– Мне предстоит работать по цессии Цессия – передача прав одним лицом другому на получение денег.
или с наличными?
– Мой счет в Колониальном банке, но первый миллион я привезу наличными в крупных билетах. Получение остальных девяти чуть позже мы оформим с вами посредством заемного письма. Вас устроит?
– Вполне. Надеюсь, вы осведомлены о размерах моего куртажа?
– Буду рад узнать.
– Две десятых процента от суммы сделки в интервале от миллиона до пяти.
– Мог бы предложить вам больше, – вздохнул Нижегородский, – но, увы, знаю, что нельзя.
Рейхштайль тяжело поднялся.
– Что ж, жду вас четвертого.
– Про какие такие десять миллионов ты тут рассказывал? – набросился Каратаев на Нижегородского, когда тот, отвезя «канцлера», вернулся домой. – У нас и девятисот тысяч не наберется!
– Это чистой воды экспромт, Савва Августович. Ты видел его рожу? Когда он уселся напротив меня и спросил про деньги, я понял, что надо блефовать. Иначе он просто лопнул бы от высокомерия.
– А что ты плел про колонии, в особенности про Конго?
– Извини, сорвалось. – Вадим плюхнулся на стоявший в простенке между дверьми их комнат кривоногий диванчик и бросил рядом свой смокинг. – Хотелось сбить спесь с этого господина, а тут как раз недавняя статья в «Националь цайтунг». Попалась мне в поезде, и я прочел от нечего делать. Ладно, Савва, поговорим лучше о деньгах: десять не десять, а один лимон нам иметь нужно. Сколько там не хватает?
– Полтораста тысяч.
– Куда отправимся на заработки?
– А если в казино? – предложил Савва.
– Полтораста тыщ сорвать за раз на рулетке? Это нереально. У них предельная ставка – тысяча талеров. Постой, – встрепенулся Вадим, – у тебя что, есть выигрышный номер?
– Даже четыре подряд! На двадцать восьмое января. Только не здесь, а в Висбадене.
Нижегородский подпрыгнул.
– В Висбадене? Ты не шутишь? – Он забегал по комнате. – Погоди, погоди. Ведь это, если не ошибаюсь, настоящий Рулетенбург. Я слыхал один разговор в «Фортуне» о тамошних ставках в пять тысяч французских франков, а это… – он наморщил лоб, – что-то около четырех тысяч марок…
– Четыре тысячи пятьдесят по курсу «Гросс Дойче Банка».
– А четыре на стрейт дадут сразу сто сорок! – Он снова плюхнулся на диван. – Так, давай рассказывай.
Каратаев сообщил компаньону о прочитанном им несколько дней назад интервью в «Фигаро» от первого февраля с каким-то модным писателем, только что вернувшимся в Париж из Висбадена. Когда речь зашла о рулетке, тот поведал историю о том, как оказался свидетелем выпадения в трех спинах кряду единицы, двойки и тройки. Причем после единицы и двойки он в шутку громко сказал, что теперь непременно выпадет тройка, и поставил на нее какую-то мелочь. Тройка выпала. Все присутствовавшие бросились ставить на четверку, завалив соответствующую клетку игрового поля ставками. При этом они заворачивали монеты в бумажки или банкноты и подписывали их, чтобы потом была возможность разобраться где чье. Выпало зеро.
– А он не врет? – усомнился Нижегородский.
– Да вроде не похоже: приводит в свидетели кого-то еще, даже называет имя.
– А самого как звать и где это произошло?
– Сейчас посмотрю. Я выписал в блокнот.
Савва сходил к себе и вернулся с тетрадкой в руках.
– Вот: Мишель Моризо, драматург, казино «Лотос», двадцать восьмое января, суббота.
– Мишель Моризо… – Нижегородский задумался и стал размышлять сам с собой: – Так… два первых номера, то есть единица и двойка, уйдут на идентификацию эпизода. По ним мы поймем, что пошла именно эта серия… конечно, при наличии поблизости этого самого Моризо. Там есть его фотография?.. Отлично! Тогда на тройке и зеро можно действительно поиграть. Ладно, – он хлопнул себя по колену. – Включай свой очешник, я должен сам все прочитать. Потом решим… Моризо… Моризо… Вроде где-то слышал…
Через несколько дней они прощались на Потсдамском вокзале. Нижегородский уезжал один. При нем был средних размеров чемодан, набитый рубашками, галстуками и прочим гардеробом, словно его владелец отправлялся в трехмесячное артистическое турне. Двойное дно чемодана скрывало двадцать тысяч марок крупными купюрами.
– Провернем дело с пароходными акциями, Савва, и нужно срочно заняться натурализацией, – говорил он Каратаеву, прохаживаясь с ним по перрону. – Ведь кто мы с тобой сейчас? Две темные личности без прошлого и даже без нормальных легенд. Заинтересуйся нами контора рангом повыше районного полицейского участка, и могут быть неприятности. У тебя есть на этот счет предложения?.. Вот видишь. А надо что-то думать. Наше счастье, что у нас пока нет явных недоброжелателей. Но в скором будущем я тебе их гарантирую.
Дали первый свисток. Нижегородский продолжил свою мысль:
– Мне кажется, герр Флейтер, нам пора уже вступить в пару каких-нибудь обществ, чтобы хоть где-то числиться. Ну, там, в клуб собаководов или в кружок любителей орхидей. А может, в партию? Ты бы подумал над этим, пока меня не будет.
Дали второй свисток.
– Ну, будь паинькой. Не обижай фрау Парсеваль. Сходи в казино, поиграй в рулетку просто так, для души. Знаешь систему Мартингейла? Ставь на чет-нечет или на цвет, каждый раз удваивая до первого выигрыша. Вернешь все проигранное плюс первоначальную ставку. Потом начинай все сначала. Всегда будешь в плюсе. – Он поднялся в вагон. – Только это тактика нищих и скупердяев, Савва. Настоящий игрок так никогда не делает. Пока.
Через два дня фрау Парсеваль положила на стол перед Каратаевым телеграмму: «Моризо не соврал тчк еще денек погреюсь в источниках тчк приеду не один тчк».
«Что значит не один? – терялся в догадках Савва. – Опять притащит какую-нибудь бабу? Нет, этого типа нельзя оставлять без присмотра».
И действительно, первого февраля Нижегородский приехал не один. Но это оказалась не женщина. Когда он вошел в прихожую, в его руках кроме чемодана была корзина с маленькой абрикосовой собачкой.
– Есть повод вступить в «Клуб любителей мопсов», Каратаев, – строго произнес Вадим сразу после приветствия. – Щенка зовут Густав. Убедительно прошу не перекармливать и не устраивать сквозняков.
Фрау Парсеваль при виде собаки хотела было что-то сказать, но, вспомнив новогодний конверт с дополнительным трехмесячным жалованьем, промолчала.
– Ну как ты сыграл? – спросил Каратаев, когда Нижегородский вышел из ванной. – Судя по телеграмме, удачно?
– Более чем и, тем не менее, не так, как мы с тобой рассчитывали. Я перевел на наш счет еще ровно сто пятьдесят тысяч.
– Ну и отлично! Давай, рассказывай. Ужин только через полчаса.
Вадим уселся в кресло и взял на колени своего мопсика.
– Вот ты спрашиваешь, как я сыграл, Савва, а сам думаешь: да разве ж это игра, когда знаешь выигрышный номер? Скорее это какой-то сбор дани. Но скоро ты поймешь, что не прав. А вот как я съездил – это другой вопрос. Висбаден, Саввушка, – город миллионеров, большая часть из которых приезжие аристократы и удачливые деятели искусства. Немало из них наших соотечественников. Они греются там в горячих ваннах от Орлиного ключа да поигрывают в рулетку. А в промежутках посещают Руссише Кирхе и бродят между надгробиями на Руссише Фридхоф. Но все это лирика. А что касается дела, то в четверг я был в «Лотосе» с самого момента его открытия. Бродил там среди мертвых столов (тех, на которых еще никто не играл), оживил один из них, сыграв несколько раз. Выиграл на «сплит бете» – зеро и три номера, – перекинулся парой фраз с крупье. Еще с вечера я навел кое-какие справки о Моризо: француз остановился в гостинице на Таунусштрассе. Когда он заявится, я не знал, и потому вынужден был следить за каждым входящим. Как только появлялся кто-то похожий, мне приходилось держать его в поле зрения, прислушиваясь, не говорит ли тот по-французски. Иногда таких типов собиралось сразу несколько. Я спортивным шагом описывал вокруг столов восьмерки, чувствуя, что со стороны похожу на форменного идиота. Персонал казино об этом французе ничего толком не знал. Мне уже было пришла в голову мысль купить почтовую открытку, встать у входа и спрашивать каждого входящего: не есть ли он французский писатель Мишель Моризо? Жена, мол, страстная поклонница его таланта, велела без автографа писателя не возвращаться.
– Прекрасно тебя понимаю, Вадим, – посочувствовал Каратаев. – Сам был в подобной ситуации, когда искал русского купца в «Фортуне».
– Ну, в общем, когда мне все это надоело, – продолжал Нижегородский, – я поймал кого-то из обслуги, отвел в сторонку и сунул ему в лапу двойного орла. Это такая большая и тяжелая золотая американская монета в двадцать долларов, равноценная примерно восьмидесяти пяти маркам. Делай что хочешь, говорю, а сыщи мне одного лягушатника. А как сыщешь и незаметно, не привлекая его внимания, покажешь мне, получишь вторую такую же монетку. Парень мигом поднял на ноги всех своих. Думаешь, где они его нашли?.. Примерно через час в сортире. Он как пришел, сразу рванул туда и просидел взаперти минут тридцать. Видать, не рассчитал с висбаденской минералкой – оказывается, она обладает чудным слабительным действием. Я уж засомневался, будет ли он вообще играть. Но обошлось, вышел (кстати, ничего общего с газетной фотографией), прошел в зал и выбрал стол для хай-роллеров, то есть рассчитанный на большие деньги.
В это время старушечий голос позвал их к столу.
– А для вас, фрау Парсеваль, у меня подарок, – заявил Нижегородский, входя в столовую.
– Да? – Старушка, от внимания которой не ускользнуло недавнее резкое изменение финансового благополучия квартирантов, причем в лучшую сторону, замерла и как-то подобралась.
– Да. Вот. – Вадим положил на стол большую плоскую коробку в красном ледерине. – Набор кухонных ножей, ножовок и прочих режущих предметов. Владейте. Между прочим, точно такими ножами пользуются на кухнях Гессенского двора. Крупповская нержавеющая сталь и колониальная слоновая кость.
Увидев в глазах экономки некоторое замешательство, он добавил:
– Не беспокойтесь, когда мы съедем отсюда, все эти орудия пыток останутся в вашем распоряжении.
– Ну, рассказывай дальше, – потребовал после ужина Каратаев продолжения отчета своего компаньона о командировке.
– А дальше все просто, Саввушка. Я стоял в сторонке и, стараясь не привлекать ничьего внимания, как ты меня учил, ждал, когда крупье объявит красную единицу. Пару раз выстрелы были холостыми – дальше не следовала черная двойка. Потом свершилось. Выпала двойка, француз действительно что-то там сказал и артистично поставил на тройку. Тут уже я выхожу из мрака и под шумок кладу рядом банковскую упаковку с пятьюдесятью двойными иглями. Крупье, посчитав, вероятно, что там серебряная мелочовка, типа голландских гульденов, объявил, что ставки больше не принимаются, и крутанул колесо. Мы с французом выиграли. Когда типпер Крупье.
понял, что в моем бумажном брикетике сто пятьдесят граммов чистого американского золота на тысячу долларов, было уже поздно. Я получил свои сто сорок семь тысяч марок.
– А почему поздно? Ставка что, была выше предельной? – спросил Каратаев.
– Пожалуй, что нет, но ты уверен, что рука крупье, узнай он об истинной сумме ставки, чуточку не дрогнула бы? Только позже до меня дошло, как я рисковал. Ведь все зависит от того, кто крутит барабан. Чихни я рядом в ответственный момент, и шарик попал бы в другую лунку. То же и с крупной ставкой. Она неминуемо привлекает внимание, а значит, оказывает влияние на ход дальнейших событий. Короче, когда все кинулись играть на четверку, как и обещал Моризо, я отошел в сторону.
– Ты понял, что зеро не выпадет? – спросил потрясенный Каратаев.
– Точно! Его и не было.
– Как же мы сразу об этом не подумали? – Савва встал и начал расхаживать по комнате. – Ведь верно. На этот раз тебе просто невероятно повезло. Мы думаем, что знаем выигрышный номер, а на самом деле мы знаем номер, который точно выиграет, но без нас. Наше вмешательство, да еще с крупной ставкой, оказывает неминуемое влияние на крупье, на его настроение, пульс, давление, психомоторные функции и так далее. Если бы от него требовалось бить кувалдой, а не крутить колесо и запускать невесомый шарик, то еще куда бы ни шло. Ты понимаешь, Вадим, что это значит? Казино по-крупному нам больше не светит.
Нижегородский обрезал сигару и принялся ее раскуривать.
– Да я-то понимаю. А ты теперь понял, почему я сказал вначале, что это не сбор дани? Что игра остается, только заключается не в угадывании номера, а в умении сыграть на уже известном тебе номере так, чтобы не спугнуть удачу своей игрой, заставить ее все-таки отработать. Это очень непросто. Поэтому радуйся, что ипподром, с его огромным индифферентным механизмом, лошадьми, наездниками, букмекерами и тысячной толпой не столь чувствителен к нашему присутствию.
Через день, вечером третьего февраля, они прогуливались по Лейпцигерштрассе, где накануне на неделю сняли небольшую квартиру на первом этаже.
– Итак, через десять минут на трехтрубном германском пароходе «Кёльн» лопнет паровой котел номер двенадцать. А завтра в десять, господин Флейтер, мы даем битву. Ту самую, о которой вы мечтали еще в далеком будущем. Кто наш основной противник, мы толком не знаем, но и он ничего не знает о нас. Назовем его условно Черным Гоблином.
– Ты преувеличиваешь, Нижегородский. При чем здесь битва и всякие гоблины? Когда акции посыплются вниз и кто-то подставит под них большой таз, мы подкрадемся со своей маленькой кружкой. Те и не заметят.
– Ну-ну. Вам виднее, фельдмаршал Флейтер. Давайте-ка еще раз пройдемся по диспозиции. Помните у Толстого: первая колонна марширует направо… вторая колонна марширует налево…
Нижегородский остановился и мужественным взором посмотрел в глаза компаньону. Голосом диктора, анонсирующего фильм ужасов, он заговорил:
– В одиннадцать пятьдесят две подставная компания «Вест унд Ост» должна начать скупку акций по двадцать пять марок. Мы же не будем жадными и в одиннадцать сорок пять, то есть на семь минут раньше, объявим о нашей закупочной цене – тридцать марок. К этому моменту на руках маклеров будет уже более пятнадцати тысяч акций по цене меньше тридцати. Это на полмиллиона. Причем на наши полмиллиона, так как вряд ли люди Гоблина среагируют быстро. Скорее всего, они решат, что кто-то не очень выдержанный, закупив сейчас по тридцать, скоро поймет, что падение продолжается, и пока не поздно, сам начнет избавляться от неудачного товара. Тут-то они его и слопают. Ан нет!
– Да, но наше вмешательство как раз приостановит падение, – заметил Каратаев.
– Может быть. Может быть, как раз поэтому они еще и подождут. Но если они решат, что могут опоздать, начнется… ну, если не битва, то небольшая свалка, уж точно. Их действия: понизить закупочную цену или присоединиться к нам на наших условиях. Самое неприятное, Савва Викторович, что дальше твой посекундный прогноз может полететь к черту. Вся надежда на опытность нашего Рейхштайля и расторопность его пацанов.
– А ты не боишься, что его перекупят?
– Кого? Рейхштайля? А зачем? Наверняка в руках Гоблина мощная дилерская контора с кучей своих собственных куртье. У него свое место на этом майдане, зачем связываться с официальным биржевым маклером?
– В таком случае они раздавят нас вместе с Рейхштайлем своим капиталом и своей дилерской конторой.
– Пока они что-то предпримут, мы успеем схватить если не на половину нашего миллиона, то хотя бы на треть. А когда почувствуем, что Гоблин сильно занервничал, объявим наш потолок, скажем, в тридцать тысяч акций по тридцатке. На большее, мол, не претендуем. Те решат, что перед ними мелочь пузатая и, может быть, немного успокоятся. Рейхштайлю же объясним, что это не более чем блеф.
– А потом? Что потом, когда все кончится?
Вадим пожал плечами.
– А что потом? Через пять дней продадим наш пакет по цене чуть ниже номинала, а дальше посмотрим. Я лично напьюсь.
Утром четвертого февраля компаньоны передислоцировались в штаб-квартиру на Лейпцигерштрассе. С ними был саквояж, на четверть наполненный аккуратными пачками из серых тысячемарковых билетов, применяемых в основном при межбанковских расчетах наличными. Оставив Каратаева на телефоне, Нижегородский вызвал таксомотор и, забрав саквояж, поехал к Рейхштайлю. В десять он был у него в конторе.
– Вы читали газеты? – не скрывая удивления, спросил старший маклер, увидав в дверях пунктуального чеха с саквояжем.
– Вы о победе социалистов на последних выборах или о наглой блокаде английскими линкорами Северного моря?
– Я о «Дойчер штерн»! Вы что, с Луны свалились? Надеюсь, вы не собираетесь скупать акции тонущей (причем в самом прямом смысле слова) пароходной компании?
Нижегородский поставил на стол свой саквояж.
– Здесь один миллион, – сказал он сухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
или с наличными?
– Мой счет в Колониальном банке, но первый миллион я привезу наличными в крупных билетах. Получение остальных девяти чуть позже мы оформим с вами посредством заемного письма. Вас устроит?
– Вполне. Надеюсь, вы осведомлены о размерах моего куртажа?
– Буду рад узнать.
– Две десятых процента от суммы сделки в интервале от миллиона до пяти.
– Мог бы предложить вам больше, – вздохнул Нижегородский, – но, увы, знаю, что нельзя.
Рейхштайль тяжело поднялся.
– Что ж, жду вас четвертого.
– Про какие такие десять миллионов ты тут рассказывал? – набросился Каратаев на Нижегородского, когда тот, отвезя «канцлера», вернулся домой. – У нас и девятисот тысяч не наберется!
– Это чистой воды экспромт, Савва Августович. Ты видел его рожу? Когда он уселся напротив меня и спросил про деньги, я понял, что надо блефовать. Иначе он просто лопнул бы от высокомерия.
– А что ты плел про колонии, в особенности про Конго?
– Извини, сорвалось. – Вадим плюхнулся на стоявший в простенке между дверьми их комнат кривоногий диванчик и бросил рядом свой смокинг. – Хотелось сбить спесь с этого господина, а тут как раз недавняя статья в «Националь цайтунг». Попалась мне в поезде, и я прочел от нечего делать. Ладно, Савва, поговорим лучше о деньгах: десять не десять, а один лимон нам иметь нужно. Сколько там не хватает?
– Полтораста тысяч.
– Куда отправимся на заработки?
– А если в казино? – предложил Савва.
– Полтораста тыщ сорвать за раз на рулетке? Это нереально. У них предельная ставка – тысяча талеров. Постой, – встрепенулся Вадим, – у тебя что, есть выигрышный номер?
– Даже четыре подряд! На двадцать восьмое января. Только не здесь, а в Висбадене.
Нижегородский подпрыгнул.
– В Висбадене? Ты не шутишь? – Он забегал по комнате. – Погоди, погоди. Ведь это, если не ошибаюсь, настоящий Рулетенбург. Я слыхал один разговор в «Фортуне» о тамошних ставках в пять тысяч французских франков, а это… – он наморщил лоб, – что-то около четырех тысяч марок…
– Четыре тысячи пятьдесят по курсу «Гросс Дойче Банка».
– А четыре на стрейт дадут сразу сто сорок! – Он снова плюхнулся на диван. – Так, давай рассказывай.
Каратаев сообщил компаньону о прочитанном им несколько дней назад интервью в «Фигаро» от первого февраля с каким-то модным писателем, только что вернувшимся в Париж из Висбадена. Когда речь зашла о рулетке, тот поведал историю о том, как оказался свидетелем выпадения в трех спинах кряду единицы, двойки и тройки. Причем после единицы и двойки он в шутку громко сказал, что теперь непременно выпадет тройка, и поставил на нее какую-то мелочь. Тройка выпала. Все присутствовавшие бросились ставить на четверку, завалив соответствующую клетку игрового поля ставками. При этом они заворачивали монеты в бумажки или банкноты и подписывали их, чтобы потом была возможность разобраться где чье. Выпало зеро.
– А он не врет? – усомнился Нижегородский.
– Да вроде не похоже: приводит в свидетели кого-то еще, даже называет имя.
– А самого как звать и где это произошло?
– Сейчас посмотрю. Я выписал в блокнот.
Савва сходил к себе и вернулся с тетрадкой в руках.
– Вот: Мишель Моризо, драматург, казино «Лотос», двадцать восьмое января, суббота.
– Мишель Моризо… – Нижегородский задумался и стал размышлять сам с собой: – Так… два первых номера, то есть единица и двойка, уйдут на идентификацию эпизода. По ним мы поймем, что пошла именно эта серия… конечно, при наличии поблизости этого самого Моризо. Там есть его фотография?.. Отлично! Тогда на тройке и зеро можно действительно поиграть. Ладно, – он хлопнул себя по колену. – Включай свой очешник, я должен сам все прочитать. Потом решим… Моризо… Моризо… Вроде где-то слышал…
Через несколько дней они прощались на Потсдамском вокзале. Нижегородский уезжал один. При нем был средних размеров чемодан, набитый рубашками, галстуками и прочим гардеробом, словно его владелец отправлялся в трехмесячное артистическое турне. Двойное дно чемодана скрывало двадцать тысяч марок крупными купюрами.
– Провернем дело с пароходными акциями, Савва, и нужно срочно заняться натурализацией, – говорил он Каратаеву, прохаживаясь с ним по перрону. – Ведь кто мы с тобой сейчас? Две темные личности без прошлого и даже без нормальных легенд. Заинтересуйся нами контора рангом повыше районного полицейского участка, и могут быть неприятности. У тебя есть на этот счет предложения?.. Вот видишь. А надо что-то думать. Наше счастье, что у нас пока нет явных недоброжелателей. Но в скором будущем я тебе их гарантирую.
Дали первый свисток. Нижегородский продолжил свою мысль:
– Мне кажется, герр Флейтер, нам пора уже вступить в пару каких-нибудь обществ, чтобы хоть где-то числиться. Ну, там, в клуб собаководов или в кружок любителей орхидей. А может, в партию? Ты бы подумал над этим, пока меня не будет.
Дали второй свисток.
– Ну, будь паинькой. Не обижай фрау Парсеваль. Сходи в казино, поиграй в рулетку просто так, для души. Знаешь систему Мартингейла? Ставь на чет-нечет или на цвет, каждый раз удваивая до первого выигрыша. Вернешь все проигранное плюс первоначальную ставку. Потом начинай все сначала. Всегда будешь в плюсе. – Он поднялся в вагон. – Только это тактика нищих и скупердяев, Савва. Настоящий игрок так никогда не делает. Пока.
Через два дня фрау Парсеваль положила на стол перед Каратаевым телеграмму: «Моризо не соврал тчк еще денек погреюсь в источниках тчк приеду не один тчк».
«Что значит не один? – терялся в догадках Савва. – Опять притащит какую-нибудь бабу? Нет, этого типа нельзя оставлять без присмотра».
И действительно, первого февраля Нижегородский приехал не один. Но это оказалась не женщина. Когда он вошел в прихожую, в его руках кроме чемодана была корзина с маленькой абрикосовой собачкой.
– Есть повод вступить в «Клуб любителей мопсов», Каратаев, – строго произнес Вадим сразу после приветствия. – Щенка зовут Густав. Убедительно прошу не перекармливать и не устраивать сквозняков.
Фрау Парсеваль при виде собаки хотела было что-то сказать, но, вспомнив новогодний конверт с дополнительным трехмесячным жалованьем, промолчала.
– Ну как ты сыграл? – спросил Каратаев, когда Нижегородский вышел из ванной. – Судя по телеграмме, удачно?
– Более чем и, тем не менее, не так, как мы с тобой рассчитывали. Я перевел на наш счет еще ровно сто пятьдесят тысяч.
– Ну и отлично! Давай, рассказывай. Ужин только через полчаса.
Вадим уселся в кресло и взял на колени своего мопсика.
– Вот ты спрашиваешь, как я сыграл, Савва, а сам думаешь: да разве ж это игра, когда знаешь выигрышный номер? Скорее это какой-то сбор дани. Но скоро ты поймешь, что не прав. А вот как я съездил – это другой вопрос. Висбаден, Саввушка, – город миллионеров, большая часть из которых приезжие аристократы и удачливые деятели искусства. Немало из них наших соотечественников. Они греются там в горячих ваннах от Орлиного ключа да поигрывают в рулетку. А в промежутках посещают Руссише Кирхе и бродят между надгробиями на Руссише Фридхоф. Но все это лирика. А что касается дела, то в четверг я был в «Лотосе» с самого момента его открытия. Бродил там среди мертвых столов (тех, на которых еще никто не играл), оживил один из них, сыграв несколько раз. Выиграл на «сплит бете» – зеро и три номера, – перекинулся парой фраз с крупье. Еще с вечера я навел кое-какие справки о Моризо: француз остановился в гостинице на Таунусштрассе. Когда он заявится, я не знал, и потому вынужден был следить за каждым входящим. Как только появлялся кто-то похожий, мне приходилось держать его в поле зрения, прислушиваясь, не говорит ли тот по-французски. Иногда таких типов собиралось сразу несколько. Я спортивным шагом описывал вокруг столов восьмерки, чувствуя, что со стороны похожу на форменного идиота. Персонал казино об этом французе ничего толком не знал. Мне уже было пришла в голову мысль купить почтовую открытку, встать у входа и спрашивать каждого входящего: не есть ли он французский писатель Мишель Моризо? Жена, мол, страстная поклонница его таланта, велела без автографа писателя не возвращаться.
– Прекрасно тебя понимаю, Вадим, – посочувствовал Каратаев. – Сам был в подобной ситуации, когда искал русского купца в «Фортуне».
– Ну, в общем, когда мне все это надоело, – продолжал Нижегородский, – я поймал кого-то из обслуги, отвел в сторонку и сунул ему в лапу двойного орла. Это такая большая и тяжелая золотая американская монета в двадцать долларов, равноценная примерно восьмидесяти пяти маркам. Делай что хочешь, говорю, а сыщи мне одного лягушатника. А как сыщешь и незаметно, не привлекая его внимания, покажешь мне, получишь вторую такую же монетку. Парень мигом поднял на ноги всех своих. Думаешь, где они его нашли?.. Примерно через час в сортире. Он как пришел, сразу рванул туда и просидел взаперти минут тридцать. Видать, не рассчитал с висбаденской минералкой – оказывается, она обладает чудным слабительным действием. Я уж засомневался, будет ли он вообще играть. Но обошлось, вышел (кстати, ничего общего с газетной фотографией), прошел в зал и выбрал стол для хай-роллеров, то есть рассчитанный на большие деньги.
В это время старушечий голос позвал их к столу.
– А для вас, фрау Парсеваль, у меня подарок, – заявил Нижегородский, входя в столовую.
– Да? – Старушка, от внимания которой не ускользнуло недавнее резкое изменение финансового благополучия квартирантов, причем в лучшую сторону, замерла и как-то подобралась.
– Да. Вот. – Вадим положил на стол большую плоскую коробку в красном ледерине. – Набор кухонных ножей, ножовок и прочих режущих предметов. Владейте. Между прочим, точно такими ножами пользуются на кухнях Гессенского двора. Крупповская нержавеющая сталь и колониальная слоновая кость.
Увидев в глазах экономки некоторое замешательство, он добавил:
– Не беспокойтесь, когда мы съедем отсюда, все эти орудия пыток останутся в вашем распоряжении.
– Ну, рассказывай дальше, – потребовал после ужина Каратаев продолжения отчета своего компаньона о командировке.
– А дальше все просто, Саввушка. Я стоял в сторонке и, стараясь не привлекать ничьего внимания, как ты меня учил, ждал, когда крупье объявит красную единицу. Пару раз выстрелы были холостыми – дальше не следовала черная двойка. Потом свершилось. Выпала двойка, француз действительно что-то там сказал и артистично поставил на тройку. Тут уже я выхожу из мрака и под шумок кладу рядом банковскую упаковку с пятьюдесятью двойными иглями. Крупье, посчитав, вероятно, что там серебряная мелочовка, типа голландских гульденов, объявил, что ставки больше не принимаются, и крутанул колесо. Мы с французом выиграли. Когда типпер Крупье.
понял, что в моем бумажном брикетике сто пятьдесят граммов чистого американского золота на тысячу долларов, было уже поздно. Я получил свои сто сорок семь тысяч марок.
– А почему поздно? Ставка что, была выше предельной? – спросил Каратаев.
– Пожалуй, что нет, но ты уверен, что рука крупье, узнай он об истинной сумме ставки, чуточку не дрогнула бы? Только позже до меня дошло, как я рисковал. Ведь все зависит от того, кто крутит барабан. Чихни я рядом в ответственный момент, и шарик попал бы в другую лунку. То же и с крупной ставкой. Она неминуемо привлекает внимание, а значит, оказывает влияние на ход дальнейших событий. Короче, когда все кинулись играть на четверку, как и обещал Моризо, я отошел в сторону.
– Ты понял, что зеро не выпадет? – спросил потрясенный Каратаев.
– Точно! Его и не было.
– Как же мы сразу об этом не подумали? – Савва встал и начал расхаживать по комнате. – Ведь верно. На этот раз тебе просто невероятно повезло. Мы думаем, что знаем выигрышный номер, а на самом деле мы знаем номер, который точно выиграет, но без нас. Наше вмешательство, да еще с крупной ставкой, оказывает неминуемое влияние на крупье, на его настроение, пульс, давление, психомоторные функции и так далее. Если бы от него требовалось бить кувалдой, а не крутить колесо и запускать невесомый шарик, то еще куда бы ни шло. Ты понимаешь, Вадим, что это значит? Казино по-крупному нам больше не светит.
Нижегородский обрезал сигару и принялся ее раскуривать.
– Да я-то понимаю. А ты теперь понял, почему я сказал вначале, что это не сбор дани? Что игра остается, только заключается не в угадывании номера, а в умении сыграть на уже известном тебе номере так, чтобы не спугнуть удачу своей игрой, заставить ее все-таки отработать. Это очень непросто. Поэтому радуйся, что ипподром, с его огромным индифферентным механизмом, лошадьми, наездниками, букмекерами и тысячной толпой не столь чувствителен к нашему присутствию.
Через день, вечером третьего февраля, они прогуливались по Лейпцигерштрассе, где накануне на неделю сняли небольшую квартиру на первом этаже.
– Итак, через десять минут на трехтрубном германском пароходе «Кёльн» лопнет паровой котел номер двенадцать. А завтра в десять, господин Флейтер, мы даем битву. Ту самую, о которой вы мечтали еще в далеком будущем. Кто наш основной противник, мы толком не знаем, но и он ничего не знает о нас. Назовем его условно Черным Гоблином.
– Ты преувеличиваешь, Нижегородский. При чем здесь битва и всякие гоблины? Когда акции посыплются вниз и кто-то подставит под них большой таз, мы подкрадемся со своей маленькой кружкой. Те и не заметят.
– Ну-ну. Вам виднее, фельдмаршал Флейтер. Давайте-ка еще раз пройдемся по диспозиции. Помните у Толстого: первая колонна марширует направо… вторая колонна марширует налево…
Нижегородский остановился и мужественным взором посмотрел в глаза компаньону. Голосом диктора, анонсирующего фильм ужасов, он заговорил:
– В одиннадцать пятьдесят две подставная компания «Вест унд Ост» должна начать скупку акций по двадцать пять марок. Мы же не будем жадными и в одиннадцать сорок пять, то есть на семь минут раньше, объявим о нашей закупочной цене – тридцать марок. К этому моменту на руках маклеров будет уже более пятнадцати тысяч акций по цене меньше тридцати. Это на полмиллиона. Причем на наши полмиллиона, так как вряд ли люди Гоблина среагируют быстро. Скорее всего, они решат, что кто-то не очень выдержанный, закупив сейчас по тридцать, скоро поймет, что падение продолжается, и пока не поздно, сам начнет избавляться от неудачного товара. Тут-то они его и слопают. Ан нет!
– Да, но наше вмешательство как раз приостановит падение, – заметил Каратаев.
– Может быть. Может быть, как раз поэтому они еще и подождут. Но если они решат, что могут опоздать, начнется… ну, если не битва, то небольшая свалка, уж точно. Их действия: понизить закупочную цену или присоединиться к нам на наших условиях. Самое неприятное, Савва Викторович, что дальше твой посекундный прогноз может полететь к черту. Вся надежда на опытность нашего Рейхштайля и расторопность его пацанов.
– А ты не боишься, что его перекупят?
– Кого? Рейхштайля? А зачем? Наверняка в руках Гоблина мощная дилерская контора с кучей своих собственных куртье. У него свое место на этом майдане, зачем связываться с официальным биржевым маклером?
– В таком случае они раздавят нас вместе с Рейхштайлем своим капиталом и своей дилерской конторой.
– Пока они что-то предпримут, мы успеем схватить если не на половину нашего миллиона, то хотя бы на треть. А когда почувствуем, что Гоблин сильно занервничал, объявим наш потолок, скажем, в тридцать тысяч акций по тридцатке. На большее, мол, не претендуем. Те решат, что перед ними мелочь пузатая и, может быть, немного успокоятся. Рейхштайлю же объясним, что это не более чем блеф.
– А потом? Что потом, когда все кончится?
Вадим пожал плечами.
– А что потом? Через пять дней продадим наш пакет по цене чуть ниже номинала, а дальше посмотрим. Я лично напьюсь.
Утром четвертого февраля компаньоны передислоцировались в штаб-квартиру на Лейпцигерштрассе. С ними был саквояж, на четверть наполненный аккуратными пачками из серых тысячемарковых билетов, применяемых в основном при межбанковских расчетах наличными. Оставив Каратаева на телефоне, Нижегородский вызвал таксомотор и, забрав саквояж, поехал к Рейхштайлю. В десять он был у него в конторе.
– Вы читали газеты? – не скрывая удивления, спросил старший маклер, увидав в дверях пунктуального чеха с саквояжем.
– Вы о победе социалистов на последних выборах или о наглой блокаде английскими линкорами Северного моря?
– Я о «Дойчер штерн»! Вы что, с Луны свалились? Надеюсь, вы не собираетесь скупать акции тонущей (причем в самом прямом смысле слова) пароходной компании?
Нижегородский поставил на стол свой саквояж.
– Здесь один миллион, – сказал он сухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58