– Проверьте и выпишите расписку. Ровно без четверти двенадцать начинайте скупку акций «Звезды» по тридцать марок за штуку. Если цена возрастет, немедленно ставьте меня в известность. Я или мой компаньон будем по этому номеру, – он протянул бумажку с телефоном их штаб-квартиры и двумя другими номерами. – На нижние записи не обращайте внимания – это номера моих представителей в Гамбурге и Мюнхене, – приврал он для солидности.
Рейхштайль взял протянутый листок и недоверчиво посмотрел на клиента.
– Но сейчас они стоят восемьдесят.
– Уже шестьдесят шесть.
– Вы уверены? И через полтора часа станут по тридцать?
– Даже меньше.
– Надеюсь, вы знаете, господин Пикарт, что никакой ответственности…
– …по существу сделки вы не несете. Разумеется.
Нижегородский сел в кресло и закинул ногу на ногу на американский манер, положив щиколотку на колено и выставив напоказ подошву сапога.
– Часам к двенадцати может зашевелиться «Вест унд Ост». Не обращайте на них и всех прочих внимания. Главное – как можно быстрее пустить в дело эти деньги, – он кивнул в сторону саквояжа.
Рейхштайль положил перед Нижегородским лист бумаги.
– Изложите ваше поручение письменно, проставьте время и дату. А я пока приготовлю заемное письмо. Но учтите, если начнется обвал и паника, гоф-маклер может приостановить все операции по «Дойчер штерн» до прояснения ситуации.
Вадим склонился к биржевику, страшно выпучил глаза и интригующим шепотом произнес:
– Гоф-маклера я беру на себя.
Через неделю, вечером одиннадцатого февраля, Нижегородский стоял на коленях на полу гостиной и наблюдал, как Густав, фыркая и смешно чихая, лакал что-то из блюдечка. Вадим, несмотря на всю ответственность и нервозность последних дней, нашел время записаться в «Общество любителей мопсов» (такое действительно нашлось), обзавелся какой-то книжкой и теперь лично готовил питание своему щенку. Ровно час назад он отдал распоряжение начинать продажу пароходных акций и переводить деньги на счета коммерческой фирмы «Густав» в четырех крупнейших германских Д-банках: Дрезденского, Дармштадского, Дисконтного и Дойчебанка.
Их затея полностью оправдалась. Рейхштайль выполнил свою работу мастерски и за четыре часа истратил выданный ему миллион. Конечно, он быстро заподозрил неладное, однако пути назад уже не было. Когда же в дело ринулись брокеры «Вест унд Ост», он понял, что игра идет по-крупному и что его клиент в этой игре, пожалуй, один из главных участников. Нижегородский, узнав по телефону, что стартовая сумма истрачена, туманно намекнул старшему маклеру о какой-то секретной договоренности с противником, якобы только что с ним заключенной, вследствие чего он сам выходит из игры. Как раз к этому моменту цена на акции «Звезды» медленно поползла вверх.
А через неделю, когда за них давали 98 марок, Вадим позвонил Рейхштайлю и попросил продать все до одной. Прогуливаясь через два дня после этого по Тиргартену, компаньоны веселились, словно дети. Вспоминая бурные события минувших дней, они размахивали руками, говорили глупости и строили планы на будущее. Миновав полицейский пост, они забрели на уставленную статуями «Зигесаллею».
– Вот, Вадим Алексеич, гордость нашего Вильгельма – «Пуппен аллея» «Кукольная аллея» – шутливое название «Аллеи славы» в Тиргартене.
, – взял на себя роль экскурсовода всезнающий Каратаев. – Обрати внимание на работу Йозефа Уфюса, – он указал на одну из парадных статуй. – Никто так толком и не знает, кто это: Вильгельм в образе Фридриха Великого, или все же сам Фридрих Великий, для скульптурного портрета которого позировал наш Вильгельм. А это Филипп Эйленбург в образе рыцаря фон Ильбурга. Много лет он был самым близким другом императора и слыл в Германии чем-то вроде «серого кардинала». Когда несколько лет назад канцлер Гольштейн получил отставку, то, вероятно не без основания, посчитал, что не обошлось без стараний Эйленбурга, и обвинил последнего в гомосексуализме. Вышел громкий скандал. Обрисовалась целая «банда высокопоставленных развратников», и вот уже пять лет тянется это дело. Эйленбург так и умрет в двадцать первом году, состоя под судом. Однако его статуя здесь, а Гольштейна заказать не удосужились. – Каратаев вдруг рассмеялся. – Я тебе скажу, что, когда в девятом году отставной канцлер умер, Вильгельм, узнав об этом, бросился к первому попавшемуся человеку – ему подвернулся какой-то дипломат – со словами: «Дай-ка я тебя обниму! Подумать только, старина Гольштейн отдал концы!»
Нижегородский тоже весело захохотал, привлекая внимание прохаживавшегося вдоль специально охраняемой аллеи полицейского.
– Придет время, Саввушка, и наши с тобой статуи в образе каких-нибудь дурацких рыцарей будут стоять здесь!
– Ну, это ты загнул, – запротестовал Каратаев. – Тут нет даже Бисмарка. Вернее, есть, но не тот, а какой-то из его предков. Последний кайзер вообще не очень-то жалует канцлеров.
– А где он сейчас?
– Вильгельм? Через несколько дней, кажется двадцать седьмого числа, должен быть в Киле на спуске на воду нового линкора, который назовут «Принц-регент Луитпольд». Явный реверанс в сторону баварских Виттельсбахов. Ты знаком с историей их королевского дома?
– Ты, Саввушка, непременно расскажешь мне всю эту их историю, но позже, – решил увильнуть от очередного исторического экскурса Нижегородский. – Завтра вечером, на сон грядущий. А сейчас – ну их всех к чертям! Едем в «Эксельсиор» – это у Ангальтского вокзала.
– Едем, – согласился Каратаев, и, ускорив шаг, они зашагали в сторону Хеерштрассе. – Ты, конечно же, не читал «Люди в отеле» Викки Баума? Это как раз об «Эксельсиоре». Я тебе тоже расскажу…
Пришла весна.
В марте в Бельгии и Англии забастовали углекопы. К ним присоединилась четверть миллиона горняков Рура, объявив стачку солидарности. Цены на уголь поползли вверх. В Моабите и Веддинге снова стало неспокойно. Всегда презиравший рабочее сословие своей империи кайзер Вильгельм II грозил жесткими мерами, намекая на возможность повторения германского «кровавого воскресенья» Столкновение рабочих с полицией в берлинских предместьях 6 марта 1910 года.
.
– Все идет своим чередом, – отложив газету, удовлетворенно констатировал за завтраком Каратаев. – Это окончательно погасит интерес к делу пароходной компании «Дойчер штерн».
– Ну, и долго нам сидеть в подполье? – в очередной раз проявил нетерпение Вадим. – Когда мы начнем жить полнокровной жизнью и займемся каким-нибудь интересным делом?
– Не спеши. Еще не накоплен достаточный начальный капитал. Интересное дело ему подавай! Что, черт возьми, ты подразумеваешь под интересным делом?
– Прежде всего, я бы хотел организовать компанию по производству чего-нибудь. Понимаешь, собственную компанию. – Развалившись на диване в гостиной, Нижегородский мечтательно пустил в потолок струйку дыма. – Например, делать компьютеры.
– Да? А начать освоение космоса не желаете? – Каратаев, возмущенный такой наивностью, поперхнулся. – Компьютеры! А ты в этом что-нибудь смыслишь? И потом, без соответствующего развития электроники, лазерных технологий, химии сверхчистых материалов и тому подобного ты дальше логарифмических линеек и арифмометров не уедешь. Так что сиди и не выдумывай, а если тебе нечем заняться, то хоть сейчас могу предложить одну работенку. Только нужно спешить – через пару дней будет поздно.
– Что там еще? – вздохнул Вадим. – Только покороче.
Каратаев помедлил несколько секунд, прикидывая, стоит ли браться за это дело, решил, что стоит, я, открыв рот, положил тем самым начало самой грандиозной их афере, не имея, правда, об этом еще ни малейшего представления.
– Изволь. Через четыре дня, седьмого марта, в четверг, при сломе старого дома в Хартфорде (это недалеко от Лондона) в стене будет обнаружен тайник, из которого достанут один-единственный предмет – алмаз. Необработанный алмаз весом в семьсот тридцать два метрических карата.
При этих словах Нижегородский повернул голову и удивленно посмотрел на соотечественника.
– Но что самое главное в этой истории для нас, – продолжал Каратаев, – так это то, что ни в эти дни, ни десятилетия спустя у камня так и не отыщется его прежний хозяин. Понимаешь, что это значит?
– Это значит, что его можно стибрить и никто при этом не расстроится. Так? – догадался Нижегородский.
– Совершенно в дырочку! Ну что? Тебя это интересует?
– Сколько ты сказал в нем каратов?
– Семьсот тридцать два.
Вадим скинул ноги с дивана и сел. Некоторое время они молча взирали друг на друга, затем Нижегородский посмотрел на свою левую руку с перстнем на безымянном пальце.
– У меня здесь роскошный пятикаратник. Знаешь, сколько я отдал за него? Хотя… не важно. Так когда, говоришь, они его откопают?
– Седьмого марта.
– А сегодня второе. Чего же мы сидим? – закричал Нижегородский. – Нужно немедленно ехать в Англию! Если не хочешь, можешь оставаться: я справлюсь один. – Зажав сигару зубами и роняя пепел на ковер, он принялся стаскивать с себя халат. – Я за билетами, а ты вытащи из своего очешника все, что там есть про этот алмаз. Адреса, фамилии…
Часа через три Вадим уже укладывал небольшой походный чемодан.
– Пароход из Гамбурга, – говорил он толкавшемуся рядом Каратаеву, – отплываю вечером четвертого. В ночь на шестое прибываю в Лондон. Представляешь, четыреста двадцать пять миль мы будем ползти тридцать четыре часа. Ну да ладно – сутки в запасе. А теперь докладывай, что ты нарыл. Только по порядку.
Компаньоны уселись за стол, и Савва извлек из кармана домашнего жакета свой блокнот.
– Значит, так, – начал он, пошуршав страничками, – седьмого марта в Хартворде (это графство Хартвордшир), около пяти часов вечера, в доме номер семь по улице Кроупли-стрит двое рабочих, а именно Эндрю Байтвуд и Робин Конахи, начнут отдирать старые дубовые панели в одной из комнат второго этажа. Выломав очередную, они обнаружат в стене справа от камина небольшое отверстие, примерно в метре от пола. Отверстие будет заткнуто тряпкой. Конахи – парень двадцати пяти лет – вытащит тряпку и засунет руку в углубление. Там он нащупает кожаный мешочек (что-то вроде кисета) и, ухватив пальцами за тесемку, вытащит его наружу. Он вытряхнет из мешочка здоровенную «градину» (его собственные слова), и они вместе с Байтвудом некоторое время будут ее рассматривать. «Стекляшка» (это слова Эндрю Байтвуда) будет иметь вид призмы, около двух дюймов в длину и чуть более дюйма в поперечнике. Поверхность ее будет матово-белой, с небольшими сколами и выщерблинами, и «градина» действительно более всего будет походить на кусок непрозрачного льда. Повертев камень минут пять и перекурив, Робин Конахи засунет его в карман своей куртки, после чего они продолжат работу.
Вечером Конахи, по обыкновению, отправится в паб по-соседству со своим домом, где за кружкой пива покажет находку закадычному приятелю Скотту Эффлеку, столяру-краснодеревщику. Внимание последнего привлечет необычайный вес «стекляшки», а также то, что, будучи зажатой в ладони, она долго не нагревается, оставаясь холодной. Он посоветует товарищу показать ее местному ювелиру, с которым лично знаком. Так они и сделают. В десять вечера того же дня ювелир Джонатан Сайзвор впервые возьмет алмаз в руки и поднесет к своим подслеповатым глазам. Он не знаток камней, работает больше с металлом. Выполняя заказы горожан, он реставрирует серебряные и золотые украшения начала Викторианской эпохи. Тем не менее Сайзвор сразу заподозрит неладное. Он поймет, что это не только не стекло или горный хрусталь, но и не кварцит. Бесцветный аметист? Или… Глядя на лица двух деревенских парней, принесших ему этот предмет, он будет уверять себя, что в их провинциальном, даже несмотря на близость к столице, Хартворде просто неоткуда взяться алмазу такой величины. «Пока ничего не могу сказать. Нужно показать его в Лондоне», – вынесет старый ювелир свой вердикт.
Утром следующего дня, отпросившись с работы, Робин Конахи вместе со Скоттом Эффлеком отправятся в Лондон. Не спавший всю эту ночь Сайзвор тоже поедет с ними. Часам к двенадцати они будут уже на Пикадилли, где и покажут камень экспертам одного из крупнейших ювелирных магазинов.
Каратаев замолчал и снова зашуршал страничками своего блокнота.
– Ну-ну, дальше-то что? – заерзал от нетерпения Нижегородский.
– Дальше? – Савва посмотрел на компаньона, выдерживая паузу. – А дальше начнется переполох, герр Вацлав. Уже на следующий день лондонская «Таймс» выйдет с сенсационным заголовком: «В Англии найден неизвестный алмаз весом в 700 каратов». Ты, может быть, знаешь, что еще не улеглись страсти по Куллинану, распиленному на кучу бриллиантов три года назад. Но с Куллинаном все ясно: его нашли в Африке и потом подарили английскому королю, а вот «Хартвордский призрак», как назовут алмаз из тайника позже, никогда не откроет своей тайны. Короче говоря, к вечеру восьмого марта десятки газет королевства подхватят новость о необыкновенной находке. Всех в первую очередь будет интересовать, кто же владелец камня, а уж потом все остальное. Поняв, что «стекляшка» оказалась уникальным алмазом, о своих правах на него заявит коллега Конахи – чернорабочий Эндрю Байтвуд. Через сутки к нему присоединится и Эффлекс, заявив журналистам, что если бы не он, то его недалекий друг Робин просто выбросил бы «камендулину к чертовой матери». А уж когда один из лондонских банкиров не торгуясь предложит Конахи за пока еще безымянный алмаз пятьдесят тысяч фунтов, стропила заскрипят и у остальных.
– Это у кого же еще? – поинтересовался Нижегородский, тщательно фиксировавший имена участников истории в записной книжке.
– Во-первых, о своей пятипроцентной доле эксперта объявит папаша Сайзвор: если бы не он, эти олухи так и не поняли бы, чем владеют. Примчится в Лондон и строительный подрядчик, взявшийся за перестройку доходного дома на Кроупли-стрит. Потрясая бумагами, он станет доказывать, что старый дом с седьмого числа передан ему со всем хламом и мусором, которые в нем еще остались, а стало быть и с алмазом, у которого к тому же, как выясняется, нет законного хозяина. Формально он будет прав: бумага о передаче ему разрешения на утилизацию по собственному усмотрению строительных материалов и всего остального, что осталось в разбираемом строении, им будет предоставлена. И именно его рабочие Конахи и Байтвуд по его личному указанию снимали старые панели со стен и незаконно присвоили найденный ими алмаз. Впрочем, мистер Диггс человек не жадный и готов поделиться с ними.
Но всех отодвинет в сторону домовладелица, некая миссис Пэррис. Она заявит, что ее покойный муж с незапамятных времен владел этим камнем, хотя и не знал, что он такой ценный. Она же просто забыла про старый талисман, а теперь, понятное дело, вспомнила и просит вернуть его, поскольку он дорог ей как память. Миссис Лора Пэррис наймет пару бойких столичных адвокатов и будет готова биться насмерть за «память» своего незабвенного супруга. Короче говоря, дело дойдет до драки (да-да, два выбитых зуба), и камень будет временно конфискован до выяснения всех обстоятельств. Его поместят в один из сейфов Скотленд-Ярда, где он и пропадет ровно через неделю.
– Как то есть пропадет? – удивился Нижегородский. – В каком это смысле?
– Пропадет – в смысле исчезнет.
– Что, навсегда?
– Для всех участников этих событий – да. Его найдут только через сто с небольшим лет в одной из кают «Лузитании». Через три года, в пятнадцатом, если ты в курсе, «Лузитанию» отправит на дно немецкая подводная лодка. Совсем недалеко от английского побережья. В начале следующего века в числе прочих предметов водолазы-любители поднимут с ее борта шкатулку с алмазом, характеристики которого совпадут с описанием камня из «хартвордского тайника».
– Что-то припоминаю, – грызя карандаш, задумчиво произнес Нижегородский. – Об этом писали. Потом его распилят и наделают брюликов, так?
– Это особая история, Вадим, и о ней мы обязательно поговорим, но позже, – сказал Каратаев, взглянув на часы. – Сначала нужно достать камень. Тебе поручается, можно сказать, гуманитарная акция по спасению Призрака. Кстати, о названии. Когда страсти по украденному алмазу улягутся, о нем довольно скоро позабудут. Потом будет война и много других событий, однако в конце тридцатых о «безымянном алмазе» снова заговорят. Я пока не совсем понял, с чем это связано, но тем не менее нашел несколько статеек в периодике и пару занимательных рассказов в книжках о драгоценных камнях. Возникнет даже небольшая полемика: а был ли «Хартвордский призрак»? Не была ли вся эта история блефом? К тому времени почти все ювелиры, видевшие алмаз, либо умрут, либо сами уже не будут ни в чем уверены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Рейхштайль взял протянутый листок и недоверчиво посмотрел на клиента.
– Но сейчас они стоят восемьдесят.
– Уже шестьдесят шесть.
– Вы уверены? И через полтора часа станут по тридцать?
– Даже меньше.
– Надеюсь, вы знаете, господин Пикарт, что никакой ответственности…
– …по существу сделки вы не несете. Разумеется.
Нижегородский сел в кресло и закинул ногу на ногу на американский манер, положив щиколотку на колено и выставив напоказ подошву сапога.
– Часам к двенадцати может зашевелиться «Вест унд Ост». Не обращайте на них и всех прочих внимания. Главное – как можно быстрее пустить в дело эти деньги, – он кивнул в сторону саквояжа.
Рейхштайль положил перед Нижегородским лист бумаги.
– Изложите ваше поручение письменно, проставьте время и дату. А я пока приготовлю заемное письмо. Но учтите, если начнется обвал и паника, гоф-маклер может приостановить все операции по «Дойчер штерн» до прояснения ситуации.
Вадим склонился к биржевику, страшно выпучил глаза и интригующим шепотом произнес:
– Гоф-маклера я беру на себя.
Через неделю, вечером одиннадцатого февраля, Нижегородский стоял на коленях на полу гостиной и наблюдал, как Густав, фыркая и смешно чихая, лакал что-то из блюдечка. Вадим, несмотря на всю ответственность и нервозность последних дней, нашел время записаться в «Общество любителей мопсов» (такое действительно нашлось), обзавелся какой-то книжкой и теперь лично готовил питание своему щенку. Ровно час назад он отдал распоряжение начинать продажу пароходных акций и переводить деньги на счета коммерческой фирмы «Густав» в четырех крупнейших германских Д-банках: Дрезденского, Дармштадского, Дисконтного и Дойчебанка.
Их затея полностью оправдалась. Рейхштайль выполнил свою работу мастерски и за четыре часа истратил выданный ему миллион. Конечно, он быстро заподозрил неладное, однако пути назад уже не было. Когда же в дело ринулись брокеры «Вест унд Ост», он понял, что игра идет по-крупному и что его клиент в этой игре, пожалуй, один из главных участников. Нижегородский, узнав по телефону, что стартовая сумма истрачена, туманно намекнул старшему маклеру о какой-то секретной договоренности с противником, якобы только что с ним заключенной, вследствие чего он сам выходит из игры. Как раз к этому моменту цена на акции «Звезды» медленно поползла вверх.
А через неделю, когда за них давали 98 марок, Вадим позвонил Рейхштайлю и попросил продать все до одной. Прогуливаясь через два дня после этого по Тиргартену, компаньоны веселились, словно дети. Вспоминая бурные события минувших дней, они размахивали руками, говорили глупости и строили планы на будущее. Миновав полицейский пост, они забрели на уставленную статуями «Зигесаллею».
– Вот, Вадим Алексеич, гордость нашего Вильгельма – «Пуппен аллея» «Кукольная аллея» – шутливое название «Аллеи славы» в Тиргартене.
, – взял на себя роль экскурсовода всезнающий Каратаев. – Обрати внимание на работу Йозефа Уфюса, – он указал на одну из парадных статуй. – Никто так толком и не знает, кто это: Вильгельм в образе Фридриха Великого, или все же сам Фридрих Великий, для скульптурного портрета которого позировал наш Вильгельм. А это Филипп Эйленбург в образе рыцаря фон Ильбурга. Много лет он был самым близким другом императора и слыл в Германии чем-то вроде «серого кардинала». Когда несколько лет назад канцлер Гольштейн получил отставку, то, вероятно не без основания, посчитал, что не обошлось без стараний Эйленбурга, и обвинил последнего в гомосексуализме. Вышел громкий скандал. Обрисовалась целая «банда высокопоставленных развратников», и вот уже пять лет тянется это дело. Эйленбург так и умрет в двадцать первом году, состоя под судом. Однако его статуя здесь, а Гольштейна заказать не удосужились. – Каратаев вдруг рассмеялся. – Я тебе скажу, что, когда в девятом году отставной канцлер умер, Вильгельм, узнав об этом, бросился к первому попавшемуся человеку – ему подвернулся какой-то дипломат – со словами: «Дай-ка я тебя обниму! Подумать только, старина Гольштейн отдал концы!»
Нижегородский тоже весело захохотал, привлекая внимание прохаживавшегося вдоль специально охраняемой аллеи полицейского.
– Придет время, Саввушка, и наши с тобой статуи в образе каких-нибудь дурацких рыцарей будут стоять здесь!
– Ну, это ты загнул, – запротестовал Каратаев. – Тут нет даже Бисмарка. Вернее, есть, но не тот, а какой-то из его предков. Последний кайзер вообще не очень-то жалует канцлеров.
– А где он сейчас?
– Вильгельм? Через несколько дней, кажется двадцать седьмого числа, должен быть в Киле на спуске на воду нового линкора, который назовут «Принц-регент Луитпольд». Явный реверанс в сторону баварских Виттельсбахов. Ты знаком с историей их королевского дома?
– Ты, Саввушка, непременно расскажешь мне всю эту их историю, но позже, – решил увильнуть от очередного исторического экскурса Нижегородский. – Завтра вечером, на сон грядущий. А сейчас – ну их всех к чертям! Едем в «Эксельсиор» – это у Ангальтского вокзала.
– Едем, – согласился Каратаев, и, ускорив шаг, они зашагали в сторону Хеерштрассе. – Ты, конечно же, не читал «Люди в отеле» Викки Баума? Это как раз об «Эксельсиоре». Я тебе тоже расскажу…
Пришла весна.
В марте в Бельгии и Англии забастовали углекопы. К ним присоединилась четверть миллиона горняков Рура, объявив стачку солидарности. Цены на уголь поползли вверх. В Моабите и Веддинге снова стало неспокойно. Всегда презиравший рабочее сословие своей империи кайзер Вильгельм II грозил жесткими мерами, намекая на возможность повторения германского «кровавого воскресенья» Столкновение рабочих с полицией в берлинских предместьях 6 марта 1910 года.
.
– Все идет своим чередом, – отложив газету, удовлетворенно констатировал за завтраком Каратаев. – Это окончательно погасит интерес к делу пароходной компании «Дойчер штерн».
– Ну, и долго нам сидеть в подполье? – в очередной раз проявил нетерпение Вадим. – Когда мы начнем жить полнокровной жизнью и займемся каким-нибудь интересным делом?
– Не спеши. Еще не накоплен достаточный начальный капитал. Интересное дело ему подавай! Что, черт возьми, ты подразумеваешь под интересным делом?
– Прежде всего, я бы хотел организовать компанию по производству чего-нибудь. Понимаешь, собственную компанию. – Развалившись на диване в гостиной, Нижегородский мечтательно пустил в потолок струйку дыма. – Например, делать компьютеры.
– Да? А начать освоение космоса не желаете? – Каратаев, возмущенный такой наивностью, поперхнулся. – Компьютеры! А ты в этом что-нибудь смыслишь? И потом, без соответствующего развития электроники, лазерных технологий, химии сверхчистых материалов и тому подобного ты дальше логарифмических линеек и арифмометров не уедешь. Так что сиди и не выдумывай, а если тебе нечем заняться, то хоть сейчас могу предложить одну работенку. Только нужно спешить – через пару дней будет поздно.
– Что там еще? – вздохнул Вадим. – Только покороче.
Каратаев помедлил несколько секунд, прикидывая, стоит ли браться за это дело, решил, что стоит, я, открыв рот, положил тем самым начало самой грандиозной их афере, не имея, правда, об этом еще ни малейшего представления.
– Изволь. Через четыре дня, седьмого марта, в четверг, при сломе старого дома в Хартфорде (это недалеко от Лондона) в стене будет обнаружен тайник, из которого достанут один-единственный предмет – алмаз. Необработанный алмаз весом в семьсот тридцать два метрических карата.
При этих словах Нижегородский повернул голову и удивленно посмотрел на соотечественника.
– Но что самое главное в этой истории для нас, – продолжал Каратаев, – так это то, что ни в эти дни, ни десятилетия спустя у камня так и не отыщется его прежний хозяин. Понимаешь, что это значит?
– Это значит, что его можно стибрить и никто при этом не расстроится. Так? – догадался Нижегородский.
– Совершенно в дырочку! Ну что? Тебя это интересует?
– Сколько ты сказал в нем каратов?
– Семьсот тридцать два.
Вадим скинул ноги с дивана и сел. Некоторое время они молча взирали друг на друга, затем Нижегородский посмотрел на свою левую руку с перстнем на безымянном пальце.
– У меня здесь роскошный пятикаратник. Знаешь, сколько я отдал за него? Хотя… не важно. Так когда, говоришь, они его откопают?
– Седьмого марта.
– А сегодня второе. Чего же мы сидим? – закричал Нижегородский. – Нужно немедленно ехать в Англию! Если не хочешь, можешь оставаться: я справлюсь один. – Зажав сигару зубами и роняя пепел на ковер, он принялся стаскивать с себя халат. – Я за билетами, а ты вытащи из своего очешника все, что там есть про этот алмаз. Адреса, фамилии…
Часа через три Вадим уже укладывал небольшой походный чемодан.
– Пароход из Гамбурга, – говорил он толкавшемуся рядом Каратаеву, – отплываю вечером четвертого. В ночь на шестое прибываю в Лондон. Представляешь, четыреста двадцать пять миль мы будем ползти тридцать четыре часа. Ну да ладно – сутки в запасе. А теперь докладывай, что ты нарыл. Только по порядку.
Компаньоны уселись за стол, и Савва извлек из кармана домашнего жакета свой блокнот.
– Значит, так, – начал он, пошуршав страничками, – седьмого марта в Хартворде (это графство Хартвордшир), около пяти часов вечера, в доме номер семь по улице Кроупли-стрит двое рабочих, а именно Эндрю Байтвуд и Робин Конахи, начнут отдирать старые дубовые панели в одной из комнат второго этажа. Выломав очередную, они обнаружат в стене справа от камина небольшое отверстие, примерно в метре от пола. Отверстие будет заткнуто тряпкой. Конахи – парень двадцати пяти лет – вытащит тряпку и засунет руку в углубление. Там он нащупает кожаный мешочек (что-то вроде кисета) и, ухватив пальцами за тесемку, вытащит его наружу. Он вытряхнет из мешочка здоровенную «градину» (его собственные слова), и они вместе с Байтвудом некоторое время будут ее рассматривать. «Стекляшка» (это слова Эндрю Байтвуда) будет иметь вид призмы, около двух дюймов в длину и чуть более дюйма в поперечнике. Поверхность ее будет матово-белой, с небольшими сколами и выщерблинами, и «градина» действительно более всего будет походить на кусок непрозрачного льда. Повертев камень минут пять и перекурив, Робин Конахи засунет его в карман своей куртки, после чего они продолжат работу.
Вечером Конахи, по обыкновению, отправится в паб по-соседству со своим домом, где за кружкой пива покажет находку закадычному приятелю Скотту Эффлеку, столяру-краснодеревщику. Внимание последнего привлечет необычайный вес «стекляшки», а также то, что, будучи зажатой в ладони, она долго не нагревается, оставаясь холодной. Он посоветует товарищу показать ее местному ювелиру, с которым лично знаком. Так они и сделают. В десять вечера того же дня ювелир Джонатан Сайзвор впервые возьмет алмаз в руки и поднесет к своим подслеповатым глазам. Он не знаток камней, работает больше с металлом. Выполняя заказы горожан, он реставрирует серебряные и золотые украшения начала Викторианской эпохи. Тем не менее Сайзвор сразу заподозрит неладное. Он поймет, что это не только не стекло или горный хрусталь, но и не кварцит. Бесцветный аметист? Или… Глядя на лица двух деревенских парней, принесших ему этот предмет, он будет уверять себя, что в их провинциальном, даже несмотря на близость к столице, Хартворде просто неоткуда взяться алмазу такой величины. «Пока ничего не могу сказать. Нужно показать его в Лондоне», – вынесет старый ювелир свой вердикт.
Утром следующего дня, отпросившись с работы, Робин Конахи вместе со Скоттом Эффлеком отправятся в Лондон. Не спавший всю эту ночь Сайзвор тоже поедет с ними. Часам к двенадцати они будут уже на Пикадилли, где и покажут камень экспертам одного из крупнейших ювелирных магазинов.
Каратаев замолчал и снова зашуршал страничками своего блокнота.
– Ну-ну, дальше-то что? – заерзал от нетерпения Нижегородский.
– Дальше? – Савва посмотрел на компаньона, выдерживая паузу. – А дальше начнется переполох, герр Вацлав. Уже на следующий день лондонская «Таймс» выйдет с сенсационным заголовком: «В Англии найден неизвестный алмаз весом в 700 каратов». Ты, может быть, знаешь, что еще не улеглись страсти по Куллинану, распиленному на кучу бриллиантов три года назад. Но с Куллинаном все ясно: его нашли в Африке и потом подарили английскому королю, а вот «Хартвордский призрак», как назовут алмаз из тайника позже, никогда не откроет своей тайны. Короче говоря, к вечеру восьмого марта десятки газет королевства подхватят новость о необыкновенной находке. Всех в первую очередь будет интересовать, кто же владелец камня, а уж потом все остальное. Поняв, что «стекляшка» оказалась уникальным алмазом, о своих правах на него заявит коллега Конахи – чернорабочий Эндрю Байтвуд. Через сутки к нему присоединится и Эффлекс, заявив журналистам, что если бы не он, то его недалекий друг Робин просто выбросил бы «камендулину к чертовой матери». А уж когда один из лондонских банкиров не торгуясь предложит Конахи за пока еще безымянный алмаз пятьдесят тысяч фунтов, стропила заскрипят и у остальных.
– Это у кого же еще? – поинтересовался Нижегородский, тщательно фиксировавший имена участников истории в записной книжке.
– Во-первых, о своей пятипроцентной доле эксперта объявит папаша Сайзвор: если бы не он, эти олухи так и не поняли бы, чем владеют. Примчится в Лондон и строительный подрядчик, взявшийся за перестройку доходного дома на Кроупли-стрит. Потрясая бумагами, он станет доказывать, что старый дом с седьмого числа передан ему со всем хламом и мусором, которые в нем еще остались, а стало быть и с алмазом, у которого к тому же, как выясняется, нет законного хозяина. Формально он будет прав: бумага о передаче ему разрешения на утилизацию по собственному усмотрению строительных материалов и всего остального, что осталось в разбираемом строении, им будет предоставлена. И именно его рабочие Конахи и Байтвуд по его личному указанию снимали старые панели со стен и незаконно присвоили найденный ими алмаз. Впрочем, мистер Диггс человек не жадный и готов поделиться с ними.
Но всех отодвинет в сторону домовладелица, некая миссис Пэррис. Она заявит, что ее покойный муж с незапамятных времен владел этим камнем, хотя и не знал, что он такой ценный. Она же просто забыла про старый талисман, а теперь, понятное дело, вспомнила и просит вернуть его, поскольку он дорог ей как память. Миссис Лора Пэррис наймет пару бойких столичных адвокатов и будет готова биться насмерть за «память» своего незабвенного супруга. Короче говоря, дело дойдет до драки (да-да, два выбитых зуба), и камень будет временно конфискован до выяснения всех обстоятельств. Его поместят в один из сейфов Скотленд-Ярда, где он и пропадет ровно через неделю.
– Как то есть пропадет? – удивился Нижегородский. – В каком это смысле?
– Пропадет – в смысле исчезнет.
– Что, навсегда?
– Для всех участников этих событий – да. Его найдут только через сто с небольшим лет в одной из кают «Лузитании». Через три года, в пятнадцатом, если ты в курсе, «Лузитанию» отправит на дно немецкая подводная лодка. Совсем недалеко от английского побережья. В начале следующего века в числе прочих предметов водолазы-любители поднимут с ее борта шкатулку с алмазом, характеристики которого совпадут с описанием камня из «хартвордского тайника».
– Что-то припоминаю, – грызя карандаш, задумчиво произнес Нижегородский. – Об этом писали. Потом его распилят и наделают брюликов, так?
– Это особая история, Вадим, и о ней мы обязательно поговорим, но позже, – сказал Каратаев, взглянув на часы. – Сначала нужно достать камень. Тебе поручается, можно сказать, гуманитарная акция по спасению Призрака. Кстати, о названии. Когда страсти по украденному алмазу улягутся, о нем довольно скоро позабудут. Потом будет война и много других событий, однако в конце тридцатых о «безымянном алмазе» снова заговорят. Я пока не совсем понял, с чем это связано, но тем не менее нашел несколько статеек в периодике и пару занимательных рассказов в книжках о драгоценных камнях. Возникнет даже небольшая полемика: а был ли «Хартвордский призрак»? Не была ли вся эта история блефом? К тому времени почти все ювелиры, видевшие алмаз, либо умрут, либо сами уже не будут ни в чем уверены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58