Пережаренный бифштекс нарезали такими тонкими ломтиками, что он стал похож на пересушенное мясо. Дочке Лейконов дали деньги и отправили на велосипеде в ближайший паб за второй бутылкой дешевого вина.Светловолосая госпожа Лейкон была чем-то похожа на лань и очень легко краснела. Когда-то, когда она выходила замуж, ее называли девочкой-невестой. Теперь она, так и не повзрослев превратилась в девочку – мать семейства.Стол был слишком длинен для четверых. Госпожа Лейкон усадила Смайли и мужа на одном конце стола, а Гиллема посадила рядом с собой. Для начала она спросила, нравятся ли ему мадригалы, а потом пустилась в бесконечные рассказы о концерте, который недавно устроили в частной школе их дочери. Она считала, что школу совершенно развалили тем, что принимают детей богатых иностранцев. Половина этих детей совершенно не имеет представления о западной школе пения.– Я хочу сказать, кому понравится, что его дети воспитываются вместе с толпой персов, а в этой самой Персии мужчины имеют по шесть жен? – возмущалась миссис Лейкон.Стараясь не терять нить разговора, Гиллем одновременно напрягал слух, силясь уловить разговор на другом конце стола. Судя по всему, инициативу полностью захватил Лейкон.– Во-первых, ты должен сначала обратиться к о м н е, – басил он. – Ты сейчас так и поступаешь, и правильно делаешь. На этой стадии ты должен представить только предварительный документ – представление, содержащее описание ситуации в самых общих чертах. Министры всегда любят только то, что может уместиться на почтовой открытке. Желательно с картинкой, – поучительно сказал он и отпил маленький глоток отвратительного красного вина.Госпожа Лейкон, в самой нетерпимости которой было что-то трогательно-наивное, теперь жаловалась на евреев.– Я хочу сказать, они ведь даже едят не такую пищу, как мы, – возмущалась она. – Пенни говорит, что им на обед дают что-то такое особое из селедки.Тут Гиллем снова потерял нить разговора на другом конце стола, пока Лейкон не повысил голос, пытаясь убедить Смайли.– Постарайся при этом не упоминать о Карле, Джордж. Я ведь тебе уже много раз говорил. Научись вместо этого говорить «Москва», ладно? Они не любят, когда речь идет о личностях, даже если в твоей неприязни к нему на самом деле ничего такого нет. Да и мне это не слишком нравится.– Ладно, пусть будет «Москва», – уступил Смайли.– Ведь дело не в том, что кому-то они не нравятся, – говорила в это время госпожа Лейкон. – Просто они другие.В этот момент мистер Лейкон вернулся к тому, что видимо, обсуждалось раньше:– Когда ты говоришь о большой сумме, насколько она велика?– Мы пока еще не можем точно сказать.– Хорошо. Это выглядит интригующе. А фактора паники там нет?Гиллем не очень понял, что Лейкон хотел этим сказать (да и Смайли, пожалуй, тоже).– Что тебя больше всего тревожит в связи с этим открытием, Джордж? Чего ты боишься здесь? Для нас ты человек, профессия которого – обеспечивать безопасность страны.– Скажем, угроза безопасности британской колонии? – после некоторого раздумья ответил Смайли полувопросом.– Это они говорят о Гонконге, – объяснила Гиллему госпожа Лейкон. – Мой дядя был министром по политическим вопросам. Дядя с папиной стороны, – добавила она – Maмочкины братья никогда не занимались никакой умственной работой.Она считает, что Гонконг – неплохое место, но там очень плохо пахнет.Лейкон слегка порозовел и говорил немного беспорядочно, перескакивая с одного на другое– Колония, Бог мой, ты слышишь. Вал? – крикнул он через весь стол, делая паузу, чтобы просветить жену. – Да они, насколько я знаю, живут раза в два богаче нас и, насколько я могу судить со своей колокольни, в гораздо большей безопасности, так что нам остается только завидовать им. Их договор истекает еще только через двадцать лет, даже если китайцы будут настаивать на его точном соблюдении. А с такими темпами они спокойненько распрощаются с нами и помашут на прощание ручкой.– Оливер считает, что мы обречены, – разволновавшись, объяснила Гиллему госпожа Лейкон, так как будто она открывала ему семейную тайну, и послала своему мужу лучезарную улыбку.Лейкон вернулся к конфиденциальному тону, но время от времени повышал голос, и Гиллем догадался, что это делается для того, чтобы порисоваться перед женушкой.– Еще тебе нужно будет подготовить для меня бумагу – в качестве пояснения и дополнительной информации к тому, что будет, условно говоря, в открытке, о которой мы уже говорили. Надо четко сформулировать мысль о том, что серьезное советское присутствие в Гонконге в лице большой разведывательной сети могло бы вызвать серьезные осложнения в отношениях администрации колонии с Пекином, договорились?– Прежде чем я смогу сделать такие далеко идущие…– От чьего великодушия, – перебивая его, закончил Лейкон, – ежедневно и ежечасно зависит выживание Гонконга, так?– Именно из-за этих возможных последствий… – снова начал Смайли.– Господи, Пенни, ты же голышом! – воскликнула госпожа Лейкон в умилении.Она вскочила из-за стола, чтобы отнести в постель и уложить непослушную младшую дочурку, которая появилась в дверях столовой. Тем временем Лейкон набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить свои разглагольствования.– Таким образом, мы не только защищаем Гонконг от р у с с к и х – а эта угроза сама по себе достаточно серьезна, уверяю вас, но, возможно, все-таки недостаточно актуальна для некоторых из наших господ-министров, мыслящих исключительно возвышенными категориями, – мы еще защищаем Гонконг от гнева Пекина, который внушает настоящий ужас всем без исключения. Так, Гиллем? О д н а к о, – продолжил Лейкон и, чтобы подчеркнуть поворот в своих рассуждениях, даже положил узкую и длинную ладонь на руку Смайли. – О д н а к о, – предупреждающе произнес он, его голос опустился и снова взлетел, – проглотят ли все это наши высшие руководители, принимающие решения, – это уже совершенно иной вопрос.– Я и не собирался просить их сделать это до тех пор, пока мне не удастся получить подтверждение имеющихся у нас данных, – резко заметил Смайли.– Да, но ведь как раз этого ты сделать и не можешь, разве не так? – возразил Лейкон, словно начиная играть другую роль. – Ты можешь проводить расследование только в Англии. Ни на что другое у тебя нет полномочий, исходя из положения о твоей организации.– Но не проведя предварительной разведки по имеющимся данным…– Но, Джордж, что конкретно ты п о д р а з у м е в а е ш ь под этим?– Засылку своего агента.Лейкон поднял брови и повернул голову, этим жестом сильно напомнив Гиллему Молли Микин.– Какими методами ты будешь действовать – не мое дело, детали операции – тоже. Но совершенно ясно – ты не можешь сделать ничего, что могло бы вызвать недовольство, ибо у тебя нет денег и нет фондов. – Он подлил в бокалы вина, пролив немного на стол. – Вэл! – требовательно позвал он, – Тряпку!– Ну почему же, к о е – к а к и е деньги у меня есть.– Но не для этих целей. – От вина на скатерти осталось пятно. Гиллем посыпал его солью, а Лейкон приподнял ткань и подложил под нее кольцо для салфетки, чтобы не испортить полированный стол. Последовало довольно долгое молчание, прерываемое лишь звуком падающих на паркетный пол капель.Наконец Лейкон сказал:– Это твое, и только твое дело – определять, на что могут идти те деньги, которые у тебя есть.– А ты не мог бы подтвердить это письменно?– Нет.– А могу я сослаться на твое разрешение предпринять те шаги, которые необходимы для подтверждения или опровержения имеющейся информации?– Нет.– Но ты не будешь чинить мне препятствий?– Поскольку я ничего не знаю о методах, которыми ты действуешь (от меня этого и не требуется), в мои обязанности отнюдь не входит что-либо тебе указывать.– Но поскольку я официально обращаюсь к… – начал Смайли.– Вэл, ты принесешь мне когда-нибудь тряпку?! Как только ты обращаешься ко мне официально, я полностью умываю руки и знать тебя не знаю. Масштабы допустимых действий определяет Комиссия по определению разведывательной политики, а не я. Ты представляешь им свою просьбу и свои предложения. Они тебя выслушивают. И с этого момента все решается между вами. Я – всего лишь посредник. Вэл, принеси наконец тряпку, оно растеклось повсюду!– Понятно, значит, на плахе оказывается моя, а не твоя голова, – подвел итог Смайли, словно разговаривая сам с собой. – А ты остаешься беспристрастным наблюдателем. Это мне очень хорошо известно.– Оливер – не бесстрастный наблюдатель, – жизнерадостно сказала госпожа Лейкон, возвращаясь в комнату с дочкой на руках – девочка была в ночной сорочке и причесана. – Он с т р а ш н о тебя поддерживает, да, Олли? – Она вручила Лейкону тряпку, и тот начал промокать пролитое вино. – Он у нас теперь стал настоящим я с т р е б о м. Даже больше, чем американцы. Ну же, теперь скажи всем: «Спокойной ночи!» Пенни, давай-давай. – Она по очереди поднесла ребенка ко всем, сидевшим за столом. – Сначала господину Смайли… господину Гиллему,… а теперь папочке… Джордж, как поживает Энн? Надеюсь, она не уехала снова из Лондона?– О, у нее все хорошо, благодарю вас.– Ну ладно, не отступай, пока не получишь от Оливера все, что тебе от него нужно. Он в последнее время стал ужасно важным и надутым – ведь ты не станешь этого отрицать, Олли?Женщина ушла танцующим шагом, напевая ребенку какие-то только им двоим известные песенки-загадки:
Буки-злюки за забором,Буки-злюки во дворе,И Поттиферу крышка!
Лейкон проводил ее восхищенным взглядом.– Да, вот еще что, Джордж: ты собираешься как-то привлечь к этому американцев? – спросил он будто бы между прочим, как о чем-то, не имеющем большого значения. – Ты же знаешь, это всегда помогает представить дело в выигрышном свете. Пригласи американцев – и ты одержал победу над комиссией, даже не сделав ни одного выстрела. А уж Министерство иностранных дел просто будет у тебя в кармане– Я бы предпочел пока действовать самостоятельно. «Kaк будто зеленого телефона вовсе нет и никогда не было», – подумал Гиллем.Лейкон задумался, медленно вертя бокал в руке.– Жаль, – наконец произнес он. – Очень жаль. Кузены не задействованы, фактора паники нет… – Он окинул взглядом не слишком импозантную фигуру коренастого полного человека перед ним. Смайли сидел, сцепив кисти рук и прикрыв глаза, – казалось, он дремлет. – И никаких других способов заставить их поверить, – продолжил Лейкон, явно высказывая те выводы, к которым он пришел на основе осмотра внешности Смайли. – Министерство обороны ради тебя палец о палец не ударит. В этом можешь быть уверен. То же самое можно сказать о Министерстве внутренних дел. С Министерством финансов дело может повернуться и так и этак, а с Министерством иностранных дел все будет зависеть от того, кого они пришлют на это заседание и хорошо ли этот человек с утра позавтракает. – Он снова на некоторое время задумался. – Джордж!– Да?– Давай я пришлю к тебе кого-нибудь, кто разделяет твою точку зрения. Кто поможет все точно сформулировать, составит представление для комиссии и выступит с ним на заседании.– Нет, спасибо, я думаю, справлюсь сам.– Заставляйте его больше отдыхать, – советовал Лейкон Гиллему оглушительно громким шепотом во время пути к машине. – И пожалуйста, постарайтесь уговорить его не носить больше эти черные пиджаки и все такое прочее. Они вышли из моды вместе с кринолинами. До свидания, Джордж! Позвони мне завтра, если ты передумаешь и тебе понадобится помощь. Гиллем, пожалуйста, поосторожнее за рулем. Не забывай, что ты выпил.Когда они выезжали за ворота, Гиллем произнес нечто весьма непочтительное, но Смайли был так плотно укутан пледом, что ничего не услышал.– Значит, Гонконг? – спросил Гиллем. Никакого ответа: ни да, ни нет.– И кто же этот счастливчик? Кого из оперативных сотрудников вы собираетесь послать? – немного погодя, продолжил Гиллем, не очень надеясь получить ответ. – Или, может быть, это все говорилось только для отвода глаз, чтобы одурачить Кузенов?– Мы вовсе не пытаемся водить их за нос, – возразил Смайли, на этот раз задетый за живое. – Если мы хоть как-то привлечем их к этому делу, нас просто оттеснят, нам даже места не останется. Если мы этого не сделаем, у нас не будет никаких средств. Весь вопрос в том, как найти необходимый баланс, – И Смайли снова закутался в плед.Но уже на следующий день – подумать только! – они были готовы.В десять Смайли собрал оперативное совещание. Сначала говорил он сам, потом говорила Конни, а ди Салис ерзал на стуле и чесался. Он был очень похож на противного, неизменно вызывающего отвращение опекуна в комедиях периода французской Реставрации (Комедии периода Реставрации (1660-1688 гг.) – комедии нравов; отличались остроумием и циничной откровенностью), пока не подошла его очередь высказаться, что он и сделал. В тот же самый вечер Смайли отправил телеграмму в Италию – настоящую телеграмму, а не просто шифровку, – подписанную кодовым именем Опекун, а копия этой телеграммы была приобщена к быстро увеличивающейся подшивке нового дела документов. Смайли написал текст, Гиллем вручил ее Фону, который тут же гордо отправился в круглосуточное почтовое отделение на вокзале Чаринг-Кросс. Если судить по тому, с каким торжественным видом Фон отбыл на почту, можно было подумать, что поручение отнести маленький желто-коричневый бланк было кульминационной точкой всей его до сего дня спокойной и упорядоченной жизни, в которой не было места ни для чего из ряда вон выходящего. Но на самом деле все было не так. До «краха» Цирка Фон работал в Брикстоне в качестве «охотника за скальпами». А его основной профессией была профессия «неуловимого убийцы». Прогулка в парке В течение этой солнечной недели перед отъездом Джерри Уэстерби ни на минуту не покидало ощущение, что происходит что-то радостное и будоражащее. Лондон в тот год наслаждался запоздалым летом, и про Джерри, пожалуй, можно было сказать то же самое. Мачеха, прививки, бюро путешествий, литературные агенты и редакторы с Флит-стрит (Улица в Лондоне, где находятся редакции большинства крупнейших газет) – хотя Джерри терпеть не мог Лондон и считал его воплощением зла и порока, на этот раз он воспринимал его спокойно и легко справлялся со всеми возникавшими проблемами, продолжая двигаться вперед бодрой и уверенной поступью. Для Лондона у Джерри даже был заготовлен особый образ, вполне сочетавшийся с ботинками из оленьей кожи. Костюм был сшит не то чтобы на Савил-роу (Улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных), но, по крайней мере, был настоящим костюмом, против этого не пойдешь. Сиротка почему-то называла его костюм тюремной робой: это произведение портновского искусства было выполнено из блекло-голубой ткани, которую можно не только чистить, но и стирать, и сшил его за двадцать четыре часа мастер из ателье «Счастливый дом Пончака из Бангкока», который гарантировал его несминаемость, о чем свидетельствовала этикетка с вышитыми яркими шелковыми буквами. Легкий полуденный бриз обычно раздувал костюм подобно легким платьям женщин, прогуливающихся по пирсу в Брайтоне. Шелковая рубашка (того же происхождения) выглядела пожелтевшей, и вызывала воспоминания о раздевалках в спортивных клубах Уимблдона (Уимблдон – предместье Лондона, в котором находится Всеанглийский теннисный и крокетный клуб) или Хенли (Город на р. Темзе, где проводится ежегодная Хенлейская регата). Загар Джерри, хотя и приобретенный в Таскани, выглядел очень по-английски, так же как и знаменитый галстук для крикета, развевавшийся на шее, словно флаг. И только в выражении лица – и то для людей очень наблюдательных – была заметна та особая настороженность, которая не ускользнула от внимания почтмейстерши матушки Стефано и которую люди, не отдавая себе отчета почему, инстинктивно называют «профессиональной». Когда предполагалась возможность, что придется сидеть и ждать, Джерри тащил с собой свой привычный мешок с книгами. Это придавало ему вид неотесанного деревенского парня, недавно приехавшего в город.Он обосновался, если это можно так назвать, на Тарлоу-сквер, где жила его мачеха, третья леди Уэстерби. Маленькая уютная квартирка до предела была забита огромными антикварными вещами, которые удалось вывезти из домов, от которых пришлось отказаться. Леди сильно красилась, и в ней было что-то птичье; она была раздражительна, как это иногда бывает с женщинами, которые в молодости были очень красивы; она частенько поругивала пасынка за допущенные оплошности, реальные или выдуманные, утверждая, например, что он выкурил ее последнюю сигарету или принес на башмаках грязь, вернувшись после прогулки по парку. Джерри на это не обижался. Иногда, возвращаясь домой очень поздно, в три или четыре часа ночи, и когда ему совсем не хотелось спать, он стучал в дверь и будил ее;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81