– Мисс Люси, какими судьбами? Хвала Богу за такую встречу. Скажите, неужели вы наконец решились бросить супруга и я могу увезти вас на своем белом коне?Люси протянула ему руки и улыбнулась в ответ – очевидно, она хорошо знала и любила этого человека. Аннунсиата пыталась отвести глаза, но знакомый Люси очаровал ее. Его голос был густым и бархатистым, в нем звучал какой-то странный акцент, Аннунсиата никак не могла определить, какой именно – должно быть, смесь французского с каким-то другим. Мужчина был невысок ростом, но очень красив и элегантен; его смуглое лицо излучало добродушие, а синие глаза блестели от радости и свойственной ему живости. У Аннунсиаты появилось чувство, что она уже знакома с этим человеком, и знакома довольно давно.– Хьюго, как прекрасно встретить вас! – воскликнула Люси. – Я думала, вы за границей.– Я вернулся вместе с принцем Рупертом неделю назад – визит был поразительно непродолжителен, нам требовалось только передать письмо короля к его тетке. Я уже собирался навестить вас, но Ричарда не видно при дворе, и я решил, что вы уехали за город.– Ричард бывает в Уайтхолле, но большей частью пропадает в апартаментах мастера Гайда. Позвольте представить вам мою кузину Аннунсиату. Дорогая, – повернулась Люси к девушке, – это лорд Баллинкри, близкий друг твоего кузена Эдуарда, и, надеюсь, самый преданный из моих друзей.Хьюго Мак-Нейл улыбнулся такому комплименту, а затем поклонился девушке, на которую, следуя правилам хорошего тона, он отчаянно старался не смотреть в упор. Его поклон был весьма изыскан, и Аннунсиата присела в ответ, а когда они оба выпрямились, их глаза встретились. Оба смотрели друг на друга с откровенным любопытством, одновременно улыбнувшись. Почти не сознавая, что он делает, Хьюго протянул руку, и несмотря на неприличие этого жеста, Аннунсиата вложила в нее свои пальцы. Это произошло естественно, как будто они знали друг друга всю жизнь; Хьюго испытывал сильнейшее желание увести девушку куда-нибудь и побеседовать с ней, и только сознание того, что они окружены людьми, заставило его обратить мгновенный порыв в обычную любезность – Хьюго склонился над рукой Аннунсиаты и поцеловал ее с манерой, перенятой у галантных французов.– Ваш покорный слуга, мадам, – произнес он, неохотно отпуская руку Аннунсиаты, а затем повернулся к Люси: – Могу ли я надеяться, что это столь неожиданно начатое знакомство будет продолжено? Вы собираетесь представить мисс Морлэнд ко двору?– Да, разумеется, – она именно для этого и приехала в Лондон. Однако, Хьюго, раз уж вы вернулись, не следует пренебрегать нами. Вы придете к нам на обед?– С величайшим удовольствием. Когда я могу навестить вас?Люси, обдумав состояние гардероба Аннунсиаты, предположила:– Может быть, в субботу? Аннунсиата могла бы похвастаться, поиграв нам – она талантливая музыкантша.– В этом я не сомневаюсь. Тогда – до субботы. Передайте мои наилучшие пожелания супругу – на случай, если я не встречусь с ним в Уайтхолле.Он снова поклонился и поспешил присоединиться к своим, ожидающим вдалеке, спутникам, а Люси и Аннунсиата неторопливо направились к выходу. Люси немного рассказала девушке о Хьюго и порадовалась счастливой встрече с ним, а Аннунсиата в душе удивлялась, почему она так рада возможности увидеть его снова через несколько дней.
Ральф сдержал свое обещание отвезти Мэри домой. Она была похоронена на кладбище в Тодс-Нов, возле небольшой церкви с черепичной крышей, где к самым стенам подступала лилово-коричневая болотная растительность. Могила Мэри находилась рядом с могилами Мэри Перси и Джона Морлэнда. Все считали, что похороны были устроены по всем правилам, включая процессию от дома к церкви. Впереди шли двадцать бедных женщин в траурных платьях и косынках, которыми снабдил их Ральф, затем слуги из трех домов в траурных перчатках и шарфах. Далее шествовали двое юношей, ведущих черных, покрытых попонами коней с высокими черными султанами на головах, за которыми шестеро мужчин, в числе которых были Криспиан и Фрэнсис, несли гроб, покрытый тканью с изображением гербов отца и мужа покойной. Покров с вышитым символом отца покойной – лежащим львом – несли шестеро дам, которых вели Кэти и Элизабет. Далее брели провожающие, возглавляемые Ральфом, Эдуардом, Сэмом Симондсом и Анной, облаченными в черные одежды, а за ними еще тридцать родственников, двадцать из которых были дети, друзья и крестьяне из ближайших деревень: На одежде последних не было траурного крепа.Процессия подошла к церкви в сумерках, так что к тому времени, как кончилась заупокойная служба, уже стемнело. Родственники покойной вернулись в дом, освещенный так ярко, что его было видно из самого Рочестера. В доме продолжился поминальный ужин, состоящий из миндального печенья, пирожных, холодного мяса, белого вина, кларета и пунша. У ворот собрались бедняки со всего Редесдейла – в память о Мэри Моубрей им раздавали еду, вино и Мелкие деньги.Не успела семья вернуться домой, как случилось еще одно несчастье. Однажды вечером Лия наблюдала, как дети молятся, готовясь лечь спать, когда внезапно почувствовала страшную усталость. Пэл предложила ей табурет и послала Беатрис к Клементу за настойкой, чтобы подкрепить Лию. Лия села на табурет, вздохнула и умерла. Только после ее смерти Ральф обнаружил то, что слуги знали уже давно: Мэри Моубрей только считалась хозяйкой дома, но все хозяйство Морлэндов лежало на плечах Лии. Она нянчила Мэри Эстер и ее детей, самого Ральфа и его потомство, а в последние годы одновременно выполняла обязанности воспитательницы, домоправительницы и старшей над горничными – обязанности, которые было не под силу выполнить одному человеку.– Не знаю, сможем ли мы найти ей замену, – сказал Ральф как-то Кэти, вскоре после смерти Лии. – Каждый день слуги приходят ко мне с новыми вопросами, и я обнаруживаю, что еще одно решение в доме обычно принимала Лия. Что касается детей, я могу положиться на Пэл и Беатрис, однако ни одна из них не годится в воспитательницы, даже если я найду нового учителя... – Ламберт, которого после смерти Мэри ничто не удерживало в доме Морлэндов, уехал, к вящему тайному удовольствию Эдуарда.– Ни один человек не сможет заменить ее, – уверенно заявила Элизабет. Лия часто бывала добра к ней, помня о сиротстве девочки.– Конечно, если это будет один человек, – кивнула Кэти.– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Ральф.– Мне совершенно ясно, что постепенно у Лии становилось все больше обязанностей, и в большинстве случаев она не должна была выполнять их. А теперь, когда она умерла, мы должны поделить ее обязанности и поручить их нескольким людям. К примеру, она многое делала за Клемента. Оставшуюся часть обязанностей можно поделить между домоправительницей и гувернанткой.– Как ясно ты все это себе представляешь! – восхитился Ральф. – Должно быть, ты долго размышляла над этим?Кэти печально улыбнулась.– О, да, – ответила она. – Достаточно долго, чтобы предложить свои услуги в качестве домоправительницы.– Ты? – изумился Ральф.– Здесь нет ничего удивительного – я долго прожила под крылышком Лии, чтобы многое перенять у нее. Я каждый день помогала ей, как привыкла помогать маме, пока она была жива. Не хвастаясь, могу сказать, что ни одна женщина в доме не знает, как лучше всего справиться с домашними делами.– Конечно, я не сомневаюсь в твоих способностях, – поспешно заверил ее Ральф. – Но, дорогая моя Гусеница, неужели ты и в самом деле хочешь этого?– Я некрасива, поэтому я лучше буду полезной, – заявила Кэти.Ральф сочувственно взглянул на свою сестру-дурнушку.– Ты можешь выйти замуж, Кэти, – тебе всего шестнадцать лет. Ты выйдешь замуж, и мне вновь придется подыскивать домоправительницу.– Разве кто-нибудь захочет жениться на мне? – пожала плечами Кэти. – Даже если ты дашь мне хорошее приданое...– Прости мою невнимательность, – стыдливо перебил Ральф. – Я должен был позаботиться о тебе. Я найду тебе мужа, сестренка, и самого хорошего. Я дам тебе такое приданое, что...– Не надо, Ральф, – быстро перебила Кэти. – Я знаю, ты говоришь это от чистого сердца, но...– До сих пор я не был достаточно внимателен к тебе, – проговорил Ральф.– Я не хочу выходить замуж. – Даже если у меня будет приданое. Ральф, ты ведь хорошо знаешь, какой была моя мать, и как все люди вокруг ненавидели ее. Наш отец оставил тебя здесь, но ты избежал всеобщей неприязни, мама и дедушка вырастили тебя. А я... почему наш отец уехал отсюда?– Теперь он совершенно изменился, – смущенно попытался оправдать отца Ральф.– Это знаем только ты и я. Мы любим его, его уважают при дворе, но местные люди никогда не забудут, что он был пуританином, отдал замок Морлэндов на разорение «круглоголовым», И никогда не забудут, что я – его дочь. А моя мать – кем была для них она? Чужой, фанатичной отступницей. Я ее дитя. – Ральф открыл было рот, чтобы возразить, но девушка вновь перебила его: – Некоторые думают, что он не был обвенчан с ней по-настоящему, и, вероятно, они правы.Наступило продолжительное молчание, наконец Ральф сказал:– Гусеница, все не так плохо, как ты себе представляешь. Но... – продолжал он, видя, что сестра собирается возразить, – не будем больше говорить об этом. Ты будешь домоправительницей, если захочешь, а я буду относиться к тебе со всем уважением, как к хозяйке дома во всем, кроме имени. Но что же мы будем делать с воспитательницей?Кэти улыбнулась и обернулась к Элизабет, тихо сидящей в углу с шитьем детской сорочки – она всегда устраивалась где-нибудь подальше, как будто не считала себя членом семьи.– Элизабет любит детей, а они обожают ее; она из знатного рода, образованна и хорошо воспитана. Кому еще, как не ей, ты можешь доверить своих детей?Элизабет подняла глаза, глядя на Ральфа, и сильно покраснела – ей не часто доводилось слышать комплименты. Неожиданно увидев родственницу в новом свете, Ральф подумал, что он не всегда был добр к ней, а между тем Элизабет была дочерью его тети Хетти, которую Ральф любил. Подумать только, Ральф позволял слугам пренебрегать Элизабет – ничего, теперь он сполна возместит ей все.– Никому, пока Элизабет не выйдет замуж. Элизабет, ты сможешь сделать это для меня?Элизабет благодарно кивнула, а Кэти подавила ироническую усмешку и произнесла:– Ты получишь вознаграждение еще на земле, Ральф. Ты добр к своим бедным родственницам, и они в ответ будут тебе преданными служанками.– Если бы ты не была моей сестрой, я бы отшлепал тебя, – сердито отозвался Ральф. – Я не хочу, чтобы ты так говорила о членах моей семьи. Пойдем, Элизабет, поиграй нам немного. Я должен проэкзаменовать тебя прежде, чем ты приступишь к воспитанию моих детей.
Холодный восточный ветер принес мелкий моросящий дождь, который загнал Руфь в дом, завыл в дымоходах и привел Эллин в такое ворчливое состояние, что в конце концов Руфь разозлилась и отослала ее в другую комнату. Оставшись одна, Руфь встала у окна, всматриваясь в серую даль, чувствуя себя встревоженной, опечаленной, неудовлетворенной, и задумалась о том, что теперь делает Аннунсиата. Она безнадежно порылась в воспоминаниях, но и они не принесли желанного утешения.Во дворе раздался перестук копыт, и, вытянув шею, Руфь увидела, как с седла спрыгивает Кит, который возвращался из Йорка, где обследовал свои четыре дома на Норт-стрит – наследство, оставленное ему матерью. Как будто почувствовав взгляд Руфи, Кит поднял голову, так что вода потекла с широкополой шляпы ему за воротник. Руфь видела незагорелое лицо юноши и полоску черных усов на нем, затуманенные завесой дождя. Кит не мог увидеть ее – свет из окон слепил ему глаза. Кит-младший – он навсегда остался для нее Китом-младшим, хотя она никогда не называла его так вслух – уже имел право носить герб Морлэндов, возглавить свою собственную ветвь, ибо его отец давно умер и никто не оспаривал права наследника.Прошло уже шестнадцать лет после смерти Кита-старшего. Руфь с удивлением вспомнила об этом, обнаруживая, что для нее давность этого события не имела значения. Он умер шестнадцать лет назад, но ей казалось, что это произошло только вчера. Она любила Кита с самого своего детства – того Кита, который был отцом Кита-младшего. Она помнила, как он вернулся домой, полный оксфордских впечатлений, в модных придворных одеждах, которые тогда носили студенты Оксфорда. Он поцеловал руку Руфи, и она раз и навсегда подарила ему свое сердце. Это воспоминание было ясным и отчетливым, как и воспоминание о дне его смерти, а то, что произошло между этими двумя датами, помнилось как в тумане, ибо тогда он принадлежал не Руфи, а Хиро.Однако в день своей смерти Кит вновь стал принадлежать только ей. Руфь придержала его коня, пока Кит садился верхом, чтобы уехать. Наклонившись, он поцеловал ее. Его последние слова были обращены к Руфи, ее он поцеловал последней, ее лицо было последним женским лицом, которое он увидел прежде, чем уехать навстречу смерти. «Позаботься о Хиро и ребенке, пока я не вернусь», – попросил он, а в его глазах уже был намек на близкую смерть. Они сохранили тайну, утаив ее от Хиро, – тайну его смерти. На следующий день он вернулся домой, бессильно свисая с седла хромого коня; его холодные, негнущиеся руки почти касались копыт. Руфь омыла и похоронила его, взвалив на себя оставленное бремя.Кит-младший, сын Кита, должен был родиться у нее, у Руфи. Он был так похож на отца, что она могла бы полюбить его, если бы не защищала так старательно свое сердце. Она вырастила ребенка своего Кита, позаботилась о вдове, никому не нужной после смерти мужа. Хиро была беспомощна, как младенец, и становилась все более беспомощной, пока ранняя смерть не облегчила ее страдания. Кит-младший одновременно и принадлежал, и не принадлежал Хиро – так же, как и его отец.О случае, который дал жизнь Аннунсиате, Руфь почти не вспоминала: этот туманный, похожий на сон эпизод занял место в темном свитке печалей и скорбен, и теперь казался нереальным, почти забытым. Руфь помнила сильное, гибкое мужское тело, его теплоту, приятный запах его кожи; она помнила, какими шелковистыми были его кудри – Аннунсиата унаследовала эти волосы; она помнила его слезы – детские слезы мужской печали, бессильные слезы, льющиеся по суровому лицу. А утром его глаза уже казались чужими, наполненными тягостными думами, ответственностью, скорбью – большие, темные глаза, невыразимо прекрасные – эти глаза достались Аннунсиате.Однако если сам этот случай казался похожим на сон, который в памяти Руфи сразу же приобрел сходство с волшебными сказками, он имел вполне реальные последствия. В тридцать лет Руфь родила своего первого и последнего ребенка, а потом в течение пятнадцати лет старалась вырастить этого ребенка таким, какой хотела стать сама. Теперь, наконец, Руфь отправила своего ребенка в большой мир, и он скрылся вдали подобно горделивому и прекрасному кораблю, увешанному вьющимися флагами, под гром салюта, а она, Руфь, осталась со своим чувством тревоги и бесполезности. Возвращение к прежним отношениям приемной матери помогало ей перенестись в прошлое. Быть матерью Аннунсиаты было нелегко, но все же возможно. Теперь же Руфь поняла, что она и Аннунсиата сделали несчастным Кита-младшего.Когда родилась Аннунсиата, Руфь больше всего желала, чтобы ее дочь и Кит-младший когда-нибудь поженились, и она порадовалась, как охотно подчинился ее желанию сам Кит-младший. Он был очарован Аннунсиатой с тех пор, как она родилась, и пока девочка росла, его очарование постепенно перешло в такую искреннюю любовь, что, по всеобщему соглашению, пара должна была непременно пожениться. Аннунсиата и Кит-младший были детьми, которых Руфь желала всю жизнь, в которых соединилась ее кровь и кровь Кита. Втайне Руфь стремилась заново переписать историю своей любви – так, как не удалось сделать это в жизни. Аннунсиата и Кит должны были пожениться, как это следовало сделать их родителям.Однако Руфь не приняла во внимание саму Аннунсиату – она во многом отличалась от своей матери, и Руфи в конце концов пришлось признаться, что ее дочь не такая, как она, хотя такое признание оказалось болезненным и было сделано после долгих колебаний. Аннунсиате была уготована лучшая участь, чем та, о которой грезила ее мать. Девушка росла, любя Кита, но, как вскоре убедилась Руфь, это была только сестринская любовь. Кроме того, Аннунсиата была богатой наследницей и признанной красавицей, и любое из этих достоинств должно было обеспечить ей лучшего мужа, чем отпрыск Кита, оставшийся без гроша в кармане после опустошительной войны и правления республиканцев. Даже если бы он и вернул шотландские владения, он был не парой Аннунсиате, и Руфь понимала это, видя, что и Аннунсиата так думает.Таким образом, и в буквальном и в переносном смысле вопрос несчастья Кита-младшего оказался в руках Руфи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Ральф сдержал свое обещание отвезти Мэри домой. Она была похоронена на кладбище в Тодс-Нов, возле небольшой церкви с черепичной крышей, где к самым стенам подступала лилово-коричневая болотная растительность. Могила Мэри находилась рядом с могилами Мэри Перси и Джона Морлэнда. Все считали, что похороны были устроены по всем правилам, включая процессию от дома к церкви. Впереди шли двадцать бедных женщин в траурных платьях и косынках, которыми снабдил их Ральф, затем слуги из трех домов в траурных перчатках и шарфах. Далее шествовали двое юношей, ведущих черных, покрытых попонами коней с высокими черными султанами на головах, за которыми шестеро мужчин, в числе которых были Криспиан и Фрэнсис, несли гроб, покрытый тканью с изображением гербов отца и мужа покойной. Покров с вышитым символом отца покойной – лежащим львом – несли шестеро дам, которых вели Кэти и Элизабет. Далее брели провожающие, возглавляемые Ральфом, Эдуардом, Сэмом Симондсом и Анной, облаченными в черные одежды, а за ними еще тридцать родственников, двадцать из которых были дети, друзья и крестьяне из ближайших деревень: На одежде последних не было траурного крепа.Процессия подошла к церкви в сумерках, так что к тому времени, как кончилась заупокойная служба, уже стемнело. Родственники покойной вернулись в дом, освещенный так ярко, что его было видно из самого Рочестера. В доме продолжился поминальный ужин, состоящий из миндального печенья, пирожных, холодного мяса, белого вина, кларета и пунша. У ворот собрались бедняки со всего Редесдейла – в память о Мэри Моубрей им раздавали еду, вино и Мелкие деньги.Не успела семья вернуться домой, как случилось еще одно несчастье. Однажды вечером Лия наблюдала, как дети молятся, готовясь лечь спать, когда внезапно почувствовала страшную усталость. Пэл предложила ей табурет и послала Беатрис к Клементу за настойкой, чтобы подкрепить Лию. Лия села на табурет, вздохнула и умерла. Только после ее смерти Ральф обнаружил то, что слуги знали уже давно: Мэри Моубрей только считалась хозяйкой дома, но все хозяйство Морлэндов лежало на плечах Лии. Она нянчила Мэри Эстер и ее детей, самого Ральфа и его потомство, а в последние годы одновременно выполняла обязанности воспитательницы, домоправительницы и старшей над горничными – обязанности, которые было не под силу выполнить одному человеку.– Не знаю, сможем ли мы найти ей замену, – сказал Ральф как-то Кэти, вскоре после смерти Лии. – Каждый день слуги приходят ко мне с новыми вопросами, и я обнаруживаю, что еще одно решение в доме обычно принимала Лия. Что касается детей, я могу положиться на Пэл и Беатрис, однако ни одна из них не годится в воспитательницы, даже если я найду нового учителя... – Ламберт, которого после смерти Мэри ничто не удерживало в доме Морлэндов, уехал, к вящему тайному удовольствию Эдуарда.– Ни один человек не сможет заменить ее, – уверенно заявила Элизабет. Лия часто бывала добра к ней, помня о сиротстве девочки.– Конечно, если это будет один человек, – кивнула Кэти.– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Ральф.– Мне совершенно ясно, что постепенно у Лии становилось все больше обязанностей, и в большинстве случаев она не должна была выполнять их. А теперь, когда она умерла, мы должны поделить ее обязанности и поручить их нескольким людям. К примеру, она многое делала за Клемента. Оставшуюся часть обязанностей можно поделить между домоправительницей и гувернанткой.– Как ясно ты все это себе представляешь! – восхитился Ральф. – Должно быть, ты долго размышляла над этим?Кэти печально улыбнулась.– О, да, – ответила она. – Достаточно долго, чтобы предложить свои услуги в качестве домоправительницы.– Ты? – изумился Ральф.– Здесь нет ничего удивительного – я долго прожила под крылышком Лии, чтобы многое перенять у нее. Я каждый день помогала ей, как привыкла помогать маме, пока она была жива. Не хвастаясь, могу сказать, что ни одна женщина в доме не знает, как лучше всего справиться с домашними делами.– Конечно, я не сомневаюсь в твоих способностях, – поспешно заверил ее Ральф. – Но, дорогая моя Гусеница, неужели ты и в самом деле хочешь этого?– Я некрасива, поэтому я лучше буду полезной, – заявила Кэти.Ральф сочувственно взглянул на свою сестру-дурнушку.– Ты можешь выйти замуж, Кэти, – тебе всего шестнадцать лет. Ты выйдешь замуж, и мне вновь придется подыскивать домоправительницу.– Разве кто-нибудь захочет жениться на мне? – пожала плечами Кэти. – Даже если ты дашь мне хорошее приданое...– Прости мою невнимательность, – стыдливо перебил Ральф. – Я должен был позаботиться о тебе. Я найду тебе мужа, сестренка, и самого хорошего. Я дам тебе такое приданое, что...– Не надо, Ральф, – быстро перебила Кэти. – Я знаю, ты говоришь это от чистого сердца, но...– До сих пор я не был достаточно внимателен к тебе, – проговорил Ральф.– Я не хочу выходить замуж. – Даже если у меня будет приданое. Ральф, ты ведь хорошо знаешь, какой была моя мать, и как все люди вокруг ненавидели ее. Наш отец оставил тебя здесь, но ты избежал всеобщей неприязни, мама и дедушка вырастили тебя. А я... почему наш отец уехал отсюда?– Теперь он совершенно изменился, – смущенно попытался оправдать отца Ральф.– Это знаем только ты и я. Мы любим его, его уважают при дворе, но местные люди никогда не забудут, что он был пуританином, отдал замок Морлэндов на разорение «круглоголовым», И никогда не забудут, что я – его дочь. А моя мать – кем была для них она? Чужой, фанатичной отступницей. Я ее дитя. – Ральф открыл было рот, чтобы возразить, но девушка вновь перебила его: – Некоторые думают, что он не был обвенчан с ней по-настоящему, и, вероятно, они правы.Наступило продолжительное молчание, наконец Ральф сказал:– Гусеница, все не так плохо, как ты себе представляешь. Но... – продолжал он, видя, что сестра собирается возразить, – не будем больше говорить об этом. Ты будешь домоправительницей, если захочешь, а я буду относиться к тебе со всем уважением, как к хозяйке дома во всем, кроме имени. Но что же мы будем делать с воспитательницей?Кэти улыбнулась и обернулась к Элизабет, тихо сидящей в углу с шитьем детской сорочки – она всегда устраивалась где-нибудь подальше, как будто не считала себя членом семьи.– Элизабет любит детей, а они обожают ее; она из знатного рода, образованна и хорошо воспитана. Кому еще, как не ей, ты можешь доверить своих детей?Элизабет подняла глаза, глядя на Ральфа, и сильно покраснела – ей не часто доводилось слышать комплименты. Неожиданно увидев родственницу в новом свете, Ральф подумал, что он не всегда был добр к ней, а между тем Элизабет была дочерью его тети Хетти, которую Ральф любил. Подумать только, Ральф позволял слугам пренебрегать Элизабет – ничего, теперь он сполна возместит ей все.– Никому, пока Элизабет не выйдет замуж. Элизабет, ты сможешь сделать это для меня?Элизабет благодарно кивнула, а Кэти подавила ироническую усмешку и произнесла:– Ты получишь вознаграждение еще на земле, Ральф. Ты добр к своим бедным родственницам, и они в ответ будут тебе преданными служанками.– Если бы ты не была моей сестрой, я бы отшлепал тебя, – сердито отозвался Ральф. – Я не хочу, чтобы ты так говорила о членах моей семьи. Пойдем, Элизабет, поиграй нам немного. Я должен проэкзаменовать тебя прежде, чем ты приступишь к воспитанию моих детей.
Холодный восточный ветер принес мелкий моросящий дождь, который загнал Руфь в дом, завыл в дымоходах и привел Эллин в такое ворчливое состояние, что в конце концов Руфь разозлилась и отослала ее в другую комнату. Оставшись одна, Руфь встала у окна, всматриваясь в серую даль, чувствуя себя встревоженной, опечаленной, неудовлетворенной, и задумалась о том, что теперь делает Аннунсиата. Она безнадежно порылась в воспоминаниях, но и они не принесли желанного утешения.Во дворе раздался перестук копыт, и, вытянув шею, Руфь увидела, как с седла спрыгивает Кит, который возвращался из Йорка, где обследовал свои четыре дома на Норт-стрит – наследство, оставленное ему матерью. Как будто почувствовав взгляд Руфи, Кит поднял голову, так что вода потекла с широкополой шляпы ему за воротник. Руфь видела незагорелое лицо юноши и полоску черных усов на нем, затуманенные завесой дождя. Кит не мог увидеть ее – свет из окон слепил ему глаза. Кит-младший – он навсегда остался для нее Китом-младшим, хотя она никогда не называла его так вслух – уже имел право носить герб Морлэндов, возглавить свою собственную ветвь, ибо его отец давно умер и никто не оспаривал права наследника.Прошло уже шестнадцать лет после смерти Кита-старшего. Руфь с удивлением вспомнила об этом, обнаруживая, что для нее давность этого события не имела значения. Он умер шестнадцать лет назад, но ей казалось, что это произошло только вчера. Она любила Кита с самого своего детства – того Кита, который был отцом Кита-младшего. Она помнила, как он вернулся домой, полный оксфордских впечатлений, в модных придворных одеждах, которые тогда носили студенты Оксфорда. Он поцеловал руку Руфи, и она раз и навсегда подарила ему свое сердце. Это воспоминание было ясным и отчетливым, как и воспоминание о дне его смерти, а то, что произошло между этими двумя датами, помнилось как в тумане, ибо тогда он принадлежал не Руфи, а Хиро.Однако в день своей смерти Кит вновь стал принадлежать только ей. Руфь придержала его коня, пока Кит садился верхом, чтобы уехать. Наклонившись, он поцеловал ее. Его последние слова были обращены к Руфи, ее он поцеловал последней, ее лицо было последним женским лицом, которое он увидел прежде, чем уехать навстречу смерти. «Позаботься о Хиро и ребенке, пока я не вернусь», – попросил он, а в его глазах уже был намек на близкую смерть. Они сохранили тайну, утаив ее от Хиро, – тайну его смерти. На следующий день он вернулся домой, бессильно свисая с седла хромого коня; его холодные, негнущиеся руки почти касались копыт. Руфь омыла и похоронила его, взвалив на себя оставленное бремя.Кит-младший, сын Кита, должен был родиться у нее, у Руфи. Он был так похож на отца, что она могла бы полюбить его, если бы не защищала так старательно свое сердце. Она вырастила ребенка своего Кита, позаботилась о вдове, никому не нужной после смерти мужа. Хиро была беспомощна, как младенец, и становилась все более беспомощной, пока ранняя смерть не облегчила ее страдания. Кит-младший одновременно и принадлежал, и не принадлежал Хиро – так же, как и его отец.О случае, который дал жизнь Аннунсиате, Руфь почти не вспоминала: этот туманный, похожий на сон эпизод занял место в темном свитке печалей и скорбен, и теперь казался нереальным, почти забытым. Руфь помнила сильное, гибкое мужское тело, его теплоту, приятный запах его кожи; она помнила, какими шелковистыми были его кудри – Аннунсиата унаследовала эти волосы; она помнила его слезы – детские слезы мужской печали, бессильные слезы, льющиеся по суровому лицу. А утром его глаза уже казались чужими, наполненными тягостными думами, ответственностью, скорбью – большие, темные глаза, невыразимо прекрасные – эти глаза достались Аннунсиате.Однако если сам этот случай казался похожим на сон, который в памяти Руфи сразу же приобрел сходство с волшебными сказками, он имел вполне реальные последствия. В тридцать лет Руфь родила своего первого и последнего ребенка, а потом в течение пятнадцати лет старалась вырастить этого ребенка таким, какой хотела стать сама. Теперь, наконец, Руфь отправила своего ребенка в большой мир, и он скрылся вдали подобно горделивому и прекрасному кораблю, увешанному вьющимися флагами, под гром салюта, а она, Руфь, осталась со своим чувством тревоги и бесполезности. Возвращение к прежним отношениям приемной матери помогало ей перенестись в прошлое. Быть матерью Аннунсиаты было нелегко, но все же возможно. Теперь же Руфь поняла, что она и Аннунсиата сделали несчастным Кита-младшего.Когда родилась Аннунсиата, Руфь больше всего желала, чтобы ее дочь и Кит-младший когда-нибудь поженились, и она порадовалась, как охотно подчинился ее желанию сам Кит-младший. Он был очарован Аннунсиатой с тех пор, как она родилась, и пока девочка росла, его очарование постепенно перешло в такую искреннюю любовь, что, по всеобщему соглашению, пара должна была непременно пожениться. Аннунсиата и Кит-младший были детьми, которых Руфь желала всю жизнь, в которых соединилась ее кровь и кровь Кита. Втайне Руфь стремилась заново переписать историю своей любви – так, как не удалось сделать это в жизни. Аннунсиата и Кит должны были пожениться, как это следовало сделать их родителям.Однако Руфь не приняла во внимание саму Аннунсиату – она во многом отличалась от своей матери, и Руфи в конце концов пришлось признаться, что ее дочь не такая, как она, хотя такое признание оказалось болезненным и было сделано после долгих колебаний. Аннунсиате была уготована лучшая участь, чем та, о которой грезила ее мать. Девушка росла, любя Кита, но, как вскоре убедилась Руфь, это была только сестринская любовь. Кроме того, Аннунсиата была богатой наследницей и признанной красавицей, и любое из этих достоинств должно было обеспечить ей лучшего мужа, чем отпрыск Кита, оставшийся без гроша в кармане после опустошительной войны и правления республиканцев. Даже если бы он и вернул шотландские владения, он был не парой Аннунсиате, и Руфь понимала это, видя, что и Аннунсиата так думает.Таким образом, и в буквальном и в переносном смысле вопрос несчастья Кита-младшего оказался в руках Руфи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42