– Да сними ты наушники!
Они спустились на один этаж вниз и молча перекусили в гарнизонной столовой. Потом Пауль нашел брату в одном из помещений свободную кровать, показывая на Петера, переговорил с кем-то из офицеров, куда-то сходил и принес ему новенькую куртку из камуфляжной ткани без знаков различия.
– Завтра наденешь.
– А чем я буду здесь заниматься? – спросил Петер, в голове которого все еще стоял гул.
– Будешь наблюдателем. Сегодня как раз ранило одного. Как увидишь, что нас атакует авиация или над нами навешивают шрапнель, сразу прячься в ящик, а лучше спускайся вниз. Кстати, – Пауля осенила другая мысль, – как у тебя с почерком?
– Так себе…
– Ну и не важно. Мой писарь повредил руку, так что заменишь его временно. Бухгалтерия здесь несложная, разберешься быстро. А теперь пошли наверх, покурим.
Проходя мимо одного из открытых окон, Петер впервые осознал всю мощь внешних стен этой башни. Их толщина была никак не меньше двух с половиной метров, так что проем окна более походил на короткий коридор.
– Да, – подтвердил Пауль, – для нас опасно только прямое попадание тяжелой бомбы, а это крайне маловероятно. Что касается артиллерийских снарядов, то эти стены выдержат удары 203-мм русских гаубиц.
Они снова поднялись наверх. К этому времени уже окончательно стемнело, и были хорошо видны многочисленные пожары. Пауль вытащил из какого-то закутка два плетеных кресла-качалки, они поставили их у восточного края площадки и уселись. Из поста управления солдат принес им горячий кофе и печенье. Становилось прохладно, и Пауль попросил принести еще пару шинелей, которыми они укрылись как пледами. Не хватало только пылающего камина и огромного породистого дога у ног на ковре.
Петер остро ощутил весь сюрреализм того зрелища, которое они с братом являли в этот момент. Где-то на западе, в лесах, возможно всего в нескольких километрах за их спинами, 12-я армия Венка, пытаясь выполнить приказ, прорывалась к Берлину. В другой стороне погибала, превращаясь в ничто, 9-я армия Буссе. Отважный Хейнрици, падая с ног от усталости, носился по разметанным позициям своей армейской группировки «Висла», в надежде остановить бегущих и призвать их исполнить свой долг до конца. Нет, не перед фюрером, которого все эти генералы презирали за неспособность признать поражение и остановить то, что уже перестало быть войной, став избиением упавшего на колени. Они еще надеялись, что те несколько дней, которые остатки их дивизий смогут удержаться на позициях, спасут гражданское население, убедят обезумевших главарей рейха капитулировать до того, как враг ворвется в столицу.
Вокруг башни взлетали разноцветные ракеты, метались по небу лучи своих и вражеских зенитных прожекторов, вспыхивали зарницы за кромками дальних лесов Снизу доносились крики и плач забытых в своих клетках и давно не кормленных животных. Как два Нерона, братья Кристиан, прихлебывая горячий кофе, наблюдали за всем происходящим вокруг.
– Когда перестают тушить пожары, наступает тот момент, который можно считать смертью города, – пуская сигаретный дым, говорил Пауль. – Войска рассматривают свои дома и улицы уже просто как пересеченную местность. Они не защищают их от противника, а, прикрываясь ими, защищают лишь свои позиции и самих себя.
«О чем он говорит? – думал Петер, – Как можно равнодушно рассуждать о позициях и какой-то там местности, когда перед тобою дымящиеся развалины Кроль-оперы? Когда ты знаешь, что там внизу, в кромешной темноте станций метро и тоннелей, без воды и воздуха ждут своего часа десятки тысяч детей, которых угораздило родиться в столице Великого Германского рейха? Когда ты прекрасно понимаешь, что эта башня – последнее место твоего земного пристанища? Как все же легче было бы погибать где-нибудь в поле в окопах! Не видеть всего этого, не слышать неестественного крика голодных обезумевших животных и птиц, обреченных вместе с людьми на смерть!»
Петер взял в руку пряжку поясного ремня, который незадолго до этого снял и повесил на ручку кресла. «С нами Бог», – прочел он полукруглую надпись над орлом. Какая ложь! Сколько жизней погублено под красивыми знаменами лжи, увенчанными орлами и обшитыми золотой бахромой! И этот девиз, и этот несуществующий орел с таммированным крестом в когтях – все ложь, выдуманная одними и подхваченная миллионами других. Теперь все это полыхает там, в одном костре вместе с Берлином. Там и «Майн кампф», выведенный арийскими каллиграфами на телячьей коже, и расовые теории Розенберга, и фанатичные речи Геббельса. Все то, что они назвали учением и объявили борьбой. И Бог, которого эти самонадеянные глупцы посчитали своим сообщником, даже не смотрит на этот костер.
Петеру вдруг почудилось, что он видит Эрну. Она где-то здесь, в Берлине, совсем недалеко. Вот он слышит ее голос и, повернувшись, пытается рассмотреть, кто это идет к нему.
Она! Она идет мимо задравшей вверх свой огромный ствол пушки Эрна снимает платок и встряхивает головой. Но ее роскошных волос нет. Короткие неровные слипшиеся пряди, худая шея, наполненные слезами большие темные глаза. У нее забирают платок и, взяв за локти, подводят к тому, что только что было пушкой Теперь это большая гильотина. Петер в отчаянии поворачивает голову и в соседнем кресле видит мертвеца в красной мантии…
– Эй, ты спишь? – Пауль стоял рядом и тормошил его за плечо. – Отправляйся-ка вниз. Спроси там у кого-нибудь вату, заткни хорошенько уши и накройся сверху подушкой. Похоже, скоро мы начнем стрелять.
Петер спустился в казарму, с трудом нашел свою кровать и, сняв только обувь, повалился поверх одеяла.
Вторник двадцать четвертого апреля подходил к концу.
Утром на следующий день два верхних этажа башни обсуждали новость: Герман Геринг – командующий люфтваффе – снят по приказу Гитлера со всех должностей и вроде бы даже арестован. Вместо него назначен генерал-фельдмаршал фон Грейм. При всем уважении к этому человеку и при всех провалах и неудачах «толстого Геринга» это известие, пришедшее одновременно из штаба генерала Вейдлинга и из других мест, не добавило оптимизма защитникам форта.
– Это последняя стадия, – сказал Пауль, когда они с Петером курили на верхней площадке. – Сейчас начнется обвал перестановок, смещений и арестов.
Разминая сигарету, к ним подошел Ганс Кюстер.
– Слыхали новость? Поговаривают, что штаб люфтваффе не подчинится фон Грейму. Говорят также, он серьезно ранен и его вывезли из Берлина на носилках.
– А мы? – спросил Петер. – Кому теперь подчиняемся мы?
– Нами командуют непосредственно из «Бендлерблока», – выпустив первую струю дыма, пояснил Кюстер. – Там теперь штаб обороны. По-прежнему ожидаем приезда командира артиллерии штаба, Ладно, пойду. – Оберлейтенант кивнул братьям и ушел.
– Ну, пора и нам приниматься за дело, – сказал Пауль, пульнув окурком с сорокаметровой высоты.
С этого дня для Петера началась настоящая служба на батарее Зообункера. Он был и писарем, и наблюдателем, и санитаром, и курьером. Когда вышел из строя один из элеваторов, он вместе с другими работал подносчиком снарядов.
Грохот пушек уже не ошеломлял его, да и к визгу шрапнели он стал понемногу привыкать. Их башня продолжала оставаться прочной скалой в бушующем океане дымов и пожаров. Это было, пожалуй, самое боеспособное подразделение в обороне Берлина, не теряющее своей огневой мощи, несмотря ни что. Казалось, что с ходом времени ничего не меняется. Снаряды все так же подавались наверх в любых количествах, поврежденные прицелы быстро заменялись новыми, на место раненых и убитых тут же становились другие. Не было недостатка в пище, воде и даже натуральном кофе В сравнении с другими пунктами обороны это был настоящий оазис изобилия. Правда, все сказанное не относилось к нижним этажам башни, где люди умирали от болезней, жажды, ужасной давки и просто от страха.
Но иллюзия стабильности обстановки быстро пропадала, стоило только посмотреть на исчерканную карту Берлина. Красные пометки неуклонно заполняли все ее пространство. Быстрее всего они ползли с юга, поглощая улицы Далема, Штеглица, Шмаргендорфа, Шенеберга, Нойкёльна. Давно уже пал Темпельхоф. До угла Фоссштрассе и Вильгельмштрассе оставались считаные десятки метров. Впрочем, защитники Тиргартена и зенитной башни Зоо не знали, где теперь Гитлер и жив ли он вообще. Скоро вся немецкая оборона столицы представляла собой узкую полосу, протянувшуюся с запада на восток вдоль шоссе Шарлоттенбургер и проспекта Унтер-ден-Линден. Двадцать девятого апреля советские войска вплотную подошли к форту «G» с юга и востока. С верхней площадки уже можно было разглядеть в бинокль чудовищные русские самоходные гаубицы, ползущие между руин в сторону зоопарка.
Поздно вечером, в понедельник тридцатого апреля, гарнизону Зообункера была предложена капитуляция.
К подножию башни с белым флагом подошла группа людей. Все – офицеры вермахта, плененные в эти дни гвардейцами Катукова и Чуйкова. Они обрисовали ситуацию, рассказав о том, что с командованием уже ведутся переговоры о капитуляции. Всем в башне, включая членов СС и штурмовиков, обещали жизнь в случае сдачи. Командир гарнизона полковник Галлер, понимая, что не вправе приносить в жертву тысячи женщин и детей, скопившихся на первых двух этажах, ответил принципиальным согласием. Однако он выдвинул условие – башня капитулирует только завтра, в ночь на второе. Условие было принято, и наступило затишье.
Измотанные артиллеристы падали на кровати, едва добираясь до них. Те, кому выпало дежурить на батарее, засыпали, прислонившись к прицелам и затворам остывающих орудий. Упав головой на стол с картой, в центральном посту дремали вычислители и телефонисты. В рентген-кабинете госпиталя на четвертом этаже в кресле уснул хирург. Он пришел сюда на минутный перекур и спал, выронив сигарету из окровавленных рук. Очень многие тогда, услыхав тишину, не смогли ей противостоять. Но многие продолжали выполнять свои обязанности.
Воспользовавшись прекращением огня, впервые за последние дни из башни стали выносить сотни трупов умерших, чтобы предать их земле. Вместе с ними выносили и закапывали ампутированные в госпитале конечности, от которых еще вчера не было возможности избавиться, иначе как просто выбрасывать в окна. Поступила команда раздать воду и продукты из военных запасов беженцам, численность которых некоторые оценивали в тот день в 30 тысяч человек. Допускать их самих к складам было совершенно невозможно – в давке на лестницах и в узких коридорах вполне могла произойти массовая гибель обезумевших от отчаяния и тесноты людей. Пришлось отбирать добровольцев среди солдат и гражданских, которые помогали медсестрам выносить и распределять продукты.
Не меньшие тяготы за эти дни испытали на себе и солдаты противной стороны. Они тоже валились с ног и засыпали возле своих гаубиц. Соперничество двух фронтов и желание командования во что бы то ни стало подарить Берлин Сталину к Первомаю, стоили им нескольких десятков тысяч лишних смертей. Но все же их окрыляла победа. Они жили надеждой на возвращение и перемены в своей собственной стране, которых просто не могло не быть после такой Великой Победы.
У защитников же башни Зоо, Тиргартена, нескольких еще удерживаемых мостов и площадей не было в крови этого дающего силы транквилизатора. Одни из них держались на фанатизме, другие – на примере товарищей, третьи – на паническом страхе перед пленом. Многие ни на чем уже не держались и, бросив оружие, бежали в леса, прятались в подвалах или выходили на улицы с поднятыми руками.
Петер с трудом разыскал брата, уснувшего в своем кабинете на шестом этаже. Пауль редко бывал здесь и сейчас сидел, положив локти на стол и уронив на них голову. Вероятно, он приводил в порядок документацию вверенного ему подразделения и так и уснул с пером в руке.
Петер сразу отметил разительную перемену во внешнем облике брата. Он осторожно потрогал его за плечо с блестящим серебряным погоном на красной подложке, и тот поднял голову. На Пауле был новый мундир со всеми наградами. Лицо его на этот раз оказалось чисто выбритым, а из рукавов кителя выглядывали белые манжеты рубашки с серебряными запонками.
Пауль протер глаза руками и откинулся на спинку стула. Его талию охватывал парчовый пояс с золотым парящим орлом на овальной серебряной пряжке.
– Жаль, у меня нет шпаги, которую я мог бы им отдать, – сказал он не то шутя, не то всерьез.
– Послушай, Пауль, – Петер сел на второй стул, – ты слышал, что наши там, внизу, сегодня пойдут на прорыв?
– Да. Именно поэтому мы сложим оружие только ночью, чтобы русские раньше не вошли в Тиргартен с юга.
– Так пошли вместе с ними! Они будут пробиваться на северо-запад к Олимпийскому стадиону и далее до Хафеля на Шпандау. Говорят, мост через Хафель еще в наших руках, Там, в лесах, мы соединимся с генералом Венком и двинем на Эльбу к американцам. Это хороший шанс!
– Не думаю.
– Почему? Я слышал, что у них несколько заправленных «тигров» и «пантер» и много грузовиков. Это части танковой дивизии «Мюнхеберг» и еще какой-то моторизованной. Кажется, 18-й. С ними пойдут тысячи гражданских. Поговаривают, что русские сегодня отмечают свое Первое мая и к ночи будут не в форме.
Пауль усмехнулся.
– А вот на это не надейся.
Он встал, одернул китель и, надев фуражку, подошел к небольшому зеркалу, висевшему на стене.
– Я не могу тебе советовать, потому что сам не знаю, что будет лучше для тебя. Ты имперский судья, хоть и бывший. Я приготовил для тебя документы недавно умершего солдата, но допускаю, что те ребята, что нами займутся завтра, тебя быстро расколют. Да и на батарее все знают, что ты мой брат Петер Кристиан. Уверяю тебя, завтра мы спустимся вниз, и многие оставят здесь, в башне, свою честь и долг перед товарищем. Начнется борьба за собственную шкуру. Поэтому я не отговариваю тебя от решения прорываться.
– Так пойдем вместе. Тебе тоже не простят командование батареей, убившей тысячи русских. Ты же знаешь, что они расстреливают на месте простых снайперов, хотя умение метко стрелять никогда не считалось военным преступлением.
Пауль покачал головой.
– Мы пообещали сдаться. Если часть гарнизона воспользуется перемирием, чтобы удрать, это будет расценено как нарушение предварительной договоренности. А уж мое отсутствие заметят в первую очередь. Тогда и русские не будут обязаны выполнять свои обещания. Я не могу подводить других, Петер. У меня в отличие от тебя просто нет выбора. Мне проще.
Он улыбнулся и достал из стола бутылку.
– Давай-ка лучше выпей да отправляйся спать. Тебе нужно отдохнуть до вечера.
Через несколько часов они прощались, стоя у моста через Ландверканал. Уже полностью стемнело. Накрапывал мелкий дождь. Мимо них на ту сторону проходили все те, кто решил принять участие в прорыве. Частично это были остатки гарнизонов, державших оборону зоопарка, но в большинстве своем гражданские. Тихо урча, проезжали с выключенными фарами автомашины. Солдаты пытались преградить путь женщинам, особенно тем, у кого были дети. Но многие, несмотря на это, прорывались через мост, говоря, что лучше умрут этой ночью от пуль, чем попадут в руки русских.
– Когда ты в последний раз видел отца? – спросил неожиданно Пауль.
– В начале февраля.
– А я почти год назад. Правда, недавно случайно встретился с одной из его… а впрочем, неважно. – Пауль отбросил докуренную сигарету. – Возьми мой пистолет. Мне он уже ни к чему – стреляться я не собираюсь.
– Не надо.
– Как хочешь. Не забудь, что ты Ганс Пользек, бывший солдат 20-й авиаполевой дивизии, после расформирования которой третьего августа сорок четвертого ты был переведен в 19-ю народно-гренадерскую.
За спиной Петера висел небольшой рюкзак с медикаментами, бинтами, флягами со спиртом и водой и небольшим количеством продуктов. На нем была новая куртка из синевато-сизой вэвээсовской ткани, единственным знаком различия на которой являлась зеленая манжетная лента одного из парашютных полков Геринга.
– Ну, мне пора возвращаться, – сказал Пауль. – Я рад, что эти несколько дней мы были вместе.
Они обнялись, и майор Кристиан быстро пошел в сторону чернеющей на фоне озаряемых сигнальными ракетами низких облаков громады башни.
* * *
В одиннадцать часов вечера над башней Зообункера затрепетал белый флаг. Простыню привязали к какой-то жерди, жердь – к стволу пушки, после чего ствол привели в вертикальное положение и осветили прожектором. В этот момент все триста пятьдесят человек гарнизона стояли внизу. Раненые, медперсонал и беженцы (те, кто решил остаться) находились внутри. Ожидание длилось недолго.
Скоро послышался шум моторов и треск ломаемых деревьев. Из темноты показались танки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Они спустились на один этаж вниз и молча перекусили в гарнизонной столовой. Потом Пауль нашел брату в одном из помещений свободную кровать, показывая на Петера, переговорил с кем-то из офицеров, куда-то сходил и принес ему новенькую куртку из камуфляжной ткани без знаков различия.
– Завтра наденешь.
– А чем я буду здесь заниматься? – спросил Петер, в голове которого все еще стоял гул.
– Будешь наблюдателем. Сегодня как раз ранило одного. Как увидишь, что нас атакует авиация или над нами навешивают шрапнель, сразу прячься в ящик, а лучше спускайся вниз. Кстати, – Пауля осенила другая мысль, – как у тебя с почерком?
– Так себе…
– Ну и не важно. Мой писарь повредил руку, так что заменишь его временно. Бухгалтерия здесь несложная, разберешься быстро. А теперь пошли наверх, покурим.
Проходя мимо одного из открытых окон, Петер впервые осознал всю мощь внешних стен этой башни. Их толщина была никак не меньше двух с половиной метров, так что проем окна более походил на короткий коридор.
– Да, – подтвердил Пауль, – для нас опасно только прямое попадание тяжелой бомбы, а это крайне маловероятно. Что касается артиллерийских снарядов, то эти стены выдержат удары 203-мм русских гаубиц.
Они снова поднялись наверх. К этому времени уже окончательно стемнело, и были хорошо видны многочисленные пожары. Пауль вытащил из какого-то закутка два плетеных кресла-качалки, они поставили их у восточного края площадки и уселись. Из поста управления солдат принес им горячий кофе и печенье. Становилось прохладно, и Пауль попросил принести еще пару шинелей, которыми они укрылись как пледами. Не хватало только пылающего камина и огромного породистого дога у ног на ковре.
Петер остро ощутил весь сюрреализм того зрелища, которое они с братом являли в этот момент. Где-то на западе, в лесах, возможно всего в нескольких километрах за их спинами, 12-я армия Венка, пытаясь выполнить приказ, прорывалась к Берлину. В другой стороне погибала, превращаясь в ничто, 9-я армия Буссе. Отважный Хейнрици, падая с ног от усталости, носился по разметанным позициям своей армейской группировки «Висла», в надежде остановить бегущих и призвать их исполнить свой долг до конца. Нет, не перед фюрером, которого все эти генералы презирали за неспособность признать поражение и остановить то, что уже перестало быть войной, став избиением упавшего на колени. Они еще надеялись, что те несколько дней, которые остатки их дивизий смогут удержаться на позициях, спасут гражданское население, убедят обезумевших главарей рейха капитулировать до того, как враг ворвется в столицу.
Вокруг башни взлетали разноцветные ракеты, метались по небу лучи своих и вражеских зенитных прожекторов, вспыхивали зарницы за кромками дальних лесов Снизу доносились крики и плач забытых в своих клетках и давно не кормленных животных. Как два Нерона, братья Кристиан, прихлебывая горячий кофе, наблюдали за всем происходящим вокруг.
– Когда перестают тушить пожары, наступает тот момент, который можно считать смертью города, – пуская сигаретный дым, говорил Пауль. – Войска рассматривают свои дома и улицы уже просто как пересеченную местность. Они не защищают их от противника, а, прикрываясь ими, защищают лишь свои позиции и самих себя.
«О чем он говорит? – думал Петер, – Как можно равнодушно рассуждать о позициях и какой-то там местности, когда перед тобою дымящиеся развалины Кроль-оперы? Когда ты знаешь, что там внизу, в кромешной темноте станций метро и тоннелей, без воды и воздуха ждут своего часа десятки тысяч детей, которых угораздило родиться в столице Великого Германского рейха? Когда ты прекрасно понимаешь, что эта башня – последнее место твоего земного пристанища? Как все же легче было бы погибать где-нибудь в поле в окопах! Не видеть всего этого, не слышать неестественного крика голодных обезумевших животных и птиц, обреченных вместе с людьми на смерть!»
Петер взял в руку пряжку поясного ремня, который незадолго до этого снял и повесил на ручку кресла. «С нами Бог», – прочел он полукруглую надпись над орлом. Какая ложь! Сколько жизней погублено под красивыми знаменами лжи, увенчанными орлами и обшитыми золотой бахромой! И этот девиз, и этот несуществующий орел с таммированным крестом в когтях – все ложь, выдуманная одними и подхваченная миллионами других. Теперь все это полыхает там, в одном костре вместе с Берлином. Там и «Майн кампф», выведенный арийскими каллиграфами на телячьей коже, и расовые теории Розенберга, и фанатичные речи Геббельса. Все то, что они назвали учением и объявили борьбой. И Бог, которого эти самонадеянные глупцы посчитали своим сообщником, даже не смотрит на этот костер.
Петеру вдруг почудилось, что он видит Эрну. Она где-то здесь, в Берлине, совсем недалеко. Вот он слышит ее голос и, повернувшись, пытается рассмотреть, кто это идет к нему.
Она! Она идет мимо задравшей вверх свой огромный ствол пушки Эрна снимает платок и встряхивает головой. Но ее роскошных волос нет. Короткие неровные слипшиеся пряди, худая шея, наполненные слезами большие темные глаза. У нее забирают платок и, взяв за локти, подводят к тому, что только что было пушкой Теперь это большая гильотина. Петер в отчаянии поворачивает голову и в соседнем кресле видит мертвеца в красной мантии…
– Эй, ты спишь? – Пауль стоял рядом и тормошил его за плечо. – Отправляйся-ка вниз. Спроси там у кого-нибудь вату, заткни хорошенько уши и накройся сверху подушкой. Похоже, скоро мы начнем стрелять.
Петер спустился в казарму, с трудом нашел свою кровать и, сняв только обувь, повалился поверх одеяла.
Вторник двадцать четвертого апреля подходил к концу.
Утром на следующий день два верхних этажа башни обсуждали новость: Герман Геринг – командующий люфтваффе – снят по приказу Гитлера со всех должностей и вроде бы даже арестован. Вместо него назначен генерал-фельдмаршал фон Грейм. При всем уважении к этому человеку и при всех провалах и неудачах «толстого Геринга» это известие, пришедшее одновременно из штаба генерала Вейдлинга и из других мест, не добавило оптимизма защитникам форта.
– Это последняя стадия, – сказал Пауль, когда они с Петером курили на верхней площадке. – Сейчас начнется обвал перестановок, смещений и арестов.
Разминая сигарету, к ним подошел Ганс Кюстер.
– Слыхали новость? Поговаривают, что штаб люфтваффе не подчинится фон Грейму. Говорят также, он серьезно ранен и его вывезли из Берлина на носилках.
– А мы? – спросил Петер. – Кому теперь подчиняемся мы?
– Нами командуют непосредственно из «Бендлерблока», – выпустив первую струю дыма, пояснил Кюстер. – Там теперь штаб обороны. По-прежнему ожидаем приезда командира артиллерии штаба, Ладно, пойду. – Оберлейтенант кивнул братьям и ушел.
– Ну, пора и нам приниматься за дело, – сказал Пауль, пульнув окурком с сорокаметровой высоты.
С этого дня для Петера началась настоящая служба на батарее Зообункера. Он был и писарем, и наблюдателем, и санитаром, и курьером. Когда вышел из строя один из элеваторов, он вместе с другими работал подносчиком снарядов.
Грохот пушек уже не ошеломлял его, да и к визгу шрапнели он стал понемногу привыкать. Их башня продолжала оставаться прочной скалой в бушующем океане дымов и пожаров. Это было, пожалуй, самое боеспособное подразделение в обороне Берлина, не теряющее своей огневой мощи, несмотря ни что. Казалось, что с ходом времени ничего не меняется. Снаряды все так же подавались наверх в любых количествах, поврежденные прицелы быстро заменялись новыми, на место раненых и убитых тут же становились другие. Не было недостатка в пище, воде и даже натуральном кофе В сравнении с другими пунктами обороны это был настоящий оазис изобилия. Правда, все сказанное не относилось к нижним этажам башни, где люди умирали от болезней, жажды, ужасной давки и просто от страха.
Но иллюзия стабильности обстановки быстро пропадала, стоило только посмотреть на исчерканную карту Берлина. Красные пометки неуклонно заполняли все ее пространство. Быстрее всего они ползли с юга, поглощая улицы Далема, Штеглица, Шмаргендорфа, Шенеберга, Нойкёльна. Давно уже пал Темпельхоф. До угла Фоссштрассе и Вильгельмштрассе оставались считаные десятки метров. Впрочем, защитники Тиргартена и зенитной башни Зоо не знали, где теперь Гитлер и жив ли он вообще. Скоро вся немецкая оборона столицы представляла собой узкую полосу, протянувшуюся с запада на восток вдоль шоссе Шарлоттенбургер и проспекта Унтер-ден-Линден. Двадцать девятого апреля советские войска вплотную подошли к форту «G» с юга и востока. С верхней площадки уже можно было разглядеть в бинокль чудовищные русские самоходные гаубицы, ползущие между руин в сторону зоопарка.
Поздно вечером, в понедельник тридцатого апреля, гарнизону Зообункера была предложена капитуляция.
К подножию башни с белым флагом подошла группа людей. Все – офицеры вермахта, плененные в эти дни гвардейцами Катукова и Чуйкова. Они обрисовали ситуацию, рассказав о том, что с командованием уже ведутся переговоры о капитуляции. Всем в башне, включая членов СС и штурмовиков, обещали жизнь в случае сдачи. Командир гарнизона полковник Галлер, понимая, что не вправе приносить в жертву тысячи женщин и детей, скопившихся на первых двух этажах, ответил принципиальным согласием. Однако он выдвинул условие – башня капитулирует только завтра, в ночь на второе. Условие было принято, и наступило затишье.
Измотанные артиллеристы падали на кровати, едва добираясь до них. Те, кому выпало дежурить на батарее, засыпали, прислонившись к прицелам и затворам остывающих орудий. Упав головой на стол с картой, в центральном посту дремали вычислители и телефонисты. В рентген-кабинете госпиталя на четвертом этаже в кресле уснул хирург. Он пришел сюда на минутный перекур и спал, выронив сигарету из окровавленных рук. Очень многие тогда, услыхав тишину, не смогли ей противостоять. Но многие продолжали выполнять свои обязанности.
Воспользовавшись прекращением огня, впервые за последние дни из башни стали выносить сотни трупов умерших, чтобы предать их земле. Вместе с ними выносили и закапывали ампутированные в госпитале конечности, от которых еще вчера не было возможности избавиться, иначе как просто выбрасывать в окна. Поступила команда раздать воду и продукты из военных запасов беженцам, численность которых некоторые оценивали в тот день в 30 тысяч человек. Допускать их самих к складам было совершенно невозможно – в давке на лестницах и в узких коридорах вполне могла произойти массовая гибель обезумевших от отчаяния и тесноты людей. Пришлось отбирать добровольцев среди солдат и гражданских, которые помогали медсестрам выносить и распределять продукты.
Не меньшие тяготы за эти дни испытали на себе и солдаты противной стороны. Они тоже валились с ног и засыпали возле своих гаубиц. Соперничество двух фронтов и желание командования во что бы то ни стало подарить Берлин Сталину к Первомаю, стоили им нескольких десятков тысяч лишних смертей. Но все же их окрыляла победа. Они жили надеждой на возвращение и перемены в своей собственной стране, которых просто не могло не быть после такой Великой Победы.
У защитников же башни Зоо, Тиргартена, нескольких еще удерживаемых мостов и площадей не было в крови этого дающего силы транквилизатора. Одни из них держались на фанатизме, другие – на примере товарищей, третьи – на паническом страхе перед пленом. Многие ни на чем уже не держались и, бросив оружие, бежали в леса, прятались в подвалах или выходили на улицы с поднятыми руками.
Петер с трудом разыскал брата, уснувшего в своем кабинете на шестом этаже. Пауль редко бывал здесь и сейчас сидел, положив локти на стол и уронив на них голову. Вероятно, он приводил в порядок документацию вверенного ему подразделения и так и уснул с пером в руке.
Петер сразу отметил разительную перемену во внешнем облике брата. Он осторожно потрогал его за плечо с блестящим серебряным погоном на красной подложке, и тот поднял голову. На Пауле был новый мундир со всеми наградами. Лицо его на этот раз оказалось чисто выбритым, а из рукавов кителя выглядывали белые манжеты рубашки с серебряными запонками.
Пауль протер глаза руками и откинулся на спинку стула. Его талию охватывал парчовый пояс с золотым парящим орлом на овальной серебряной пряжке.
– Жаль, у меня нет шпаги, которую я мог бы им отдать, – сказал он не то шутя, не то всерьез.
– Послушай, Пауль, – Петер сел на второй стул, – ты слышал, что наши там, внизу, сегодня пойдут на прорыв?
– Да. Именно поэтому мы сложим оружие только ночью, чтобы русские раньше не вошли в Тиргартен с юга.
– Так пошли вместе с ними! Они будут пробиваться на северо-запад к Олимпийскому стадиону и далее до Хафеля на Шпандау. Говорят, мост через Хафель еще в наших руках, Там, в лесах, мы соединимся с генералом Венком и двинем на Эльбу к американцам. Это хороший шанс!
– Не думаю.
– Почему? Я слышал, что у них несколько заправленных «тигров» и «пантер» и много грузовиков. Это части танковой дивизии «Мюнхеберг» и еще какой-то моторизованной. Кажется, 18-й. С ними пойдут тысячи гражданских. Поговаривают, что русские сегодня отмечают свое Первое мая и к ночи будут не в форме.
Пауль усмехнулся.
– А вот на это не надейся.
Он встал, одернул китель и, надев фуражку, подошел к небольшому зеркалу, висевшему на стене.
– Я не могу тебе советовать, потому что сам не знаю, что будет лучше для тебя. Ты имперский судья, хоть и бывший. Я приготовил для тебя документы недавно умершего солдата, но допускаю, что те ребята, что нами займутся завтра, тебя быстро расколют. Да и на батарее все знают, что ты мой брат Петер Кристиан. Уверяю тебя, завтра мы спустимся вниз, и многие оставят здесь, в башне, свою честь и долг перед товарищем. Начнется борьба за собственную шкуру. Поэтому я не отговариваю тебя от решения прорываться.
– Так пойдем вместе. Тебе тоже не простят командование батареей, убившей тысячи русских. Ты же знаешь, что они расстреливают на месте простых снайперов, хотя умение метко стрелять никогда не считалось военным преступлением.
Пауль покачал головой.
– Мы пообещали сдаться. Если часть гарнизона воспользуется перемирием, чтобы удрать, это будет расценено как нарушение предварительной договоренности. А уж мое отсутствие заметят в первую очередь. Тогда и русские не будут обязаны выполнять свои обещания. Я не могу подводить других, Петер. У меня в отличие от тебя просто нет выбора. Мне проще.
Он улыбнулся и достал из стола бутылку.
– Давай-ка лучше выпей да отправляйся спать. Тебе нужно отдохнуть до вечера.
Через несколько часов они прощались, стоя у моста через Ландверканал. Уже полностью стемнело. Накрапывал мелкий дождь. Мимо них на ту сторону проходили все те, кто решил принять участие в прорыве. Частично это были остатки гарнизонов, державших оборону зоопарка, но в большинстве своем гражданские. Тихо урча, проезжали с выключенными фарами автомашины. Солдаты пытались преградить путь женщинам, особенно тем, у кого были дети. Но многие, несмотря на это, прорывались через мост, говоря, что лучше умрут этой ночью от пуль, чем попадут в руки русских.
– Когда ты в последний раз видел отца? – спросил неожиданно Пауль.
– В начале февраля.
– А я почти год назад. Правда, недавно случайно встретился с одной из его… а впрочем, неважно. – Пауль отбросил докуренную сигарету. – Возьми мой пистолет. Мне он уже ни к чему – стреляться я не собираюсь.
– Не надо.
– Как хочешь. Не забудь, что ты Ганс Пользек, бывший солдат 20-й авиаполевой дивизии, после расформирования которой третьего августа сорок четвертого ты был переведен в 19-ю народно-гренадерскую.
За спиной Петера висел небольшой рюкзак с медикаментами, бинтами, флягами со спиртом и водой и небольшим количеством продуктов. На нем была новая куртка из синевато-сизой вэвээсовской ткани, единственным знаком различия на которой являлась зеленая манжетная лента одного из парашютных полков Геринга.
– Ну, мне пора возвращаться, – сказал Пауль. – Я рад, что эти несколько дней мы были вместе.
Они обнялись, и майор Кристиан быстро пошел в сторону чернеющей на фоне озаряемых сигнальными ракетами низких облаков громады башни.
* * *
В одиннадцать часов вечера над башней Зообункера затрепетал белый флаг. Простыню привязали к какой-то жерди, жердь – к стволу пушки, после чего ствол привели в вертикальное положение и осветили прожектором. В этот момент все триста пятьдесят человек гарнизона стояли внизу. Раненые, медперсонал и беженцы (те, кто решил остаться) находились внутри. Ожидание длилось недолго.
Скоро послышался шум моторов и треск ломаемых деревьев. Из темноты показались танки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63