Они продают кокаин за наличные и исчезают. Мы их ловим как тараканов, а через два дня смотришь, они на другом углу занимаются тем же самым.
– А есть вероятность того, что Эдди был как-то связан с наркотиками? – Мой вопрос показался бы довольно странным в те далекие дни, когда я только начинала работать, но не сейчас. Подростки составляли теперь около десяти процентов всех арестованных за наркобизнес в Вирджинии.
– Пока ничто об этом не говорит. И мое чутье подсказывает, что нет, – ответил Марино.
Он въехал на стоянку возле магазина, и мы, не вылезая из машины, смотрели на приклеенную к стеклу витрины рекламу и огоньки, ярко светившие сквозь туман. Вдоль прилавка стояла длинная очередь покупателей, и замученный клерк, не поднимая головы, трудился возле кассы. Молодой негр в высоких сапогах и кожаной куртке нахально уставился на нашу машину, неторопливо выйдя из магазина с бутылкой пива и положив монеты в стоящий возле входа телефон-автомат. Какой-то тип с красной физиономией бежал к своему грузовику, срывая на ходу целлофан с пачки сигарет.
– Наверняка здесь он и встретился с тем, кто на него напал, – сказал Марино.
– Как? – спросила я.
– Все чертовски просто. Думаю, когда он вышел из магазина, к нему подошла эта скотина и как-нибудь попыталась влезть к нему в доверие. Что-то сказал, и Эдди сел в машину.
– Осмотр его физического состояния свидетельствует о том же, – заметила я. – Нет следов самообороны, ничто не говорит о том, что он пытался оказать сопротивление. А из магазина никто не видел его с кем-нибудь?
– Никто из тех, с кем мне удалось переговорить. Но вы же видите, какое здесь бойкое место, и, кроме того, было темно. Если кто-то что-то и мог видеть, то это скорее кто-нибудь из покупателей, или только входивших в магазин, или уже возвращавшихся к своей машине. Я как раз хочу попытаться по своим каналам установить, кто находился здесь между пятью и шестью вечера того дня.
– Эдди было легко обмануть?
– Мерзавец мог оказаться настолько хитер, что и не такие, как Эдди, попались бы на удочку. Как-то в Нью-Йорке у меня было дело десятилетней девочки, которая отправилась в близлежащий магазин за фунтом сахара. Стоило ей выйти из магазина, как к ней подошел некий педофил и сказал, что его послал ее отец. Мать, говорит, только что забрали в больницу, и он должен отвезти девочку туда. Она села к нему в машину и пополнила нашу статистику. – Марино взглянул на меня. – Ну, ладно, черный он или белый?
– В каком случае?
– В случае с Эдди Хитом.
– Исходя из того, что вы рассказали, нападавший был белым.
Дав задний ход, Марино ждал возможности выехать на улицу.
– Нет сомнений, способ действий характерен для белого. Отец Эдди не любит черных, и Эдди тоже им не особо симпатизировал, так что вряд ли какой-нибудь черный смог завоевать доверие Эдди. И если люди видят белого мальчика, идущего с белым мужчиной – пусть даже у мальчика и не будет на лице большой радости, – они могут подумать, что идут старший брат с младшим или отец с сыном. – Свернув направо, Марино поехал на запад. – Ну продолжайте, док. Что можете еще сказать?
Ему нравились такие игры. Он почти одинаково получал удовольствие как в тех случаях, когда мои мысли полностью совпадали с его, так и когда я, на его взгляд, совершенно ошибалась.
– Если нападавший был белым, то следующим моим предположением будет то, что он не из новостроек, несмотря на их сравнительную близость.
– Но если не принимать во внимание расу, почему же вы не думаете, что этот негодяй был из федеральных кварталов?
– Да все судя по тем же его действиям, – ответила я. – Выстрелы в голову даже тринадцатилетним перестали быть чем-то неслыханным среди уличного бандитизма, тем не менее все как-то не складывается. В Эдди стреляли из оружия двадцать второго калибра, а не из девяти– или десятимиллиметрового, и не из крупнокалиберного револьвера. Его нагота и телесные повреждения говорят о том, что преступление носило сексуальный характер. Насколько нам известно, ничего ценного, что можно украсть, у него с собой не было, и он не казался подростком из группы риска.
Дождь заметно усилился, и на дорогах стало весьма опасно из-за машин, которые неслись с включенными фарами. Наверное, многие спешили за покупками, и я сразу вспомнила о том, что почти никак не готовилась к Рождеству.
Продовольственный магазин на Паттерсон-авеню показался впереди слева. Я не могла вспомнить, как он раньше назывался, а вывески были уже сняты, осталась лишь голая кирпичная стена с несколькими окнами. Место было довольно скупо освещено, и я подозревала, что полиции вряд ли вздумалось бы что-либо осматривать за зданием, если бы слева от него не располагалось еще несколько торгово-бытовых заведений. Я насчитала пять: аптека, ремонт обуви, химчистка, хозяйственный магазин и итальянский ресторанчик. Все они были закрыты и безлюдны в тот вечер, когда сюда привезли полумертвого Эдди.
– Вы помните, когда этот продовольственный магазин закрылся? – спросила я.
– Приблизительно в то же время, что и другие. Когда началась война в Персидском заливе, – ответил Марино.
Он свернул в проулок, яркие лучи фар его машины заскользили по кирпичным стенам и запрыгали, когда кончился под колесами асфальт. За магазином проволочная ограда отделяла асфальтированную площадку от каких-то зеленых насаждений, темные силуэты которых колыхались на ветру. Вдалеке сквозь голые ветви деревьев я увидела освещенную улицу и разноцветную вывеску «Бюргер Кинг».
Марино остановил машину, свет фар упал на коричневый мусорный контейнер с шелушащейся краской, изъеденный ржавчиной, по его бокам стекали капли воды. Дождь барабанил по стеклу и крыше машины, диспетчеры связывались по радио с другими водителями, направляя их к местам происшествий.
Марино уперся руками в руль и втянул голову в плечи. Затем немного помассировал себе шею.
– Черт, старею, – проворчал он. – У меня в багажнике есть плащ.
– Он больше нужен вам, чем мне. Я не растаю, – возразила я, открывая дверцу машины.
Марино достал свой темно-синий полицейский дождевик, а я ограничилась поднятым повыше воротником. Дождь обжигал лицо, и его холодные капли сыпались мне на голову. У меня почти сразу же замерзли уши. Контейнер стоял возле ограждения, ближе к дороге, метрах в двадцати от задней части магазина. Я обратила внимание на то, что контейнер открывался сверху, а не сбоку.
– Когда приехала полиция, крышка контейнера была открыта или закрыта? – спросила я у Марино.
– Закрыта. – Из-за капюшона ему было трудно смотреть на меня, не поворачиваясь всем корпусом. – Вы обратили внимание на то, что туда трудно подняться. – Он посветил карманным фонариком. – Он был к тому же пуст. Ни черта, кроме ржавчины и скелета дохлой крысы, такой здоровенной, что на ней можно было бы кататься верхом.
– А крышку легко поднять?
– Не больше, чем сантиметров на пять. Там обычно стоят шарниры с обеих сторон. При большом росте можно поднять крышку на пять сантиметров и, просунув руку, приподнять еще немного, как раз чтобы пролез мусорный мешок. Но здесь крышка сломана, и ее можно открыть лишь полностью, то есть перекинув на другую сторону. Но это не удастся, если на что-нибудь не забраться.
– У вас какой рост? Метр восемьдесят пять или восемьдесят семь?
– Примерно. Если я не могу открыть крышку, значит, и он не смог бы. На данный момент основная версия такова: он вынес тело из машины и прислонил к контейнеру, пока пытался его открыть, – так обычно ставят на землю мешок с мусором, чтобы освободить руки. Убедившись в том, что крышку ему не открыть, он сматывается, оставляя мальчика и его вещи здесь на дороге.
– Он мог бы отнести его туда, в кусты.
– Там ограждение.
– Оно не слишком высокое – метра полтора, не больше, – заметила я. – В конце концов, он мог бы оставить тело и за контейнером. А так оно было совершенно на виду.
Марино молча осмотрелся, посветив фонариком на проволочное ограждение. Капли дождя замелькали в узком луче света, словно миллионы мелких гвоздиков, летевших с небес. У меня едва сгибались пальцы на руках. Голова вся намокла, и ледяные струйки текли за шиворот. Мы вернулись в машину, и он включил обогрев на полную мощь.
– Трент и его ребята уперлись в эту версию с контейнером, расположением его крышки и так далее, – сказал он. – Лично я считаю, что этот контейнер сыграл здесь роль лишь стенда, на котором подонок выставил свое «произведение».
Я смотрела в окно сквозь завесу дождя.
– Суть в том, – уверенно продолжал он, – что привез он парня сюда вовсе не для того, чтобы его спрятать, а, напротив, для того, чтобы его нашли. Но ребята из Энрико так не считают. Я же не просто так считаю, я чувствую это, словно чье-то дыхание у себя на шее.
Я продолжала смотреть на контейнер. И настолько живо представляла себе тельце Эдди Хита, прислоненное к нему, словно сама присутствовала в тот момент, когда его нашли. От неожиданной мысли меня словно ударило током.
– Когда вы в последний раз смотрели дело Робин Нейсмит? – спросила я.
– Не имеет значения. Я все прекрасно помню, – ответил Марино, не поворачивая головы, глядя вперед. – Я ждал, не придет ли это вам в голову. Я об этом подумал сразу же, как только приехал сюда впервые.
Глава 3
В тот вечер я, разведя огонь, села есть свой овощной суп возле камина, а на улице все еще шел мокрый снег с дождем. Я выключила свет и раздвинула шторы на стеклянных дверях. Трава вся побелела от мороза, листья рододендрона свернулись, деревья стояли голые в свете луны.
Этот день уморил меня, словно какая-то жадная ненасытная темная сила высосала из меня все жизненные соки. Я чувствовала на себе всепроникающие пальцы тюремной охранницы по имени Хелен и спертый воздух клетей, в которых недавно сидели безжалостные, злобные люди. Я вспомнила, как во время ежегодного совещания Американской судебно-медицинской академии просматривала, держа на свет, слайды в баре одной из гостиниц Нового Орлеана. Убийство Робин Нейсмит было тогда еще не раскрыто, и обсуждать то, что с ней сделали, когда все вокруг шумно и весело праздновали Марди-Гра, было как-то жутко.
Ее избили и изувечили, зарезали насмерть, как считали, в ее же гостиной. Однако особенно все были шокированы тем, чти Уоддел совершил уже после ее смерти. Это походило на какой-то неслыханный безобразный ритуал. Уже мертвую он ее раздел. Факт изнасилования установлен не был. Казалось, ему больше нравилось кусать ее и ковырять наиболее мягкие участки тела ножом. Когда по пути с работы к Робин зашла ее коллега и подруга, она обнаружила изуродованное тело девушки, прислоненное к телевизору, с опущенной вперед головой, руками вниз и вытянутыми вперед ногами. Одежда стопкой лежала рядом. Она походила на большую, с человеческий рост окровавленную куклу, которую положили на место после какой-то чудовищной игры, превратившейся в настоящий кошмар.
Психиатр в своем заключении на суде сказал, что после убийства Уоддел, вероятно, настолько терзался угрызениями совести, что сидел и разговаривал с телом в течение, возможно, нескольких часов. Психолог судебно-медицинской комиссии штата предположил совсем иное. Он считал, что Уоддел знал о том, что Робин работала на телевидении, и в прислоненном к телевизору теле видел нечто символическое. Словно он вновь смотрел на ее изображение по телевизору и что-то себе представлял. Он вернул ее туда, откуда она пришла к нему, и, разумеется, убийство было преднамеренным. Нюансы и выводы бесконечных исследований со временем становились все более запутанными.
Вызывающая демонстрация содеянного с двадцатисемилетней дикторшей телевидения была своеобразным автографом Уоддела. И вот сейчас десять лет спустя погибает мальчик, и при этом кто-то вновь ставит этот автограф накануне казни Уоддела.
Приготовив кофе, я перелила его в термос и унесла к себе в кабинет. Усевшись за письменный стол, я включила свой компьютер и, набрав код, связалась с центральным. Я должна была еще взглянуть на результаты поисков, проведенных по моей просьбе Маргарет, хотя я подозревала, что они находятся в угнетающе толстой пачке бумаг, лежавшей у меня в ящике в пятницу после обеда. Однако кое-что все же должно быть на жестком диске. Для входа в ЮНИКС я напечатала свое имя и пароль, и в ответ мне засветилось слово «почта». Маргарет, мой специалист по компьютерным исследованиям, оставила мне сообщение.
– Проверить файл «тело», – гласило сообщение.
– Просто жуть, – пробормотала я, словно обращаясь к Маргарет.
Переместившись в каталог под названием «шеф», куда Маргарет обычно направляла информацию и запрошенные мною файлы, я извлекла файл «тело».
Он был довольно объемным, потому что Маргарет собрала разные виды смерти и совместила эти данные с тем, что ей удалось узнать в травматологической регистрации. Неудивительно, что большинство отобранных компьютером случаев с потерей конечностей и повреждением тканей явились следствием автокатастроф и других аварий с техникой. В четырех случаях на жертвах были обнаружены следы укусов. Двое из них оказались зарезанными, двое – задушенными. Одной из жертв был мужчина, две – взрослые женщины и одна – шестилетняя девочка. Я пометила номера дел и коды.
Затем я стала перебирать одну за другой информацию травматологической регистрации о жертвах, которых удалось поместить в больницу. Я была готова к тому, что извлечь нечто полезное будет весьма сложно. Так оно и оказалось. Своей стерильностью и безликостью поступавшая из больниц информация чем-то напоминала операционную. В целях конфиденциальности имена, страховые номера и другие данные были изъяты. Не имея общего связующего звена, невозможно было проследить по многочисленным документам, как личность переходила от бригады «скорой помощи» в травматологическое отделение, полицейский участок или какие-нибудь другие службы. Но самое грустное заключалось в том, что информация о пострадавшем могла находиться в базе данных шести разных служб и не совпадать, если при вводе проскочили какие-нибудь ошибки. Исходя из всего этого, я могла бы найти заинтересовавший меня случай, но так никогда и не узнать, кто пациент, умер он или остался жив.
Сделав пометки о нужной мне информации травматологической регистрации, я вышла из файла и решила наконец просмотреть старые отчеты, сообщения, заметки и тому подобное, чтобы ликвидировать их в своем каталоге и освободить место на жестком диске. И тут я наткнулась на непонятный мне файл.
Он назывался «tty07», всего шестнадцать байт, и был датирован 16 декабря, то есть прошлым четвергом, 16.26. В нем содержалось лишь одно тревожное предложение:
«Я не могу это найти».
Я было потянулась к телефону, чтобы позвонить домой Маргарет, но остановилась. Каталог «шеф» и его файлы были засекречены. Хотя переместиться в мой каталог мог кто угодно, без моего имени и пароля файлы оставались бы для него недоступны. Маргарет была единственным человеком, помимо меня, кому был известен пароль. Если она перемещалась в мой каталог, что она могла там безрезультатно искать и кому предназначалась эта запись?
На Маргарет это не похоже, думала я, уставившись на единственное коротенькое предложение на экране.
Продолжая оставаться в некоторой растерянности, я вспомнила о своей племяннице. Возможно, Люси знала ЮНИКС. Я взглянула на часы. Было начало девятого, субботний вечер, и я странным образом почувствовала, что мне будет больно, если Люси вдруг окажется дома. Она должна быть где-нибудь на свидании или у друзей. Однако она подошла к телефону.
– Привет, тетя Кей, – прозвучал ее несколько удивленный голос, напоминая тем самым мне о том, что я довольно давно ей не звонила.
– Как там моя любимая племянница?
– Я – твоя единственная племянница, и у меня все замечательно.
– А что это ты сидишь дома субботним вечером? – поинтересовалась я.
– Заканчиваю свою работу за семестр. А почему ты сидишь дома в субботний вечер?
В первый момент я даже не сообразила, что сказать. Моя семнадцатилетняя племянница всегда была ловчее в разговоре со мной, чем кто-либо другой из моих знакомых.
– Я пытаюсь решить одну компьютерную задачку, – сказала я наконец.
– Ну, тогда ты не ошиблась, набрав этот номер телефона, – ответила Люси, не страдавшая от избытка скромности. – Подожди, я уберу книги и все прочее, чтобы добраться до клавиатуры.
– Проблема не в персональном компьютере, – объяснила я. – Не знаю, известно ли тебе что-нибудь об операционной системе под названием ЮНИКС?
– Я бы не стала называть ЮНИКС операционной системой, тетя Кей. Это все равно что называть погодой окружающую среду, которая состоит и из погоды, и из других элементов, включая различные сооружения. Ты пользуешься эй-ти-эн-ти?
– Помилуй, Люси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36