Однако в их гуще нет-нет да и мелькала одна светлая и приятная: «Мой сын… Он все-таки, пусть немного, но любит меня…»
2. ПОБЕГ
Зима шла к концу. Юного Эдуарда короновали еще в последних числах января; совершил этот акт архиепископ Кентерберийский, тот самый Уолтер Рейнолдс, за утверждение которого в должности так ратовал в свое время свергнутый ныне король.
Изабелла пребывала в хорошем настроении. Она не стала регентом, но тем не менее ясно видела, что они с Мортимером обладают немалым влиянием на сына, молодого короля. А что еще нужно?..
Сэр Джон Эно вернулся со своим войском к себе на родину – его пребывание в Англии и так уж слишком затянулось. Перед этим он получил от королевы право на ежегодное вознаграждение в размере четырехсот марок, которое ни за что не хотел принять, говоря, что помогал ей не ради денег, а во имя любви к ней. Деньги он все ж таки принял и благополучно отбыл восвояси.
Изабелла ощущала себя на вершине славы, могущества и красоты, которая не только не померкла с годами, но расцвела еще более ярким цветом теперь, когда королева окончательно скинула с себя маску покорности и безответности и смогла обрести сообразные ее положению вид и манеры. Она перестала утруждать себя малейшими усилиями, чтобы скрывать свои отношения с Мортимером и часто посмеивалась в душе над тем, как все окружающие молча и безропотно мирятся с создавшимся положением вещей.
Тем не менее ее волновала эта ситуация, и она часто говорила о ней с Мортимером, который всякий раз пытался ее успокоить словами о том, что любовь к ней народа сильнее любых слухов, какие могут распространяться врагами. Коих у нее, впрочем, раз, два – и обчелся… Кроме того, не зря ведь существует поговорка «не пойман – не вор»…
Сам же он спешил извлечь для себя все выгоды, какие только были возможны. О таком жизненном успехе он не мог и мечтать: все владения были возвращены ему, к ним добавились и те, что принадлежали его умершему в Тауэре дяде. Его семья была удостоена всевозможных почестей, а сам он получил титул графа Марча. Фактически он являлся королем страны, а все, что должен был делать, – удовлетворять желания своей любовницы, что было отнюдь не в тягость: такой страстной и желанной женщины он еще не видывал, и оба они не знали усталости в любви.
Некоторое беспокойство Изабеллы продолжало вызывать поведение юного Эдуарда, который, по ее мнению, начинал тяготиться своей упряжью и все чаще пытался освободиться из нее. Но Мортимер и тут не совсем соглашался с нею и утешал, говоря, что сын еще настолько молод, что не может сознательно желать выйти из-под ее влияния.
– Но он задает столько вопросов! – говорила королева.
– Конечно. Ему интересно чувствовать себя королем. Однако он мало что знает об окружающем мире, о делах и интригах, творящихся вокруг, а потому его вопросы и суждения не могут быть опасны ни в какой степени.
– Дорогой, он очень умен. Не похож в этом на своего отца. Он быстро овладеет ситуацией и составит свое мнение. Я серьезно опасаюсь этого.
Но Мортимера больше занимало устройство собственных дел. Он был как в лихорадке от свалившейся на него удачи.
– Любовь моя, – говорил он, – ты еще долго сможешь руководить юным королем, уверен в этом.
– Ну а его отец? Он тоже тебя не беспокоит?
– Пленник Кенилворта? Ему никогда уже не вернуться к власти. Никогда!
– Но ведь он жив!
Мортимер внимательно взглянул на Изабеллу. Та продолжала:
– Что, если он соберет значительное число приверженцев?
– Кто? Эдуард?.. Милая, ты просто шутишь! Его все презирают, от мала до велика. Людям нравятся их новый король и те, кто правит от его имени. Разве я ошибаюсь? Народ по-прежнему предан тебе. Ты забыла уже, как встречают тебя повсюду, где бы ты ни появилась?
– В Лондоне это действительно так. Но народ переменчив. Сегодня он за тебя, а завтра против. Мы сами наблюдали это.
– За тебя они и сегодня, и завтра, и послезавтра, моя любовь! Оставим это и подумаем совсем о другом…
Он обнял ее, и она замерла в его объятиях. Он хорошо знал, что нужно делать, чтобы изменить строй ее мыслей. Знал, что сила ее женского желания равна, если не больше, силе ее честолюбия и жажде власти. И частенько, чтобы остановить возникающие споры и разногласия, могущие перерасти в ссору, он прибегал к этому прекрасно известному ему способу.
Однако способ этот мог лишь на время увести, но не насовсем отвлечь Изабеллу от беспокойных размышлений. Она продолжала часто думать о поведении сына и об угрозе, которую мог представлять пленный супруг.
Вскоре ей начало казаться – возможно, не без оснований, – что, когда она теперь появляется на улицах столицы, приветственные клики звучат уже не так громко и согласованно, как прежде. Ей даже слышались порой отдельные возгласы неодобрения по поводу новоиспеченного графа Марча, коим стал Мортимер…
Он и в самом деле ненасытен, думала она. И не только в любви, к сожалению… До нее уже доходили слухи, что Мортимера сравнивают с Гавестоном и с Диспенсерами. Те были у короля, говорили люди, этот – у королевы, а по сути-то все одно… Любовник он и есть любовник… Грех он и есть грех…
Так рассуждали в народе.
Казалось ей также – и с каждым днем все больше, – что юный Эдуард тоже начал относиться к ней по-другому: не во всем верит на слово, не все принимает как должное. Вопросы его делаются все серьезней, даже резче.
Она чувствовала, ощущала в воздухе зреющую опасность. И решила поговорить об этом с Мортимером обстоятельно и серьезно, подавив, если нужно, свои женские желания.
– Послушай меня, мой любимый Роджер, – сказала она ему. – До меня дошли сведения, что Генри Ланкастер весьма сблизился с Эдуардом и отношения у них совсем не такие, как у тюремщика с узником.
– Ты хочешь сказать, – улыбнулся Мортимер, – они больше напоминают былые отношения Эдуарда с Гавестоном и Диспенсером?
– Перестань, дело совсем не в этом. Ланкастера нельзя сравнивать с теми. Во-первых, он брат Эдуарда. Во-вторых, у него сила: деньги и войско. Ты не боишься, что в один прекрасный день он пойдет по стопам своего старшего брата Томаса, кто в свое время правил этой страной?.. Роджер, нужно без промедления убрать оттуда Эдуарда!
Мортимер задумался.
– Это совершенно необходимо! – настаивала королева. – С ним обращаются там совсем не как с пленником. Такого нельзя допустить. Мало ли что могут они вместе замыслить!
Мортимер обнял ее и поцеловал. Но в этот раз он и не думал отвлечь ее этим от решения вопроса.
– Как всегда, ты совершенно права, любовь моя, – сказал он. – Да, надо быть настороже. И вот что я предлагаю… Сейчас вновь собирают армию, чтобы воевать с шотландцами. Пускай юный король займется этим и призовет под свои знамена Генри Ланкастера. Эдуарда же мы отдадим под охрану моего зятя Томаса Беркли. Он будет более надежным тюремщиком и заберет его в свой замок. Ручаюсь, там с Эдуардом не станут обращаться, как с почетным гостем. Муж моей дочери сделает все, как я скажу ему. Замок Беркли будет надежной тюрьмой.
– Как мало тебе нужно усилий, чтобы успокоить меня, дорогой Роджер, – улыбнулась королева. – Я не устаю восхищаться тобой.
– Если ты согласна, любовь моя, то завтра же я направлю людей для выполнения твоей воли. Только, боюсь, Эдуарду не слишком понравится новое прибежище.
– Он не заслуживает жалости, – сказала королева. – Меня здесь унижали долгие годы. Если тебе все рассказать…
– О любовь моя, я все знаю, а то, чего не знаю, могу представить… Не будем больше вспоминать о тяжком прошлом. Та пора окончилась и останется только в воспоминаниях… Иногда я думаю, наше счастье не было бы таким полным, если мы оба не знали бы горечи унижений, обид и страхов за собственную жизнь… А теперь…
Она уже понимала, что теперь, и была полностью готова к этому.
Она отдалась ему с торжествующим криком.
* * *
Эдуарда радовало, что зима подошла к концу, хотя Ланкастер делал все, чтобы кузен не слишком мерз в своей продуваемой всеми ветрами башне. Хозяин все больше привыкал к узнику, все больше симпатизировал ему и все чаще задавался вопросом: что, собственно, изменилось к лучшему в стране с тех пор, как скинули прежнего короля? Даже сюда, в Кенилворт, доходили слухи о заносчивом и самонадеянном поведении Мортимера; о том, что королева и он не считают нужным скрывать свои греховные отношения; что люди все чаще говорят про то, что сменились лишь дворцовые фавориты, остальное же осталось прежним; Мортимер стал не только самым могущественным во всей стране, но чуть не с каждым днем делается все богаче. Алчность, погубившая в конце концов фаворитов короля, расцветает еще более ярким цветом в душе фаворита королевы.
Чем больше Генри Ланкастер разочаровывался в Изабелле и ее любовнике, тем большим сочувствием проникался он к своему злополучному пленнику и был готов помочь ему в несчастье – если бы знать, как…
Майским днем, едва хозяин замка встал ото сна, его уведомили, что к нему прибыли посланцы из королевского дворца. Они сообщили, что король хочет, чтобы Ланкастер покинул свои владения и незамедлительно проследовал в Лондон, где требуются его присутствие и советы по поводу намечающихся военных действий против шотландцев.
На вопрос Ланкастера, как должен он поступить со своим узником, ему ответили, что такового надлежит оставить в замке, куда на днях прибудут сэр Томас Беркли и сэр Джон Малтреверс, которые увезут его отсюда и продолжат осуществлять надзор за бывшим королем.
Ланкастер предчувствовал, что наступит время, и Эдуарда изымут из-под его опеки, и не слишком удивился полученным распоряжениям. Что его угнетало – необходимость сообщить пленнику об изменениях, которые вот-вот произойдут в его судьбе. Он не мог без жалости смотреть на худую долговязую фигуру Эдуарда, на его изможденное, почти прозрачное лицо, на темные тени под потерявшими блеск голубыми глазами.
– Кузен Генри, – промолвил еле слышно Эдуард, – они тебя отнимают у меня?
– Этого следовало ожидать, – сказал Ланкастер. – У меня есть обязанности. Я должен присоединиться к королю.
Эдуард прикрыл глаза. Линия его губ выражала безмерное отчаяние. Когда он снова посмотрел на собеседника, того поразил открытый страх в его взоре.
– Они поступают так оттого, что ты был добр ко мне, кузен.
– Мне сказали, король хочет моего участия в новой шотландской кампании.
– Известно, кто командует королем, – сказал Эдуард.
– Возможно, для тебя будет лучше сменить этот мрачный замок на другой, – сказал Ланкастер, не зная, чем успокоить или утешить Эдуарда.
– На какой? – спросил тот. – И кто будет вместо тебя?
– Томас Беркли. А еще…
– Кажется, он женат на дочери Мортимера?
– По-моему, да.
– Все понятно, кузен. Меня окружают самыми отъявленными врагами. Кто еще? Ты начал говорить…
– Джон Малтреверс.
– Еще один мой «дружок», женатый на сестре Томаса Беркли. Он удрал от меня во Францию и там присоединился к изменнице-королеве. Они знают, кого посылать. Если бы моему сыну стало известно… Генри, брат мой, умоляю тебя, останься со мной!
– Я должен выполнить приказ короля, Эдуард.
– Я – твой король, Генри.
Ланкастер печально покачал головой. В комнате наступило молчание. Эдуард заговорил первым:
– Завеса несчастья, повисшая надо мной, опускается все ниже. Здесь я уже смирился со своим положением, кузен, мне было хорошо с тобой… А теперь… Теперь меня ждут новые испытания, новые муки… Смерть…
– Милорд, – сказал Ланкастер, – вы слишком тяжело восприняли ожидаемые перемены. Все уладится со временем. Когда вы прибыли сюда, мы не сразу сдружились с вами. Увидите, что Беркли и Малтреверс…
– Не надо, Генри, – прервал его Эдуард. – Лучше помолись, чтобы Бог помог мне.
Ланкастер опустился на колено, взял его руку, поцеловал ее. Словно Эдуард снова был его королем.
– Я буду молиться за вас, милорд. А вы мужайтесь. Быть может, жизнь еще повернется к вам светлой стороной.
Эдуард закрыл лицо руками, чтобы приглушить рыдания.
* * *
Ланкастер уехал, а вскоре прибыли новые тюремщики.
Малтреверс был открыто неучтив и откровенно нагл. Беркли вел себя точно так же, но при этом испытывал некоторую неловкость, – словно никак не мог заставить себя позабыть, что этот изнуренный жалкий человек был когда-то его королем.
– Собирайтесь! – властно и небрежно бросил Эдуарду Малтреверс. – Мы уезжаем отсюда. Как думаешь, Томас, – обратился он к Беркли, – нужно его связать?
– Пожалуй, – ответил тот, – хотя вряд ли в таком состоянии он сможет удрать от нас.
Они говорили сейчас о нем – о человеке, перед кем еще недавно почтительно склоняли головы, так, будто он был всего-навсего частью мебели или багажом, который можно связать и бросить куда угодно.
Какое унижение! Но сильнее чувства униженности было другое – страх. Страх, охвативший его, когда он узнал, что Ланкастер уезжает, и с тех пор не отпускавший ни на минуту. Он смертельно боялся этих людей, особенно Малтреверса.
В замок Беркли они ехали верхом. Совершенно иначе выглядел сейчас этот замок, который Эдуард хорошо знал по прежним своим приездам сюда. Тогда он въезжал, окруженный стражей и свитой, и в честь его прибытия назначался праздник, было всеобщее торжество. Сейчас все вокруг выглядело мрачно и печально, все предвещало несчастье.
На какой-то миг его охватило желание остановиться и крикнуть, что он не въедет сюда. Пускай уж лучше его убьют прямо тут, перед воротами, не за безмолвными каменными стенами… Он не хочет… не может находиться здесь! Он умоляет отвезти его обратно в Кенилворт и вернуть кузена Ланкастера…
Ни о чем таком он не сказал, не выкрикнул, однако Малтреверс заметил его колебания и презрительно прикрикнул, словно на своего слугу:
– В чем еще дело, Эдуард Плантагенет? Не заставляйте нас задерживаться попусту!
Как было радостно для них выказывать свое полное пренебрежение тому, кого еще недавно считали своим повелителем!
Он въехал во внешний двор крепости. Здесь у него отобрали лошадь – жалкую, заморенную кобылу, выглядевшую как посмешище в сравнении с великолепными лоснящимися конями его тюремщиков, – и велели следовать дальше пешком.
– Сюда! – грубо прикрикнул Малтреверс и подтолкнул его.
Они вошли в главную залу замка, огромную и красивую, в конце которой была часовня.
– Я хотел бы помолиться, – сказал Эдуард. – Разрешите мне пройти в часовню и преклонить колени перед алтарем.
– Вы сможете это сделать у себя в комнате, – сказал Беркли, а Малтреверс пробурчал насмешливо:
– Надо было раньше побольше думать о молитвах. Могли бы чаще стоять на коленях перед алтарем, а не перед красавчиком Хью…
Эти тюремщики были не чета Ланкастеру – настоящие мучители.
Его повели наверх по огромной лестнице, затем галереями в центральную часть замка и к башням и наконец остановились перед дверью, огражденной решеткой и запертой на огромный замок.
– Ваш новый дворец, милорд, – сказал Малтреверс с насмешливым поклоном.
Беркли отомкнул замок и открыл дверь, которая издала скрип, свидетельствующий о том, что ее давным-давно не отворяли. За дверью была почти полная темень. Полоса света падала лишь из узкого отверстия, находящегося высоко в стене, сквозь которое можно было просунуть разве что руку. На полу лежал тюфяк, набитый соломой. Кроме него, в комнате были стул и небольшой деревянный сундук, могущий служить столом.
– Вы хотите поместить меня здесь? – в ужасе воскликнул Эдуард.
– Этот человек просто неблагодарен, – язвительно сказал Малтреверс, воздевая глаза к потолку.
Но Беркли почувствовал себя неловко.
– Милорд, – сказал он извиняющимся тоном, – эту комнату определили для вас, пока вы будете находиться здесь, в замке.
Эдуард вздрогнул. Больше он не произнес ни слова.
Они ушли, ключ со скрежетом повернулся в ржавом замке.
Он остался один во тьме. Это была последняя уже степень унижения.
Он встал на колени и начал молиться.
– О Боже, – говорил он, – дай мне умереть. Немедленно, сейчас… Прекрати эти страшные испытания… О Боже, помоги мне…
Помолившись, он поднялся с колен, лег на тощий соломенный матрас. Ему показалось, что Бог снизошел к его мольбам, потому что мысли его остановились на сыне. Милый мальчик, ведь он любит отца, несмотря ни на что… Конечно, он должен был уделять сыну больше времени и остальным детям тоже. Следить за их успехами в учении, беседовать, гулять с ними. А он почти все свои свободные часы отдавал Хью – что правда, то правда. Однако сын понимал, что отец его любит и гордится им… Конечно, он сейчас не знает, где его отец и как с ним обращаются! Если бы только ему было известно… Юный Эдуард никогда бы не позволил этого!.. Неужели Генри Ланкастер ничего не расскажет молодому королю о его отце?! Несчастном отце…
В темной комнате забрезжила надежда.
Эдуард, новый король Эдуард спасет его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40