Он подпрыгнул и уселся на деревянных перилах веранды.Не успел я и рта раскрыть, как в доме напротив хлопнула дверь. Мой отец прошел по дорожке к машине. Ему снова было около сорока, волосы еще оставались. На нем был бежевый летний костюм – я помню, мы его вместе покупали. Он всегда ходил на работу в костюме, всегда в галстуке. Галстуки он предпочитал одноцветные – черные или темно-бордовые. Всяких там полосок или сумасшедших рисунков не терпел. Как-то я подарил ему на день рождения галстук по рисунку Питера Макса Питер Макс (р. 1937) – американский художник, прославившийся в 1960-е гг. своими работами в стиле «неофовизма», или «космического поп-арта», значительно повлиявшими на эстетику битловского мультфильма «Желтая подводная лодка» (1968). В 1991 г. проехал с выставками по восточноевропейским странам, начав с большой экспозиции в петербургском Манеже.
– разноцветные фосфоресцирующие слоники и космические ракеты. Он покорно его надел, чтобы меня не огорчать, но было очевидно, что ему это невыносимо. Он одевался так, чтобы быть незаметным, словно чем меньше он выделяется, тем лучше. В возрасте Джи-Джи я любил отца, но не очень-то уважал. Мы с ним обитали на разных планетах, хотя и под одной крышей.Это было в шестидесятых. На своих джинсовых куртках мы носили значки с призывом (идиотским): «Не доверяй никому старше тридцати». Имелись в виду все, у кого постоянная работа, кто носит костюм, покупает дом в кредит, кто верит в Систему… Я не стал хиппи, потому что моими коньками были насилие, эгоизм, запугивание. Пацифизм лишил бы мою жизнь удовольствий и головокружительных возможностей. Но мне нравились наркотики и свободная любовь – важнейшие составляющие молодежного движения. Что в геометрической прогрессии ухудшало мои отношения с отцом. Только позднее, побывав во Вьетнаме, где на моих глазах ребятам вроде Энди Элдрича отрывало головы, я понял, сколь многое из того, чем жил и во что верил мой отец, было правильно.Когда «ягуар» проезжал мимо нас, Джи-Джи крикнул:– Эй, пап! Я здесь!Но водитель, человек, которого я самолично похоронил, даже не взглянул в нашу сторону, хотя это точно был он – отец. Живой, как прежде.Мы смотрели вслед машине, пока та не скрылась из виду.– Что это за чертовщина? – спросил я, повернувшись к мальчишке.– Я так думаю, кто-то тут нам поднасрал, Астопел или кто другой из его компании.– И зачем?Он вытащил из пачки сигарету, закурил.– А затем, что им надо, чтобы Фрэнни Маккейб что-то для них сделал. Тебе на это отпущена одна неделя. Но почему-то они не могут тебе сказать, что именно ты должен делать. Ну, они и начали с намеков – возвращение похороненного пса, перо, опустевший дом Скьяво…– И татуировка Паулины – ведь это было изображение того же самого пера. Но теперь и оно исчезло. Погоди-ка, у нее в руке была газета. Она, наверно, выходила сюда этим утром, когда все снаружи менялось!Он кивнул, выпустив кольцо дыма.– А это точно соответствует тому, что я думаю. Намеки на тебя не подействовали. Того, что им надо, ты не сделал. По-моему, они ужасно огорчились и доставили сюда меня, чтобы я тебе помог. Если Фрэнни-взрослому это не под силу, доставим Фрэнни-малого. Но из этого тоже ничего не получилось, и тогда они зашвырнули нас обоих в будущее.Я взял у него сигарету, затянулся, вернул ее младшему.– Кто такие они? – Понятия не имею. Вопрос на сто тысяч долларов. Но это почти не имеет значения. Мы знаем, как они сильны. Тасуют время, как хотят, куски нашей жизни и все остальное. Но заставить тебя сделать то, что им нужно, пока еще не смогли. Получается, они не всесильны. Будь они Господом Богом, просто бы сказали: «Сделай то-то!» А они ничего такого не говорят, потому что не могут.– Может, они какие-нибудь мелкие божки, – пробормотал я, размышляя вслух.Он загасил окурок о подошву ботинка и швырнул в хризантемы Магды.– Мелкие божки, вот это в точку. Но погляди вокруг, они тут сильно поднасрали! Ты побывал в будущем и должен был вернуться в свое время. А вместо этого ты оказался в своем и в моем одновременно.– Джи-Джи! Ты где? – донесся до нас из дома голос Паулины.Он соскочил с перил и подошел к двери.– Как ты догадался? – спросил я, схватив его за Руку.Он высвободил руку. Впервые за все время голос его зазвучал мягко и уязвимо:– Ничего другого просто не пришло в голову. Думаешь, я прав?– Похоже, да.Он воодушевленно засиял, придвинулся ко мне поближе, чтобы поделиться очередным своим озарением:– Знаешь что? По-моему, они меня сюда доставили, потому что ты в одиночку не сможешь сделать то, чего они от тебя ждут. Я тебе нужен, иначе ничего у тебя не выйдет.– Зачем бы это ты мне мог понадобиться? – спросил я, пожалуй, слишком громко.И в мгновение ока все вернулось назад – голос, хулиганские манеры:– Потому что ты стал ручным, господин начальник Маккейб. Вытираешь личико мягонькими розовыми полотенчиками и даже не замечаешь этого – привык. Зато я, как и прежде,– пещерная версия Фрэнни Маккейба. Утираюсь чем попало и ссу из окна. Раскачиваюсь на лианах в диких джунглях. Охочусь с дубиной в вельде.Мне надо было осмотреть город. Хотя у меня и оставалось совсем немного времени, чтобы сообразить, чего «им» от меня нужно, но я хотел взять короткий тайм-аут и увидеть Крейнс-Выо, перемотав пленку на тридцать лет назад. Я вернулся в дом за брюками и ботинками, Джи-Джи с Паулиной болтали и хихикали в кухне. Они и не заметили прошедшего мимо старика в боксерских трусах. Приятно было видеть Паулину такой счастливой, пусть даже благодаря этому трахуну с его низкопробными подходцами.Натянув джинсы и футболку, я снова вышел на веранду и спустился по ступеням. Сделав несколько шагов, я остановился и взглянул на другую сторону улицы. С чего бы это мой отец выходил из того дома напротив в такой ранний час? Я тщетно пытался припомнить, кто там жил три десятка лет назад. После надо будет спросить у Джи-Джи.Зато я хорошо помнил, что чем старше становился мой отец, тем больше он страдал от бессонницы и в любое время суток выходил из дому прогуляться или прокатиться на машине. Мы с матерью привыкли к его уходам и возвращениям в самые неурочные часы. Мать однажды даже сказала, что отец отличается от любого другого Тома, Дика или Гарри …отличается от любого другого Тома, Дика или Гарри… – То есть от кого угодно. В некотором смысле, англоязычный аналог нашего «Иванов, Петров, Сидоров».
разве что своей бессонницей и своим «ягуаром». Моего отца звали Том.Бредя по улице к центру города, я вспомнил жуткую историю, рассказанную мне матерью. Однажды незадолго до свадьбы они с отцом условились о свидании в Нью-Йорке под большими часами на вокзале Гранд-Сентрал. Мать пришла чуть раньше условленного времени и с нетерпением ждала своего жениха. Через некоторое время она увидела его и поспешила ему навстречу. Ей потребовалось сделать немало шагов (так она выразилась), и, глядя в упор на этого парня, она в конце концов поняла, что это не Том Маккейб, а совершенно незнакомый ей человек. Сперва она была потрясена своей ошибкой, затем порадовалась, что не успела поставить себя в глупое положение, и с тем вернулась на прежнее место под часами.Через несколько минут она наконец увидела – и теперь у нее уже не было никаких сомнений – Тома. Она опять двинулась к нему, чтобы сказать «привет». Но, господи помилуй, это случилось еще раз, хотя теперь ей потребовалось сделать немного меньше шагов, чтобы убедиться: вот уже второй незнакомец разительно похож на ее возлюбленного. Она смеялась, когда рассказывала мне это, но при отце никогда о том случае не вспоминала. Мы с ней оба понимали, что все это пусть и забавно, но чертовски грустно. Ведь в самом деле, если, скажем, швырнуть палку в толпу пассажиров, ожидающих поезда часов этак в семь утра на любой из станций округа Вестчестер, или в стайку клерков в любом из офисных зданий Манхэттена в обеденный перерыв – она наверняка заденет шестерых точных копий моего отца. Вот почему мать так радовали его бессонница и его пижонская машина. Это были две его уникальные черты.Я брел по улице, с удовольствием разглядывая великолепные старые машины, которые в мое время выглядели бы как вымершие ископаемые – «корвейр» и «МГ-А», припаркованные напротив друг друга через дорогу. Возле старого дома Эла Сальвато стоял автомобиль его отца – «форд-эдсел» цвета собачьего дерьма. Машина с кнопками автоматической трансмиссии прямо на рулевом колесе. Сальвато-отцу нравилось, когда мы, ребята, забирались в его «эдсел», припаркованный возле дома. Эл всегда сам предлагал мне сесть на место водителя, но это только потому, чтоон меня побаивался. Все мои приятели меня побаивались – и было за что. Мне нравилось драться, воровать, лгать и делать больно. Любимым моим занятием было отрубать людей вчистую, предпочтительно чем-нибудь железным. Я воплощал в себе все те качества, которых родители боялись как огня. Я был малолетним правонарушителем, подонком, червивым яблоком, преступником, который когда-нибудь непременно попадет в ад, в тюрьму, и уж во всяком случае ничем хорошим не кончит. И я гордился всеми этими обвинениями. Я прошел мимо маленького голубого домика, где жил заместитель директора школы. Когда его стараниями меня исключили из школы за кражу книжки у учителя, я поджег его автомобиль. А в конце квартала в жутковатом домике, с комнатами на разных уровнях, обитал глава местного отделения Союза ветеранов иностранных войн. Однажды ночью я взломал дверь их зала заседаний и украл все оружие, которое там было в витринах. И так далее.Но прав ли Джи-Джи? Неужели розовые полотенца Магды и счастливая жизнь превратили меня в добропорядочного обывателя? И что еще важнее – тревожит ли меня это? Какое это может иметь значение, если с тем Фрэнни я простился бог знает сколько лет назад? Что мы видим на своих старых фотографиях, кроме дурацких причесок и безвкусных нарядов – ты их двадцать лет как пожертвовал Армии спасения? Неужели этот самодовольный сопляк там, в доме, и вправду я или же мы просто в разное время обитали в одном теле, как в гостиничном номере?Мимо меня торопливо протрусила маленькая собачка. Вид у нее был важный и целеустремленный.– Джек!Услыхав свое имя, пес остановился и выжидательно на меня взглянул. Я сунул ладонь ему под нос, он ее обнюхал, но хвостом не завилял. Это был пес моего друга, Сэма Байера. Беспородный симпатяга, который мне очень нравился когда-то. Что, однако, не помешало мне много лет назад помочиться на него и Джонни Петанглса, когда Джек сидел у Джонни на коленях, но это уже другая история.Поскольку я оказался для него всего лишь чужаком с пустыми руками, Джек потрусил дальше. И тут я сообразил, что он, видимо, направляется к моему дому, потому что именно там жила семья Байеров, когда мы были детьми. Мне этот дом всегда нравился, и когда несколько лет назад его выставили на продажу, я его купил. Пес вернется к себе домой, и что он там найдет? Семью Байеров образца 1965-го или юных Паулину и Джи-Джи, все еще флиртующих друг с другом над чашками итальянского кофе? И что, если это все-таки окажется семейство Байеров? Что, если я пойду следом за собакой и обнаружу, что все в моем доме переменилось, стало таким, как тридцать лет назад? А что, если меня навсегда вернули в тот мир, где я был угрюмым, злобным, психованным мальчишкой?– Заткнись и иди, куда шел, – сказал я вслух; не подстегни я себя этим окриком, я так и стоял бы там в ожидании Годо или кого еще …стоял бы там в ожидании Годо или кого еще…– Аллюзия на абсурдистскую пьесу «В ожидании Годо» (1952) франко-ирландского модерниста и постмодерниста Сэмюела Беккета (1906-1989), лауреата Нобелевской премии по литературе 1969 года. «Загадочная фигура Годо, в ожидании которого живут герои пьесы и встреча с которым должна разрешить все их беды, символизирует тайну бытия. Ожидание Годо – это ожидание смерти, которая является универсальным символом всего творчества художника» (И. Лещинская).
, кто бы мне подсказал, как выпутаться из этой ситуации.И тут кое-что совершенно неожиданно пришло мне на помощь – мой собственный желудок. Внутри у меня вдруг раздалось урчание, напоминавшее негромкий львиный рык. Я ведь так и не поел. Голод, который не отпускал меня ни на минуту с тех самых пор, как я проснулся, стал совершенно нестерпимым. Но с этим проблем не было – я находился в двух шагах от столовой Скрэппи. Закажу себе на завтрак кучу всякой еды, а тюка буду с ней расправляться, что-нибудь придумаю. Составлю план. Наконец-то у меня был план, и от этого я бодрее зашагал вперед.Поднимаясь по ступенькам закусочной, я бросил взгляд на самую верхнюю. Как-то вечером я отбил от нее здоровущий кусок – запустил кувалдой в свою тогдашнюю подружку. Слава богу, я промахнулся – кувалда пролетела в миле от девчонки, а вот от ступеньки откололся большой кусок. Скрэппи Кричелли – он был таким жутким крохобором, что, набздев под одеялом, никому бы не дал понюхать, – два года не менял ступеньку. К счастью, он так и не дознался, кто ее расколотил. Бог знает сколько его посетителей спотыкались на ней и грозили Скрэппи судом. Думается, он не без удовольствия смотрел, как они летят с крыльца вверх тормашками. Кончилось все тем, что кто-то наконец подал на этого патологического жадину в суд и Скрэппи потерял кучу денег.И вот она снова под моей взрослой ногой и выглядит так, будто кто-то отгрыз от камня изрядный кусок. Значит, они – кто уж они такие – и эту деталь восстановили. Входя в закусочную, я подумал: сколько еще раз, думая о них, мне придется мысленно прибавлять «кто уж они такие»?Первым, кого я увидел внутри, был Скрэппи Кричелли, который восседал за кассой с зубочисткой во рту, читая «Нэшнл инквайерер». Выглядел он сегодня лет на сорок с лишком. Ему предстояло умереть от удара на этом самом месте вскоре после своего шестидесятилетия.За стойкой была Элис, его дочка, в красном платье официантки, которое едва вмещало ее великолепные формы. Оба окинули меня равнодушными взглядами. Я сел на девятое по счету сиденье перед стойкой, на свое обычное место. Это вызвало у меня улыбку. Когда я поднял голову, Элис смотрела на меня взглядом, в котором читалось: «Ты что, совсем сбрендил?»Я хотел сказать что-нибудь, но что? И я потянулся за меню. Как и всегда, за селекторы каждого из музыкальных автоматов было заткнуто по три меню, в бирюзовой обложке с золотыми буквами. Заказав завтрак, я решил поглядеть, какие же хиты сегодня у Скрэппи в его автоматах.– Желаете кофе? – Скрэппи и все его семейство были родом из Бронкса и говорили с сильным характерным акцентом.– Да, пожалуйста. И еще яичницу и картофельные оладьи с беконом.Она кивнула, наливая мне в кружку дымящийся коричневый кофе. Да, коричневый. А еще от него несло помоями, и я знал, что на вкус он будет не лучше – кофе здесь всегда был такой. Столовая Скрэппи была грязной забегаловкой, обслуживавшей копов, водителей грузовиков да детишек из средней школы, готовых есть что угодно, лишь бы это был гамбургер и картошка «фри». Заикнись здесь насчет эспрессо, и они, как и Джи-Джи, решили бы, что ты неженка.Я откровенно любовался попкой Элис, как вдруг почувствовал его присутствие – секундой раньше, чем он заговорил:– Прошу прощения. Мне неловко вас беспокоить, но я хотел бы кое о чем с вами поговорить. Не возражаете?Я повернул голову и встретился взглядом с отцом в двух футах от меня. Я развернул вращающееся сиденье, чтобы он увидел мою физиономию целиком.– Слушаю вас.Увидев его вблизи, я понял, что мы примерно одного возраста. Моему отцу и мне было под пятьдесят. У меня по спине забегали толпы мурашек.– Просто не знаю, как сказать, вы еще, чего доброго, примете меня за сумасшедшего, но… Ничего, если я сяду?– Пожалуйста. – Я указал на соседнее с моим сиденье.Этот костюм. Я так хорошо помнил этот его темно-синий костюм.– Я вот сюда вошел, а когда вас увидел, то просто глазам не поверил. У меня, видите ли, есть сын, ему сейчас семнадцать. А я смотрю на вас и думаю, что он со временем станет точно таким, как вы. Это просто невероятно.Я положил в кофе сахар.– Он у вас, наверно, симпатичный парень.Мой отец был человеком очень скованным, не умевшим сказать ничего смешного. Но он был замечательным, благодарным слушателем. Не успел я закончить фразу, как он расхохотался. Так зашелся в смехе, что даже закашлялся.– Сядьте лучше, пока не свалились. – Я чуть было, чуть было, не закончил: «Отец».Он сел, а я подвинул ему свой стакан с водой. Он сделал один глоток и покачал головой.– Ну, вы меня и рассмешили. Меня зовут Том Маккейб.Он протянул руку, и я представился:– Билл Клинтон.– Рад с вами познакомиться, Билл. Но мне все время хочется назвать вас Фрэнни. Так зовут моего сына.Я кивнул, улыбаясь, отхлебнул кофе и чуть не поперхнулся.– Простите, но ничем вам не могу помочь. Я – Билл, жену мою зовут Хилари, а нашу дочь – Челси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– разноцветные фосфоресцирующие слоники и космические ракеты. Он покорно его надел, чтобы меня не огорчать, но было очевидно, что ему это невыносимо. Он одевался так, чтобы быть незаметным, словно чем меньше он выделяется, тем лучше. В возрасте Джи-Джи я любил отца, но не очень-то уважал. Мы с ним обитали на разных планетах, хотя и под одной крышей.Это было в шестидесятых. На своих джинсовых куртках мы носили значки с призывом (идиотским): «Не доверяй никому старше тридцати». Имелись в виду все, у кого постоянная работа, кто носит костюм, покупает дом в кредит, кто верит в Систему… Я не стал хиппи, потому что моими коньками были насилие, эгоизм, запугивание. Пацифизм лишил бы мою жизнь удовольствий и головокружительных возможностей. Но мне нравились наркотики и свободная любовь – важнейшие составляющие молодежного движения. Что в геометрической прогрессии ухудшало мои отношения с отцом. Только позднее, побывав во Вьетнаме, где на моих глазах ребятам вроде Энди Элдрича отрывало головы, я понял, сколь многое из того, чем жил и во что верил мой отец, было правильно.Когда «ягуар» проезжал мимо нас, Джи-Джи крикнул:– Эй, пап! Я здесь!Но водитель, человек, которого я самолично похоронил, даже не взглянул в нашу сторону, хотя это точно был он – отец. Живой, как прежде.Мы смотрели вслед машине, пока та не скрылась из виду.– Что это за чертовщина? – спросил я, повернувшись к мальчишке.– Я так думаю, кто-то тут нам поднасрал, Астопел или кто другой из его компании.– И зачем?Он вытащил из пачки сигарету, закурил.– А затем, что им надо, чтобы Фрэнни Маккейб что-то для них сделал. Тебе на это отпущена одна неделя. Но почему-то они не могут тебе сказать, что именно ты должен делать. Ну, они и начали с намеков – возвращение похороненного пса, перо, опустевший дом Скьяво…– И татуировка Паулины – ведь это было изображение того же самого пера. Но теперь и оно исчезло. Погоди-ка, у нее в руке была газета. Она, наверно, выходила сюда этим утром, когда все снаружи менялось!Он кивнул, выпустив кольцо дыма.– А это точно соответствует тому, что я думаю. Намеки на тебя не подействовали. Того, что им надо, ты не сделал. По-моему, они ужасно огорчились и доставили сюда меня, чтобы я тебе помог. Если Фрэнни-взрослому это не под силу, доставим Фрэнни-малого. Но из этого тоже ничего не получилось, и тогда они зашвырнули нас обоих в будущее.Я взял у него сигарету, затянулся, вернул ее младшему.– Кто такие они? – Понятия не имею. Вопрос на сто тысяч долларов. Но это почти не имеет значения. Мы знаем, как они сильны. Тасуют время, как хотят, куски нашей жизни и все остальное. Но заставить тебя сделать то, что им нужно, пока еще не смогли. Получается, они не всесильны. Будь они Господом Богом, просто бы сказали: «Сделай то-то!» А они ничего такого не говорят, потому что не могут.– Может, они какие-нибудь мелкие божки, – пробормотал я, размышляя вслух.Он загасил окурок о подошву ботинка и швырнул в хризантемы Магды.– Мелкие божки, вот это в точку. Но погляди вокруг, они тут сильно поднасрали! Ты побывал в будущем и должен был вернуться в свое время. А вместо этого ты оказался в своем и в моем одновременно.– Джи-Джи! Ты где? – донесся до нас из дома голос Паулины.Он соскочил с перил и подошел к двери.– Как ты догадался? – спросил я, схватив его за Руку.Он высвободил руку. Впервые за все время голос его зазвучал мягко и уязвимо:– Ничего другого просто не пришло в голову. Думаешь, я прав?– Похоже, да.Он воодушевленно засиял, придвинулся ко мне поближе, чтобы поделиться очередным своим озарением:– Знаешь что? По-моему, они меня сюда доставили, потому что ты в одиночку не сможешь сделать то, чего они от тебя ждут. Я тебе нужен, иначе ничего у тебя не выйдет.– Зачем бы это ты мне мог понадобиться? – спросил я, пожалуй, слишком громко.И в мгновение ока все вернулось назад – голос, хулиганские манеры:– Потому что ты стал ручным, господин начальник Маккейб. Вытираешь личико мягонькими розовыми полотенчиками и даже не замечаешь этого – привык. Зато я, как и прежде,– пещерная версия Фрэнни Маккейба. Утираюсь чем попало и ссу из окна. Раскачиваюсь на лианах в диких джунглях. Охочусь с дубиной в вельде.Мне надо было осмотреть город. Хотя у меня и оставалось совсем немного времени, чтобы сообразить, чего «им» от меня нужно, но я хотел взять короткий тайм-аут и увидеть Крейнс-Выо, перемотав пленку на тридцать лет назад. Я вернулся в дом за брюками и ботинками, Джи-Джи с Паулиной болтали и хихикали в кухне. Они и не заметили прошедшего мимо старика в боксерских трусах. Приятно было видеть Паулину такой счастливой, пусть даже благодаря этому трахуну с его низкопробными подходцами.Натянув джинсы и футболку, я снова вышел на веранду и спустился по ступеням. Сделав несколько шагов, я остановился и взглянул на другую сторону улицы. С чего бы это мой отец выходил из того дома напротив в такой ранний час? Я тщетно пытался припомнить, кто там жил три десятка лет назад. После надо будет спросить у Джи-Джи.Зато я хорошо помнил, что чем старше становился мой отец, тем больше он страдал от бессонницы и в любое время суток выходил из дому прогуляться или прокатиться на машине. Мы с матерью привыкли к его уходам и возвращениям в самые неурочные часы. Мать однажды даже сказала, что отец отличается от любого другого Тома, Дика или Гарри …отличается от любого другого Тома, Дика или Гарри… – То есть от кого угодно. В некотором смысле, англоязычный аналог нашего «Иванов, Петров, Сидоров».
разве что своей бессонницей и своим «ягуаром». Моего отца звали Том.Бредя по улице к центру города, я вспомнил жуткую историю, рассказанную мне матерью. Однажды незадолго до свадьбы они с отцом условились о свидании в Нью-Йорке под большими часами на вокзале Гранд-Сентрал. Мать пришла чуть раньше условленного времени и с нетерпением ждала своего жениха. Через некоторое время она увидела его и поспешила ему навстречу. Ей потребовалось сделать немало шагов (так она выразилась), и, глядя в упор на этого парня, она в конце концов поняла, что это не Том Маккейб, а совершенно незнакомый ей человек. Сперва она была потрясена своей ошибкой, затем порадовалась, что не успела поставить себя в глупое положение, и с тем вернулась на прежнее место под часами.Через несколько минут она наконец увидела – и теперь у нее уже не было никаких сомнений – Тома. Она опять двинулась к нему, чтобы сказать «привет». Но, господи помилуй, это случилось еще раз, хотя теперь ей потребовалось сделать немного меньше шагов, чтобы убедиться: вот уже второй незнакомец разительно похож на ее возлюбленного. Она смеялась, когда рассказывала мне это, но при отце никогда о том случае не вспоминала. Мы с ней оба понимали, что все это пусть и забавно, но чертовски грустно. Ведь в самом деле, если, скажем, швырнуть палку в толпу пассажиров, ожидающих поезда часов этак в семь утра на любой из станций округа Вестчестер, или в стайку клерков в любом из офисных зданий Манхэттена в обеденный перерыв – она наверняка заденет шестерых точных копий моего отца. Вот почему мать так радовали его бессонница и его пижонская машина. Это были две его уникальные черты.Я брел по улице, с удовольствием разглядывая великолепные старые машины, которые в мое время выглядели бы как вымершие ископаемые – «корвейр» и «МГ-А», припаркованные напротив друг друга через дорогу. Возле старого дома Эла Сальвато стоял автомобиль его отца – «форд-эдсел» цвета собачьего дерьма. Машина с кнопками автоматической трансмиссии прямо на рулевом колесе. Сальвато-отцу нравилось, когда мы, ребята, забирались в его «эдсел», припаркованный возле дома. Эл всегда сам предлагал мне сесть на место водителя, но это только потому, чтоон меня побаивался. Все мои приятели меня побаивались – и было за что. Мне нравилось драться, воровать, лгать и делать больно. Любимым моим занятием было отрубать людей вчистую, предпочтительно чем-нибудь железным. Я воплощал в себе все те качества, которых родители боялись как огня. Я был малолетним правонарушителем, подонком, червивым яблоком, преступником, который когда-нибудь непременно попадет в ад, в тюрьму, и уж во всяком случае ничем хорошим не кончит. И я гордился всеми этими обвинениями. Я прошел мимо маленького голубого домика, где жил заместитель директора школы. Когда его стараниями меня исключили из школы за кражу книжки у учителя, я поджег его автомобиль. А в конце квартала в жутковатом домике, с комнатами на разных уровнях, обитал глава местного отделения Союза ветеранов иностранных войн. Однажды ночью я взломал дверь их зала заседаний и украл все оружие, которое там было в витринах. И так далее.Но прав ли Джи-Джи? Неужели розовые полотенца Магды и счастливая жизнь превратили меня в добропорядочного обывателя? И что еще важнее – тревожит ли меня это? Какое это может иметь значение, если с тем Фрэнни я простился бог знает сколько лет назад? Что мы видим на своих старых фотографиях, кроме дурацких причесок и безвкусных нарядов – ты их двадцать лет как пожертвовал Армии спасения? Неужели этот самодовольный сопляк там, в доме, и вправду я или же мы просто в разное время обитали в одном теле, как в гостиничном номере?Мимо меня торопливо протрусила маленькая собачка. Вид у нее был важный и целеустремленный.– Джек!Услыхав свое имя, пес остановился и выжидательно на меня взглянул. Я сунул ладонь ему под нос, он ее обнюхал, но хвостом не завилял. Это был пес моего друга, Сэма Байера. Беспородный симпатяга, который мне очень нравился когда-то. Что, однако, не помешало мне много лет назад помочиться на него и Джонни Петанглса, когда Джек сидел у Джонни на коленях, но это уже другая история.Поскольку я оказался для него всего лишь чужаком с пустыми руками, Джек потрусил дальше. И тут я сообразил, что он, видимо, направляется к моему дому, потому что именно там жила семья Байеров, когда мы были детьми. Мне этот дом всегда нравился, и когда несколько лет назад его выставили на продажу, я его купил. Пес вернется к себе домой, и что он там найдет? Семью Байеров образца 1965-го или юных Паулину и Джи-Джи, все еще флиртующих друг с другом над чашками итальянского кофе? И что, если это все-таки окажется семейство Байеров? Что, если я пойду следом за собакой и обнаружу, что все в моем доме переменилось, стало таким, как тридцать лет назад? А что, если меня навсегда вернули в тот мир, где я был угрюмым, злобным, психованным мальчишкой?– Заткнись и иди, куда шел, – сказал я вслух; не подстегни я себя этим окриком, я так и стоял бы там в ожидании Годо или кого еще …стоял бы там в ожидании Годо или кого еще…– Аллюзия на абсурдистскую пьесу «В ожидании Годо» (1952) франко-ирландского модерниста и постмодерниста Сэмюела Беккета (1906-1989), лауреата Нобелевской премии по литературе 1969 года. «Загадочная фигура Годо, в ожидании которого живут герои пьесы и встреча с которым должна разрешить все их беды, символизирует тайну бытия. Ожидание Годо – это ожидание смерти, которая является универсальным символом всего творчества художника» (И. Лещинская).
, кто бы мне подсказал, как выпутаться из этой ситуации.И тут кое-что совершенно неожиданно пришло мне на помощь – мой собственный желудок. Внутри у меня вдруг раздалось урчание, напоминавшее негромкий львиный рык. Я ведь так и не поел. Голод, который не отпускал меня ни на минуту с тех самых пор, как я проснулся, стал совершенно нестерпимым. Но с этим проблем не было – я находился в двух шагах от столовой Скрэппи. Закажу себе на завтрак кучу всякой еды, а тюка буду с ней расправляться, что-нибудь придумаю. Составлю план. Наконец-то у меня был план, и от этого я бодрее зашагал вперед.Поднимаясь по ступенькам закусочной, я бросил взгляд на самую верхнюю. Как-то вечером я отбил от нее здоровущий кусок – запустил кувалдой в свою тогдашнюю подружку. Слава богу, я промахнулся – кувалда пролетела в миле от девчонки, а вот от ступеньки откололся большой кусок. Скрэппи Кричелли – он был таким жутким крохобором, что, набздев под одеялом, никому бы не дал понюхать, – два года не менял ступеньку. К счастью, он так и не дознался, кто ее расколотил. Бог знает сколько его посетителей спотыкались на ней и грозили Скрэппи судом. Думается, он не без удовольствия смотрел, как они летят с крыльца вверх тормашками. Кончилось все тем, что кто-то наконец подал на этого патологического жадину в суд и Скрэппи потерял кучу денег.И вот она снова под моей взрослой ногой и выглядит так, будто кто-то отгрыз от камня изрядный кусок. Значит, они – кто уж они такие – и эту деталь восстановили. Входя в закусочную, я подумал: сколько еще раз, думая о них, мне придется мысленно прибавлять «кто уж они такие»?Первым, кого я увидел внутри, был Скрэппи Кричелли, который восседал за кассой с зубочисткой во рту, читая «Нэшнл инквайерер». Выглядел он сегодня лет на сорок с лишком. Ему предстояло умереть от удара на этом самом месте вскоре после своего шестидесятилетия.За стойкой была Элис, его дочка, в красном платье официантки, которое едва вмещало ее великолепные формы. Оба окинули меня равнодушными взглядами. Я сел на девятое по счету сиденье перед стойкой, на свое обычное место. Это вызвало у меня улыбку. Когда я поднял голову, Элис смотрела на меня взглядом, в котором читалось: «Ты что, совсем сбрендил?»Я хотел сказать что-нибудь, но что? И я потянулся за меню. Как и всегда, за селекторы каждого из музыкальных автоматов было заткнуто по три меню, в бирюзовой обложке с золотыми буквами. Заказав завтрак, я решил поглядеть, какие же хиты сегодня у Скрэппи в его автоматах.– Желаете кофе? – Скрэппи и все его семейство были родом из Бронкса и говорили с сильным характерным акцентом.– Да, пожалуйста. И еще яичницу и картофельные оладьи с беконом.Она кивнула, наливая мне в кружку дымящийся коричневый кофе. Да, коричневый. А еще от него несло помоями, и я знал, что на вкус он будет не лучше – кофе здесь всегда был такой. Столовая Скрэппи была грязной забегаловкой, обслуживавшей копов, водителей грузовиков да детишек из средней школы, готовых есть что угодно, лишь бы это был гамбургер и картошка «фри». Заикнись здесь насчет эспрессо, и они, как и Джи-Джи, решили бы, что ты неженка.Я откровенно любовался попкой Элис, как вдруг почувствовал его присутствие – секундой раньше, чем он заговорил:– Прошу прощения. Мне неловко вас беспокоить, но я хотел бы кое о чем с вами поговорить. Не возражаете?Я повернул голову и встретился взглядом с отцом в двух футах от меня. Я развернул вращающееся сиденье, чтобы он увидел мою физиономию целиком.– Слушаю вас.Увидев его вблизи, я понял, что мы примерно одного возраста. Моему отцу и мне было под пятьдесят. У меня по спине забегали толпы мурашек.– Просто не знаю, как сказать, вы еще, чего доброго, примете меня за сумасшедшего, но… Ничего, если я сяду?– Пожалуйста. – Я указал на соседнее с моим сиденье.Этот костюм. Я так хорошо помнил этот его темно-синий костюм.– Я вот сюда вошел, а когда вас увидел, то просто глазам не поверил. У меня, видите ли, есть сын, ему сейчас семнадцать. А я смотрю на вас и думаю, что он со временем станет точно таким, как вы. Это просто невероятно.Я положил в кофе сахар.– Он у вас, наверно, симпатичный парень.Мой отец был человеком очень скованным, не умевшим сказать ничего смешного. Но он был замечательным, благодарным слушателем. Не успел я закончить фразу, как он расхохотался. Так зашелся в смехе, что даже закашлялся.– Сядьте лучше, пока не свалились. – Я чуть было, чуть было, не закончил: «Отец».Он сел, а я подвинул ему свой стакан с водой. Он сделал один глоток и покачал головой.– Ну, вы меня и рассмешили. Меня зовут Том Маккейб.Он протянул руку, и я представился:– Билл Клинтон.– Рад с вами познакомиться, Билл. Но мне все время хочется назвать вас Фрэнни. Так зовут моего сына.Я кивнул, улыбаясь, отхлебнул кофе и чуть не поперхнулся.– Простите, но ничем вам не могу помочь. Я – Билл, жену мою зовут Хилари, а нашу дочь – Челси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32