Всем известно, какой Фридрих искусный фехтовальщик, а ты в своей жизни боле с резцом упражнялся, чем со шпагой! Коли надумал ты его убить, так тогда надобно было пистоли выбирать!— Не за мной тот выбор был, — напомнил Яков.— Ах беда, беда!Ну да делать нечего — не отступать же. Дуэль не бой, где не зазорно, военной хитрости ради, противнику спину показать.Если отказаться от дуэли — сочтут тебя трусом, и уж никто руки не подаст!— Когда ж назначено? — спросил Карл.— В пять часов пополудни, послезавтра.Не думал не гадал Карл единственного своего сына пережить, потеряв не на войне, не по болезни, а так вот, из-за глупости.— Коли он тебя убьет, так следом я его вызову, да, бог даст, отомщу за тебя, — твердо сказал Карл. — А ты покуда, время не теряя, ступай со шпагой упражняйся. Айда за мной...Пошли в ружейную комнату, где Карл хранил палаши и пистолеты да сверх них фузей несколько, вроде тех, с какими он, в солдатах служа, турка воевал.— На-ка — держи.Вынул из шкапа, протянул Якову шпагу. Другую себе взял.— Вставай супротив меня да бейся — не жалей, будто не с отцом родным, а с ворогом дерешься.— А ежели я вас пораню, батюшка?— Если поранишь — честь тебе и слава! А нет — не взыщи, да пощады не ожидай — я тебя жалеть не стану! Атакуй!Бросился Яков на отца, но тот, позы не меняя, отбил его клинок в сторону, сам нанеся укол вбок.— Эх ты!.. А ну еще раз! Да не лезь на рожон будто медведь, а сперва погляди, куда сподручней бить, да о том подумай, куда тебя вперед ударят! Бей — не жалей!Теперь уж Яков во всю силу драться начал — ткнул шпагой вперед, коснулся выставленного против него клинка, отбил его с силой и хотел уж было вперед ударить, препятствий к тому не видя, да вдруг почуял на шее своей легкий, холодный укол, будто комар его куснул — то батюшка его, Карл Фирлефанц, шпагу свою выставив, острие в горло ему упер, кожу оцарапав, а как то сумел — Яков и не понял!— Худо дело, — вздохнул Карл. — Да ведь ты вовсе почти драться не умеешь, как же тебе против Фридриха выстоять?— Бог мне поможет! — уверенно заявил Яков.— Воля твоя, но здесь Бог будет на стороне Леммера. Ему — не тебе в подмогу!— Но ведь дело его неправое! — возразил Яков.— Зато рука верная! — ответил Карл. — Я столь смертей на войне видел, что в себя боле чем в Бога верить привык. Коли бы Господь один исход драки решал, так не дал бы души христианские в обиду — тогда в мы нехристей, кровинки своей не пролив, побили! А я видал турков в рубке да видал, как они служивых наших, что ротозейничали, саблями в куски резали. И сам их рубил! Оттого твердо знаю, что нет солдату в бою подмоги иной, как кроме него самого, и не на кого надеяться, лишь на себя и оружие свое!А ну — вставай!Удар — звон стали о сталь.Удар — звон...Удар... Укол!..— Вставай!Удар!..Удар — да такой, что искры в стороны!..Удар!..Нет, не обучить Якова премудростям фехтовальным за сей короткий срок! Тут хошь бы один-два удара поставить...— Ладно, коли так — покажу я тебе прием особый, коим не единожды я жизнь свою спасал, — сказал Карл. — Буде станет враг тебя одолевать да бить с левого бока, ты поддайся, оступись, будто поскользнулся по неосторожности, да на одно колено припади, а уж как он добивать тебя зачнет, тут-то ты, мига малого не теряя, по шпаге изо всех сил бей да, вперед прыгнув, коли его снизу в грудь! Понял ли?— Понял, батюшка.— А коли понял — так попробуй.Сделал Яков все в точности, как батюшка его учил: упал на колено да по шпаге звонко ударив, вперед прыгнул, только не было уж там, куда он метил, Карла, тот позади него стоял, клинок в спину ему уставя. Да с досады великой от неповоротливости сына — стеганул им, будто розгой, поперек седалища Якова.— Ой!..— Кто ж так прыгает?! Коли так прыгать, враг троекратно отскочить успеет да сзади тебя проткнуть. Прыгать надобно, будто волки позади тебя зубами щелкают!А ну — покажь!Вновь прыгнул Яков, да вновь не так — шпагой наотмашь получив. Да пребольно как!— Ой!— Терпи — лучше сто раз битому быть, чем единожды — мертвому! — наставляет его Карл. — В другой раз вдвое крепче против прежнего ударю — не пожалею!И так и бил — все седалище Якову в кровь исстегав! Ровно как его когда-то бивали старики-солдаты, по двадцать годков отслужившие, премудростям военным, не жалеючи, обучая.— Ну, понял ли? — вопрошает Карл, шпагу платком отирая.— Понял, — ответствует Яков, пониже спины держась да слезы, что от боли, а пуще от обиды, смахивая.— Вот и славно! А ну, коли меня сызнова!..Выпад...Удар...Звон!..А боле Карл уж ничему его научить не смог — не успел, вышло время его! Да и Якова тоже! Глава 29 Все то, что было, — было позади, потому что за спиной Мишеля-Герхарда фон Штольца, подле дома покойного академика Анохина-Зентовича, где теперь бегали, суетясь и дуя в свистки, милиционеры.Они были — там.Он — здесь!А ведь кабы не их любопытство, сидеть ему нынче в кутузке!Уф...Мишель-Герхард фон Штольц отряхнул свои перышки и направился к ближайшей остановке городского транспорта — конечно, не пристало «фонам» ездить на каких-то там автобусах, но не идти же через весь город пешком! Тем паче что ради такого случая можно забыть на время о своих «голубых кровях» и «давать деру» не в облике аристократа фон Штольца, а в привычной к ненавязчивому отечественному сервису шкуре — Мишки Шутова...Ну что, фон Штольц — делаем отсюда ноги, «рвя когти» и «сверкая пятками»?И yes!..Подошел автобус.Мишель-Герхард фон Штольц вошел в распахнутые двери и встал, держась за поручень, ибо не рискнул садиться своими тысячедолларовыми штанами на исшарканные сиденья.Поехали...А куда, собственно?К Светлане? Так подле ее квартиры уже наверняка дежурят с нетерпением поджидающие его оперативники.Хорошо бы отправиться теперь в свой «фамильный» со всеми возможными удобствами и видом на Средиземноморье замок... Который за тридевять земель, через три границы, без паспорта и денег...Тогда, может быть, перетерпеть день-другой в каком-нибудь, пусть даже четырехзвездочном, отеле? Причем — за спасибо живешь?Вот и выходит, что податься ему некуда!И, наверное, Мишель-Герхард фон Штольц так и не придумал бы, где ему скоротать ближайшую ночь, кабы о нем не позаботилась судьба. В облике сержанта милиции.— Ваши документы!Что — опять?!!Да что они, сговорились, что ли?— Нет у меня документов.— А что есть?Того, что могло бы заменить документы, у Мишеля-Герхарда фон Штольца при себе тоже не оказалось.— Тогда — пройдемте, — разочарованно вздохнул сержант.— Куда?Туда, где он уже был!Только что! И откуда столь успешно бежал!Вот это и называется — снова-здорово! Глава 30 — Стройсь!.. Шагом марш!..Команду, что назначена была чистить выгребные ямы, вывели за ворота. Была эта работа для пленных особой, о какой всяк мечтал, привилегией — в городских уборных дерьмо ведрами черпать да через край в бочки сливать и уж после, за городом, те бочки опорожнять и чистить. За сей труд поляки хоть немного, но платили, и можно было эти деньги через конвоиров менять на продукты.Как вышли за ворота, Валериан Христофорович оживился, стал озираться во все стороны, потирать руки.— Валериан Христофорович, — урезонивал его Мишель. — Да ведь нельзя же так, нельзя обращать на себя внимание, а ну как конвоиры насторожатся?— Да-да, конечно! — соглашался Валериан Христофорович, но тут же начинал вновь вести себя будто задумавший озорство подросток.— Вы знаете, мне кажется, вернее, я уверен, что у нас все получится! — заговорщически шептал он, строя многозначительные физиономии.Мальчишка — ей-ей мальчишка!Да ведь как тут сбежать, когда их охраняют конвоиры, а даже сбежав, добраться до своих, не потерявшись, не замерзнув в дырявых, выданных по случаю выхода в город шинелишках, да что-то притом есть, где-то спать, да миновать разъезды польских жандармов...Как пришли в город, команду развели по уборным, выдав ведра и подвезя выгребные бочки. Поддев, подняли доски позади ям, встали на скользкие приступки, черпанули ведрами. Как сливали ведра через край в бочки, зловонная жижа хлюпала и плескалась на одежду и лица. До полудня вычерпали пол-ямы, как вдруг конвоир выкликнул их имена.Побросав ведра, подбежали, встали рядком.Конвоир, брезгливо оглядев забрызганных дерьмом пленных, велел идти за ним. Был он из нестроевых, весь какой-то неловкий и неуклюжий, и все лишь вздыхал и охал.Пошли по улицам, сопровождаемые бегущими вослед ребятишками, которые указывали на русских, смеялись и кидали в них камнями и комьями грязи.Все это было омерзительно... В особенности их жалкий, в обносках и дрянной обуви вид.— А ну, брысь! — прикрикнул на ребятню по-польски конвоир, отчего те прыснули во все стороны.Как свернули на какой-то пустырь, конвоир вдруг встал, крутя самокрутку, будто кого ожидая. А может, и так.— Пан, закурить дай! — попросил вдруг Паша-кочегар, хоть отродясь не курил.«Чего это он?» — подивился Мишель.Конвоир докурил почти до конца, оставив самую малость — сжалившись, протянул огрызок самокрутки.Паша-кочегар, благодарно улыбаясь, кивая и быстро кланяясь, подошел да вдруг, вместо того чтобы взять самокрутку, ухватил конвоира за руку, дернул к себе и ткнул кулачищем в лицо. Конвоир охнул и осел на землю, хоть, казалось бы, удар был не столь силен. Да ведь матроса Бог силушкой не обидел — он так и до смерти прибить мог!А коли прибил, так их, как поймают — повесят!— Чего встали — тикай теперь! — крикнул Паша-кочегар, кидаясь в сторону.Дале думать уж было некогда, и они, что было духу, припустили через пустырь — да столь спешно, что даже винтовку с собой прихватить позабыли.Скорей!..Скорей!..Паша-кочегар бежал впереди огромными прыжками, Мишель — еле поспевая за ним, тащил, ухватив за рукав, Валериана Христофоровича, который задыхался, выпучивая глаза и бормоча скороговоркой:— Вы уж... не оставьте... меня, голубчик, один ведь я пропаду!— Что вы, ей-богу, Валериан Христофорович, такое говорите! — сердился на него Мишель.Добежали до каких-то кустов, за которыми проглядывал лес. Позади было тихо, никто не стрелял и не кричал вслед, видно, так и есть — прибил матрос конвоира до смерти.Как нырнули в лес, остановились, переводя дыхание.— Я же говорил... говорил... что все удастся! — сиял Валериан Христофорович.Паша-кочегар настороженно озирался по сторонам.— Что ж вы так-то... хоть бы предупредили! — выговорил ему Мишель.— Да я сам не пойму, как-то так само собой вышло, — пожал плечами матрос. — Ну, чего расселись — бежать надобно, покуда нас не хватились!И то верно.Вновь тронулись в путь — впереди Паша-кочегар, который шел уверенно, будто дорогу знал.— А ну — стой! Да тихо мне! — скомандовал матрос, показывая пудовый кулачище.Мишель с Валерианом Христофоровичем притихли.— Чуешь — дымом тянет, видать, люди где-то рядом, — прошептал Паша-кочегар.— А зачем нам люди? — подивился Мишель.— Может, разжиться чем удастся.— Да ведь это мирное население!.. Это мародерство! — шепотом возмутился Мишель.— Вот и славно, что мирное!.. — ухмыльнулся матрос. — Или вы думаете с пустым брюхом до границы топать? Ждите меня здесь!И, встав на четвереньки, Паша-кочегар побежал в кусты, из-за которых, верно, тянуло дымком и слышались неясные голоса.Мишель с Валерианом Христофоровичем замерли, напряженно прислушиваясь. Но как ни слушали, так ничего и не услышали. Скоро, уж не скрываясь, а идя в полный рост, вернулся Паша-кочегар. Под мышками он нес два здоровенных узла, да еще в руке один.— Нате, одевайтесь, — бросил он узлы под ноги. — В крестьянской одежде нам ловчее до фронта идти будет.В узлах были крестьянское платье и обувь.— А как же они? — кивнул, мрачнея, на одежду Мишель.— Про них вы не опасайтесь, — успокоил его Паша-кочегар, натаскивая на ногу сапог. — Глянь, а ведь верно впору! — обрадовался он.— Нехорошо как, — вздохнул Валериан Христофорович. — Ай — нехорошо! Да ведь теперь уж ничего не поправишь — надобно о себе думать.Стал, роясь в узлах, вытаскивать и примерять одежду.«Да как же так, да ведь это преступление!» — думал Мишель, боясь выспрашивать у Паши-кочегара подробности. Но не возвращаться же теперь в лагерь! Или это малодушие, или верно говорят, что своя рубаха ближе к телу?..— Ну что же вы? — прикрикнул Паша-кочегар. — Нам здесь засиживаться нельзя.Раскрыв третий узел, достал каравай хлеба, разломил на три части, протянул.— Ешьте. Нам теперь еды на неделю хватит!Валериан Христофорович, схватив хлеб, откусывал его большими кусками и набивал им рот и уж не причитал по полякам и не вспоминал о них.Доедали на ходу, убегая в сторону восхода, туда, где громыхал фронт, где была Россия. Дорог избегали, пробираясь через леса и болота, раз, переплывая через неширокую, но быструю и глубокую реку, чуть не утопли. Конечно, простыли все, хлюпали носами и надсадно кашляли. Лишь через пять дней пути, совершенно измученные и истерзанные, вышли в расположение красных.Красноармейцы шестой кавбригады, поймавшие трех заросших, до невозможности грязных «польских крестьян», отконвоировали их в штаб.— Мы работники Чрезвычайной Экспертной комиссии, откомандированные на Западный фронт из Москвы, — представился Мишель, хоть не было при нем никаких документов.— А чего ж с той стороны пришли, да притом ляхами вырядились? — подозрительно спросили в особотделе.— Видите ли, товарищи, мы такие же, как вы, преданные пролетариату и революции бойцы, а переоделись, дабы сбежать из польского плена, — пытался объясниться Валериан Христофорович. Но его не слушали.— А чего тогда делали на передовой?— Да говорят же вам, требуху вам в глотку, якорь — в печенку, что свои мы! — рявкнул Паша-кочегар.И верно, так ругаться могли лишь свои.— Коли этого вам мало, — сказал Мишель, — справьтесь относительно нас в ЧК. Моя фамилия Фирфанцев...Всю обратную дорогу Мишель молчал, думая о чем-то своем.— Вы что ж, милостивый государь, кукситесь, да ведь мы живы остались! — тормошил его Валериан Христофорович.— Живы, — кивал Мишель, — да ведь какой ценой?..И, уже подъезжая к самой Москве, сказал:— Я буду вынужден доложить рапортом об обстоятельствах побега.— Неужто про все скажете? — ахнул Валериан Христофорович.— Так точно — про все, — кивнул Мишель.Паша-кочегар резанул по нему глазами.— Да зачем же так, голубчик, да ведь чего было, того уж не воротить, остались живы и ладно. Ведь война, — запричитал Валериан Христофорович. — Ведь не по своей воле мы туда попали... Да кабы не та одежда с едой, мы в теперь вряд ли живы были.— Наверное, — согласился Мишель. — Но смолчать было бы подлостью.— Чистеньким остаться желаешь, господин хороший? — сказал вдруг матрос.Мишель вспыхнул:— Я ничуть не хочу обелять себя или перекладывать вину на других, отчего прошу считать, что побег замыслил я и относительно одежды и еды приказ тоже отдал я, за что сам, коли придется, и отвечу!И хоть было Мишелю за те слова невыносимо стыдно — ведь понимал он, что матросу жизнью обязан, — но для себя все уже решил.— Эх! Глупы вы, ей-богу, хоть и благородие! — покачал головой Паша-кочегар, — Творите, чего сами не ведаете! Но коли так, коли вам удержу нет — пишите чего хотите, да только после не жалуйтесь!..На том и порешили.А ведь прав оказался кочегар — зря Мишель правды искал, а как нашел — так уж не возрадовался!.. Глава 31 Комнатка была маленькая, окна грязные, с примитивным решетчатым узором.— Ну и вляпался же ты, парень! По самое не хочу!Погодите, он, кажется, это уже слышал! Причем не так давно...— Такой заслуженный человек, а ты его — ножичком.И это было!А вот то, что было дальше, того раньше не было! Потому что разговор пошел иной.— Вот эти отпечатки пальцев были сняты с рукояти ножа, которым был убит потерпевший.Отпечатки ваших пальцев!Вот эти — с ручки входной двери...Эти — со спинки кресла, на котором сидел убитый...Эти — со стола...Со стакана...С тарелки...С другой...С третьей...С вилки.С еще одной...И еще другой...Запираться было бессмысленно.Хоть Мишель-Герхард фон Штольц запирался, как только мог. Вследствие чего улики лишь множились.— Кровь на вашей одежде и на подошвах ботинок совпадает группой крови с группой крови убитого.Отпечаток, обнаруженный на полу на месте преступления, размером и рисунком на подошве соответствует размеру и рисунку подошвы вашей обуви.Вас видели вблизи места преступления, возле киоска, где вы покупали коньяк, найденный на месте происшествия, с вашими «пальчиками» на стекле.И видели после, когда вы заявились с соучастниками на место преступления, взломав опечатанную дверь...С соучастниками? Хм... А разве это были не их коллеги? А кто тогда?..— А разве это были не ваши, не милиционеры? — простодушно удивился Мишель-Герхард фон Штольц.— Нет, это были не наши, а ваши! — объяснили ему. — Зачем вы явились туда, да еще не один, да еще с кем-то? Только не надо финтить, не надо «лепить горбатого»!..Но Мишель-Герхард фон Штольц все ж таки стал финтить, «лепить горбатого», «играть в молчанку» и «идти в отказ», но, будучи приглашен в милицейский зверинец, где ему показали «слоников» и прочую экзотическую фауну, раскаялся в содеянном и повинился во всем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22