Павлов сынок, а твой верный холоп, - уже строго вдумываясь в смысл каждого слова, твёрдо ответил сиделец.
- А вином потчуешься?
- Потчуюсь, ваше царское величество. Вино веселит сердце человеческое.
- А много ли, молодчик, приемлешь?
- Сколь подадут, государь.
Петру понравился ответ юноши, он не удержался и как равного обнял его.
- Ну, значит, наш ты, русский!
Узнав, что Шафиров свободно изъясняется не только на немецком, но и на французском, латинском, польском и голландском языках, царь вдруг приложил к носу растопыренные пальцы обеих рук и обежал вокруг Евреинова.
- Просчитался ты нынче, купчина! В прибылях-то я домой пойду, а не ты.
И, взяв за руку сияющего Шафирова, вышел с ним из лавки.
- Прощай, купчина! Ищи другого сидельца, а его боле не жди.
Евреинов добродушно улыбнулся.
- Бери, не жалко. Мне Бог другого подручного дал. Скоро пожалует ко мне Созонов. Хоть и неучен, а ума палата! Едет уже на Москву.
Недружелюбно встретило Преображенское нового знакомца царёва.
- Вот тебе на! Токмо жидовина и недоставало, - вслух, не стесняясь присутствием государя, заворчали бояре. - Грядёт, видно, срок, когда высокородные в своей русской земле холопями служить почнут всякой гадине подлой.
Пётр с презреньем оглядел ближних и назло им привлёк к себе Шафирова.
- Первая стать - паренёк сей не жидовин, но муж нашей веры. Ещё родитель его в православные перекрестился, когда из Смоленска на Москву жить перешёл после Андрусовскодоговора. - Он загнул один палец, переждал немного, чтобы ярче подчеркнуть слова, и по слогам, точно внушая малым детям простую, но не поддающуюся их пониманию истину, протрубил: - А вторая стать: памятуйте и разумейте: по мне будь крещён, а либо обрезан, - все едино, лишь добрый будь человек и дело знай. Слышите?!
Чтобы прекратить неприятный разговор, Никита Моисеевич Зотов, с недавнего времени носивший потешный титул всешутейшего отца Иоаникита прешбурхского, кокуйского и всеяузского патриарха, сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора князь-папы, опустившись на колени, подполз к царю:
- А не покажешь ли милость, не повелишь ли произвести испытание жидов… - он спохватился и больно скребнул ногтями пунцовую шишку носа, - испытание, сказываю, не повелишь ли сотворить, преславный, новообращаемому соборянину?
Пётр с большой охотой ухватился за предложение «Иоаникита».
Начался торжественный чин облачения. Зотов преобразился. Тихого, недалёкого, угодливого дьяка, готового по первому взгляду царя провалиться от страха сквозь землю, словно неожиданно подменили чудищем, чванно оттопырившим губы и дико вращавшим мутными, как подвальная слизь, глазами. Чудище отрывисто бросало приказания, придиралось к каждому пустяку, то и дело потчевало всех подзатыльниками и даже осмеливалось повышенным тоном говорить с самим «протодиаконом соборным», Петром.
Государь терпел, низко кланялся «патриарху», с большим смирением помогал ему облачаться.
Когда всё было готово, соборяне укутались в шубы и пешком отправились через замёрзшую Яузу к Францу Лефорту.
Впереди всех, лягаясь и фыркая, Алексашка Меншиков вёз на спине «князь-папу». Последним шагал царь, держа за руку Шафирова.
Лефорта трудно было застать врасплох. Погреба его постоянно ломились от вина, пива, мёда и снеди, а дозорившие день и ночь у ворот холопы, едва заприметив царя, предупреждали о приближении гостя оглушительным звоном в сполошный колокол.
То же произошло и в вечер «приобщения к собору» Шафирова. Спавший после изрядной попойки швейцарец при первом сполохе вскочил ошалело с дивана и прильнул цветному стеклу окна.
- Зобор! - взвизгнул он, разглядев в полумраке восседавшего на спине Меншикова «патриарха» - Оголи готофь! Эй, ви там, змерди!
Не успели гости сбросить шубы и поздороваться с хозяином, как в зале всё уже было готово к пиру.
Чинно, то и дело крестясь слева направо, проходили в дверь соборяне. «Патриарх» стал на стул и, сложив руки на животе, застыл в торжественном молчании.
Собор опустился на колени. В ту же минуту Пётр завязал «новообращаемому» глаза и заставил его трижды перекувырнуться.
- Пиёши ли? - строго изрёк Иоаникит, высоко воздев руки - Пиёши ли? - повторили все хором.
- Пи-ё-ёши-и-или? - долгою, чуть вздрагивающею бархатною струёю пролился над расписною подволокою баритон государя.
Меншиков склонился к Шафирову
- Реки: «Пию».
- Пию! - молодецки тряхнул кудрями Шафиров, но вдруг испуганно отступил.
Всё запрыгало, заулюлюкало, загоготало, рокочущею волною ринулось на юношу. Он попробовал было сорвать с глаз повязку, но кто-то больно ударил его по рукам и крикнул:
- Вина ему!
О зубы Шафирова цокнулся серебряный кубок.
- Пей единым духом, не морщась!
Осушив кубок до дна, «новообращаемый» облизнулся и прищёлкнул языком:
- Добро, да жалко - мало! И не учуял.
Ещё из рассказов Евреинова недавний сиделец знал, чем можно подкупить соборян и заслужить их расположение, и хотя чувствовал, как к груди подкатывается тошнотворный комок, пересилил себя и ещё задорнее крикнул:
- Добро, да мало! Ещё бы глоточком пожаловали.
Царь сорвал повязку с Шафирова и поцеловал его из щеки в щёку То же проделали остальные.
- Отсель ты наш, отныне до века!
Началась попойка. Захмелевшие Лефорт и Меншиков пустились на удовольствие всем в разухабистый пляс. Из соседнего терема донеслись стройные звуки флейт.
Поздней ночью, перед концом попойки, осоловевший «патриарх»взобрался на стол. Ступня одной ноги его потонула в золочёной миске со щами, другая неустойчиво скользила по блюду со студнем.
- Анафема! - рыгнул Иоаникит, стукнув чарой о чару - Анафема! Всем трезвым грешникам - а-на-фе-ма!
- Анафема! - дрогнули своды зала от могучего крика собора.
- Анафема! - зашатался князь-папа и рухнул на стол - Отлучаю, отлучаю всех трезвых грешников от всех кабаков в царствии нашем! Всем инако мудрствующим еретикам-пьяноборцам - анафема, - уже не тянул он, как было установлено, на церковный лад, а выплёвывал вместе с рвотным кашлем. - Ан…аф…ем…ма… а герру протодиакону Петру Алексееву со всею кумпаниею и честному обхождении с питиями - многая лета!
На залитом вином и блевотиной полу кувыркались раздетые донага шуты государевы: дворяне - новгородец Данило Долгорукий, Яков Тургенев, Филат Шанский и князь Шаховской.
Под столом валялся упившийся до бесчувствия новый соборянин - Шафиров.
На рассвете Пётр ушёл от Лефорта. Едва сделав с десяток шагов, он увидел, как к небу взметнулся сноп искр. Горела церковь. В одно мгновенье хмель испарился из головы государя.
- Горит! Храм Божий горит! - заревел царь и, осенив себя торопливым крестом, помчался к месту пожарища.
Но как ни усердствовал Пётр, а церковь спасти не удалось. Печальный, царь отправился домой. Прежде чем улечься, он долго молился, потом достал из ларца бриллиантовый перстень и передал его духовнику.
- Жертвую на построение храма.
И, ещё раз приложившись к иконе, бухнулся на постель.
Глава 5
КАК БЫТЬ БЕЗ ФЛОТА
Всё, что крестьяне вырабатывали для продажи, закупалось преимущественно купчинами. В каждой деревне кулащики и уговорщики скупали товары, задерживали их в амбарах, нарочито создавали голод, чтобы вздуть цены. Город понемногу превращался в складочное место товаров и оживлённое торжище. Втягивались в торг все: ратные люди, помещики, их «дворники», ямщики и крестьяне.
Со всех уголков земли тянулись на Москву, Казань, Нижний Новгород, Вологду караваны с сельскохозяйственными товарами, закупаемыми через мелкий посадский торг. Всё это большею частью продавалось за рубеж, остатки же втридорога сбывались соотечественникам.
Москва забирала великую силу. Её оборот составлял третью долю всего торга России.
В городах орудовали наёмные купецкие люди - скупщики. через скупщиков ткали купчины паутинную сеть для посадских, ремесленников и крестьян.
Отовсюду неслись жалобы на истощение земли, людишки бросали свои дворы, подавались вниз по Волге, государственные крестьяне «от скудости» принимались за добычу извести, глины, иные отправлялись на «чёрную работу», нищали и записывались «в крестьянство помещикам».
- Куды уж! - зло теребили бороды люди. - Что ни день, то новые дани удумывают дьяки и господари. А мы и сами с голоду пухнем. Ни хлеба, ни семян на посев. А живота - курчонок да порося, почитай, на целое поприще!
Старики поддакивали, хмуро косились по сторонам:
- При Михаиле Фёдоровиче государе, наслышаны мы были от родителев, запашки на душу вдвое было у нас противу нынешнего. Вдво-е! Прикиньте-ка!
Помещики не на шутку встревожились.
- Хоть самим за сохою ходить, - жаловались они друг другу. - Недолог час, вконец разбегутся людишки!
- И то - сколько пашни впусте стоит!
Но держать «пашни впусте» никто не желал, и, чтобы «не терпеть убытку», господари взвалили на каждого оставшегося крепостного непосильную работу.
Днём, ночью и в праздники крестьяне «выполняли урок». Об отдыхе никто и не думал. Приказчики торопили то крепким словом, то батогом. А священники, обходя с молитвой поля, умилённо воздевали очи горе.
- Воистину, чада мои, достойны вы царствия небесного. Трудитесь же безропотно на Богом данного господаря - и благо вам будет в чертогах вышних.
Волей-неволей приходилось людишкам «трудиться» - ждать заслуженной награды там, «в загробной жизни». И в то же время неустанно лелеять думку о побеге, денно и нощно искать случая претворить призрачную думку в жизнь.
Горько завздыхали и посадские. Нищавшие деревни все меньше доставляли зерна, овощей и «рукомесел».
- Чем жить! Господи, жить же чем?! - зло ворчали они. - Неужто ж невдомёк господарям, что ежели крестьянишек разорят, то и нам быть с сумою.
Посады и впрямь хирели с угрожающей быстротой. «Молодшие» торговые люди тщетно искали в уезде товаров. Всё было съедено крестьянами либо продано уговорщикам имовитых гостей.
А где уж было посадскому, «крепкому» только в своей округе, гоняться за гостями, торг у которых разбросан был по многим городам на сотни вёрст!
Где уж алтыну за ефимком угнаться!
Невозможно было слабому посадскому бороться с сильным гостем. Он погибал, как и обираемый помещиками и дьяками крепостной человек.
Но были и среди посадских люди, не желавшие покориться неизбежному. Многих лишала сна, дразнила думка «попытать счастья», рискнуть: либо дойти до конечной погибели, либо удостоиться звания торгового гостя.
Тяжёл был путь этот, и не один дерзновенный свернул себе шею на нём.
- А мы как-никак попытаемся, - точно назло себе говорили они.
Так сказал и Созонов, бывший кулащик, выбившийся в посадские.
- Сей дойдёт, - утверждали знакомцы Созонова. - Всё умишком своим превзойдёт.
- Ого! Аль упамятовали, как он не токмо что свою деревню, а, почитай, округу всю в кулак зажал?
- А Дашку, Овцына дочку, что, сказывают, нонеча в полюбовницах атамана Памфильева ходит, позабыли нешто, как в заклад взял?
- Мироед!
- Знатная штучка! Таковский куда хошь пролезет!
«А будь что будет! Авось и мы не хуже иных прочих. Хоть рыло в кровь разобью, а попытаюсь за чином гостя торгового потянуться!» - решился Созонов и, устроив свои дела, отправил на Москву с племянником к свояку Горбатому цидулу:
«…С помощью Божиею, а и по мудрым речам твоим, уразумел я, что нескудостное житие моё может содеяться житием имовитых гостей токмо о ту пору, в кою, благословением Господним, отважусь покинуть дом свой и держать путь на Архангельск… Истинно, истинно, возлюбленный брат мой, рек ты: „Без купечества никаковое, не токмо великое, но и малое царство стоять не может. Купечество и воинству товарищ: воинство воюет, а купечество помогает“. На сие благое дело и отважился ныне я…»
И, едва дождавшись ответа, укатил на Москву.
Каждый день рождал новых нищих и ненависть. Разорённые убегали в леса, их охотно принимали ватаги. Бунтари смелее и чаще производили набеги на торговые обозы, их струги то и дело выплывали из-за волжских утёсов наперерез купеческим караванам.
Застонали торговые люди.
- Мочи от разбойных не стало!
- Эдак, ежели не обороняться, торг рушится весь.
Но, чтобы разделаться с бунтарями, нужна была военная сила. А сила эта была в руках главного «создателя» товаров - дворянина-помещика, «наипервого хозяина» русской земли, прибегнувшего для укрепления силы и власти с помощью государевой к разным новшествам, к фабрикам, к войскам, обученным по-иноземному.
И купчины ударили дворянству челом:
- Вы - крепость и опора стола государева и, выходит, управители и заступники наши. Заступитесь. Инако быть нам в погибели от бунтарей.
Тяжко было кланяться, да где уж купчине с дворянством тягаться, коли в кулаке у гостя одна мошна, а у «родовитого человека» опричь мошны ещё и фузея!
Тесно становилось помещикам и торговым гостям в Московии. Они все упрямей тянулись к Украине, Сибири, Кавказу, Туркестану, к новым богатым крепостным хозяйствам, туда, где можно было грабить у «инородцев» ценные товары, строить заводы и крепить торговые связи с Востоком.
За рубежом непрерывно возрастал спрос на меха, кожи, сало, мясо, на крестьянское рукомесло - грубое сукно, полотна, рогожи.
Ремесленники уже не могли вырабатывать нужное количество изделий для рынка, и ремесленные мастерские стали объединяться в небольшие заводы. Работными на этих заводах были разорённые купчинами владельцы мастерских.
Помимо далёкого Архангельска был ещё волжский путь к иноземцам, который открывал Ярославль к Востоку.
Англичане, голландцы, французы, голштинцы - все наперебой добивались у Москвы права ездить в Бухару, Персию, Индию через Каспийское море, чтобы этим путём обходить с тыла португальские колонии в Ост-Индии и подрывать итальянскую торговлю в Средиземном море.
Но Москва не поддавалась ухищрениям «немцев», не хотела выпустить из рук такой лакомый кус, как персидский шёлк-сырец.
Пётр любил слушать беседы о торге с Востоком. И гости, не стесняясь его, рассказывали откровенно о многочисленных своих плутнях.
Евреинов как-то принёс государю ларец, набитый червонцами.
- Мне, что ли? - улыбнулся Пётр.
- Тебе, ваше царское величество, с прибытка моего от торгу с басурманы.
- А много ли нажил?
- Много не много, а тыщи две на мою долю пришлось, да по полтыщи Петруше Шафирову с Алексашею Меншиковым.
Царь удивлённо развёл руками:
- А лоботрясы мои как в сие дело встряли?
И кликнул своих любимцев:
- Аль торг завели?
- Торг, государь, - строго приподнял брови Меншиков, - И не так чтобы торг, а вроде мы с Шафировым у гостя в ведунах были.
Увидев, что царь, принявший его слова за шутку, готов рассердиться, Алексаша высокомерно запрокинул голову.
- Наши купчины что? Обманут кого, в бочку с салом, чтоб вес соблюсти, камень сунут и рады-радёшеньки. А чему рады? Алтыну ли прибытка? Мы же с Петром не таковские. Знаем, на что упирать надобно торговому человеку.
- Мы с Алексашею, - застенчиво потупился Шафиров, - тем промышляем, что цены зарубежные выспрашиваем у своих людей из иноземцев. Наши гости как товар продают за рубеж? Без разума, втёмную. А уж кто знает, какая цена на какой товар за морем стоит, тот завсегда с прибытком будет. Когда надо - поторопится, когда надобно - подождёт.
Он вдруг поклонился в пояс Петру.
- Затеяли мы с Меншиковым, государь, дельце одно: промыслы сала ворваньего, моржовый, тресковый и иных морских зверей объявить царёвыми с твоего благоволения и взять их в наше с Алексашею содержание.
- А опричь того, - вставил Меншиков, - были мы на шёлковой фабрике Паульсона…
Царь перебил его:
- Ладно. О сём погодя потолкуем. Не до ворвани мне, коли опричь Студёного моря неоткуда её вывозить за рубеж. - Он неожиданно схватился за голову и забегал по терему. - А тут ещё татары да турки мутят, будь они прокляты, окаянные! Вы бы лучше присоветовали, как их с моря согнать! Словно робята малые! Идолы! Черти!
Оттолкнув ногой Шафирова, он выскочил в сени.
Для защиты южных границ Московии, для охранения городов - Белгорода, Тамбова, Козлова, Воронежа, Харькова и других, для развития торговли и промышленности в этих краях необходимо было завладеть, с одной стороны, Азовом, с другой - приднепровскими крепостями Кизыкерманом, Арслан-Ордеком, Таганом. Только тогда можно было надеяться на успешные действия против крымских татар, имевших опору при набегах на Русь в турецких укреплениях у устьев Дона и Днепра.
А на южных украинах положение было тревожное - беспокоили татарские орды. В последнее время крымский хан давал о себе знать все чаще и чаще. И когда, казалось, наступило временное умиротворение, когда Москва готова была обменяться с Крымом верительными грамотами, под Немировом невесть откуда появилось до двенадцати тысяч татар. Не дав опомниться жителям, они выжгли предместья города, взяли в полон множество народа, увели всех лошадей и скот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100