Поезда ныне — хуже, чем хлев...Теперь выставлять гостя уж было поздно.— Ладно, будь по-вашему — до утра можете побыть здесь, — вынужденно согласился Мишель, — но с рассветом, покорно вас прошу покинуть мой дом и боле сюда уж не возвращаться!— И на том спасибо, — усмехнулся гость. — А Звягину, как с ним свижусь, что от вас сказать?— Скажите, что я не просил его об услуге, но тем не менее ему благодарен, — ответил Мишель. — И еще скажите, что впредь с ним никаких дел иметь не желаю...Ночью, лежа с Анной, он не спал, прислушиваясь, что происходит в доме. Он задремывал, и ему в полусне черт знает что ему мерещилось — будто открывает незваный гость двери, впуская внутрь каких-то посторонних людей, бряцающих оружием, и вслед им вваливаются красноармейцы и вот-вот случится пальба.Он вздрагивал и чувствовал, как на лоб ему ложится холодная и невесомая рука Анны.— Ну что ты, что ты? — ласково шептала она. — Да ведь уйдет же он утром.Уйдет... Этот уйдет, да вслед за ним другой может заявиться... Знает он Сашку Звягина, помнит хватку его волчью: тот, коли что ухватит, своего не упустит.Так и лежал он до рассвета, ворочаясь с боку на бок.— Что ж будет-то? — тихо вздыхала Анна.— Ничего, — успокаивал теперь уже ее Мишель. — Скоро он уйдет и более не воротится. Спи...— А как же твой побег?— Да ведь я не принял предложения Звягина — отказался.— Так, может, тебе тогда пойти и повиниться?— В чем, коли нет на мне вины?.. Да ежели даже повиниться — кто мне поверит, когда он все так ловко подстроил?..Они снова лежали, молча уставившись в темноту, и, Анна гладила его лицо и волосы.— Может, все еще и обойдется, — успокаивая не его — себя, шептала она.— Конечно, обойдется...Да только не суждено было их надеждам сбыться.Чуть более недели минуло, как вновь, и опять ночью, в квартиру Мишеля постучали — прибыл нарочный с приказом немедля явиться в ЧК.— Собирайтесь побыстрее!Позади нарочного, на лестнице, переступали солдаты с винтовками.— Да, да, я сейчас.Полуодетая Анна, кутаясь в шаль, выглянула в коридор.— Ступай к себе, — попросил ее Мишель, более всего страшась, что она теперь станет плакать и цепляться за него, унижаясь перед солдатами, и, торопясь, шагнул в дверь.На Лубянку Мишель ехал с тяжким сердцем.Но препроводили его не во внутреннюю тюрьму, а в один из многочисленных лубянских кабинетов.— Ягода Генрих Григорьевич, — представился незнакомец. — Мне предписано расследовать обстоятельства вашего дела.Мишель кивнул — нечто подобное он и ожидал.Ягода неспешно перелистнул какие-то бумаги, в коих Мишель узнал страницы своего рапорта.Отчеркнул ногтем нужную строку.— Вот вы здесь сообщаете, что, находясь в плену, имели приватную встречу с неким Звягиным, который, с ваших слов, имеет чин штабс-капитана и служит в белой контрразведке? Это так?— Да, — ответил Мишель.— С каких пор вы знаете господина Звягина?— Мы вместе работали.— В охранке? — недобро усмехнулся Ягода.— В уголовном сыске, — с вызовом сказал Мишель. — Чего я никогда не скрывал!— Ваш приятель предлагал вам чин и место в Белой армии?— Я уже, кажется, писал об этом в рапорте!— Отчего ж вы отвергли столь лестное предложение? — притворно удивился Ягода.Мишель вспыхнул.Ну как тому объяснить про Валериана Христофоровича, про Пашу-кочегара, про Анну, про лагерь... Да ведь одно то, что он спрашивает его об этом, говорит, что понятия о чести ему чужды. Или он ожидает от него покаяний и заверений в преданности их пролетариату и их революции?Так зря...— Меня содержание не устроило, — криво усмехнулся Мишель.— Мало дали?— Нет, много за то запросили!Ягода вновь зашуршал бумагами да вдруг спросил:— А отчего бежать отказались, коль вам предлагали?Мишель удивленно воззрился на чекиста.Он ведь ничего не писал об этом в рапорте!— Почему вы не отвечаете? Отчего умолчали об этом?— Я не думал... — стушевался Мишель. — Я решил, что это касается одного лишь меня. Мне, верно, предлагали совершить побег, но я сразу же отказался, отчего полагаю сей вопрос закрытым.— Да ведь все равно сбежали! — напомнил Ягода.— Да, верно, но не тогда, а после... — совсем растерялся Мишель.— А кто был организатором побега? — поинтересовался Ягода.Отчего Мишель вздрогнул.— Я... — торопясь, ответил он. — Я — один! Я его задумал и подбил на него своих товарищей, и вся вина за последующие обстоятельства, в том числе за жизнь польских крестьян, лежит на мне, на мне одном!— Ну, положим, за тех поляков можете не виниться, за них вам бы не наказание, а орден бы полагался, да только никаких крестьян-то и не было...— Как не было? — не понял Мишель.— Да уж так! Костер, и голоса, и узлы с одеждой — верно, были, но не было польских крестьян. Эта одежда и еда назначались для вас, и их не надо было ни у кого отбирать, тем паче лишая кого-то жизни. Коли вам от того легче — так знайте, что вы не душегуб, что на вас нет крови.«А конвоир?» — подумал Мишель.— И конвоир тоже живехонек, — ответил, будто мысль его услышал, Ягода.Все это было совершенно непонятно. Да ведь бежали они, и конвоира пристукнули, и одежду отобрали, а он говорит!..Или... Или он не о том говорит?..И вдруг все стало понятно! И стало ужасно обидно...— Так вы что, вы думаете... Вы обвиняете меня в том, что я принял предложение Звягина и что побег был подстроен им? — вскричал, вскакивая на ноги, Мишель. — Да как вы смеете?!— А отчего вы так взволновались? — глянул на него с интересом Ягода. — Многие обстоятельства побега, верно, кажутся странными. Например, что вас отпустили за забор.— Это Паша-кочегар договорился... — пробормотал Мишель, чувствуя, как неубедительно, как фальшиво звучит его голос.Он совершенно запутался и решительно ничего не понимал, кроме того, что чекист все знает — неужели того ночного гостя, после того как он ушел от них, схватил патруль и он все рассказал?— Кочегар, говорите? — усмехнулся Ягода. — А вот мы сейчас его спросим!..Подошел к двери, стукнул в нее кулаком. Дверь тотчас же распахнулась, и в комнату один за другим вошли Валериан Христофорович и Паша-кочегар.Мишель, выпучивая глаза и подавая тайные знаки, пытался показать им, чтобы они молчали. Но те, видно, не поняли.— Кто замыслил побег? — без обиняков спросил Ягода.— Так я, — ответил Паша-кочегар.— Что вы такое говорите! — вскричал Мишель. — Не слушайте его, бога ради, — побег задумал я!— Мишель Алексеевич, — с укоризной сказал матрос, — да как же вы, коли это не вы вовсе. Я тот побег предложил, вот и Валериан Христофорович подтвердит.— Да, истинно так, — кивнул старый сыщик, пряча глаза. — Вы просто, сударь, не все знаете, мы ведь после вас у Звягина были.— Нуда — были...— Позвольте!..Мишель пристально взглянул на матроса и Валериана Христофоровича.— Так вы что — вы приняли предложение Звягина? — сам себе не веря, спросил он.— Так и есть, — кивнул матрос. — Отчего ж не принять-то?.. Он ведь, как вы ему отказали, тотчас Валериана Христофоровича к себе призвал да то же самое предложил уж ему. А после — мне.— И вы... вы согласились?!— Ну а чего — не гнить же там до второго пришествия.— Да ведь мы бы там, верно, давно уж Богу душу отдали, — повинно вздохнул Валериан Христофорович.— А конвоир?.. Или это тоже было подстроено?.. И вы его не били, а так, лишь замахнулись, потому что он был человеком Звягина? — начал все понимать Мишель.— Ага, — ухмыльнулся довольно Паша-кочегар. — Все, как Звягин велел, так и сделал — как мы встали да конвойный мне мигнул, я его чуток приложил, он упал, и мы побегли.— А как же крестьяне? — вновь вспомнил про лес Мишель.— Какие крестьяне?.. Не было никаких крестьян.— Как не было? — переспросил Валериан Христофорович, который, видно, тоже был посвящен не во все подробности побега.— Там узлы с одеждой спрятаны были и еда, да еще два солдата костер для дыма и запаха жгли, чтоб сигнал дать, — объяснил Паша-кочегар. — Я аккурат по меткам на них и вышел...Ай да Звягин, как ловко все подстроил — получил отказ да от своего не отступился, а соблазнил Пашу-кочегара с Валерианом Христофоровичем, с коими за спиной Мишеля уговорился о побеге, а уж те уломали его!Да ведь, верно, не из желания помочь действовал его старый приятель, а, видно, какую-то каверзу измыслил!— Что он потребовал с вас за побег? — спросил Мишель.— Так, пустяки, — отмахнулся Паша-кочегар, — рассказать, чего мы на фронте делаем, да еще бумаги какие-то подписать.— И вы рассказали... и... подписали?— Ну да, а чего? — пожал плечами Паша-кочегар, а Валериан Христофорович при том лишь вздохнул.— Да ведь вы тем против вашей Советской власти пойти согласились, о чем слово дали! — попытался разъяснить Мишель.— Ну и чего — я ж кому его дал, я ж беляку его дал, врагу! Как дал — так и обратно взял, я сам своему слову хозяин!Как все у них просто — дал слово и тут же о нем позабыл!.. Ладно — Паша, он — из матросов, что с него взять, но Валериан Христофорович как на то пошел, коли он пусть бывший, но дворянин?— Да ведь это бесчестно! — воскликнул Мишель.— Эх, сударь, что честь, когда ныне жизнь в копейку не ценится! — развел руками старый сыщик. — Теперь новое время пришло, а с ним иная мораль. Как бы нам иначе оттуда вырваться? Да ведь не о себе, а о вас тоже мы радели, тот побег измышляя!— Ну! — согласился Паша-кочегар. — Чай лучше, чем в земле червей кормить! Да ведь кабы не глупость ваша да не рапорт, никто бы о деле том ничего не узнал, да и вы-то тоже!И Паша-кочегар не без опаски покосился на Ягоду.Выходит, Мишель сам во всем виноват: в том, что нарыл всю эту грязь, а коли в не нарыл, так и пребывал бы до сего времени в счастливом неведении!Как же ему теперь со всем этим быть?Как быть, кажется, знал лишь один человек.Ягода встал, прошелся туда-сюда, спросил сурово:— Нехорошо выходит — революция вам доверие оказала, хоть вы есть представитель чуждого ей господского класса...Будто революция — это легковерная барышня, кою соблазнили да бросили.— Вот и товарищ Гуковский остерегал против вас, говоря, будто вы подбивали его на похищение золота.Гуковский?.. Тот самый?..Уж не от него ли посланцы к Анне прибыли?— Это оговор, — твердо сказал Мишель. — Ваш Гуковский вор и пьяница. Коли вы верите ему и иже с ним, то ваша революция не многого стоит.— Ты революцию не трожь! — побледнел, заиграл желваками Ягода. — Исидор кровь за свободу пролетариев проливал, а ты в ту пору в охранке царю верой и правдой служил. И ежели по совести, то надобно бы тебя за то да за связь с беляками в расход пускать.— Воля ваша, — глухо ответил Мишель.— Геройствуете, — недобро усмехнулся Ягода. — Али жизнь не дорога?Жизнь Мишелю была дорога, и теперь более, чем когда-либо, но молить о пощаде он не намеревался.— Ну к чему вы так-то! — ухватив Мишеля за руку, испуганно зашептал Валериан Христофорович. — Зачем их понапрасну злите... Ведь шлепнут же нас за здорово живешь.И, уж оборотись к Ягоде, прочувствованно сказал:— Мы, товарищ, порвали с проклятым царизмом, кровью искупив вину пред беднейшими пролетариями и крестьянством! Ну ей-богу, якобинцами клянусь!Ягода помягчел:— Ладно, Советская власть вас покуда прощает, а там поглядим...Но коли кто к вам от Звягина заявится али он весточку от себя пришлет, так вы должны немедля нам о том сказать.Ну это ясно...— А чего говорить-то — хватать их да волочь в ЧК! — решительно заявил Паша-кочегар. — Или на месте стрельнуть!— А вот этого делать не нужно, — покачал головой Ягода, — а, напротив, надобно принять их, приютить и, чего они ни попросят, сделать.— Это еще зачем? — ахнул матрос. — Они ж беляки!— Вот именно потому! Звягин ваш фигура нам известная и в Белом движении не последняя, так пускай он лучше к вам придет, чем к иным, нам неизвестным, дабы мы, с вашей помощью, могли вызнать замыслы его.— Так это что ж, вы нас с контрой в один хомут впрячь желаете?! — возмутился матрос.— Коли надо будет — так и впряжем! — посуровев, ответил Ягода.А ведь он в тайные агенты их вербует, вдруг сообразил Мишель. Вроде тех, что в хитрованские шайки засылали, дабы они, к фартовым в доверие войдя, их же после с поличным словить помогли.Так неужто он, став с большевиками заодно, пойдет против приятеля своего, пусть даже бывшего, Сашки Звягина?..А коли нет — то, выходит, со Звягиным против них... против зарезанного на Сухаревке Сашка, против Митяя, Паши-кочегара, да и Валериана Христофоровича, пожалуй!.. Да ведь не пойдет, а пошел уже, потому как приходил к нему человек от Звягина и он его не прогнал, а принял, кров предоставив и никому о том не доложив!Так с кем же он?И против кого?Да, подумал, сколь ни страшен был польский плен, но там хоть все ясно и понятно было! А здесь?.. Как, меж всеми оказавшись, при том в стороне быть?..И еще подумал, что тот плен, который бедой казался — не беда вовсе, коли из него вырваться удалось, а вот от самого себя, как ни торопись, не убежать!.. Глава 34 Адвокат приехал на удивление скоро, потребовав встречи со своим подзащитным с глазу на глаз.Но не то удивительно, что приехал, а то, что — ему не отказали!..Прибывшего адвоката Мишель-Герхард фон Штольц знать не знал и в глаза не видел...— Ты что, твою мать, натворил опять? — спросил адвокат с порога. — Ты зачем, так тебя растак, профессора зарезал?— Никого я не резал.— А чего тогда признался?— Совесть замучила! — криво усмехнулся Мишель.— А зачем дюжину убиенных старушек на себя повесил?— А с меня не убудет! — бодро сообщил Мишель-Герхард фон Штольц.— Хочешь за психа сойти?.. Так не выйдет, не надейся!Значит, так — немедля отказываешься от ранее данных показаний, говоришь, что гулял, что, проходя мимо, услышал в окне крики о помощи, поднялся, открыл входную дверь — и все прочие тоже, сперва прошел в ванную, чтобы руки вымыть, потому как сильно культурный, потом на кухню, где по рассеянности перелапал всю посуду, затем — в комнату, где тоже исхватал все, что ни попадя, заметил труп, потоптался подле него, подержался за нож, желая его вынуть, ради облегчения страданий трупа, но чего-то испугался, с испугу сиганул в окно, приняв милицию за банду убийц с мигалками. После — прятался, но тебя заела совесть, и ты, будучи законопослушным гражданином, добровольно сдался в руки органов правопорядка, с единственной целью — оказать всемерное содействие следствию в установлении истинных преступников. Понял, как все было?— Понял!— Ну а коли понял, то, считай, выхлопотал себе освобождение под подписку о невыезде!Да не забудь от старушек откреститься!..— Скажите, только честно — вы тоже считаете, что убил я? — все же не удержался, спросил Мишель-Герхард фон Штольц.— Может, и ты, — ответил его «адвокат». — Потому что все против тебя. Да уж — больно все! Все — кроме одного... Кроме того, что создается впечатление, что кто-то усиленно продавливает это дело, желая во что бы то ни стало засадить тебя на нары!И это одно перевешивает все прочее.Так что сиди под подпиской да не дергайся — пиши объяснительные и думай на досуге, кому ты дорожку перебежал...Через сутки Мишеля-Герхарда фон Штольца отпустили под подписку о невыезде, потому что неожиданно стало ясно, что в никаких народных артистов, а тем более в банкиров, он не стрелял, не взрывал и не травил, имея твердое алиби, которое подтвердили десять атлетически сложенных ребят в одинакового кроя пиджаках, с которыми он беспробудно пьянствовал последние полгода, отчего лиц их не мог вспомнить. Заодно выяснилось, что в Хабаровске, Салехарде и Нарьян-Маре подозреваемый отродясь не был, что старушки пропали сами по себе и нашлись тоже сами по себе, совращенные малолетки оказались молодящимися старыми девами, промышлявшими проституцией, и что водку из супермаркета никто не крал, а просто ее случайно задвинули под прилавок, где после нашли...Что же касается зарезанного академика, то это было чистое недоразумение — просто, проходя мимо, он откликнулся на призыв о помощи, отчего был застигнут на месте чужого преступления, где оставил массу не имеющих отношения к данному делу отпечатков пальцев и улик, и был опознан принявшими его не за того свидетелями.Мишель-Герхард фон Штольц подписал все требуемые бумаги и был отправлен восвояси думать, кому он дорожку перебежал... Глава 35 Мрачны да холодны казематы в крепости Петропавловской. Решетка, что оконце покрывает, льдом обросла, кой-где по стенам иней серебрится да тает, каплями на пол стекая — будто плачет та стена. Тихо... Уж так тихо, что уши от того закладывает, хоть вот он, город Санкт-Петербург — рядышком, рукой дотянуться можно. Но хоть рядом он, да не слышны в мешке каменном голоса, перезвон колокольчиков на тройках, крики сторожей ночных — ничего не слыхать, от чего всяк живой человек с ума сходит да думает — кончена жизнь, хоть покуда он жив еще! Но хоть жив, а будто и не жив, пребывая в могиле каменной, в коей хуже, чем в гробу! Уж лучше в смерть, чем жизнь такая!..Вот лежит на полу каменном, на подстилке соломенной узник — рука на перевязи, поперек лица незаживший шрам. Лежит, в тулуп кутается, в угол глядит, о жизни своей жалея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22