отправилась в Рино.
Дюпре немного расслабился и заулыбался:
– Ты прав, Изи. Коретте стоит услышать звуки игральных автоматов, и она готова забыть родную мать.
Дюпре похлопал меня по плечу и снова рассмеялся. Я еще раз поклялся, что больше никогда не взгляну на чужую женщину. С тех пор я не раз повторял эту клятву.
– Роулинз, – послышался голос из маленькой конторки в конце ангара.
– Тебя зовут, – сказал Дюпре.
Я подошел к человеку, который меня окликнул. Контора, в дверях которой он стоял, напоминала сборную зеленую ракушку или палатку, но не комнату. У Бенни там стоял стол, но сам он заходил в свою контору только для того, чтобы поговорить с начальством или же уволить кого-нибудь из рабочих. Четыре дня назад он подозвал меня к себе и сообщил, что «Чемпион» не может положиться на людей, не согласных работать сверхурочно.
– Мистер Джакомо, здравствуйте! – сказал я. Мы пожали друг другу руки, но в этом пожатии не было дружелюбия.
Бенни был невысокого роста, но широк в плечах и мускулист. Волосы, когда-то черные как вороново крыло, поседели. Несмотря на темную кожу, более темную, чем у большинства мулатов, Бенни был белый, а я – негр. Поэтому я должен был работать на него и испытывать благодарность за то, что он дает мне работу. Близко посаженные глаза придавали его лицу сосредоточенный вид. Со слегка опущенными плечами он выглядел как боксер, идущий в атаку.
– Входи, Изи, – пригласил он.
Мы зашли в его каморку, и он предложил мне сесть. Уселся сам, взгромоздив ноги на стол, и закурил сигарету.
– Дюпре говорит, ты хотел бы вернуться на работу, Изи.
Мне вдруг подумалось, что у Бенни, наверное, есть бутылка пшеничного виски в нижнем ящике стола.
– Мистер Джакомо, вы, конечно, знаете, мне необходима эта работа, чтобы прокормиться.
Я старался держаться независимо и не собирался заискивать перед ним.
– Ты знаешь, что начальник должен заботиться о своем авторитете. Если я приму тебя, люди подумают, что я проявил слабость.
– Тогда зачем я здесь? – прямо спросил я.
Он откинулся на спинку стула и опустил свои широкие плечи.
– Тебе лучше знать.
– Дюпре сказал, вы готовы вернуть меня на работу.
– Не знаю, кто дал ему право говорить это. Я сказал только, что с удовольствием поговорю с тобой, если у тебя есть что сказать. А у тебя есть что сказать?
Я пытался понять, чего хочет Бенни. Удастся ли мне поцеловать его в зад и не уронить своего достоинства. Мне вспомнилась другая контора и другой белый человек. Олбрайт никогда не расставался с пистолетом и бутылкой. Ему я высказывал все, что думал, и он внимательно выслушивал меня. Может быть, я чуть-чуть трусил, но все-таки высказывался прямо. А вот Бенни не интересовало, о чем я думаю и что собираюсь ему сказать. Ему нужно было одно – чтобы все ребята встали на колени и признали его хозяином. Он был не бизнесмен, а плантатор, рабовладелец.
– В чем дело, Изи?
– Я хотел бы вернуться на работу, мистер Джакомо. Работа мне нужна, и я хороший работник.
– И это все?
– Нет, это не все. Мне нужны деньги, чтобы выкупить закладную и заработать на пропитание. Мне нужен дом, чтобы жить в нем и растить своих детей. Я должен покупать одежду, чтобы было в чем ходить в церковь.
Бенни убрал ноги со стола и стал подыматься со стула:
– Меня ждут дела, Изи.
– Меня зовут мистер Роулинз, – напомнил я ему, вставая. – Вы не обязаны вернуть меня на работу, но вы должны относиться ко мне с уважением.
– Прошу прощения, – промямлил Бенни и попытался обойти меня, но я встал у него на пути.
– Я сказал, что вы должны относиться ко мне с уважением. Я называю вас мистер Джакомо, потому что это ваше имя. Вы мне не друг, у меня нет причин проявлять к вам неуважение и называть вас Бенни. – Я ткнул себя в грудь пальцем. – Меня зовут мистер Роулинз.
Он сжал кулаки и смерил мою грудь боксерским взглядом. Но бешеные нотки в моем голосе он, несомненно, уловил и понял, что, если попытается сдвинуть меня с места, один из нас пострадает. И кто знает, может быть, ему стало совестно.
– Извините, мистер Роулинз. – Он улыбнулся. – Но сейчас нет вакансий. Приходите через несколько месяцев, когда начнется выпуск нового истребителя.
И жестом предложил мне покинуть контору. Я вышел, не сказав больше ни слова. Дюпре нигде не было. Я удивился, но был слишком счастлив, чтобы беспокоиться о нем. Моя грудь бурно вздымалась, и мне хотелось смеяться во весь голос. Счета были оплачены, и вдобавок я сумел постоять за себя. Я не шел, а летел к своей машине, и гордость за себя, и чувство свободы долго не покидали меня.
Глава 10
Я вернулся домой в полдень. На улице было пусто и спокойно. Напротив моего дома стоял черный «форд». Помнится, я решил, что это сборщик неоплаченных долгов совершает свой обход. Тут я рассмеялся, потому что все мои долги были оплачены загодя. Я гордился собой, ведь совсем недавно я был на краю пропасти.
Когда я закрывал ворота переднего дворика, из «форда» вылезли двое белых мужчин. Один высокий и тощий, в темно-синем костюме. Другой с меня ростом, но раза в три шире в обхвате. Его мятый рыжевато-коричневый пиджак был заляпан сальными пятнами. Они быстро приближались, а я медленно повернулся и зашагал к дверям своего дома.
– Мистер Роулинз, – окликнул меня один из них.
Я обернулся:
– Да?
Они приближались быстро, но осторожно. Толстый держал руку в кармане.
– Мистер Роулинз, меня зовут Миллер, а это мой напарник Мейсон. – Они предъявили свои бляхи.
– В чем дело?
– Мы хотим, чтобы вы поехали с нами.
– Куда?
– Узнаете куда, – сказал толстый Мейсон и взял меня под руку.
– Вы меня арестуете?
– Увидишь, – пообещал Мейсон и потащил меня к воротам.
– Я имею право узнать, куда вы намерены меня отвезти.
– Ты имеешь право упасть и разбить морду, ниггер. Ты имеешь право подохнуть, – рассвирепел Мейсон и нанес мне удар под ложечку. Я скорчился от боли, а он захватил сзади мою руку и защелкнул наручники.
Они вдвоем дотащили меня до машины и втолкнули на заднее сиденье. Меня тошнило.
– Только испачкай мой коврик, и я накормлю тебя твоей блевотиной, – крикнул Мейсон.
Они отвезли меня в участок на Семьдесят седьмой улице и подтащили к входной двери.
– Ты поймал его, Миллер? – спросил кто-то. Они держали меня под руки, мое тело провисло, голова поникла. Я оправился от удара, но не хотел, чтобы они это поняли.
– Прихватили его, когда он вернулся домой. При нем ничего не было.
Они открыли дверь в комнатушку, откуда пахнуло мочой. Голые стены покрывала некрашеная штукатурка, а мебелью служил единственный стул. Но мне его не предложили, а толкнули так, что я приземлился на колени. Они вышли, закрыв за собой дверь.
В двери был глазок. Я оперся плечом о стену и поднялся. От этого комната лучше не стала. Вдоль потолка тянулись ржавые трубы, с них капало. Края линолеума покоробились и покрылись от сырости белыми разводами. Единственное окошко без стекла закрывала железная решетка. Окно почти не пропускало света, потому что сквозь решетку густо пробивались ветви деревьев. Мне стало страшно. Неужели эта комнатушка будет последней в моей жизни?
Меня беспокоило, что они пренебрегли принятой процедурой. Я и раньше играл в «фараонов и ниггеров». Фараоны хватают тебя, записывают имя, берут отпечатки пальцев и затем швыряют тебя в «отстойник» к другим подозреваемым и пьяницам. Когда тебе станет невмоготу от блевотины и сквернословия, тебя отведут в другую комнату и начнут расспрашивать, почему ты ограбил винный магазин и куда девал деньги. Тогда я старался выглядеть невиновным и отрицал все. Очень трудно казаться невиновным, когда ни в чем не виноват, но попробуй убедить в этом фараонов. Они считают тебя виноватым только потому, что не способны думать иначе. И когда ты клянешься им, что невиновен, они только утверждаются во мнении: от них что-то хотят скрыть.
Но в этот день мы не играли в эту игру. Они знали мое имя, им не нужно было пугать меня «отстойником», и они не собирались брать мои отпечатки пальцев. Я не знал, почему меня задержали, но понимал, что это не имеет значения, поскольку они считали себя правыми. Я опустился на стул и взглянул на листву, пробивающуюся сквозь решетку. Насчитал тридцать два ярко-зеленых олеандровых листочка. От окна вдоль стены спускалась колонна черных муравьев. Они направлялись в другую сторону комнаты, где в углу лежал мышиный трупик. Я предположил, что мышку раздавил какой-то другой узник. Наверно, сперва пытался убить ее в середине комнаты, но юркому грызуну два, а может, и три раза удалось увернуться. Но потом мышка совершила роковую ошибку, пытаясь ускользнуть в трещину в стене, и узник этим воспользовался и растоптал беднягу. Трупик был сухой и тонкий, как бумага, и я предположил, что убийство произошло в начале недели, примерно в то время, когда меня уволили.
Пока я думал о мышке, фараоны вошли в комнату. Я был зол на себя, потому что даже не удосужился проверить, заперта ли дверь. Они застали меня врасплох.
– Изекиель Роулинз? – спросил Миллер.
– Да, сэр.
– У нас есть несколько вопросов. Мы можем снять наручники, если вы готовы сотрудничать.
– Я готов сотрудничать.
– Я говорил тебе, Билли, – хихикнул жирный Мейсон. – Он толковый ниггер.
– Сними с него наручники, Чарли, – приказал Миллер, и жирный коп повиновался. – Где вы были вчера в пять часов утра?
Я сделал вид, что не понял вопроса:
– В какое утро?
Жирный Мейсон толкнул меня ногой в грудь, и я свалился на пол.
– Утром в четверг.
– Встаньте, – приказал Миллер.
Я поднялся на ноги.
– Трудно сказать. Мы пили в компании, потом я помог дотащить захмелевшего приятеля до дому. Может, шел домой, а может, уже был в постели. Я не смотрел на часы.
– А что это за приятель?
– Пит, мой друг Пит.
– Ах, Пит, – фыркнул Мейсон. Он зашел слева, и не успел я повернуться, как в голове у меня вспыхнула молния – удар его тяжелого кулака пришелся по виску. Я опять лежал на полу.
– Встаньте, – приказал Миллер.
Я снова встал.
– Так где же ты и твой приятель выпивали? – насмешливо спросил Мейсон.
– У приятеля на Восемьдесят седьмой.
Мейсон снова сделал движение, но на этот раз я был настороже. Он взглянул на меня с невинным видом и выставил руки ладонями вверх.
– Может быть, в тайном клубе «У Джона»? – спросил Миллер.
Я промолчал.
– Ты веселился в подпольном клубе у твоего дружка, но это не единственная твоя вина. У тебя есть проблема посерьезнее.
– Какая же у меня проблема?
– А вот такая, что мы можем отвести тебя, чернозадого, на задний двор и всадить тебе пулю в голову, – сказал Мейсон.
– Где вы были в пять часов утра в четверг, мистер Роулинз? – спросил Миллер.
– Я точно не помню.
Мейсон снял башмак и принялся почесывать пятку своей жирной ладонью.
– В пять часов, – повторил Миллер.
Мы еще некоторое время играли в эту игру. В конце концов я сказал:
– Ну зачем напрасно терять время? Я с удовольствием расскажу вам обо всем, что вас интересует.
– Куда вы направились из дома Коретты Джеймс в четверг утром?
– Домой.
Мейсон попытался выбить из-под меня стул, но я опередил его и встал.
– Довольно с меня этих издевательств! – завопил я, но мой вопль не произвел на них никакого впечатления. – Я сказал вам, что пошел домой, и это все.
– Сядьте, мистер Роулинз, – спокойно сказал Миллер.
– Почему я должен садиться, если вы выбиваете из-под меня стул? – Тем не менее я сел.
– Мистер Роулинз, – продолжал Миллер. – Куда вы направились, выйдя из дома мисс Джеймс? Встречались ли вы в этот день снова с мисс Джеймс?
– Нет, сэр.
– Не поссорились ли вы с мистером Бушаром?
Я понял, куда он клонит, но спросил:
– А что?
– Говорили ли вы с Дюпре Бушаром о мисс Джеймс?
– Ты знаешь, о ком идет речь, – вмешался Мейсон, – о Пите.
– Да, иногда я его так называю, – согласился я.
– Была ли у вас ссора с мистером Бушаром? – в который раз спросил Миллер.
– У нас ничего не было с Дюпре. Он спал.
– Так куда же вы направились в четверг?
– Я пришел домой и с похмелья весь день и всю ночь провел дома, а потом, сегодня, пошел на работу.
Я хотел занять их разговором, чтобы Мейсон не вышел из себя и не попытался повторить свой трюк со стулом.
– Вообще-то меня уволили в понедельник, но я надеялся, что меня примут обратно.
– Куда вы пошли в четверг?
– Я пошел домой с похмелья.
– Ниггер! – Мейсон накинулся на меня с кулаками. Он сбил меня на пол, но я вцепился ему в запястья, сделал резкий рывок, вывернул ему руки и оседлал, усевшись на его жирный зад. Я мог бы убить его, как убивал белых парней на войне, но чувствовал за своей спиной Миллера. Я встал и отошел в угол. У Миллера в руке был пистолет.
Мейсон сделал вид, что хочет снова наброситься на меня, но у него не хватило духу. Не вставая с колен, он злобно шипел:
– Дай мне поговорить с ним по-своему.
Миллер подумал, переводя взгляд с меня на толстяка. Может быть, он представил себе, как будет выкручиваться перед начальством, если я убью его напарника. Не исключено даже, что в глубине души Миллер был гуманистом и не хотел пачкать руки кровью. Тем не менее он заявил категорично:
– Нет!
– Но... – начал было Мейсон.
– Я сказал, нет. Пошли.
Миллер помог толстяку подняться с пола. Затем спрятал свой пистолет в кобуру и одернул пиджак. Мейсон одарил меня злобной усмешкой и вышел из камеры вслед за Миллером. Он выглядел последним дураком. Дверь за ними захлопнулась.
Я вернулся на свой стул и снова пересчитал листья. Потом проследил за походом муравьев к дохлой мышке. Правда, на этот раз я вообразил, что осужденный – это я, а мышь – полицейский Мейсон. Я так пинал его ногами, что его грязный пиджак лежал в углу бесформенной грудой, а глаза вылезли из орбит.
С потолка на шнуре свисала лампочка, но выключателя не было видно. Постепенно слабые лучи солнца, просачивающиеся сквозь листву, угасали, и в комнате сгущались сумерки. Я сидел на стуле и ощупывал свои ссадины. Я ни о чем не думал: ни о Коретте, ни о Дюпре, ни даже о том, как удалось копам проведать о моих приключениях ночью в среду. Я сидел в темноте, стараясь в ней раствориться. Я бодрствовал, но мое сознание дремало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17