В левой части сцены кулиса была завалена помостами, задниками и странными предметами обстановки. Высоко над головами медленно покачивались занавесы.
Холдеман шел впереди, прокладывая путь через горы вещей, сваленные в левой части сцены, к двери в боковой стене. Продюсер открыл ее, и жужжание электрической пилы стало значительно громче. Однако, как только Мэл вошел внутрь, звук стих.
Комната была маленькая, с невероятно высоким потолком. Два высоко расположенных запыленных окошка почти не пропускали солнечный свет; комнату освещала лампочка без абажура, подвешенная к потолочной балке. Вдоль стен громоздились задники вперемешку со старыми декорациями: двадцатифутовый светло-зеленый задник рядом с восемнадцатифутовым темно-бордовым с фальшивым окном, позволяющим увидеть нарисованные горы, белый дверной проем с голубой дверью по соседству с узким десятифутовым, испещренным пятнами всех цветов радуги. Из одного угла торчали длинные сосновые доски.
На свободном пятачке посреди комнаты расположился потрепанный верстак, а на нем ручная электропила. Возле верстака стоял высокий толстый человек в очках с металлической оправой, одетый в голубую футболку и грязный белый комбинезон. Холдеман представил его как Арни Капоу, плотника и конструктора. Капоу пожал руку Мэла, его пожатие оказалось неожиданно мягким для такого крупного человека.
— Вы что-нибудь понимаете в размерах задников? — поинтересовался Арни.
— Немного.
— Тогда приходите поработать со мной, когда устроитесь. Хорошо, Боб?
— Если будет все в порядке с Ральфом.
— Да здравствует Ральф.
Капоу отвернулся и снова включил пилу. Ее жужжание сделало невозможной дальнейшую беседу.
Холдеман кивнул Мэлу, и они снова вышли на сцену.
— Арни не очень любит болтать, — извиняющимся тоном объяснил Холдеман, — но подождите, и вы увидите его работу.
Мэл пожал плечами. Вся эта прогулка была просто пустой тратой времени. Ты знакомишься с людьми, когда работаешь с ними, а не тогда, когда ходишь по их комнатам. Холдеман тратит на него время, потому что он опоздал, Холдеман из кожи вон лезет, чтобы показать Мэду, что все в порядке.
В задней части сцены Дэниэлс увидел двойную дверь. Холдеман открыл ее, и они вышли на улицу. Дверь оказалась грузовыми воротами, к ним вела трехфутовая ступенька. Мужчины спрыгнули с нее и пошли туда, где две девушки поливали задники из шланга и скребли их солдатскими щетками. Холдеман тут же пояснил:
— У нас нет постоянных декораций, поэтому мы используем водорастворимую краску “Кемтон”. Смываешь ее и можешь снова использовать задник.
— Почему бы просто не закрасить нарисованное?
— Вес. Вы удивились бы, если бы узнали, сколько могут весить пять или шесть слоев краски.
Холдеман познакомил его с девушками, но не назвал их полные имена. Рыженькая с детским личиком оказалась Линдой, а тощая брюнетка — Карен. Обе были мокрые насквозь, перемазанные мылом, выглядели они ужасно. Когда Холдеман представлял их, с них капала вода, а его слова девушки встретили истерическим смехом. Если Мэл правильно запомнил, именно их имена значились ниже его собственного на афише в вестибюле.
После этого мужчины обошли здание и очутились перед фасадом театра.
— Остальные в доме. Вы сможете забрать свои вещи по дороге.
— Хорошо.
— Не спорьте с Ральфом, когда увидите его, — осторожно предупредил Холдеман. — Он не самый тактичный человек в мире. Но он действительно первоклассный режиссер. Вы сможете многому у него научиться.
Фургон все еще стоял перед театром рядом с тремя другими машинами. Холдеман нахмурился, глядя на пыльный “додж”, и пробормотал себе под нос:
— Мэри-Энн еще здесь? — Затем он обернулся к Мэлу:
— Я присоединюсь к вам через пару минут.
Дэниэлс взял свой чемодан и направился ко входу, где стоял Холдеман, удерживая открытой одну из стеклянных дверей и засунув голову внутрь. Заглянув в холл поверх затылка Холдемана, Мэл заметил, что теперь за окошком кассы сидит Мэри-Энн Маккендрик, заменившая воздушную Сисси. Мэри-Энн, видимо, говорила что-то, но Дэниэлс стоял слишком далеко, чтобы ее услышать. Зато он разобрал ответ Холдемана:
— Все в порядке. Увидимся завтра. — Затем продюсер повернулся, увидел Мэла и кивнул:
— Очень хорошо. Вы взяли ваш чемодан? Да, я вижу. Прекрасно.
Они вместе направились по гравийной площадке к дому.
— Мэри-Энн местная? — поинтересовался Мэл.
— Да. Я думал, что она уже уехала, но она подменила Сисси на несколько минут.
Поднявшись по шаткому крылечку и войдя в дом, они попали в сумрачный холл, справа из-за закрытых дверей доносились голоса. Холдеман открыл эти двери, скользнувшие внутрь стены, и, заглянув в комнату, сказал:
— Прошу прощения, Ральф. Дэниэлс здесь. Его голос снова звучал виновато, как будто этот Ральф был работодателем, а Холдеман самым ничтожным разнорабочим.
— Как мило, — донесся до Мэла хриплый, скрипучий голос, переполненный сарказмом. — Нам следует встретить его барабанной дробью?
Дэниэлс поставил свой чемодан в холле и последовал за Холдеманом.
Они очутились в длинной комнате, образованной с помощью перегородок между столовой и гостиной и используемой теперь в качестве репетиционного зала. Складные стулья без всякого, порядка расположились на голом полу, а в дальнем конце комнаты осталось свободное пространство, где стояли видавший виды диван и старый кухонный стол.
Четверо мужчин сидели на складных стульях. Мужчина и женщина стояли возле дивана, держа в руках раскрытые пьесы. Еще один мужчина с сигарой во рту застыл в углу в противоположном конце комнаты.
— Ральф Шен, Мэл Дэниэлс, — представил Холдеман.
Ральфом Шеном оказался мужчина с сигарой. Среднего роста, но при этом очень толстый. Второй толстяк, встреченный Мэлом за сегодняшний день. Но Арни Капоу относился к числу плотных, крепких толстяков, у него была фигура, похожая на бочку. А Ральф Шен напоминал мешок с жиром: мягкий, обвисший, с недовольным лицом и двойным подбородком, с пухлыми руками. Режиссер был одет в серый костюм, белую рубашку, ярко-красный галстук свободно болтался на его шее, а рубашка собралась складками на талии.
Шен двинулся вперед, вынув сигару изо рта:
— Вы Дэниэлс, верно?
Этот человек вызывал неприязнь всем своим видом. Он выглядел отталкивающе, его голос звучал отталкивающе. К тому же в данный момент он старался быть отталкивающим.
Больше всего в мире Мэлу хотелось сейчас ударить его в челюсть. Но Дэниэлс лишь ответил:
— Совершенно верно. Я Дэниэлс.
— Разве это не превосходно? Какой у вас опыт, Дэниэлс?
— Что?
— Опыт, опыт. У вас ведь есть ХОТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ОПЫТ, не так ли?
— Четыре внебродвейских шоу, если вы это имеете в виду.
— Сколько строк?
— Строк?
Шен скорчил гримаску:
— Мне всегда очень нравится, когда Человек быстро соображает. Я объясню вам помедленнее, Дэниэлс. — Режиссер поднял пухлую руку, выпрямил один палец и помахал им. — Первое шоу, в котором вы участвовали, Дэниэлс. Сколько строк у вас было?
— Две.
Шен выпрямил еще один палец:
— Второе шоу.
— Ни одной. Я был занят в трех массовых сценах.
— Массовых сценах! Внебродвейские шоу начинают дорожать. — Еще один палец. — Третье шоу.
— Пять строк.
— И четвертое шоу.
— Три строчки.
— И это все? Больше никакого опыта? Я имею в виду профессиональный опыт, Дэниэлс. Меня не интересует ваше участие в школьных спектаклях.
— Это все. Только четыре шоу.
— У вас хотя бы есть карточка актерского профсоюза, Дэниэлс?
— Нет.
— Тогда скажите мне, Дэниэлс. — Шен самодовольно ухмыльнулся, снова сунул в рот сигару и продолжил:
— Скажите мне, Дэниэлс, вы действительно думаете, что уже готовы к настоящему выходу на сцену?
— Но я не пытаюсь сделать никакого...
— Или я вас неверно оценил? Вы только что приехали из той части света, где пользуются другим календарем? Или вы живете по другую сторону демаркационной линии времени, Дэниэлс?
Мэл уже открыл рот, чтобы обозвать Шена жирным дождевым червем, только для того, чтобы успокоить свои нервы, но тут впервые вмешался Холдеман:
— Он ведь здесь, Ральф. Я думаю, мы можем позабыть старые обиды.
— Конечно. — Не вынимая изо рта сигары, Шен улыбнулся и покачал головой. — Я не могу дождаться вашего первого выхода, Дэниэлс. Подана реплика, наступает полная значения пауза, все на сцене устремили взгляды на дверь, откуда вы должны появиться, но где же вы?
— Я полагаю, продолжаю здесь слушать вас.
Холдеман снова поспешно вмешался, заглушая слова Мэла:
— Арни говорит, что он мог бы занять Мэла сегодня, если он вам не нужен, Ральф.
— Он мне нужен? Мне нужен! Выкиньте из головы вашу идею. Нет, мы пойдем вперед и выпустим наш первый спектакль без вашего участия, Дэниэлс. Стыдно. Я с нетерпением жду вашего появления на сцене.
Холдеман тронул Мэла за руку.
— Идемте со мной, — торопливо проговорил продюсер. — Вы сможете познакомиться с остальными позже.
Дэниэлс вслед за ним вышел в холл. Холдеман закрыл двойные двери и пояснил:
— Его лай хуже, чем его укусы, Мэл, это действительно так. Если вы боитесь, что он будет пренебрегать вами весь сезон, то не беспокойтесь, к завтрашнему утру он забудет обо всем.
— Великолепно.
— Мы все здесь не по доброй воле, Мэл. Не позволяйте Ральфу сесть вам на шею.
— Забудьте об этом.
Холдеман обеспокоенно улыбнулся:
— Поднимайтесь наверх и сами найдите комнату. Переоденьтесь в рабочую одежду, а затем отправляйтесь к Арни. Хорошо? Только запирайте двери. Мы все запираем наши комнаты. Никогда не знаешь, кто может войти в дом.
Мэл знал, что это значит, вероятно, случилось несколько мелких краж. И наверняка ворует кто-то из членов труппы, а не таинственный незнакомец, приходящий с улицы.
Дэниэлс начал размышлять о том, была ли его идея о работе в летнем театре так уж хороша.
Холдеман в последний раз ободряюще улыбнулся ему и вышел, Мэл взял чемодан и поднялся по лестнице. В холле второго этажа Дэниэлс увидел шесть дверей, пять из них были заперты. За шестой оказалась ванная. Поэтому Мэл поднялся на третий этаж.
Еще шесть дверей. Две первые были заперты, но третья открылась, когда Дэниэлс повернул ручку. Мэл вошел в комнату, оглянулся и обмер.
Сисси Уолкер лежала на кровати. На ней остались лишь белые носки и один рукав ее блузки. Другую ее одежду кто-то разодрал на кусочки, усеяв ею комнату. Ее руки и ноги были раскинуты в стороны, а пальцы изогнуты, словно когти хищника. Пятна крови виднелись на ее лице и на подушке, под ее головой. Мэл заметил лиловые и багровые пятна на шее девушки. Ее язык, толстый и сухой, вывалился из ее разбитого рта. Глаза Сисси, красные и застывшие, выделялись на ее лице словно окровавленные мраморные шарики. Луч солнечного света падал на грудь девушки.
Мэл шатаясь отвернулся, сделал два неуверенных шага, и его вырвало.
Глава 2
Сумасшедший забыл о женщинах.
Он забыл, каковы на ощупь их бедра, как округлы их ягодицы, как тяжелы и соблазнительны их груди. Он забыл, какую одежду они носят, как они ходят, как движутся их руки, какие у них шеи, какие мягкие у них губы и каково выражение их глаз. Он забыл звуки их шагов и то, как они улыбаются, забыл, как они поднимаются по лестнице, садятся в кресло или наклоняются над столом.
Вспомнив о женщинах, он сразу забыл, что надо быть умным.
Безумец осознал опасность только тогда, когда он прибыл в театр. В автобусе, конечно, были женщины, и много их было на улицах Картье-Айл, но тогда он был слишком поглощен своими планами, обдумывая, прикидывая или пытаясь найти ошибку в своих расчетах. Он не замечал их до тех пор, пока не устроился, пока Холдеман не поверил его идиотской истории о не правильной фотографии, пока сумасшедший не убедился, что никто его не подозревает. Только тогда его сознание пробудилось.
Все началось с Мэри-Энн Маккендрик. У нее было хорошенькое личико, но для него это было не главным. Безумца привлекало ее тело. Девушка носила тугие голубые джинсы, и сумасшедший мог представить ощущение грубой ткани на своей ладони, когда думал о том, как будет ласкать ее ноги. Его ладони становились влажными, когда безумец смотрел на девушку, наблюдая за ее движениями, представляя себе ее без джинсов, представляя самого себя рядом с ней. Он пытался представить также ее груди, но девушка носила белую мужскую рубашку, которая была слишком свободной, чтобы дать ему точные наблюдения.
Сумасшедший следил за девушкой в театре во время вступительной речи Холдемана, в среду после полудня. Холдеман и Ральф Шен стояли на сцене, а члены труппы расселись в первых рядах. Пятеро актеров, четыре актрисы, осветитель, помощник режиссера, плотник и Мэри-Энн Маккендрик. Мэри-Энн Маккендрик не была актрисой. Девушка была секретарем Холдемана, она занималась рекламой в театре, кроме того, она должна была выполнять функции помощника режиссера и держать суфлерский экземпляр пьесы во время репетиций.
Мэри-Энн много двигалась во время этого собрания в среду. Она раздавала всем анкеты для заполнения и шариковые ручки тем, у кого их не было. А во время речи девушка села на авансцене, и сумасшедший мог беспрепятственно разглядывать ее.
Холдеман говорил о том, как много им придется работать этим летом, какую преданность театру им придется проявить, если они надеются проработать здесь весь сезон, и во время всей речи продюсера безумец продолжал рассматривать Мэри-Энн Маккендрик. Затем выступил Ральф Шен, поведав им, что выражение “летний театр” часто относится к труппам с уровнем ниже любительского, но в ЕГО летнем театре им придется быть профессионалами. По его словам, трое ведущих актеров — Луин Кемпбелл, Ричард Лейн и Олден Марч — работали здесь в прошлые годы и были любимцами местной публики. Шен выразил надежду, что новые актеры окажут Луин, Дику и Олдену хорошую профессиональную поддержку. На меньшее Ральф не соглашался.
Пока Шен действовал всем на нервы, сумасшедший разглядывал Мэри-Энн. Сейчас безумец чувствовал себя комфортно и полагал, что здесь он в безопасности. У него была своя спальня и возможность заработать на хлеб. Он будет получать деньги каждую неделю. Сумасшедший нашел надежное убежище, обеспечил себя документами. Ему поверили. Теперь он мог расслабиться, посмотреть на Мэри-Энн Маккендрик и вспомнить о женщинах.
Причина, по которой его отправили в психушку, не имела никакого отношения к женщинам. Он убил двух человек, это были мужчины, работавшие вместе с ним.
Но четыре года в сумасшедшем доме изменили его. Привычки цивилизованного человека едва удерживались в нем, а после того как эта цивилизация в лице доктора Чакса и его шоковой терапии, строгой изоляции и санитаров с грубыми руками ополчилась на него, свою связь с этим миром безумец перестал ощущать.
Сумасшедший не видел ни одной причины, по которой он не мог бы получить то, что хотел.
Когда речи закончились, все направились в соседнюю комнату на поздний ленч. Ленч приготовила женщина по имени миссис Кенией. Женщина жила в Картье-Айл и приходила сюда во время сезона каждый день, чтобы готовить еду и убирать дом. Они все сели за длинный стол в комнате возле кухни, и миссис Кенион подала им ленч.
Все, кроме Мэри-Энн Маккендрик. Она тоже жила в Картье-Айл и не ела здесь вместе с остальной труппой. Поэтому сумасшедший с удовольствием оглядел стол, после отъезда девушки голод обострился.
За столом сидели четыре женщины. Луин Кемпбелл, ведущая актриса труппы, женщина лет тридцати пяти, неприступного вида и практически лишенная женственности. Безумец взглянул на нее и отвернулся. Не она.
У Линды Мэрчисон были ярко-рыжие волосы, но она выглядела как ребенок: с пустым, как у ребенка, лицом, по-детски тонкими руками и маленькими грудями. В ней ощущалась некая невинная сексуальность, но слишком слабая, чтобы привлечь его сейчас. Может быть, позже, когда будет удовлетворен первый болезненный приступ голода.
Карен Ликок не подошла ему по многим причинам. Она выглядела на двадцать с небольшим, но казалась еще более худой, чем Линда Мэрчисон: с худым лицом, тонким носом, тонкими губами, костлявая.
Взгляд безумца остановился на Сисси Уолкер.
Округлость. Округлость, но не полнота. Вообще никакой полноты. Только округлость и округлость. Должно быть, она очень мягкая на ощупь, мягкая и упругая. Она окутает его своим мускусным запахом, теплом и нежностью. Куда бы он ни положил свою ладонь, ее тут же примет округлость.
Сисси видела, что сумасшедший смотрит на нее, она вспыхнула, хихикнула и опустила глаза. А затем девушка искоса посмотрела на него и улыбнулась.
В этом доме имелось четырнадцать кроватей. Две размещались на этом этаже, в комнатах Холдемана и Шена. Шесть на втором этаже и шесть на третьем. Все женщины имели отдельные комнаты, и большинство актеров тоже. Плотник Арни Капоу жил на втором этаже с осветителем Перри Кентом, помощник режиссера Том Берне делил комнату на третьем этаже с Олденом Марчем, одним из ведущих актеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Холдеман шел впереди, прокладывая путь через горы вещей, сваленные в левой части сцены, к двери в боковой стене. Продюсер открыл ее, и жужжание электрической пилы стало значительно громче. Однако, как только Мэл вошел внутрь, звук стих.
Комната была маленькая, с невероятно высоким потолком. Два высоко расположенных запыленных окошка почти не пропускали солнечный свет; комнату освещала лампочка без абажура, подвешенная к потолочной балке. Вдоль стен громоздились задники вперемешку со старыми декорациями: двадцатифутовый светло-зеленый задник рядом с восемнадцатифутовым темно-бордовым с фальшивым окном, позволяющим увидеть нарисованные горы, белый дверной проем с голубой дверью по соседству с узким десятифутовым, испещренным пятнами всех цветов радуги. Из одного угла торчали длинные сосновые доски.
На свободном пятачке посреди комнаты расположился потрепанный верстак, а на нем ручная электропила. Возле верстака стоял высокий толстый человек в очках с металлической оправой, одетый в голубую футболку и грязный белый комбинезон. Холдеман представил его как Арни Капоу, плотника и конструктора. Капоу пожал руку Мэла, его пожатие оказалось неожиданно мягким для такого крупного человека.
— Вы что-нибудь понимаете в размерах задников? — поинтересовался Арни.
— Немного.
— Тогда приходите поработать со мной, когда устроитесь. Хорошо, Боб?
— Если будет все в порядке с Ральфом.
— Да здравствует Ральф.
Капоу отвернулся и снова включил пилу. Ее жужжание сделало невозможной дальнейшую беседу.
Холдеман кивнул Мэлу, и они снова вышли на сцену.
— Арни не очень любит болтать, — извиняющимся тоном объяснил Холдеман, — но подождите, и вы увидите его работу.
Мэл пожал плечами. Вся эта прогулка была просто пустой тратой времени. Ты знакомишься с людьми, когда работаешь с ними, а не тогда, когда ходишь по их комнатам. Холдеман тратит на него время, потому что он опоздал, Холдеман из кожи вон лезет, чтобы показать Мэду, что все в порядке.
В задней части сцены Дэниэлс увидел двойную дверь. Холдеман открыл ее, и они вышли на улицу. Дверь оказалась грузовыми воротами, к ним вела трехфутовая ступенька. Мужчины спрыгнули с нее и пошли туда, где две девушки поливали задники из шланга и скребли их солдатскими щетками. Холдеман тут же пояснил:
— У нас нет постоянных декораций, поэтому мы используем водорастворимую краску “Кемтон”. Смываешь ее и можешь снова использовать задник.
— Почему бы просто не закрасить нарисованное?
— Вес. Вы удивились бы, если бы узнали, сколько могут весить пять или шесть слоев краски.
Холдеман познакомил его с девушками, но не назвал их полные имена. Рыженькая с детским личиком оказалась Линдой, а тощая брюнетка — Карен. Обе были мокрые насквозь, перемазанные мылом, выглядели они ужасно. Когда Холдеман представлял их, с них капала вода, а его слова девушки встретили истерическим смехом. Если Мэл правильно запомнил, именно их имена значились ниже его собственного на афише в вестибюле.
После этого мужчины обошли здание и очутились перед фасадом театра.
— Остальные в доме. Вы сможете забрать свои вещи по дороге.
— Хорошо.
— Не спорьте с Ральфом, когда увидите его, — осторожно предупредил Холдеман. — Он не самый тактичный человек в мире. Но он действительно первоклассный режиссер. Вы сможете многому у него научиться.
Фургон все еще стоял перед театром рядом с тремя другими машинами. Холдеман нахмурился, глядя на пыльный “додж”, и пробормотал себе под нос:
— Мэри-Энн еще здесь? — Затем он обернулся к Мэлу:
— Я присоединюсь к вам через пару минут.
Дэниэлс взял свой чемодан и направился ко входу, где стоял Холдеман, удерживая открытой одну из стеклянных дверей и засунув голову внутрь. Заглянув в холл поверх затылка Холдемана, Мэл заметил, что теперь за окошком кассы сидит Мэри-Энн Маккендрик, заменившая воздушную Сисси. Мэри-Энн, видимо, говорила что-то, но Дэниэлс стоял слишком далеко, чтобы ее услышать. Зато он разобрал ответ Холдемана:
— Все в порядке. Увидимся завтра. — Затем продюсер повернулся, увидел Мэла и кивнул:
— Очень хорошо. Вы взяли ваш чемодан? Да, я вижу. Прекрасно.
Они вместе направились по гравийной площадке к дому.
— Мэри-Энн местная? — поинтересовался Мэл.
— Да. Я думал, что она уже уехала, но она подменила Сисси на несколько минут.
Поднявшись по шаткому крылечку и войдя в дом, они попали в сумрачный холл, справа из-за закрытых дверей доносились голоса. Холдеман открыл эти двери, скользнувшие внутрь стены, и, заглянув в комнату, сказал:
— Прошу прощения, Ральф. Дэниэлс здесь. Его голос снова звучал виновато, как будто этот Ральф был работодателем, а Холдеман самым ничтожным разнорабочим.
— Как мило, — донесся до Мэла хриплый, скрипучий голос, переполненный сарказмом. — Нам следует встретить его барабанной дробью?
Дэниэлс поставил свой чемодан в холле и последовал за Холдеманом.
Они очутились в длинной комнате, образованной с помощью перегородок между столовой и гостиной и используемой теперь в качестве репетиционного зала. Складные стулья без всякого, порядка расположились на голом полу, а в дальнем конце комнаты осталось свободное пространство, где стояли видавший виды диван и старый кухонный стол.
Четверо мужчин сидели на складных стульях. Мужчина и женщина стояли возле дивана, держа в руках раскрытые пьесы. Еще один мужчина с сигарой во рту застыл в углу в противоположном конце комнаты.
— Ральф Шен, Мэл Дэниэлс, — представил Холдеман.
Ральфом Шеном оказался мужчина с сигарой. Среднего роста, но при этом очень толстый. Второй толстяк, встреченный Мэлом за сегодняшний день. Но Арни Капоу относился к числу плотных, крепких толстяков, у него была фигура, похожая на бочку. А Ральф Шен напоминал мешок с жиром: мягкий, обвисший, с недовольным лицом и двойным подбородком, с пухлыми руками. Режиссер был одет в серый костюм, белую рубашку, ярко-красный галстук свободно болтался на его шее, а рубашка собралась складками на талии.
Шен двинулся вперед, вынув сигару изо рта:
— Вы Дэниэлс, верно?
Этот человек вызывал неприязнь всем своим видом. Он выглядел отталкивающе, его голос звучал отталкивающе. К тому же в данный момент он старался быть отталкивающим.
Больше всего в мире Мэлу хотелось сейчас ударить его в челюсть. Но Дэниэлс лишь ответил:
— Совершенно верно. Я Дэниэлс.
— Разве это не превосходно? Какой у вас опыт, Дэниэлс?
— Что?
— Опыт, опыт. У вас ведь есть ХОТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ОПЫТ, не так ли?
— Четыре внебродвейских шоу, если вы это имеете в виду.
— Сколько строк?
— Строк?
Шен скорчил гримаску:
— Мне всегда очень нравится, когда Человек быстро соображает. Я объясню вам помедленнее, Дэниэлс. — Режиссер поднял пухлую руку, выпрямил один палец и помахал им. — Первое шоу, в котором вы участвовали, Дэниэлс. Сколько строк у вас было?
— Две.
Шен выпрямил еще один палец:
— Второе шоу.
— Ни одной. Я был занят в трех массовых сценах.
— Массовых сценах! Внебродвейские шоу начинают дорожать. — Еще один палец. — Третье шоу.
— Пять строк.
— И четвертое шоу.
— Три строчки.
— И это все? Больше никакого опыта? Я имею в виду профессиональный опыт, Дэниэлс. Меня не интересует ваше участие в школьных спектаклях.
— Это все. Только четыре шоу.
— У вас хотя бы есть карточка актерского профсоюза, Дэниэлс?
— Нет.
— Тогда скажите мне, Дэниэлс. — Шен самодовольно ухмыльнулся, снова сунул в рот сигару и продолжил:
— Скажите мне, Дэниэлс, вы действительно думаете, что уже готовы к настоящему выходу на сцену?
— Но я не пытаюсь сделать никакого...
— Или я вас неверно оценил? Вы только что приехали из той части света, где пользуются другим календарем? Или вы живете по другую сторону демаркационной линии времени, Дэниэлс?
Мэл уже открыл рот, чтобы обозвать Шена жирным дождевым червем, только для того, чтобы успокоить свои нервы, но тут впервые вмешался Холдеман:
— Он ведь здесь, Ральф. Я думаю, мы можем позабыть старые обиды.
— Конечно. — Не вынимая изо рта сигары, Шен улыбнулся и покачал головой. — Я не могу дождаться вашего первого выхода, Дэниэлс. Подана реплика, наступает полная значения пауза, все на сцене устремили взгляды на дверь, откуда вы должны появиться, но где же вы?
— Я полагаю, продолжаю здесь слушать вас.
Холдеман снова поспешно вмешался, заглушая слова Мэла:
— Арни говорит, что он мог бы занять Мэла сегодня, если он вам не нужен, Ральф.
— Он мне нужен? Мне нужен! Выкиньте из головы вашу идею. Нет, мы пойдем вперед и выпустим наш первый спектакль без вашего участия, Дэниэлс. Стыдно. Я с нетерпением жду вашего появления на сцене.
Холдеман тронул Мэла за руку.
— Идемте со мной, — торопливо проговорил продюсер. — Вы сможете познакомиться с остальными позже.
Дэниэлс вслед за ним вышел в холл. Холдеман закрыл двойные двери и пояснил:
— Его лай хуже, чем его укусы, Мэл, это действительно так. Если вы боитесь, что он будет пренебрегать вами весь сезон, то не беспокойтесь, к завтрашнему утру он забудет обо всем.
— Великолепно.
— Мы все здесь не по доброй воле, Мэл. Не позволяйте Ральфу сесть вам на шею.
— Забудьте об этом.
Холдеман обеспокоенно улыбнулся:
— Поднимайтесь наверх и сами найдите комнату. Переоденьтесь в рабочую одежду, а затем отправляйтесь к Арни. Хорошо? Только запирайте двери. Мы все запираем наши комнаты. Никогда не знаешь, кто может войти в дом.
Мэл знал, что это значит, вероятно, случилось несколько мелких краж. И наверняка ворует кто-то из членов труппы, а не таинственный незнакомец, приходящий с улицы.
Дэниэлс начал размышлять о том, была ли его идея о работе в летнем театре так уж хороша.
Холдеман в последний раз ободряюще улыбнулся ему и вышел, Мэл взял чемодан и поднялся по лестнице. В холле второго этажа Дэниэлс увидел шесть дверей, пять из них были заперты. За шестой оказалась ванная. Поэтому Мэл поднялся на третий этаж.
Еще шесть дверей. Две первые были заперты, но третья открылась, когда Дэниэлс повернул ручку. Мэл вошел в комнату, оглянулся и обмер.
Сисси Уолкер лежала на кровати. На ней остались лишь белые носки и один рукав ее блузки. Другую ее одежду кто-то разодрал на кусочки, усеяв ею комнату. Ее руки и ноги были раскинуты в стороны, а пальцы изогнуты, словно когти хищника. Пятна крови виднелись на ее лице и на подушке, под ее головой. Мэл заметил лиловые и багровые пятна на шее девушки. Ее язык, толстый и сухой, вывалился из ее разбитого рта. Глаза Сисси, красные и застывшие, выделялись на ее лице словно окровавленные мраморные шарики. Луч солнечного света падал на грудь девушки.
Мэл шатаясь отвернулся, сделал два неуверенных шага, и его вырвало.
Глава 2
Сумасшедший забыл о женщинах.
Он забыл, каковы на ощупь их бедра, как округлы их ягодицы, как тяжелы и соблазнительны их груди. Он забыл, какую одежду они носят, как они ходят, как движутся их руки, какие у них шеи, какие мягкие у них губы и каково выражение их глаз. Он забыл звуки их шагов и то, как они улыбаются, забыл, как они поднимаются по лестнице, садятся в кресло или наклоняются над столом.
Вспомнив о женщинах, он сразу забыл, что надо быть умным.
Безумец осознал опасность только тогда, когда он прибыл в театр. В автобусе, конечно, были женщины, и много их было на улицах Картье-Айл, но тогда он был слишком поглощен своими планами, обдумывая, прикидывая или пытаясь найти ошибку в своих расчетах. Он не замечал их до тех пор, пока не устроился, пока Холдеман не поверил его идиотской истории о не правильной фотографии, пока сумасшедший не убедился, что никто его не подозревает. Только тогда его сознание пробудилось.
Все началось с Мэри-Энн Маккендрик. У нее было хорошенькое личико, но для него это было не главным. Безумца привлекало ее тело. Девушка носила тугие голубые джинсы, и сумасшедший мог представить ощущение грубой ткани на своей ладони, когда думал о том, как будет ласкать ее ноги. Его ладони становились влажными, когда безумец смотрел на девушку, наблюдая за ее движениями, представляя себе ее без джинсов, представляя самого себя рядом с ней. Он пытался представить также ее груди, но девушка носила белую мужскую рубашку, которая была слишком свободной, чтобы дать ему точные наблюдения.
Сумасшедший следил за девушкой в театре во время вступительной речи Холдемана, в среду после полудня. Холдеман и Ральф Шен стояли на сцене, а члены труппы расселись в первых рядах. Пятеро актеров, четыре актрисы, осветитель, помощник режиссера, плотник и Мэри-Энн Маккендрик. Мэри-Энн Маккендрик не была актрисой. Девушка была секретарем Холдемана, она занималась рекламой в театре, кроме того, она должна была выполнять функции помощника режиссера и держать суфлерский экземпляр пьесы во время репетиций.
Мэри-Энн много двигалась во время этого собрания в среду. Она раздавала всем анкеты для заполнения и шариковые ручки тем, у кого их не было. А во время речи девушка села на авансцене, и сумасшедший мог беспрепятственно разглядывать ее.
Холдеман говорил о том, как много им придется работать этим летом, какую преданность театру им придется проявить, если они надеются проработать здесь весь сезон, и во время всей речи продюсера безумец продолжал рассматривать Мэри-Энн Маккендрик. Затем выступил Ральф Шен, поведав им, что выражение “летний театр” часто относится к труппам с уровнем ниже любительского, но в ЕГО летнем театре им придется быть профессионалами. По его словам, трое ведущих актеров — Луин Кемпбелл, Ричард Лейн и Олден Марч — работали здесь в прошлые годы и были любимцами местной публики. Шен выразил надежду, что новые актеры окажут Луин, Дику и Олдену хорошую профессиональную поддержку. На меньшее Ральф не соглашался.
Пока Шен действовал всем на нервы, сумасшедший разглядывал Мэри-Энн. Сейчас безумец чувствовал себя комфортно и полагал, что здесь он в безопасности. У него была своя спальня и возможность заработать на хлеб. Он будет получать деньги каждую неделю. Сумасшедший нашел надежное убежище, обеспечил себя документами. Ему поверили. Теперь он мог расслабиться, посмотреть на Мэри-Энн Маккендрик и вспомнить о женщинах.
Причина, по которой его отправили в психушку, не имела никакого отношения к женщинам. Он убил двух человек, это были мужчины, работавшие вместе с ним.
Но четыре года в сумасшедшем доме изменили его. Привычки цивилизованного человека едва удерживались в нем, а после того как эта цивилизация в лице доктора Чакса и его шоковой терапии, строгой изоляции и санитаров с грубыми руками ополчилась на него, свою связь с этим миром безумец перестал ощущать.
Сумасшедший не видел ни одной причины, по которой он не мог бы получить то, что хотел.
Когда речи закончились, все направились в соседнюю комнату на поздний ленч. Ленч приготовила женщина по имени миссис Кенией. Женщина жила в Картье-Айл и приходила сюда во время сезона каждый день, чтобы готовить еду и убирать дом. Они все сели за длинный стол в комнате возле кухни, и миссис Кенион подала им ленч.
Все, кроме Мэри-Энн Маккендрик. Она тоже жила в Картье-Айл и не ела здесь вместе с остальной труппой. Поэтому сумасшедший с удовольствием оглядел стол, после отъезда девушки голод обострился.
За столом сидели четыре женщины. Луин Кемпбелл, ведущая актриса труппы, женщина лет тридцати пяти, неприступного вида и практически лишенная женственности. Безумец взглянул на нее и отвернулся. Не она.
У Линды Мэрчисон были ярко-рыжие волосы, но она выглядела как ребенок: с пустым, как у ребенка, лицом, по-детски тонкими руками и маленькими грудями. В ней ощущалась некая невинная сексуальность, но слишком слабая, чтобы привлечь его сейчас. Может быть, позже, когда будет удовлетворен первый болезненный приступ голода.
Карен Ликок не подошла ему по многим причинам. Она выглядела на двадцать с небольшим, но казалась еще более худой, чем Линда Мэрчисон: с худым лицом, тонким носом, тонкими губами, костлявая.
Взгляд безумца остановился на Сисси Уолкер.
Округлость. Округлость, но не полнота. Вообще никакой полноты. Только округлость и округлость. Должно быть, она очень мягкая на ощупь, мягкая и упругая. Она окутает его своим мускусным запахом, теплом и нежностью. Куда бы он ни положил свою ладонь, ее тут же примет округлость.
Сисси видела, что сумасшедший смотрит на нее, она вспыхнула, хихикнула и опустила глаза. А затем девушка искоса посмотрела на него и улыбнулась.
В этом доме имелось четырнадцать кроватей. Две размещались на этом этаже, в комнатах Холдемана и Шена. Шесть на втором этаже и шесть на третьем. Все женщины имели отдельные комнаты, и большинство актеров тоже. Плотник Арни Капоу жил на втором этаже с осветителем Перри Кентом, помощник режиссера Том Берне делил комнату на третьем этаже с Олденом Марчем, одним из ведущих актеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22