Его имя и внешность обычно оказывали на женщин притягательное воздействие, но Кэролайн, похоже, была не такой, как все.
– Я бы с удовольствием взглянул при случае на ваши картины.
– Но должна предупредить вас: в них вы не найдете ни капли сюрреализма.
– Это порадовало бы мою жену. Она его терпеть не может.
После этого их разговор вновь перескочил на темы, связанные с искусством и неспособностью многих людей оценить разнообразие его форм и стилей. Если быть более точным, то говорила в основном Кэролайн, а Дин только согласно кивал. Он прислушивался к звуку ее голоса и пытался определить, из какой части страны она родом. Наконец, так и не сумев этого сделать, спросил:
– Судя по вашему акценту, вы – откуда-то с востока?
– Из Коннектикута.
– В Хьюстоне – проездом?
– Не совсем. Сейчас я живу в летнем домике моей подруги в Галвестоне. – Услышав этот ответ, Дин принялся озираться по сторонам, пытаясь вспомнить, у кого из присутствующих здесь есть коттедж на Галвестон-Айленде. – Не ищите, моей подруги здесь нет.
– Неужели меня так просто раскусить? – улыбнулся Дин.
– Да.
– Извините. Но если вы – не из этих мест, то вас сюда определенно должен был кто-то пригласить.
– Почему?
– Потому что на эту выставку можно было попасть только по приглашению. Сегодняшний просмотр – закрытый. Коллекция будет выставлена на всеобщее обозрение только с завтрашнего дня.
– Завтра я уже буду в Галвестоне, поэтому и захотела посмотреть ее сегодня.
– Господи! – Дин непроизвольно понизил голос. – Значит, вы проникли сюда незваной? Просто взяли и вошли? – В его тоне звучала смесь недоверия и восхищения смелостью этой женщины.
– Разумеется. – Она говорила об этом, как о само собой разумеющемся, с равнодушием, которое граничило с высокомерием. – Я ведь не вломилась в чей-то дом. Это – музей, общественное место. С какой стати он должен быть открыт лишь для какой-то группы избранных, а не для всех!
– Хорошая мысль. – Дин старался не улыбнуться. – Тем не менее большинство, если не все присутствующие здесь, – попечители и спонсоры этого музея.
– Если они жертвовали музею деньги или дарили картины, это не дает им право на какое-то особое к себе отношение, – с вызовом парировала Кэролайн.
– Они думают именно так.
– А я – нет.
– Это заметно. – Дин еще никогда не встречал кого-то похожего на нее. Он слышал, что художники – гордый и своевольный народ. Богатство или общественное положение других не значили для них ровным счетом ничего. Откровенно говоря, раньше Дину с трудом в это верилось, однако стоявшая перед ним Кэролайн Фэрр вела себя именно таким образом.
– Знаете, мне действительно очень хотелось бы взглянуть на ваши работы.
Она посмотрела на него долгим задумчивым взглядом.
– Почти каждый день после обеда вы можете найти меня на западном конце пляжа.
В этот момент кто-то подошел и заговорил с Дином, а когда через минуту он обернулся, ее уже не было. К собственному удивлению, он чувствовал, что не хочет отпускать ее от себя. Ему хотелось еще поговорить с этой странной женщиной, побольше о ней узнать. Его заинтриговала ее серьезность и страстность, какая-то одержимость, которую она излучала и которой заряжала воздух вокруг себя. Тут Дин заметил ее в противоположном конце зала – высокую, точеную и загадочную фигуру в черном. Ему захотелось опять подойти к ней, но Дин подавил этот порыв. Они и так слишком долго разговаривали у всех на глазах, поэтому не стоит давать лишнюю пищу для сплетен. А вот Кэролайн Фэрр наверняка высмеяла бы подобные обывательские опасения, подумал Дин и, в свою очередь, усмехнулся. Она была неподвластна ограничениям, которые связывали его. Интересно, подумалось ему, каково это – свободно говорить то, что думаешь, и делать, что хочешь, не опасаясь подвести тех, кто возлагает на тебя определенные надежды – своего отца, своей жены, своих друзей?
* * *
Чайка спикировала над самым капотом машины. Опустив стекло, чтобы в салон задувал свежий бриз со стороны залива, Дин медленно ехал вдоль пустынного пляжа. Его пиджак и галстук небрежно лежали на пассажирском сиденье, рукава рубашки были закатаны, а воротник – расстегнут. Он испытывал легкое чувство вины и возбуждение, как мальчишка, впервые удравший с уроков и знающий, что совершает что-то непозволительное. Только что у него состоялась деловая встреча, и после нее он сразу же отправился сюда, даже не объявившись в офисе и не заглянув домой.
Однако чем дальше Дин ехал по плотно утрамбованному песку, тем быстрее спадало это возбуждение. На протяжении последней мили он не увидел ни единой живой души, даже рыбаков. Она сказала ему, что ее можно найти здесь «почти каждый день после обеда», но, видимо, к сегодняшнему дню это не относилось. «Уже поздно, – подумал он, взглянув на все еще яркое солнце, которое, однако, уже начинало клониться к закату. – А может, это даже к лучшему, что ее здесь нет?» Да, вероятно, ему следует просто выбросить ее из головы. Впрочем, Дин пытался сделать это уже на протяжении последних четырех дней, но – без всякого результата.
Дин не раз задавал себе вопрос, почему, зная стольких женщин, он неотступно думает об одной только Кэролайн. У нее была привлекательная внешность, однако он мог бы с ходу назвать десяток еще более красивых женщин. Кроме того, у него был вполне счастливый брак. Пусть ему не удавалось поговорить с Бэбс о тревоживших его вещах, но от этого его отношение к жене нисколько не менялось. Он любил Бэбс и любил ее именно такой, какая она есть.
Вспомнив о Бэбс, Дин решил, что ему здесь делать нечего, и уже собрался развернуть машину в обратном направлении, как вдруг увидел Кэролайн. Она стояла в пятидесяти метрах впереди, на гребне песчаной дюны. В следующую секунду он уже забыл обо всем, включая угрызения совести и супружескую верность. Все исчезло, бесследно затерявшись в охватившем его возбуждении. Он снова видел ее!
Сосредоточив все свое внимание на холсте, укрепленном на стоявшем перед ней этюднике, она даже не заметила, как он остановил машину в нескольких метрах от нее и выбрался наружу. Дин медленно подошел к женщине и стал разглядывать ее, пользуясь тем, что она его не видит.
Ее волосы были забраны в хвост и стянуты шерстяной красной ниткой, но сильный морской ветер все-таки выбил из прически несколько длинных черных прядей и теперь трепал их по ее сосредоточенному лицу. Пристальный взгляд серых прищуренных глаз то и дело перебегал с холста на морской пейзаж, который она пыталась запечатлеть, темные брови сошлись в одну линию, полные губы были решительно сжаты. Ее щека была испачкана в краске, еще одно пятнышко виднелось на подбородке.
На женщине была заляпанная краской мужская клетчатая рубашка, концы которой были завязаны узлом на животе. Хотя рубашка была не по размеру большой, под ней явственно угадывались округлости высокой груди, особенно когда ветер с залива прижимал ткань к ее телу. Бедра женщины были туго обтянуты штанами, которые еще больше подчеркивали красоту ее длинных стройных ног. Она стояла босиком, зарывшись пальцами в сыпучий песок.
– Художник за работой, – начал он разговор.
– Я заканчиваю… буквально… через несколько… минут. – Каждая пауза сопровождалась энергичным мазком кисти.
– Не возражаете, если я посмотрю?
– Вовсе нет, – ответила Кэролайн, равнодушно пожав плечами. Она отрывала сосредоточенный взгляд от холста только затем, чтобы захватить кистью краску с палитры, которую держала в левой руке.
Обойдя женщину, Дин встал за ее плечом. Краски так и били с холста. Красно-оранжевый цвет переходил в апельсиновый, затем становился золотым и под конец – желто-белым. С боков закручивались светло-синие и темно-зеленые тона. Протуберанцы цветов были настолько сильны, что Дин даже не сразу разобрал в этой пляске красок пейзаж, на котором океанские волны отражали длинную дорожку света от садящегося в море солнца.
– Мощно, – констатировал он.
– «Солнце и море», – откликнулась женщина, на секунду замерев и критически глядя на картину. – Мне нравится брать сюжеты, которые художники писали уже миллионы раз, и смотреть, способны ли они снова тронуть человеческую душу.
– По-моему, вам это удается. – Дин не пытался казаться знатоком живописи, но его действительно поразило исходившее от картины ощущение жары и света.
– Возможно. – Она начала чистить и собирать свои кисти и палитру. – Не хотите ли выпить?
– С удовольствием.
Летний домик стоял посередине «лужайки» из морских водорослей. Поставленный на сваи, делавшие его недоступным для воды во время приливов, он напоминал квадратную коробку с четырьмя ногами. Когда-то он был выкрашен в ярко-желтый цвет, но от солнечных лучей краска поблекла и стала белесой.
Они добрались до домика всего за пару минут, и за это время Кэролайн объяснила Дину, что это жилище принадлежит родителям ее подруги, на пару с которой она учительствует. Может, Кэролайн была и «борющимся» художником, но никак не голодающим. Она зарабатывала себе на жизнь, преподавая живопись в начальной школе, а каникулы полностью посвящала собственному творчеству.
– Почему вы выбрали именно Галвестон? – Дин забрал с заднего сиденья этюдник Кэролайн и последовал за ней по дорожке из хрустевших под ногами толченых ракушек.
– Потому что я могу жить здесь бесплатно. Но, откровенно говоря, не только поэтому. Я еще никогда раньше не жила на этой стороне залива. Только в районе Санибел-Айленда со стороны Флориды. – Поднявшись по деревянным ступеням, она ступила на широкую открытую веранду, которая опоясывала дом. Отсюда были видны яркие солнечные блики, плясавшие на волнах залива. – Меня всегда притягивало море. Еще девчонкой я жила всего в трех кварталах от океана. Может быть, именно поэтому мне всегда хотелось находиться поближе к воде. Это ведь так… естественно. Мы все появились из воды. Даже в жидкостях нашего тела очень много соли. Без соли человек просто умирает. Так что, возможно, во мне говорит некая природная тяга, а не просто привычка жить у океана.
Кэролайн открыла раздвижную дверь. Дин придержал ее, пропуская женщину вперед, а затем последовал за ней.
Большая комната выполняла одновременно функции кухни, гостиной и столовой. Она была почти пустой. Из мебели здесь находились всего несколько стульев, стол и диван, а на остальном пространстве было устроено нечто вроде художественной мастерской. Именно туда направилась Кэролайн и поставила незаконченную картину на пустой подрамник.
– Этюдник можете оставить прямо у двери, – предложила она. – В холодильнике – холодное пиво и остатки вина. Угощайтесь.
– А что будете вы? – Помешкав секунду, Дин прислонил этюдник к стене возле двери и направился к холодильнику.
– Я предпочитаю вино. Видимо, это последствия моего пребывания во Франции.
Закончив раскладывать свое снаряжение, Кэролайн подошла к раковине и смыла краску с рук и подбородка. Больше она ничего с собой не сделала – не расчесала растрепанные ветром волосы, не освежила макияж на лице. Дин вовсе не считал, что она нуждается в том, чтобы прихорашиваться, но был слегка удивлен небрежностью, с какой эта женщина относилась к своему внешнему виду. Затем Кэролайн устроилась на диване рядом с ним, подвернув под себя длинную ногу.
Они говорили о тысяче вещей. За первым бокалом последовал второй, затем – третий. Они были совершенно разными, они происходили из противоположных миров, и все же Дин не мог припомнить другого случая, когда ему было бы так хорошо в обществе женщины.
Допив последние капли вина, Кэролайн аккуратно поставила бокал на пол, а затем повернулась лицом к гостю. Он сидел, закинув руку на спинку дивана. Ладонь его покоилась прямо за ее головой.
– Откровенно говоря, я не была уверена, что тебе стоит сюда приходить, – призналась женщина, не отводя внимательного взгляда от его лица.
– Почему? – Внезапно Дин почувствовал неуверенность.
– Боялась, что ты окажешься одним из тех невыносимо скучных снобов, которые только и знают, что долдонить о том, сколько у них денег и прочего добра. – Она погладила хохолок на его макушке, а потом нежно пробежалась пальцами по его волосам. – Я рада, что ты не такой.
– Я тоже. – Дин, в свою очередь, положил ладонь на ее изящную шею и приблизил лицо женщины к своему.
Этот момент был неизбежен. Он стал неизбежен в тот самый момент, когда они увидели друг друга на пляже. Именно за этим он приехал сюда. Именно этого он хотел. И Кэролайн – тоже. Он прочитал это в бархатной глубине ее серых глаз.
И они поцеловались. Дин прильнул к ее шелковым губам, вбирая их в себя и желая, чтобы поцелуй длился вечность. Ему казалось, что его затягивает в одну из ее картин – обжигающе жарких и неистовых, естественных, как сама природа.
В какой-то момент Кэролайн извернулась и легла поперек его колен, не прервав при этом поцелуя. Ее тело было готово к его прикосновениям, и ладони Дина пробежали по нему, лаская округлости грудей, поглаживая бедра и ноги. Каждая мышца Кэролайн пришла в движение. Ее ягодицы прижимались к его набухшему естеству, и это было самой сладкой пыткой.
Она потерлась носом о его ухо, а затем, высунув язычок, лизнула его мочку, от чего по телу Дина побежали мурашки.
– Я хочу раздеть тебя, Дин, – прошептала она.
«Боже правый!» – мелькнуло у него в голове. Он слышал, что художники не страдают от ненужных комплексов, но подобная откровенность все же ошеломила его. Он попытался представить себе, что нечто подобное сказала бы Бэбс, но даже под хмельком она не была способна на такое.
– Я хочу видеть твое тело.
Все, что было дальше, казалось ему сном. Дин стоял неподвижно, а она снимала с него одежду – вещь за вещью. От прикосновения пальцев Кэролайн к его коже тело Дина вздрагивало, и по нему пробегали сладкие судороги, чего никогда не случалось прежде. Он помнил яркую искорку, которая вспыхнула в ее глазах, когда она увидела, насколько он ее хочет. В его ушах звучал негромкий голос Кэролайн, говоривший ему, что нет ничего прекраснее мужского тела. Ее собственная одежда исчезла словно по мановению волшебной палочки, и Дин впервые в жизни понял, что на свете также нет ничего прекраснее, чем тело женщины – с крепкой грудью, стройной талией и широкими бедрами, предназначенными, чтобы баюкать мужчину.
А затем он, жарко обнимая ее, пробовал на вкус твердые соски ее грудей, страстно любил. Кэролайн содрогалась в его объятиях, изгибала спину дугой и обвивала его талию ногами, заставляя поскорее войти в нее. Между ними не осталось ни следа стыдливости – один только жар желания, смерчем увлекавший обоих в беспамятство страсти.
Через некоторое время сознание Дина стало медленно всплывать из глубин забытья, и он понял, что еще никогда в жизни не был так любим и не отдавал себя настолько самозабвенно. Удивительная женщина, которую сейчас он сжимал в объятиях, проникла в его душу и вызвала в ней такую бурю чувств, которую он сам от себя не ожидал.
К тому времени, когда Дин наконец заставил себя проститься с Кэролайн, было уже поздно. Очутившись дома посредине ночи, он неторопливо и нежно занимался любовью с Бэбс. Его тело словно просило у нее прощения за измену и в то же время знало, что это будет повторяться вновь и вновь.
* * *
С тех пор Дин и Кэролайн встречались так часто, как только могли. Иногда им удавалось украсть час, иногда – два, а временами – даже целый вечер. Это означало, что он был вынужден врать, придумывать вымышленные «деловые встречи» и изобретать оправдания для своих поздних возвращений домой. Чаще всего он использовал в качестве предлога Лейна Кэнфилда, то говоря, что отправляется к нему, то заявляя, что у них назначена встреча в городе. Дин полагал, что их давняя дружба является достаточной гарантией того, что у Бэбс не возникнет никаких подозрений. Иногда в качестве прикрытия он выдумывал мифических конезаводчиков, с которыми ему необходимо было встретиться, чтобы посмотреть на новых «арабов».
Дин всячески отгонял от себя мысли о своем двойном существовании. С одной стороны – верный и любящий муж, живущий безупречной во всех отношениях жизнью, с другой – ненасытный любовник, наслаждающийся каждой секундой, проведенной с другой женщиной. Не раз и не два он задумывался о том, сколько все это может продолжаться, и никогда не находил ответа. Он жил только сегодняшним днем, и все остальное для него не имело ни малейшего значения.
Находясь с Кэролайн, Дин впервые почувствовал, что значит быть самим собой – раскрепощенным в постели, уверенным в том, что ничем не шокирует и не оскорбляет женщину, могущим без ограничений говорить вслух обо всем, что его волнует, и при этом быть понятым.
Он поведал Кэролайн о своей мечте превратить когда-нибудь Ривер-Бенд в самый знаменитый конный завод по выращиванию «арабов» и оставить позади легендарные «Крэббет Парк Стэд» в Англии и Янув-Подляски в Польше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Я бы с удовольствием взглянул при случае на ваши картины.
– Но должна предупредить вас: в них вы не найдете ни капли сюрреализма.
– Это порадовало бы мою жену. Она его терпеть не может.
После этого их разговор вновь перескочил на темы, связанные с искусством и неспособностью многих людей оценить разнообразие его форм и стилей. Если быть более точным, то говорила в основном Кэролайн, а Дин только согласно кивал. Он прислушивался к звуку ее голоса и пытался определить, из какой части страны она родом. Наконец, так и не сумев этого сделать, спросил:
– Судя по вашему акценту, вы – откуда-то с востока?
– Из Коннектикута.
– В Хьюстоне – проездом?
– Не совсем. Сейчас я живу в летнем домике моей подруги в Галвестоне. – Услышав этот ответ, Дин принялся озираться по сторонам, пытаясь вспомнить, у кого из присутствующих здесь есть коттедж на Галвестон-Айленде. – Не ищите, моей подруги здесь нет.
– Неужели меня так просто раскусить? – улыбнулся Дин.
– Да.
– Извините. Но если вы – не из этих мест, то вас сюда определенно должен был кто-то пригласить.
– Почему?
– Потому что на эту выставку можно было попасть только по приглашению. Сегодняшний просмотр – закрытый. Коллекция будет выставлена на всеобщее обозрение только с завтрашнего дня.
– Завтра я уже буду в Галвестоне, поэтому и захотела посмотреть ее сегодня.
– Господи! – Дин непроизвольно понизил голос. – Значит, вы проникли сюда незваной? Просто взяли и вошли? – В его тоне звучала смесь недоверия и восхищения смелостью этой женщины.
– Разумеется. – Она говорила об этом, как о само собой разумеющемся, с равнодушием, которое граничило с высокомерием. – Я ведь не вломилась в чей-то дом. Это – музей, общественное место. С какой стати он должен быть открыт лишь для какой-то группы избранных, а не для всех!
– Хорошая мысль. – Дин старался не улыбнуться. – Тем не менее большинство, если не все присутствующие здесь, – попечители и спонсоры этого музея.
– Если они жертвовали музею деньги или дарили картины, это не дает им право на какое-то особое к себе отношение, – с вызовом парировала Кэролайн.
– Они думают именно так.
– А я – нет.
– Это заметно. – Дин еще никогда не встречал кого-то похожего на нее. Он слышал, что художники – гордый и своевольный народ. Богатство или общественное положение других не значили для них ровным счетом ничего. Откровенно говоря, раньше Дину с трудом в это верилось, однако стоявшая перед ним Кэролайн Фэрр вела себя именно таким образом.
– Знаете, мне действительно очень хотелось бы взглянуть на ваши работы.
Она посмотрела на него долгим задумчивым взглядом.
– Почти каждый день после обеда вы можете найти меня на западном конце пляжа.
В этот момент кто-то подошел и заговорил с Дином, а когда через минуту он обернулся, ее уже не было. К собственному удивлению, он чувствовал, что не хочет отпускать ее от себя. Ему хотелось еще поговорить с этой странной женщиной, побольше о ней узнать. Его заинтриговала ее серьезность и страстность, какая-то одержимость, которую она излучала и которой заряжала воздух вокруг себя. Тут Дин заметил ее в противоположном конце зала – высокую, точеную и загадочную фигуру в черном. Ему захотелось опять подойти к ней, но Дин подавил этот порыв. Они и так слишком долго разговаривали у всех на глазах, поэтому не стоит давать лишнюю пищу для сплетен. А вот Кэролайн Фэрр наверняка высмеяла бы подобные обывательские опасения, подумал Дин и, в свою очередь, усмехнулся. Она была неподвластна ограничениям, которые связывали его. Интересно, подумалось ему, каково это – свободно говорить то, что думаешь, и делать, что хочешь, не опасаясь подвести тех, кто возлагает на тебя определенные надежды – своего отца, своей жены, своих друзей?
* * *
Чайка спикировала над самым капотом машины. Опустив стекло, чтобы в салон задувал свежий бриз со стороны залива, Дин медленно ехал вдоль пустынного пляжа. Его пиджак и галстук небрежно лежали на пассажирском сиденье, рукава рубашки были закатаны, а воротник – расстегнут. Он испытывал легкое чувство вины и возбуждение, как мальчишка, впервые удравший с уроков и знающий, что совершает что-то непозволительное. Только что у него состоялась деловая встреча, и после нее он сразу же отправился сюда, даже не объявившись в офисе и не заглянув домой.
Однако чем дальше Дин ехал по плотно утрамбованному песку, тем быстрее спадало это возбуждение. На протяжении последней мили он не увидел ни единой живой души, даже рыбаков. Она сказала ему, что ее можно найти здесь «почти каждый день после обеда», но, видимо, к сегодняшнему дню это не относилось. «Уже поздно, – подумал он, взглянув на все еще яркое солнце, которое, однако, уже начинало клониться к закату. – А может, это даже к лучшему, что ее здесь нет?» Да, вероятно, ему следует просто выбросить ее из головы. Впрочем, Дин пытался сделать это уже на протяжении последних четырех дней, но – без всякого результата.
Дин не раз задавал себе вопрос, почему, зная стольких женщин, он неотступно думает об одной только Кэролайн. У нее была привлекательная внешность, однако он мог бы с ходу назвать десяток еще более красивых женщин. Кроме того, у него был вполне счастливый брак. Пусть ему не удавалось поговорить с Бэбс о тревоживших его вещах, но от этого его отношение к жене нисколько не менялось. Он любил Бэбс и любил ее именно такой, какая она есть.
Вспомнив о Бэбс, Дин решил, что ему здесь делать нечего, и уже собрался развернуть машину в обратном направлении, как вдруг увидел Кэролайн. Она стояла в пятидесяти метрах впереди, на гребне песчаной дюны. В следующую секунду он уже забыл обо всем, включая угрызения совести и супружескую верность. Все исчезло, бесследно затерявшись в охватившем его возбуждении. Он снова видел ее!
Сосредоточив все свое внимание на холсте, укрепленном на стоявшем перед ней этюднике, она даже не заметила, как он остановил машину в нескольких метрах от нее и выбрался наружу. Дин медленно подошел к женщине и стал разглядывать ее, пользуясь тем, что она его не видит.
Ее волосы были забраны в хвост и стянуты шерстяной красной ниткой, но сильный морской ветер все-таки выбил из прически несколько длинных черных прядей и теперь трепал их по ее сосредоточенному лицу. Пристальный взгляд серых прищуренных глаз то и дело перебегал с холста на морской пейзаж, который она пыталась запечатлеть, темные брови сошлись в одну линию, полные губы были решительно сжаты. Ее щека была испачкана в краске, еще одно пятнышко виднелось на подбородке.
На женщине была заляпанная краской мужская клетчатая рубашка, концы которой были завязаны узлом на животе. Хотя рубашка была не по размеру большой, под ней явственно угадывались округлости высокой груди, особенно когда ветер с залива прижимал ткань к ее телу. Бедра женщины были туго обтянуты штанами, которые еще больше подчеркивали красоту ее длинных стройных ног. Она стояла босиком, зарывшись пальцами в сыпучий песок.
– Художник за работой, – начал он разговор.
– Я заканчиваю… буквально… через несколько… минут. – Каждая пауза сопровождалась энергичным мазком кисти.
– Не возражаете, если я посмотрю?
– Вовсе нет, – ответила Кэролайн, равнодушно пожав плечами. Она отрывала сосредоточенный взгляд от холста только затем, чтобы захватить кистью краску с палитры, которую держала в левой руке.
Обойдя женщину, Дин встал за ее плечом. Краски так и били с холста. Красно-оранжевый цвет переходил в апельсиновый, затем становился золотым и под конец – желто-белым. С боков закручивались светло-синие и темно-зеленые тона. Протуберанцы цветов были настолько сильны, что Дин даже не сразу разобрал в этой пляске красок пейзаж, на котором океанские волны отражали длинную дорожку света от садящегося в море солнца.
– Мощно, – констатировал он.
– «Солнце и море», – откликнулась женщина, на секунду замерев и критически глядя на картину. – Мне нравится брать сюжеты, которые художники писали уже миллионы раз, и смотреть, способны ли они снова тронуть человеческую душу.
– По-моему, вам это удается. – Дин не пытался казаться знатоком живописи, но его действительно поразило исходившее от картины ощущение жары и света.
– Возможно. – Она начала чистить и собирать свои кисти и палитру. – Не хотите ли выпить?
– С удовольствием.
Летний домик стоял посередине «лужайки» из морских водорослей. Поставленный на сваи, делавшие его недоступным для воды во время приливов, он напоминал квадратную коробку с четырьмя ногами. Когда-то он был выкрашен в ярко-желтый цвет, но от солнечных лучей краска поблекла и стала белесой.
Они добрались до домика всего за пару минут, и за это время Кэролайн объяснила Дину, что это жилище принадлежит родителям ее подруги, на пару с которой она учительствует. Может, Кэролайн была и «борющимся» художником, но никак не голодающим. Она зарабатывала себе на жизнь, преподавая живопись в начальной школе, а каникулы полностью посвящала собственному творчеству.
– Почему вы выбрали именно Галвестон? – Дин забрал с заднего сиденья этюдник Кэролайн и последовал за ней по дорожке из хрустевших под ногами толченых ракушек.
– Потому что я могу жить здесь бесплатно. Но, откровенно говоря, не только поэтому. Я еще никогда раньше не жила на этой стороне залива. Только в районе Санибел-Айленда со стороны Флориды. – Поднявшись по деревянным ступеням, она ступила на широкую открытую веранду, которая опоясывала дом. Отсюда были видны яркие солнечные блики, плясавшие на волнах залива. – Меня всегда притягивало море. Еще девчонкой я жила всего в трех кварталах от океана. Может быть, именно поэтому мне всегда хотелось находиться поближе к воде. Это ведь так… естественно. Мы все появились из воды. Даже в жидкостях нашего тела очень много соли. Без соли человек просто умирает. Так что, возможно, во мне говорит некая природная тяга, а не просто привычка жить у океана.
Кэролайн открыла раздвижную дверь. Дин придержал ее, пропуская женщину вперед, а затем последовал за ней.
Большая комната выполняла одновременно функции кухни, гостиной и столовой. Она была почти пустой. Из мебели здесь находились всего несколько стульев, стол и диван, а на остальном пространстве было устроено нечто вроде художественной мастерской. Именно туда направилась Кэролайн и поставила незаконченную картину на пустой подрамник.
– Этюдник можете оставить прямо у двери, – предложила она. – В холодильнике – холодное пиво и остатки вина. Угощайтесь.
– А что будете вы? – Помешкав секунду, Дин прислонил этюдник к стене возле двери и направился к холодильнику.
– Я предпочитаю вино. Видимо, это последствия моего пребывания во Франции.
Закончив раскладывать свое снаряжение, Кэролайн подошла к раковине и смыла краску с рук и подбородка. Больше она ничего с собой не сделала – не расчесала растрепанные ветром волосы, не освежила макияж на лице. Дин вовсе не считал, что она нуждается в том, чтобы прихорашиваться, но был слегка удивлен небрежностью, с какой эта женщина относилась к своему внешнему виду. Затем Кэролайн устроилась на диване рядом с ним, подвернув под себя длинную ногу.
Они говорили о тысяче вещей. За первым бокалом последовал второй, затем – третий. Они были совершенно разными, они происходили из противоположных миров, и все же Дин не мог припомнить другого случая, когда ему было бы так хорошо в обществе женщины.
Допив последние капли вина, Кэролайн аккуратно поставила бокал на пол, а затем повернулась лицом к гостю. Он сидел, закинув руку на спинку дивана. Ладонь его покоилась прямо за ее головой.
– Откровенно говоря, я не была уверена, что тебе стоит сюда приходить, – призналась женщина, не отводя внимательного взгляда от его лица.
– Почему? – Внезапно Дин почувствовал неуверенность.
– Боялась, что ты окажешься одним из тех невыносимо скучных снобов, которые только и знают, что долдонить о том, сколько у них денег и прочего добра. – Она погладила хохолок на его макушке, а потом нежно пробежалась пальцами по его волосам. – Я рада, что ты не такой.
– Я тоже. – Дин, в свою очередь, положил ладонь на ее изящную шею и приблизил лицо женщины к своему.
Этот момент был неизбежен. Он стал неизбежен в тот самый момент, когда они увидели друг друга на пляже. Именно за этим он приехал сюда. Именно этого он хотел. И Кэролайн – тоже. Он прочитал это в бархатной глубине ее серых глаз.
И они поцеловались. Дин прильнул к ее шелковым губам, вбирая их в себя и желая, чтобы поцелуй длился вечность. Ему казалось, что его затягивает в одну из ее картин – обжигающе жарких и неистовых, естественных, как сама природа.
В какой-то момент Кэролайн извернулась и легла поперек его колен, не прервав при этом поцелуя. Ее тело было готово к его прикосновениям, и ладони Дина пробежали по нему, лаская округлости грудей, поглаживая бедра и ноги. Каждая мышца Кэролайн пришла в движение. Ее ягодицы прижимались к его набухшему естеству, и это было самой сладкой пыткой.
Она потерлась носом о его ухо, а затем, высунув язычок, лизнула его мочку, от чего по телу Дина побежали мурашки.
– Я хочу раздеть тебя, Дин, – прошептала она.
«Боже правый!» – мелькнуло у него в голове. Он слышал, что художники не страдают от ненужных комплексов, но подобная откровенность все же ошеломила его. Он попытался представить себе, что нечто подобное сказала бы Бэбс, но даже под хмельком она не была способна на такое.
– Я хочу видеть твое тело.
Все, что было дальше, казалось ему сном. Дин стоял неподвижно, а она снимала с него одежду – вещь за вещью. От прикосновения пальцев Кэролайн к его коже тело Дина вздрагивало, и по нему пробегали сладкие судороги, чего никогда не случалось прежде. Он помнил яркую искорку, которая вспыхнула в ее глазах, когда она увидела, насколько он ее хочет. В его ушах звучал негромкий голос Кэролайн, говоривший ему, что нет ничего прекраснее мужского тела. Ее собственная одежда исчезла словно по мановению волшебной палочки, и Дин впервые в жизни понял, что на свете также нет ничего прекраснее, чем тело женщины – с крепкой грудью, стройной талией и широкими бедрами, предназначенными, чтобы баюкать мужчину.
А затем он, жарко обнимая ее, пробовал на вкус твердые соски ее грудей, страстно любил. Кэролайн содрогалась в его объятиях, изгибала спину дугой и обвивала его талию ногами, заставляя поскорее войти в нее. Между ними не осталось ни следа стыдливости – один только жар желания, смерчем увлекавший обоих в беспамятство страсти.
Через некоторое время сознание Дина стало медленно всплывать из глубин забытья, и он понял, что еще никогда в жизни не был так любим и не отдавал себя настолько самозабвенно. Удивительная женщина, которую сейчас он сжимал в объятиях, проникла в его душу и вызвала в ней такую бурю чувств, которую он сам от себя не ожидал.
К тому времени, когда Дин наконец заставил себя проститься с Кэролайн, было уже поздно. Очутившись дома посредине ночи, он неторопливо и нежно занимался любовью с Бэбс. Его тело словно просило у нее прощения за измену и в то же время знало, что это будет повторяться вновь и вновь.
* * *
С тех пор Дин и Кэролайн встречались так часто, как только могли. Иногда им удавалось украсть час, иногда – два, а временами – даже целый вечер. Это означало, что он был вынужден врать, придумывать вымышленные «деловые встречи» и изобретать оправдания для своих поздних возвращений домой. Чаще всего он использовал в качестве предлога Лейна Кэнфилда, то говоря, что отправляется к нему, то заявляя, что у них назначена встреча в городе. Дин полагал, что их давняя дружба является достаточной гарантией того, что у Бэбс не возникнет никаких подозрений. Иногда в качестве прикрытия он выдумывал мифических конезаводчиков, с которыми ему необходимо было встретиться, чтобы посмотреть на новых «арабов».
Дин всячески отгонял от себя мысли о своем двойном существовании. С одной стороны – верный и любящий муж, живущий безупречной во всех отношениях жизнью, с другой – ненасытный любовник, наслаждающийся каждой секундой, проведенной с другой женщиной. Не раз и не два он задумывался о том, сколько все это может продолжаться, и никогда не находил ответа. Он жил только сегодняшним днем, и все остальное для него не имело ни малейшего значения.
Находясь с Кэролайн, Дин впервые почувствовал, что значит быть самим собой – раскрепощенным в постели, уверенным в том, что ничем не шокирует и не оскорбляет женщину, могущим без ограничений говорить вслух обо всем, что его волнует, и при этом быть понятым.
Он поведал Кэролайн о своей мечте превратить когда-нибудь Ривер-Бенд в самый знаменитый конный завод по выращиванию «арабов» и оставить позади легендарные «Крэббет Парк Стэд» в Англии и Янув-Подляски в Польше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63