Однако запорожцы и станичники пока что не переходили открыто на сторону Ивана Степановича. Их смущали слухи, будто гетман продал Украину ставленнику Речи Посполитой Станиславу Лещинскому и шведскому королю Карлу XII.
Тут надо было крепко подумать! Долго ли попасть впросак, из огня да в полымя?
А Мазепа тем временем не дремал. Диканьку окружили сердюки и царёвы солдаты. Почти все взрослые казаки в маетности Кочубея были переловлены и отправлены в город. Спаслась лишь малая горсть людей: то Яценко, каким-то образом пронюхав о близкой напасти, предупредил своих товарищей и бежал вместе с ними.
Глава 6
ТАК КУДА ЖЕ? КУДА?
Князь Дмитрий Михайлович Голицын почти не разлучался с гетманом. Он никак не мог понять, почему Пётр строго-настрого приказал следить за каждым шагом Мазепы. «Наветам» Кочубея Голицын не верил и даже смеялся над ними.
- Неужто же, - часто повторял он в кругу близких друзей, - не разумеет государь, что судья зуб точит на Ивана Степановича, за дочку мстя? Взять бы того Кочубея да казнить, чтоб другим неповадно было на добрых людей клеветать.
Сам Мазепа избегал разговоров о Василии Леонтьевиче, а когда при нём поминали (про неблагодарного судью, забывшего о великих гетманских милостях), он только болезненно улыбался: «Что ж, дескать, поделаешь! Когда же это было, чтобы люди за добро добром воздавали? Бог с ним…»
Однажды Дмитрий Михайлович встретил Мазепу развесёлейшей и победной улыбкой:
- И Кочубей, и Искра, и поп Святайло сами бабочками на огонь летят.
- Да ну?
- Вот те и ну, коли в Смоленск отправились к государю.
- Ну что ж, государь сразу все разберёт, - вздохнул гетман и, как бы желая покончить с неприятным разговором, деловито прибавил: - А нам, князь, не до того. Нам и на работу пора.
Он до позднего вечера осматривал с Дмитрием Михайловичем возводимые в окрестностях Киева укрепления. От зоркого гетманского взгляда ничего не ускользало. Он всё замечал, придирался к каждой мелочи, распекал лентяев, просматривал отчёты инженеров. Голицын был в восторге от его ума и находчивости.
- Откуда сие в тебе? Словно бы всю жизнь только и строил.
- Служба у меня такая. Гетман должен быть и швец, и жнец, и в дуду игрец.
- И то, - вздохнул князь. - Так и государь наш мыслит.
Сказывались ли годы, или уже дело было такое хлопотливое, а только к вечеру устал гетман. И то сказать: легко ли день-деньской носить личину спокойствия, когда в сердце неустанно скребётся злое сомнение?
Вернувшись домой, Иван Степанович до самой ночи просидел в глубокой думе. Несколько раз к нему входил сотник Орлик, пытался даже заговорить, но Иван Степанович продолжал отмалчиваться. Оживился он, лишь когда пришёл племянник его, Войнаровский.
- Вы чего? Или шкода какая?
- Шкода! - зло крякнул гетман. - Скаженный Кочубей к Смоленску пошёл, до государя…
- Какая ж тут шкода?
Иван Степанович с нескрываемым презрением посмотрел на племянника.
- И когда ты поумнеешь немного? Как ты не можешь понять, что если Кочубей всё самолично перескажет царю, то Пётр ему и поверить может. Да. Смекаешь?
- Теперь смекаю.
- А так, то вот тебе работа: голову разбей, а не допусти Кочубея до государя. Никак не допусти.
- Трудновато…
- Если голове трудновато, на конях смекалку вези. Ну, ступай. Но чтоб было, как я говорю. Ступай.
Утром Мазепу вызвали к Дмитрию Михайловичу.
У подъезда гетмана встретили наказной атаман Чечел и генеральный есаул Фридрих Кенигсек. Сухо ответив на их поклон и стараясь держаться как можно уверенней, гетман направился в княжеские покои.
- Швед наступает, - встретил его хозяин свежей новостью. - По всему видно, идёт на Украину. - И виновато обернулся к развалившемуся в кресле человеку: - Прошу прощения, за беспокойством и поздороваться не дал. Канцлер Головкин, - представил он гостя. - Он и весть сию недобрую привёз нам.
Приветливо кивнув головой. Головкин нараспев пробасил:
- Да-с, наступают.
С плеч Мазепы свалилась огромная тяжесть. Страхи его оказались напрасными. Голицын пригласил не на горе, а на военный совет.
Наступило длительное молчание. И гетман, и атаман, и есаул так жалко сгорбились, словно их жестоко и незаслуженно наказали. «Кат их ведает, лицедействуют они или воистину нашей тугою кручинятся», - подумал канцлер и взял Ивана Степановича за руку:
- А вы что же воды в рот набрали?
- Я погожу, - скромно ответил Мазепа. - Не всем же зараз.
Только после того как высказались все, он приступил к спокойному изложению своего мнения. Головкин слушал его с нескрываемым восхищением, а Голицын взирал на канцлера самодовольно и чванно, будто всё, что говорил гетман, исходило от него самого.
- Хо-хо! - беспрестанно повторял он своё излюбленное восклицание. - Хо-хо! Хлеб! Хлебушек в землю! Отменно надумал.
- Так и содеем, - решил канцлер, когда Иван Степанович кончил.
- А так, то и универсал зараз составим, - расслабленно потянулся гетман и пощупал поясницу. - Старость не радость! Она не в седой голове, как люди балакают, не в седой голове, а во всём теле. Наипаче в пояснице сидит. Да. В пояснице.
- Куда там в седой голове! - возмутился Голицын. - У тебя не седая голова, а алмазная.
Как только универсал был готов, во все уголки Украины поскакали гонцы, предлагая населению скрыть в землю хлеб, деньги и иное добро, «дабы чертяке Карлу ХII ничего не досталось. Чтоб издох он с поганым войском своим на святой украинской земле».
Казаки выслушивали указ и тотчас же безмолвно расходились по хатам. О чём было спорить? Кому были незнакомы гетманские «просьбы», скреплённые чёрной московской печатью? Попробуй откажись выполнить такую «просьбу»!
Украину захлестнули торжественные неуёмные перезвоны Священники усердно молились о «покорении под нози всякого врага и супостата» и об «отвращении от пределы российские неприятеля, православия восточного гонителя и ненавистника».
Но в этом Иван Степанович немного перехватил.
- Православия ненавистник? - всполошились станичники и запорожцы. - А к чему же гетьманьски людины балакали, будто Карл в веру встревать не будет и над церковью не насмеётся?
Встревожился и атаман Фома Памфильев, прослушавший молебен на пути от Каменки в Киев. Какое-то смутное подозрение овладело им: «Чего-то как бы неладно! Чего-то словно бы не того…»
Фома был ещё человек не старый. Ему до сорока недоставало трёх годов, а голова уже давно поубралась серебром, лицо покрыла густая сетка морщин. Только по глазам и можно было ещё признать беглого стрельца, прославленного многими лихими подвигами в битвах с боярами и купчинами. Глаза у Памфильева синие, как в лунную ночь снежная степь, и живёт в них всегда задорная, бесстрашная молодость.
Памфильев пробирался на тайный сход к Ивану Степановичу.
Очень нелёгкое дело поручили ему товарищи! Атаман не боялся царёвых языков. На своём веку он немало видывал всяких видов. Ему хорошо были знакомы застенки, сырые острожные подвалы и даже жизнь подъяремного человека на соляных варницах Соловецкого монастыря. Страшило его другое: как ни напрягал он свой мозг, а не мог понять - правильно ли он сделал, что связался с Мазепой.
На первый взгляд союз этот был как будто выгоден станичникам. Мазепа сулил им полную волю и обещал идти воевать у бояр Москву. Чего, кажется, лучше? А если пораскинуть умом, то всё это не так уж выходило просто. Ну, сдержит он слово, даст своё войско ватагам. И провиант, и пушки, и коней, всё даст. А потом что? Неужто же, одолев бояр, гетман придёт на казацкий круг и со всем казачеством станет равным? Не похоже что-то на правду… На словах гетман ох как горазд, а на деле - сам боярин. Пан и панскую руку тянет.
- Да, - вполголоса рассуждал Фома, медленно подвигаясь по лесным неисхоженным тропам. - Начальным людям, да войсковой старшине, да полковникам - тем есть чего дожидаться от Ивана Степановича. У них и сейчас уже столько земли завелось, что иной московский вотчинник облизнётся…
- Подайте на построение косушки, як москали балакают, добрые громодзяне! - прервал эти рассуждения чей-то неожиданный возглас.
Памфильев вздрогнул и выхватил из-за пазухи кинжал. Перед ним, сняв изодранную в клочья баранью шапку, стоял косолапый верзила. На его широком лице, как вишня, алел небольшой носик, горячие, будто угли, глаза с пренебрежением глядели на кинжал.
- Не трудись, кум, резать, - проговорил он с усмешкой. - Не бачишь, что я тутошний громодзянин и пан? Я да вивк, оба мы тут паны.
- Лицедей ты или таковским прикидываешься? - отступил от него Фома.
- Мне и Параська говорит, что прикидываюсь…
- Да ты куды путь держишь, весёлый ты человек?
- Ясно куды! К запорожцам.
- А откудова?
- Бачь, який шустрый! Куда ты, оттуда я. В самый раз…
Щербатый месяц занесло тёмными тучами, и в лесу сразу стало темно. Деревья, казалось, сошлись вплотную и притихли сплошною чёрной громадой.
- Поздно. Не сбиться бы, - нерешительно огляделся Фома и опустился наземь, натруженно протянув гудящие от долгой ходьбы ноги.
Вслед за ним, повторяя все его движения, устроился на траве и верзила.
Над головами их едва слышно зашумели вершины деревьев. Ветер налетел и стих. Холодная тяжёлая капля упала на руку Фомы.
- Дождь, - поёжился он.
- А ты его горилкой суши. Чи нима?
- Есть.
- Та не брешешь? - обалдел от счастья верзила.
Выпив залпом кружку горилки, он поблагодарил за угощение и доверчиво обнял Фому:
- Теперь бачу, что ты свой чоловик. Так я кажу?
- Вроде так.
Памфильев умело, стараясь не спугнуть случайного товарища, принялся выпытывать у него, как отзываются о Мазепе убогие люди.
- А ты сам за кого? - строго спросил косолапый.
- Я ни за кого. Я за правду. А там всё едино - хоть Мазепа, хоть Кочубей.
- Э, нет, - небольно стукнул верзила кулаком по колену Фомы. - Це не так! Мазепа изменник, а Кочубей - верой и правдой…
Слишком уж много знал человек этот про судью и про гетмана! С виду - бродяжка, а говорит такое, что не всякому близкому к генеральному судье дворянину дано знать. «Уж не язык ли? - нахмурился атаман. - Бес его ведает, откудова взялся он».
- Спишь? - окликнул он его после недолгого молчания.
В ответ раздалось безмятежное похрапывание.
«Прикидывается», - зло поджал губы Фома. Подозрение переходило в уверенность. Он привстал и осторожно нащупал кинжал.
- Ха-ха-ха-ха! - расхохотался вдруг верзила. - Зачем кынджал? - Он откинулся за дерево и сам выхватил нож. - за що? А драться по-честному, так выходь!
Бродяжка выпалил эти слова с такой горькой обидой, что у атамана опустились руки.
- Да кто же ты такой будешь?
- Теперечки могу. Бо бачу, ще раз мене злякался, языком посчитав, значит, свой чоловик… Яценко я! Вот кто.
Заметив, что имя его ничего не говорит Фоме, казак вышел из засады и в коротких словах поведал о себе всё без утайки, Перед расставанием, оставив товарищу горилки, сала и хлеба, Фома крепко пожал ему руку.
- А зря ты в царя поверил! Ты одно понимай: нам, убогим, что царь, что гетман - одна радость.
- Куды же кинуться?
Памфильев смутился.
- Куды? В лес, к ватагам.
- А потим що?
- Москву воевать.
- А потим що?
- Потом… потом… Там видно будет! Что-нибудь объявится на кругу, коли одолеем ворогов наших.
Яценко прислонился к дереву и долго смотрел в ту сторону, куда скрылся атаман.
- Не к царю и не к гетьману, - десятки раз на все лады повторял он. - Так куды же?
С того часа словно изменили казака. Он стал угрюмым, придирчивым, злым. Думка накрепко засела в его голове.
- Царь за бояр, гетьман за панов. Так куды же идти?.. Ну, завоюем Москву. А потим що? Кто нам поможет? Ведь царством править…
Ответа не было.
Глава 7
КОТ И МЫШИ
Вечером к Головкину вошёл караульный офицер.
- Объявились.
- Кто такие?
- Кочубей с Искрой А с ними ахтырский полковник Осипов, поп Святайло с сыном, сотник Пётр Кованько да писарей двое.
Канцлер самодовольно улыбнулся и хлопнул по плечу недавно прибывшего из Москвы Шафирова:
- Ловка я их улещил? Ай да судья! Попался… Теперь попался!
Чуть свет Головкин и Шафиров отправились к Кочубею. Встреча была такая тёплая, что судью прошибла слеза. Канцлер тискал его в объятиях, с братским сочувствием заглядывал в глаза:
- Постарел ты, постарел… Садись! Насупротив меня садись, Василий Леонтьевич.
На столе появились яичница с салом, тягучая, из подвалов Кочубея, сливянка. Наливая, Головкин подмигнул Петру Павловичу. Василий Леонтьевич перехватил этот взгляд, и ему стало не по себе.
- Добрая настоечка, - облизнулся Шафиров. - Даже пить жалко.
- Господи! - заторопился судья. - Пейте на здоровье. Я вам целый бочонок в Москву пришлю. У меня своя ведь, не купленная. Моя Любовь Фёдоровна большая на это мастерица…
- Будем ждать, Василий Леонтьевич, - ответил Шафиров.
Тон его был вежливым и улыбка - приятная. Но Кочубея снова покоробило. «И чего тянут? - с тоской подумал он. - Чего не спрашивают про дело?»
Пётр Павлович словно прочитал его мысли.
- Сливянка сливянкой, - сказал он, - а государственность - государственностью.
- И мне так думается! - обрадовался Василий Леонтьевич.
Он сразу же перешёл к челобитной. Канцлер и Пётр Павлович почтительно склоняли головы и не перебивали судью ни единым словом. Только Шафиров время от времени грозно хмурился:
- 3лодей-то какой! Гнус-то какой!
- Вот оно как, паны мои! - рассказывал Кочубей. - В князья метит гетьман. Так и договорился с Вишневецким и княгиней Дульской: Польше - Украина, а ему княжество Черниговское… Бачили вы князя черниговского - Иуду Степановича?
- Ай-ай-ай! Воистину, не Иван, а Иуда Степанович, - кивал головой Пётр Павлович.
- Ну и гетман!
- Ей-Богу, чистую правду выкладываю! - все больше горячился судья. - Сам он мне похвалялся и на свою руку тянул.
- Да быть не может того! - рявкнул вдруг Головкин. - Да что же сие?!
Кочубей обмер.
- Богом клянусь! Вот вам… Где тут икона? И ещё говорил, что король шведский прямо к Москве пойдёт ставить другого царя. А на Киев Станислава Лещинского напустит, с генералом шведским Реншельдом. И ещё слух ходит, будто государь в Батурин едет, а там…
Оба сановника встали и перекрестились.
- Не смущайтесь, Василий Леонтьевич, - подбодрил Шафиров замявшегося было Кочубея. - Вы как на духу.
- Да будь я не судья, ежели гетьман не отобрал триста девяносто верных ему сердюков и не наказал им убить… государя.
- Спаси и помилуй! - воскликнул канцлер.
- Спаси и помилуй! - эхом отозвался Шафиров.
И снова что-то кольнуло в грудь Василия Леонтьевича.
- Я царю, как отцу, как Богу… - забормотал он.
Шафиров добродушно изумился:
- А мы разве инако думаем про вас, пан судья?
Дружески пожав руку Кочубею, они вышли. Василий Леонтьевич хотел проводить их до ворот, но у крыльца ему преградили дорогу два солдата.
- Ты не гневайся, - объяснил Головкин. - То не в бесчестие тебе. Не ровен час, вдруг какой-нибудь наёмник гетманский к тебе со злом придёт.
- Разве что так! - горько мотнул головой Кочубей и вернулся в хату.
На соседний двор, куда вошли вельможи, тотчас же привели Искру.
- Так по уговору с Лещинским и Вишневецким, да ещё с княгиней Дульской, - в лоб спросил полковника Шафиров, - умыслил гетман на здоровье царского величества?
Искра задержался с ответом. Рой мыслей закружился у него в голове. Сказать или отречься? Примешивать к делу замысел на царя иль умолчать?
Ехидная улыбка сузила глаза Петра Павловича.
- Может, запамятовали, пан полковник?
- Верно, запамятовал. Клятву дать не могу. - Полковник опустил плечи и по-стариковски закашлялся. - Я невеликая птичка. Вот Василий Леонтьевич, тот больше знает.
- А отец Никанор и казак Яценко на Москве про тебя инако говорили, - рассердился Головкин. - Да и кому неведомо, что ты и умом и духом крепче судьи.
- Я простой человек… Я всё через Кочубея узнавал.
Поднявшись и не глядя больше на Искру, вельможи ушли.
За ними так же, как до того Кочубей, поплёлся уже по-настоящему разбитый и опустошённый полковник. Но и перед ним у крыльца выросли два солдата с фузеями наизготове.
Запершись в горенке, Головкин и Шафиров начали составлять донесение государю.
- А ведь на правду похожа челобитная Кочубея, - совестливо вздохнул канцлер.
- Похожа, очень похожа, - подтвердил Пётр Павлович.
- Как же быть? Неладно что-то выходит…
- Неладно - и я говорю. А только Кочубею крышка.
- За что же?
- За то, что гетман силён, всю старшину в руках своих держит, а Кочубей баба.
Головкин недоумевающе переспросил:
- Выходит, верного слугу царского, Кочубея, на плаху, а врагу честь оказать?
- Ну уж и честь! Мы ему такую честь и такую волю пропишем, как кот мышонку. Пускай покель бегает около наших зубов. А срок придёт, когда деваться некуда будет, мы его - ам! - и готово.
- Так-то так, а всё же жалко, - поморщился Головкин.
- Золотые слова говорите. Как не жалко! Да уж такое дело. Государственность. Жертв требует государственность. Ничего не содеешь. Так уж, видно, Богом положено.
И Шафиров уселся за столик и деловито взялся за перо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100