В первом ряду крепкой стеной стали Лев, Мартемьян и Фёдор Нарышкины, за ними - пониже ростом - Василий, Андрей и Семён Фёдоровы, ниже - Кирилло Алексеев, Иван Иванов с Гаврилою Головкиным, потом Автоном Головин, князья Андрей Михайлович Черкасский с Василием Лаврентьевичем Мещерским и, наконец, князь Иван Иванович Голицын с Иваном Родионовичем Стрешневым.
Черкасский, как воевода, заупрямился было: «Негоже мне ниже Кирюшки стоять!» - но Андрей Матвеев так выразительно поднёс к его лицу кулак, что он поспешил без дальнейших слов подчиниться воле товарища.
Оправив кафтан и, в подражание знакомому немцу-офицеру, выпучив серые глаза, Андрей взмахнул рукой.
Двор зазвенел дружным и стройным приветствием:
- Пол-ков-ни-ку пол-ка Пе-тро-ва - Пе-тру ца-ре-ви-чу-урра!
Пётр спрыгнул со спины монаха.
- По здорову ль вы все? - И вдруг стрелой полетел вдоль ограды. - Нуте-кось, кто догонит меня, полковника вашего?
От быстрого бега немели ноги, сердце билось пойманной птицей и захватывало дыханье. Но царевич не сдавался, скользил вертлявою змейкою меж ног «робяток», падал в лужи, барахтался, вновь вырывался, пока сверстники не признали себя побеждёнными.
Увидев через окно перепачканного в грязи сына, Наталья Кирилловна сейчас же погнала его домой, раздела догола и уложила в постель.
«Робятки», тщетно прождав у крыльца возвращения «полковника», решили идти к царице с челобитного.
- Не можно нам без полковника, - поклонился Наталье Кирилловне долговязый Матвеев.
Царица укоризненно поглядела на посла.
- В кого, не возьму в толк, пошёл ты, Андрюшка? Нешто так обо мне да об иных кровных царских заботился родитель твой Артамон?
Виноватая улыбочка Матвеева все же тронула её. Она пожурила его ещё немного, скорее для порядка, чем со зла, и склонилась к заливающемуся горькими слезами царевичу:
- Ладно. Ужо будь по-вашему.
Пётр порывисто обнял мать.
- Удушишь! - с трудом вырвалась Наталья Кирилловна и с материнскою гордостью повернулась к стоявшим у порога ближним. - Эка силища у робёнка у малого!
Одетый спальниками, царевич сунулся было в сени, чтобы идти снова на двор, но мать решительно загородила дорогу.
- И в думках не держи, чтоб я ныне на хворь тебя отпустила. Пригож будешь и в терему.
Низкий теремок Петра полон «робятками». Расшалился царевич. Стонет под ним деревянный конь в богатом уборе позолоченными стременами и уздечкой, сияющей изумрудами. Поют стрелы, спущенные с посеребрённых луков, грозно развеваются пёстро расписанные знамёна, стучат, гулко бранятся, лязгают топорики, обушки, шестопёры, цымбальцы исходят в развеселейшем переклике.
Но пуще общего гомона мелкая дробь, неугомонно сыплющаяся по всем углам хоромин и огромного усадебного двора.
То Пётр, закатив вдохновенно глаза, исступлённо бьёт в барабан.
Шагают роты, идут друг на друга, на лицах не детское увлечение забавой, а настоящая, неподдельная жажда ратного подвига. Ожесточённо мелькают крепко сжатые кулаки, ручьями льётся кровь из разбитых носов.
Кровь ещё больше возбуждает царевича. Каждая жила трепещет в нём. «На ляхов! На татарву!» - не выдерживает его душа. Он врывается в самую гущу побоища. Ничего, что вдруг помутилось в глазах от нанесённого случайно удара. Кто разберётся в сумятице в «царственной» переносице? Зато несладко приходится и «робяткам» от кулаков Петра.
- Стой! - взбешён царевич. - Кто опричь меня потеху остановил? - Размахивается с плеча: - Кто?
И неожиданно смолкает.
Перед ним мать. Величественная, торжественная, совсем не такая, какою он привык её видеть всегда.
- Сбирайся, сын мой!
И голос у неё новый, незнакомый. В нём звучат и несказанная радость, и слёзы, и какое-то таинственное прорицание.
Царевич раздумывает, долго глядит на мать, но вдруг топает капризно ногами:
- Ан не пойду! Недосуг! Мне ещё надобно с робятками в поход на Крым идти!
Стрешнев подобострастно улыбается:
- Добро речено тобою, царевич: «в поход идти». Воистину сбираешься ты ныне в великий поход! - И кланяется Петру до земли. - Исполнилось время. Грядёшь ты, преславный, в Кремль, в поход за царским венцом, скипетром и державою!
Гонец из Кремля обдаёт Стрешнева тупым, полным нескрываемой ненависти взглядом. «Не рано ль запела, пташечка?!» - скрежещет он зубами, но вслух почтительно прибавляет:
- Яко ныне отходит государь наш и брат твой Феодор Алексеевич, - единая надёжа засталась у нас, осиротелых холопей - ты, царевич, да старшой брат твой Иоанн Алексеевич.
Глава 11
«СОБОРНАЯ ВОЛЯ»
Пальцы Феодора Алексеевича нащупали прохладный овал одного из зеркалец, разбросанных на постели. Учёный монах Сильвестр Медведев помог государю поднести зеркальце к лицу.
- Пригож. - шевельнул царь усами и исказил лицо в больной, безнадёжной усмешке.
Над умирающим склонились Софья и Василий Васильевич.
Дыхание Феодора становилось все реже, отрывистей. В опустившихся, как у старца, уголках губ закипала пена и ползла по подбородку, скручивая в липкие косички реденькую русую бородёнку.
Монах услужливо вытирал ладонью уголки царёвых губ и размазывал слюни по своей шёлковой рясе.
У окна, размахивая руками, не стесняясь присутствием царя, почти вслух спорили о чём-то князь Иван Андреевич Хованский с Иваном Михайловичем Милославским.
Вдруг они испуганно замолчали. По полу, ребячьим смехом, рассыпались осколки обронённого государем зеркальца.
Пальцы царя шевельнулись в воздухе, как будто искали чего-то, и медленно сжались в кулак. Грудь в последний раз поднялась легко и ровно. Разгладившиеся у глаз лучики и плотно сжатые губы придали лицу выражение глубокой сосредоточенности.
Лекарь Гаден пощупал руку Феодора Алексеевича и приник ухом к умолкнувшему сердцу.
- Почил! - с таким убитым видом объявил он, точно был посредственным виновником смерти царя.
Три удара в большой соборный колокол, долгие и мрачные, как осенние московские ночи, возвестили столице о смерти Феодора Алексеевича.
Софья с сёстрами своими Евдокией, Марфой, Екатериной и Марьей заперлась в светлице и никого из мужчин не допускала к себе.
Царевна Марья, простоволосая, заплаканная, сидела на ковре и не переставала причитать.
- Отстань! - топнула на неё раздражённая Софья. - И без тебя тошно.
Но Марья Алексеевна не унималась.
- Что же нам делать осталось! - заламывала она руки и выла. - На кого ж ты спокинул нас, кормилец-братец! Сызнов запрут нас злые люди под запоры под крепкие.
Евдокия, Марфа и Екатерина без особой охоты, подчиняясь обычаю, лениво подвывали сестре. В светлицу постучалась Родимица.
- Царевнушка! - едва переступив порог, упала она на колени. - Выручи! Нарышкины собор собирают!
- И пущай! - стукнула Софья по столу кулаком. - Пущай собирают! Пущай всем володеют!
Чем убедительнее доказывала постельница о необходимости сейчас же, не упуская времени, вступить в борьбу с Нарышкиными, тем упрямее и гневнее становилась царевна. И только когда Федора, уходя, словно невзначай обронила, будто князь Василий решил отстраниться от государственности и собирается с женой, сыном и внуками ехать в подмосковное своё имение, Софья сразу стала уступчивее и мягче…
Причитанья и слёзы понемногу стихали. Одна за другой, подчиняясь немым знакам Родимицы, царевны оставили светлицу.
Тяжело пыхтя, Софья опустилась на колени перед киотом. Откинутый край летника оголил короткие ноги.
Сложив молитвенно руки, царевна в великой скорби уставилась на образа.
Бесшумно открыв дверь, постельница втолкнула в светлицу Василия Васильевича и исчезла.
Голицын подошёл к Софье и, опустившись на корточки, приник к её плечу.
- Ты? - вспыхнула царевна и, позабыв обо всём, крепко обняла князя.
Так просидели они до тех пор, пока не услышали чей-то кашель в сенях.
- Иван Михайлович! - догадалась Софья.
Князь Василий поднялся.
- Прощай, горличка моя ласковая! - И закрыл руками лицо. - Было время, когда жил я в радостях да в любви подле тебя, а ныне… - он попробовал всхлипнуть, но только поперхнулся, - а ныне придётся, видно, остаться мне сиротиною… без тебя… без ласки и радости…
Софья, как перепуганный ребёнок, припала всем телом к князю.
В дверь постучались.
- Чего ему надо? - раздражённо крикнула царевна. - Сказала же я, что не до сидений мне!
Василий Васильевич помог Софье сесть на лавку и стал на колени.
- Так бы мне до конца дней и быть подле светика моего, - прошептал он мечтательно. И вдруг вскочил. - Не узнаю я тебя, царевна! Куда подевался превеликий твой ум? - Эти слова произнёс он без всякой лести. - Либо сейчас, а либо никогда действовать надо. Малое промедление - и на стол царёв сядет Пётр-царевич.
Стук повторился. Голицын открыл дверь. В светлицу, не спросясь, ввалились Милославский, Хованский и Сильвестр Медведев.
- Быть тебе царицею всея Руси, - с места в карьер объявил монах ошеломлённой царевне. - Минувшею ночью зрел я в небе знаменье чудное: оторвались звезды от Иерусалим - дороги и венцом легли на главу некоей девы херувимоподобной.
Милославский лихо тряхнул головой.
- А инако и быть не могло. Не зря же Господь даровал ум великий племяннице моей царственной. То ли не чудом сотворено? Не предзнаменованьем ли Божьим?
Широкая и волнистая, как жиры на затылке Софьи, борода Хованского запрыгала в самодовольном смешке.
- А и по тому же персту Господню ни за кем иным, как за мной, пойдут стрельцы и в огонь и в воду. Не зря они и батюшкой своим меня величают.
Он хвастливо поднял голову и свысока оглядел всех. Милославский спрятал усмешку в усах, но не удержался, чтобы не шепнуть Василию Васильевичу:
- Тараруй. Не зря глагол сей шествует про него ещё от государя Алексея Михайловича.
Поставив на дозоре Родимицу, заговорщики уселись на скамью и приступили к тайному сидению.
- Добро бы кликнуть и братца Иванушку, - неуверенно предложила Софья.
Милославский услужливо побежал за царевичем.
Иоанн молился у себя в терему. Увидев дядьку, он дружелюбиво кивнул ему, но тотчас же, точно позабыв о госте, уставился гноящимися глазами в молитвенник.
- Бьёт тебе сестрица челом, племянничек мой любезный, - опустил Иван Михайлович руку на худое полудетское плечо Иоанна, - не покажешь ли милость, не пожалуешь ли на сидение к ней.
Царевич широко раскрыл рот и принялся пощипывать рыжий пушок на подбородке.
- Не любы сидения мне, - проглотил он слюну - Да и недосуг - время уж и в оконце глазеть. - Он блаженно улыбнулся и показал рукой на окно. - Там и пташки летают, и людишки хаживают… А уж облачка! Что тебе кюншты немецкие… Таково диковинно на облака глазеть и не помышлять ни о чём…
Милославский, не дав досказать царевичу, взял его за руку и без слов повёл за собой.
Дозорные недоумённо глядели на отбивающегося от дядьки Иоанна, кланялись ему в пояс и потом усердно крестились.
- Юродивый, прости, Господи, прегрешенья мои. Как есть юродивый, а не царевич.
Милославские и приверженцы их были ненавистны патриарху Иоакиму потому, что он видел в них людей, искавших сближения с Римскою церковью.
- Какого добра можно ждать от учеников Симеона Полоцкого, насаждавшего в Спасском училище римские мудрости, - безнадёжно отмахивался он, когда ближайшие друзья заговаривали с ним о царевне Софье.
Про себя же Иоаким твёрдо знал, что лишится патриаршего стола, едва победят Милославские и царём будет поставлен «слабый очами, языком и главою» Иоанн-царевич.
Но более тяжко, чем лишиться прибыльной высшей церковной власти, было сознание того, что место его займёт монах Сильвестр Медведев. Иоаким был ярым сторонником греческого образования; Сильвестр - западник, такой же непоколебимый защитник римских «премудростей», не стеснявшийся открыто поносить прошлое и зло порицать русских грамотеев за безусловную веру их в греков.
- И эта тля замест меня на стол патриарший сядет?! Не будет! - слушая доклад о смерти царя, ожесточённо затопал Иоаким ногами и в то же время часто закрестился. - Не будет! Не будет! Раздавлю гадину! В монастыре студёной земли сгною!..
Пока в светлице Софьи происходило сидение, Нарышкины все приготовили к созыву собора.
На площадке, у Передней палаты дворца, подле церкви Спаса, что на Бору, собрались патриарх, высшее духовенство, боярская дума, выборные от служилых чинов и от посадских торговых людей.
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! - перекрестился патриарх и благословил собор - горсточку заранее подобранных людей. - Великое испытание послано ныне отечеству нашему Богоспасаемому. Остались сиротинами русские люди…
Он смахнул пальцами набежавшую слезу и снова перекрестился. За ним, с глубоким поклоном, перекрестился «земский собор».
- Земля без государя, - строго повёл патриарх бровями, - что дни лета без солнечного луча, что церковь без образов и креста, что христианин без причастия.
Надтреснутый его голос напрягся, звучала в нём не то угроза, не то сиротливая мольба. Жёсткий взгляд больших серых глаз скользил над головами людей, стремился ввысь, точно искал чего-то в далёком невозмутимом небе.
- Горе земле без помазанника Господня! - крикнул из толпы Тихон Никитич. - Едина надежда на Бога. Авось развеет он нашу тугу и благословит на царство единого достойного володеть нами, преславного царевича Петра Алексеевича!
К патриарху протолкался дворянин Максим Исаев сын Сумбулов.
- Хулит Стрешнев Бога! Ибо, коли по-Божьи, то не Петру, но старшому царевичу вместно на стол сести московский!
Князь Борис зажал Сумбулову рот и погрозил кинжалом.
- Изрыгни-ко ещё едино слово, мятежник!
- Петра! - крикнул князь Ромодановский.
- Петра! - точно по команде, стройно, заученно повторил за ним «собор».
Сумбулов попытался вырваться из крепких рук Бориса Алексеевича, но появившиеся откуда-то люди набросились на него и поволокли к Константиновскому застенку.
По Москве поскакали гонцы с вестью об «избрании милостию Божиею, патриаршим благословением и волей собора» на царство царевича Петра Алексеевича.
Затосковал Пётр. Душно ему в мрачных кремлёвских хороминах. Хочется на волю, в Преображенское. Добро бы собрать верных «робяток», мчаться, задрав окоревшие от грязи штанишки, по звонким лужам, потешаться битвой или, взобравшись на загривок к Андрейке Матвееву, лихо колотить в барабан до тех пор, пока не измочалится кожа.
- Пожалуй, матушка, отпусти на село, - не раз с кошачьей лаской льнул он к матери. - Лихо мне тут.
Но царица была неумолима.
- Неразумен ты, млад, сын мой и государь. Нешто можно тебе из Кремля идти? Едино тут место во спасение нас от козней злых, что чинятся безбожными Милославскими.
Она подробно посвящала царя в замыслы Софьи и, как могла, старалась всем сердцем пропитывать душу Петра ненавистью к Милославским.
Царь плохо слушал, капризно надувал губы и упрямо твердил своё:
- А на кой ляд мне и царство, коли не волен я стал себе. Ни конька со мной нету, ни на Крым не иду.
- Дитё! Что сотворишь ты с дитёю! - разводила руками царица и уходила, расстроенная, к себе.
Неспокойно стало на Москве. То и дело собирались стрелецкие круги. Родимица с верными Софье людьми сеяла по слободам возбуждающие тёмные слухи. Из подполья выползли на улицы староверческие учители-«пророки». С суеверным страхом слушали их людишки московские.
- Грядёт антихрист! Шествуют уже по земли православной пророки его, немцы, в доспехи русского воинства обряженные…
- Артамон Матвеев из ссылки жалует! - зло передавалось из уст в уста. - Сказывает Цыклер-полковник, слыхивал-де Хованский князь, Матвеев-де замыслил немцами стрельцов заменить.
Стрельцы слушали изветчиков, скрежеща зубами, и хмелели от жгучей ненависти к нарышкинцам, которым ещё так недавно верили, как людям, могущим «стоять за правду», освободить народ от окружавших «боярского царя» Феодора Алексеевича разнуздавшихся насильников - начальных людей.
Но узнав, что Языков, особенно ненавистный за непрестанные укрывательства злоупотреблений стрелецких полковников, и Лихачёвы столковались с Нарышкиными, снова вершат делами государственности и что со дня на день ожидается приезд заступника мздоимцев и иноземцев боярина Артамона Матвеева, стрельцы поняли, что от воцарения Петра добра им ждать нечего. И недавние надежды сменились напряжённым состоянием, предвещавшим несомненную грозу.
В день, когда стрельцы должны были присягнуть Петру, полковник Цыклер сам пошёл к полку Александрова приказа.
Стрельцы собрались у съезжей избы на круг. Вооружённые бердышами, пищалями, пиками, потянулись к кругу из разных слобод и другие полки. Притаившиеся тревожно улицы запестрели алыми, синими, малиновыми, голубыми, зелёными с золотыми перевязями кафтанами. Откинутые набекрень бархатные шапки с меховою опушкою выглядели как-то по-особенному дерзко и вызывающе. Обутые в жёлтые сапоги ноги переступали нетерпеливо, возбуждённо, резко отражая внутреннее состояние шагавших людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100