— Всего около часа, — сказал он нахмурившись. — Хотя кажется, что больше.
— На кровати достаточно места для двоих, — смущенно заметила она.
— Да, но я не святой, мадам. Мне стоило большого труда не дать рукам волю, когда я тебя укладывал. К тому же тебе было так хорошо. Ты свернулась, как котенок, и я не хотел тебе мешать.
— Ты раздел меня?
— Это хотели сделать Шеймас и Фиш, галантные хамы, но я им не позволил.
— И ты… купал меня?
— Да. Но это не было так приятно, как в прошлый paз ты махала руками, требуя то одно, то другое. Я принес розовое масло, но ты не отпускала меня, пока я не принес все, что ты требовала.
Она удивилась.
— Я была в сознании?
— Ты не помнишь, как ударила меня, когда я сказал, что достаточно и мыла?
Она медленно покачала головой.
— Нет.
— А как выпила полкотелка мясного бульона и три стакана вина?
Она резко выдохнула.
— Нет, совершенно не помню.
Его глаза лукаво блеснули: велик был соблазн обвинить ее в каком-нибудь ужасном поступке, но он лишь улыбнулся.
— Тогда ты можешь представить, каково было мне, когда я очнулся в доме твоей бабушки. Ты даже сказала, что позовешь констебля, если я еще раз заставлю тебя влезть в мужские бриджи.
— Этого я также не помню, но вполне допускаю, что могла так сказать. Не понимаю, как могут мужчины носить бриджи? Ведь они натирают кожу в самых нежных местах.
— И что же это за места? — спросил он игриво.
— Сам знаешь.
— Нет, правда не знаю, — запротестовал он с невинным видом.
Аннели не могла отвести от него глаз, его улыбка сводила ее с ума. Да и не только улыбка. В этой вонючей таверне в бедном районе Лондона она прячется бог знает от кого с человеком, за которым охотятся все солдаты, констебли и важные люди, а он в это время сидит рядом с ней и смотрит, как она спит, достает для нее всякую ерунду вроде розового масла, моет ее, дразнит, словно ему не грозит смертельная опасность.
Она сглотнула и перевела разговор в более спокойное русло.
— Твой друг, Шеймас, он, кажется… человек опытный.
— И такого вряд ли забудешь, не правда ли? Он так удивился, что я его забыл, и весь день рассказывал о своих подвигах. Кое-что мне удалось вспомнить, но далеко не все. Мы плавали вместе восемь лет, и за это время он многому меня научил, так по крайней мере он говорит.
— Он знает, что с тобой случилось во Франции? Эмори покачал головой.
— Единственное, что ему известно, — так это то, что я находился на совете у Наполеона за ночь до того, как тот сдался британским властям. После этого я сразу вернулся на борт «Интрепида», но за мной следили.
— Киприани?
Эмори кивнул.
— Когда я вышел на берег, чтобы поговорить с ним, кто-то стукнул меня по голове и забросил в повозку. Шеймас с несколькими парнями последовал, было за мной, но… — Он пожал плечами и наполнил стакан вином.
— Он знает о письме?
— Ему кажется, что я запер его вместе с бумагами в сейфе, но он их не видел.
— Они не интересовали его? Эмори глотнул вина и вытер губы.
— Он ни за что не открыл бы сейф, не будучи уверен, что я умер.
— Но бумаги… возможно, они доказывают твою невиновность?
— Этого я не узнаю, пока не добуду их. Я должен доказать, что работал на английское правительство, на слово мне никто не поверит. Ведь это на моем корабле мерзавца увезли с Эльбы.
Он снова глотнул вина и откинулся в кресле.
— Тут должно быть какое-то объяснение. Киприани сказал, что они перехватывали твои послания и, если бы даже они пришли в Лондон, лорд Уэстфорд все равно их не получил бы. Но мистер Шеймас наверняка может за тебя поручиться: он должен знать, как было дело.
Эмори медленно выдохнул. У них с Шеймасом уже был разговор на эту тему.
— Нет, к сожалению, он не знает. Он не может обратиться в английский суд, потому что его посадят в тюрьма, а потом повесят за убийство.
— Убийство?!
— Это произошло несколько лет назад в Портсмуте — он задушил мужчину. Человека влиятельного — как оказалось, старшего сына какого-то графа.
— Он не отрицает, что задушил его? — прошептала Аннели.
— Он не может отрицать, поскольку я видел это собственными глазами.
— Ты видел, как он душил человека, и не остановил его? — изумилась Аннели.
— Я пытался, но безуспешно.
По лицу Аннели пробежала тень, и Эмори понял, что она вспомнила, с какой легкостью он прострелил Киприани руку.
— Шеймас тогда попытался помешать двум джентльменам из высшего общества забить до смерти собаку, которая пустила струю на колесо экипажа одного из них и тот принял это за оскорбление. Когда Шеймас подошел к ним, несчастный пес был уже на последнем издыхании, но джентльмены продолжали его избивать и при этом смеялись. У одного из них хватило ума убежать при появлении Тернбулла, а сын графа выхватил меч. Шеймас бросился на него, стал душить. Я попытался остановить его, но заработал пулю.
— Он стрелял в тебя?
— Это вышло случайно. Я с несколькими парнями из моей команды стал оттаскивать Шеймаса от графского сына. В этот момент его пистолет разрядился, и пуля попала в меня. Шеймас очень переживал. Но не из-за того, что задушил графского сына, а потому что ранил меня. За поимку. Шеймаса было объявлено вознаграждение в несколько сотен фунтов.
— Где он сейчас? — спросила Аннели, взглянув на дверь. — Шеймас? Я послал его в Грэйвсенд. У нас там назначена встреча вечером в таверне «Рога быка», после бала у регента.
— Ты намерен вернуть свой корабль?
— Да. Если вообще такое возможно. Прежде чем моих людей перевезут в какую-нибудь тюрьму, где они будут недосягаемы.
— Но ты все еще намерен встретиться с Уэстфордом' — Киприани оказался в Торки не случайно. Скорее всего из-за Бонапарта, и если это так. Уэстфорд должен быть начеку. Должен удвоить, утроить свои силы и в случае необходимости перебросить «Беллерофонт» в другое место.
— Но ты не можешь предупредить Уэстфорда о плане по спасению Бонапарта, если не знаешь, что это за план.
— Я могу быть очень убедительным, стоит только захотеть, — сказал Эмори, не сводя глаз с Аннели. — Если повезет, я могу уговорить его вернуть мне корабль или дать время, чтобы добыть письмо, которое так нужно Киприани. На быстром коне я за два часа доскачу до Грэйвсенда. Быть может, Уэстфорд даст мне эскорт. А не даст… — Эмори не договорил и пожал плечами.
Аннели внимательно на него смотрела.
— Ты все время говоришь «я».
— Правда?
— Ты не хочешь брать меня с собой, не так ли? — мягко спросила она.
Он молчал, потягивая из стакана вино, но Аннели знала, каков будет ответ.
— Но… почему?
— Аннели, это чертовски опасно.
— Опаснее, чем когда нас преследовали солдаты? Опаснее, чем встреча с Киприани, который чуть не убил нас? Или эти вонючие таверны, в которых полно клопов… и прочей дряни, о которой я предпочитаю не думать?
— Аннели… — Эмори поднялся с кресла и сел на край кровати. — Я так жалею, что, сам того не желая, впутал тебя в эту историю, заставил страдать. Обладай я хотя бы четвертью тех достоинств, которые мне приписывают, я просто уехал бы из Уиддиком-Хауса и сам решал бы свои проблемы, вместо того чтобы возвратиться, следовать за экипажем Бэрримора, подходить к тебе в аллее — хотя ты не представляешь, как долго я там стоял, глядя на тебя, и как мне хотелось убить того молодого мерзавца за то, что он просто заговорил с тобой.
Она не подняла головы, не ответила ему улыбкой, и он снова вздохнул.
— Я поступил легкомысленно и эгоистично. Мне надо было уйти. Надо было бежать без оглядки, черт побери. И мне не следовало прикасаться к тебе. Ни тогда, в первый день на скалах, ни в ту ночь у тебя в комнате, ни позже в той таверне.
Аннели наконец подняла голову.
— Значит, ты сожалеешь о том, что произошло между нами?
— Нет, — сказал он, погладив ее руку. — Нет. Я ни минуты об этом не сожалел, мой ангел. И все же я не должен был этого делать, черт побери, потому что добром это не кончится. Мне тяжело будет расстаться с тобой. Но я обязан оставить тебя здесь, чтобы не подвергать риску. — Последние слова он произнес шепотом.
Ему так хотелось ее поцеловать. Он знал, что Аннели совершенно голая, и боролся с желанием запереть дверь, чтобы никто им не помешал заниматься любовью.
Аннели провела рукой по его шелковистым волосам.
— Я чувствую себя в безопасности только рядом с тобой. И не ты один в этом виноват. Я сама хотела близости с тобой и едва не умерла от желания. Ты считаешь, что поступил легкомысленно и эгоистично, но я ничуть не лучше тебя, потому что хочу твоих ласк, твоих поцелуев, твоих объятий. Хочу, чтобы ты любил меня хоть чуть-чуть, пусть даже в десять раз меньше, чем я тебя. — Голос ее дрогнул, и она покраснела под испытующим взглядом Эмори.
— Да, — произнесла она твердо. — Я тебя люблю И когда мы вместе, я ничего не боюсь. Он был потрясен.
— Аннели…
— Я тебе совсем безразлична? Ты ни капельки не любишь меня?
— Как, черт возьми, ты можешь так говорить? Я не хочу, чтобы ты рисковала жизнью.
— Это моя жизнь. Мой выбор. Разве не ты говорил мне тогда на скалах, что каждый имеет право на выбор?
— Но в данном случае речь идет о смертельной опасности, — сказал он севшим от волнения голосом. — Если бы сюда сейчас ворвались солдаты, бьюсь об заклад, им бы и в голову не пришло, что я удерживаю тебя против твоей воли. Ведь за тобой — Бэрримор и твой брат. И они будут защищать тебя независимо от того, верят они или не верят в твое похищение. Но стоит им узнать, что ты со мной заодно, и тебя посадят в железную клетку и отвезут в Ньюгейт, как обычного вора. Тебя обвинят в предательстве, установят, что ты так же виновна, как я, и никакие ссылки на ошибки молодости тут не помогут, как бы твоя семья ни старалась вызволить тебя. Топор палача тебе, разумеется, не грозит, но тебя могут выслать из Англии лет на десять и будешь где-нибудь в Австралии сажать репу, и это еще не самое худшее, если допустить, что за три месяца пути ты останешься в живых.
Аннели заметно побледнела, но глаз не отвела.
— Ты не стал бы так говорить, будь я тебе действительно небезразлична.
Он нахмурился и вздохнул.
— Думаю, сейчас не время для подобных разговоров.
— А я думаю, самое время, и если ты не согласен со мной, мне ничего не останется, как уйти. И ты никогда больше меня не увидишь, и тебе не придется мыть меня и приносить мне розовое масло. — В голосе ее звучало отчаяние. — Домой я ни за что не вернусь, хоть ты и веришь в благородство моего брата. Уж лучше сажать репу в Австралии, чем каждое утро за завтраком созерцать лицо моей матери. Есть еще один выход: броситься к ногам Бэрримора и умолять его о защите. Быть может, он согласится сделать меня своей любовницей. Бабушка Флоренс уверена, что он без ума от меня.
Лицо Эмори стало темнее тучи. Он не верил, что Аннели пойдет к Бэрримору. Однако ревность вспыхнула в нем с небывалой силой. Он представил себе Аннели обнаженной у камина, с рассыпанными по плечам волосами, а рядом с ней не себя, изнемогающего от страсти, а Бэрримора, ласкающего ее бархатное, блестящее от влаги тело.
— Он поверит в мое искреннее раскаяние, а когда у нас появится ребенок, смягчится еще больше и…
Эмори коснулся ее руки, и его обдало жаром. Понадобилась целая минута, чтобы он взял себя в руки и мог выдержать взгляд ее широко открытых синих глаз.
— ..и он увидит, какой послушной и покладистой я стала, — мягко закончила она.
— Послушной и покладистой? Интересно, когда именно ты решилась на такой важный шаг?
— Незадолго до встречи с вами, сэр. Эмори фыркнул.
— Ты бы ни за что не вышла за Бэрримора. Потому что знала, что он превратит тебя в рабыню и всю жизнь ты проведешь сидя взаперти.
— Но теперь, после того, что мне пришлось пережить и я чуть не погибла от пуль, а в почтовой карете вынуждена была сидеть рядом с жирным, противным мужчиной, от которого воняло чесноком и гнилыми зубами… я буду счастлива превратиться в рабыню Уинстона Перри, если только он согласится простить меня.
— И сделает тебя своей шлюхой?
— Да. Я и это стерплю.
— Ты хоть знаешь, что значит быть шлюхой? Аннели молчала, потому что не очень хорошо представляла себе значение этого слова, хотя часто слышала его от своего брата.
— Уверена, лорд Бэрримор объяснит мне, что это значит.
— Внизу в таверне полно мужчин, которые с удовольствием объяснят тебе, что значит быть шлюхой.
— Тогда приведи одного. Или двоих. — парировала она. — Полагаю, хорошая шлюха должна иметь большой опыт. Эмори прищурился, и у Аннели екнуло сердце.
— Ты не передумаешь? Она замотала головой.
— Даже если я привяжу тебя к кровати?
— Только если рядом со мной привяжешь и себя.
— Заманчивая перспектива, но… — Он замолчал, не сводя глаз с Аннели. Она повернулась, и одеяло сползло с нее, открыв груди.
— Но? — напомнила она ему. — Но… — Следующее слово он произнес шепотом и снова чертыхнулся, в растерянности запустив обе пятерни в свои густые волосы.
Она облизнула кончиком языка губы, наклонилась и нежно поцеловала его пальцы, которые он все еще держал в волосах, потом опустила голову, и они коснулись друг друга лбами.
— Жаль, что из-за меня столько неприятностей, — прошептала Аннели.
— А по-моему, ты этим пользуешься.
— Я могла бы этим воспользоваться, милорд, и стать такой же упрямой, как вы, если бы последовала вашему примеру.
— А теперь ты дразнишь меня, ничтожного и жалкого, который даже не в состоянии выгнать тебя за дверь.
— Скажи только, кого мне благодарить за столь ужасные черты твоего характера, и я с радостью это сделаю, — прошептала она, покрывая его лицо поцелуями.
Она встала на колени и, когда он положил голову ей на грудь, ощутила его горячее дыхание.
— Напомни мне, — пробормотал он, — поблагодарить Бэрримора, как только я его увижу.
— За что?
— За то, что он франт и дурак. За то, что слеп и не видит, что потерял из-за своих амбиций и дурацкие принципов. Он довольно симпатичный парень и наверняка мог бы покорить тебя каплей уважения и множеством поцелуев.
Она подарила ему улыбку, целуя его густую шевелюру.
— Но он ни за что не стал бы рисковать жизнью, чтобы принести мне розовое масло.
— Это пустяк. Мне только пришлось снова надеть эту чертову повязку и обойти несколько магазинов на берегу. Фиш, конечно, подумал, что я спятил, а Шеймас, ну…
Аннели погладила его плечи, сильные и широкие, сотканные, казалось, из одних мышц.
— Он наверняка все правильно понял. Эмори криво усмехнулся.
— Он спросил меня, отдаю ли я себе отчет в том, что делаю. И сказал, что, если и дальше так пойдет, я могу потерять с таким трудом обретенную свободу ради красивого ротика и шикарного тела.
— И что ты ему ответил?
— Я принес розовое масло, которое ты просила, не так ли?
— Да, принес.
— Но не считал, что обязан был это сделать.
— Я ничего от тебя не требовала. И ты ничего мне не обещал.
— Это честно с твоей стороны.
— Честно, — согласилась она. — А теперь давай прекратим этот утомительный разговор и используем в свое удовольствие оставшееся у нас время.
Глаза Эмори наполнились восхищением, и в них появился уже знакомый Аннели блеск, от которого ее бросало в жар и все тело трепетало от желания. Аннели казалось, что в этих бездонных глазах сосредоточен весь мир, они притягивали ее словно магнит.
— И как же ты предлагаешь его использовать? — едва слышно спросил Эмори, хотя догадаться было нетрудно.
Аннели улыбнулась и медленно откинулась на подушки. Ее груди были белыми и пышными, как морская пена, нежными н упругими, с розовыми сосками. Лицо Эмори загорелось страстью, когда она провела своим изящным пальцем от бархатного соска к атласному животу.
— Снимай свои никчемные бриджи, — прошептала Аннели, — и я с радостью тебе покажу, каким образом мы можем использовать оставшееся у нас время.
Глава 20
«Я принес розовое масло, которое ты просила, не так ли?» Эти слова не шли у Аннели из головы, когда во второй раз той ночью она наблюдала, как Эмори спит. Он ни разу не произнес слово «люблю», оставался хладнокровным, иногда притворялся, умел читать ее мысли, так что она ничего не могла от него скрыть. Но он ни разу ей не соврал. И пока приходилось довольствоваться только этим. Однако она не была ему так уж безразлична, раз он принес ей розовое масло.
Он лежал на спине, совершенно голый, под покрывалом, и взгляд Аннели задержался на миг на выпуклости между его бедер. Несмотря на то что впереди их ждала смертельная опасность, сейчас, после близости с Эмори, Аннели ни о чем не могла думать. Спать ей совершенно не хотелось, и она вновь и вновь мысленно переживала восхитительные минуты, когда, казалось, их тела сливались воедино и весь мир переставал существовать.
Она придвинулась к нему вплотную и положила руку ему на грудь.
— Не верю, что у тебя хватит сил продолжить наши уроки, — пробормотал он, не открывая глаз.
— Ты сам во всем виноват, — сказала Аннели, целуя его грудь. — Ты великолепный учитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30