Мои профессиональные удачи представлялись и ему и Хочкинсону более блестящими, чем это было на самом деле. Поэтому они относились ко мне с несколько неуклюжей почтительностью. Но оба они были толковые, серьезные стряпчие. И оба считали, что я не прав, намечая такую тактику — не прав, веско заявляли они и очень советовали мне от нее отказаться.
Спор наш произошел в канун рождества. Если до этого дня у меня не возникало особого желания проведать своих родных и знакомых, то теперь я жаждал этого еще меньше. Однако мне предстоял традиционный вечер у Идена, и, чтобы избежать этого, я решил навестить тетю Милли и отца. Мне пришлось рассказать им о деле Джорджа, слухи о котором уже проникли в местные газеты. Тетя Милли, упорно державшаяся положительного мнения о Джордже, пылала негодованием. Она была уверена в его невиновности; бесчестные люди, заявила она, втянули его в эту аферу, злоупотребив его добротой и, как она выразилась, «мягкостью». Тете Милли было уже за шестьдесят, но он по-прежнему шумно и энергично выражала свое возмущение.
— Вот это да! — молвил отец, простодушно удивляясь тому, что я буду выступать в суде на глазах у всей здешней публики. — Рехнуться можно!
Он собирался сбежать от Милли, чтобы вместе со своими хористами веселой ватагой ходить из дома в дом, славя Христа. Когда мы остались на минуту вдвоем, он тут же предложил мне присоединиться к ним.
— В некоторых домах так угощают, что пальчики оближешь! — с видом знатока заявил отец. — Я знаю, где для нас на кухне всегда припасена бутылочка, а то и две…
Первый день рождества я провел у Найтов. Никогда еще мы так мало не разговаривали. Нас было четверо, но каждый существовал как бы сам по себе. Я был всецело поглощен мыслями о процессе.
Шейла думала о чем-то своем. За весь день она не задала мне ни одного вопроса. Когда мы вышли на несколько минут в сад, она заявила, что хочет поговорить со мной. Но о процессе она не произнесла ни слова. Я разозлился на нее и вместе со злостью почувствовал бесконечную усталость. Я не мог заставить себя сказать ей, что скоро я освобожусь, скоро вернусь домой бодрый и свежий, готовый снова утешать ее.
Весь этот день мной владело желание никогда больше не видеть ее.
Миссис Найт была необычно молчалива. Она чувствовала, что в нашей семейной жизни что-то неладно, и винила во всем меня, хотя и не могла понять, в чем корень зла. Мистер Найт почти не разговаривал со мной, но не из-за дочери и не из-за того, что я был расстроен и отвечал глухим, мрачным голосом. Нет, мистер Найт не разговаривал со мной по той простой причине, что был оскорблен в своих лучших чувствах. А оскорблен он был в своих лучших чувствах потому, что я предпочел остановиться у Идена, а не у него.
Мне не помогли никакие оправдания: ни то, что я должен в самое разное время — и днем и вечером — встречаться с Джорджем и другими членами кружка; ни то, что я не могу каждый день ездить из деревни в город и обратно; ни то, что при любом исходе, даже если бы нам удалось выиграть дело, мне необходимо поддерживать с Иденом наилучшие отношения, поскольку Джордж работает у него. Мистер Найт не желал ничего слушать. А у меня, по правде сказать, было не то настроение, чтобы особенно оправдываться перед ним.
— Никто не желает утруждать себя, чтоб меня навестить, — брюзжал он. — Никто не желает утруждать себя. Никому до меня нет дела. Никому до меня нет дела.
Лишь ненасытное любопытство заставило его забыть об оскорбленном достоинстве и нарушить молчание. Никто так не любил скандальных историй, никто так не умел их выискивать, как мистер Найт. А потому, мог ли он, несмотря на обиду, удержаться от расспросов, когда главный источник закулисной информации сидел за его столом!
Я много пил за обедом и, как только лег, сразу заснул. Проснувшись утром, я увидел, что Шейла смотрит на меня с легкой усмешкой.
— Что, свет режет глаза? — спросила она.
Она принесла мне чашку чаю. Иногда ей нравилось ухаживать за мной.
— Ты перепил, — сказала она. — И сделал это нарочно! — Пытливо посмотрев на меня, она добавила: — Ничего, все пройдет.
Целуя ее на прощание, я напомнил ей, что двадцать девятого состоится суд. Она с еще большим безразличием, чем утром, пожелала мне удачи.
В полицейском суде, еще не дослушав до конца речь обвинителя, я понял, что Иден и Хочкинсон были правы. Никаких шансов на прекращение дела не было, да и не могло быть. Защиту придется перенести в суд присяжных. Во время перерыва на ленч я коротко и осторожно, чтобы еще больше не ранить Джорджа, объяснил ему положение вещей.
Когда я сообщил о своем решении Идену, он заметил:
— Я не сомневался, что вы вовремя перейдете на правильный путь.
На другой день вечером я обедал у Идена. Он был чрезвычайно внимателен ко мне и сочувственно заметил, что я «совсем издергался»; это было и в самом деле так: слишком измотали меня тягостные сцены, которые за последние сутки мне пришлось наблюдать. После обеда Иден пригласил меня в гостиную, где, поворошив в камине кочергой, развел жаркий огонь. Затем он налил мне большую рюмку коньяку. Свою рюмку он долго грел в руках, покачивал ее, взбалтывая коньяк, нюхал, неторопливо, со смаком отпивал глоток.
— Что скажете насчет вчерашнего суда? — спросил он.
— Скажу, что дело оборачивается не очень хорошо.
— Вполне с вами согласен, — отозвался Иден и с задумчивым видом продолжал: — Видите ли, я уже беседовал сегодня об этом с Хочкинсоном. Наше мнение сводится к тому, что этим молодым негодникам здорово повезет, если мы сумеем спасти их от того, чего они, между нами говоря, заслуживают. Однако мне бы не хотелось, чтобы они пострадали из-за недостатка рвения с нашей стороны. Вы согласны со мной?
Я понял, куда клонит Иден.
Говорил он обдуманно и сердечно. Ему не хотелось огорчать меня, но вместе с тем приятно было показать, что он тоже кое-что значит.
— Вот об этом-то мы и беседовали с Хочкинсоном. И мы подумали, что, быть может, надо немножко вам помочь. Только не поймите нас, молодой человек, превратно! Я доверил бы вам любое дело, несмотря на ваш возраст, да и Хочкинсон тоже верит в ваши силы. Вы, конечно, проявили несколько излишний оптимизм, полагая, что вам удастся покончить с этим делом в полицейском суде, но кто из нас не ошибается? Однако дело это очень заковыристое. Одной аргументацией тут не обойдешься. Если бы речь шла только об этом, я бы, не задумываясь, предоставил защиту вам одному…
Иден пустился в рассуждения о неожиданных поворотах в настроении присяжных, об их причудах, упрямстве и предубеждениях. Самолюбие мое было больно задето, и, не желая слушать дальше, я нетерпеливо прервал Идена:
— Что же вы предлагаете?
— Я хочу, чтобы дело оставалось за вами. Вы его знаете лучше, чем кто бы то ни было, и без вас нам не справиться. Но, принимая во внимание все соображения, я считаю, что нужно поставить кого-то над вами.
— Кого же именно?
— Я имел в виду вашего бывшего шефа — Гетлифа.
Вот теперь я пришел уже в полное бешенство.
— В том, чтобы пригласить кого-нибудь, я еще вижу смысл, — в ярости вскричал я. — Но Гетлифа!.. Он же плохой адвокат!
— В своем отечестве, как вам известно, пророка нет, — возразил Иден. И добавил, что Гетлиф — это было чистейшей правдой — уже успел неплохо зарекомендовать себя в качестве королевского адвоката.
— Ладно, пусть я несправедлив к нему, — признал я. — Но дело это серьезное. Есть же и другие адвокаты, которые великолепно справились бы с ним. — И я одну за другой назвал несколько фамилий.
— Все это, конечно, умные люди, — с улыбкой согласился Иден, хотя чувствовалось, что он недоволен моими возражениями, не убежден и не желает сдаваться. — Однако я не вижу оснований обходить Гетлифа. Он всегда хорошо справлялся с делами, которые я ему предлагал.
Мне было стыдно, что я так поддался досаде. До этой минуты мне казалось, что все мои мысли поглощены только опасностью, грозящей моим друзьям. Я лежал ночами без сна, размышляя о страданиях Джорджа, о том, как бы его спасти, о том, как помочь ему наладить свою жизнь в дальнейшем. Мне казалось, что эти заботы вытеснили из моей головы все остальное. И это вовсе не было фальшью.
Однако, выслушав Идена, я уже не мог думать ни о чем, кроме своего провала. Притворяться было бесполезно. От самого себя ведь не скроешь, какая из твоих ран ноет сильнее. А этот провал затмевал собою бедствие, обрушившееся на друзей. Он наносил удар по моему тщеславию, по моим честолюбивым замыслам. По сравнению с ним все мои тревоги за Джорджа выглядели пустяшным огорчением.
Этот провал вскрыл всю глубину моего самолюбия и честолюбия. Много воды утекло с тех пор, как эти два чувства впервые заговорили во мне еще здесь, в моем родном городе, заставляя брать все новые и новые барьеры. Какое-то время я их не ощущал, но сейчас они с неслыханной силой напомнили о себе. Они были неотделимы друг от друга: если меня жгло одно, вскоре начинало жечь и другое. Нет таких честолюбивых стремлений — даже куда более возвышенных, чем мои, — которые не переплетались бы с самолюбием. Подумать только: меня считают непригодным для ведения какого-то второразрядного дела! Меня хотят заменить человеком, которого я презираю! Долго еще после того, как Иден ушел к себе, стоял я в гостиной перед камином. Если бы я достиг большего, никому и в голову не пришло бы сделать мне такое, предложение, рассуждал я. Ведь мне лучше, чем кому-либо, было известно, что за минувший год, а то и больше, я ни на шаг не продвинулся вперед. Правда, Иден и Хочкинсон еще не знали об этом, до них еще не могли дойти пренебрежительные отзывы обо мне. Но если бы я уже достиг определенного положения, они никогда не стали бы так третировать меня. Тогда я бы ими командовал. Я бы ставил им свои условия.
И то, что я не достиг такого положения, в тот вечер сказал себе я, объясняется одним и только одним. Всему виной Шейла. Я отдавал ей всего себя. Я жил за двоих. И у меня не хватало сил на осуществление моих честолюбивых замыслов. Она не только не помогала мне, а висела тяжким грузом на моей шее. Только она и мешала мне двигаться вперед. Если бы не она, я давно стал бы неуязвим, Только ее и надо во всем винить.
48. ДВА МОЛОДЫХ ЧЕЛОВЕКА ВНОВЬ ОБРЕТАЮТ НАДЕЖДЫ
В суде присяжных Гетлиф плохо начал. Почти все допросы он проводил сам. Инструктируя меня однажды, он с ребяческой серьезностью заявил:
— Если хочешь хорошо что-то сделать, делай это сам! Таков один из моих принципов, Л.С.!
Процесс оборачивался весьма неблагоприятно для нас. С присущей ему небрежностью Гетлиф то и дело путал имена и цифры, и это ослабляло позиции защиты. В такие минуты, хотя обычно в суде меня охватывала профессиональная лихорадка, к которой сейчас примешивалась еще и тревога за участь Джорджа, я испытывал унизительное злорадство. В другой раз наши стряпчие дважды подумают, прежде чем третировать меня, как какую-то посредственность.
Но затем Гетлифу начало везти. Нам удалось разыскать Мартино, который по-прежнему скитался в рубище по стране, и его вызвали в суд для дачи свидетельских показаний по поводу рекламного агентства. На допросе Мартино снял с Джорджа самое страшное обвинение, фактически взяв вину на себя. Он сказал, что это он ввел Джорджа в заблуждение, скрыв от него некоторые факты.
С этой минуты Гетлиф проникся уверенностью, что выиграет процесс, несмотря на то, что от обвинения в афере с фермой уйти было нельзя; в сущности его беспокоило не столько это, сколько разоблачение закулисных сторон жизни кружка. Скандальная история все-таки вышла наружу, и во время допроса Джорджу пришлось испить горькую чашу до дна. Гетлиф признавал, что эти разоблачения серьезно предубедили присяжных против обвиняемых. Тем не менее он надеялся, что в своей заключительной речи изыщет способ «вывернуть все наизнанку». Если на присяжных вообще что-то может подействовать, то показания Мартино должны рассеять их предубеждение. С такими вещами все-таки нельзя не считаться, ехидно усмехнувшись, заметил он.
Показания Мартино произвели большое впечатление и на самого Гетлифа. Но у него, как и у многих из нас, не было уверенности в том, что Мартино не солгал с целью выгородить Джорджа.
Впрочем, сомнения эти были развеяны еще до окончания процесса. Достаточно было послушать показания не Джорджа и Джека, а основателя агентства.
Джордж согласился стать совладельцем агентства, понятия не имея о том, на какую авантюру он идет; но он догадался об истине еще прежде, чем они с Джеком собрали необходимые деньги. Джордж понял, что реклама, которую они печатают, полагаясь на достоверность текста, оставленного им Мартино, подтасована. Он попытался тут же положить этому конец, но к тому времени он уже всецело был под влиянием Джека. С тех пор Джек стал хозяином судьбы Джорджа. Он же играл главную роль и в афере с фермой. Заманчивые посулы, с помощью которых он добывал деньги, были лживы от начала до конца, и Джордж знал это.
Гетлиф сдержал обещание и в заключительном слове действительно «вывернул все наизнанку». Впрочем, он сам верил тому, что говорил, ибо, как человека впечатлительного, его глубоко взволновала участь Мартино и Джорджа, и он говорил то, что чувствовал. Таков уж был его дар — инстинктивно и вполне искренне проникаться теми чувствами, которые в данный момент ему наиболее нужны. Он разошелся вовсю, и, слушая его, я ощущал зависть, смешанную с признательностью. Незадолго до вынесения приговора я уже начал благодарить судьбу за то, что именно Гетлиф защищает моих друзей. Процесс он провел гораздо лучше, чем это сделал бы я.
Гетлиф полностью отмел обвинение, касавшееся агентства; что же до обвинения в афере с фермой, и без того довольно расплывчатого и путаного, то он заявил, что это вообще сплошная мистификация. Все ждали, что тут он и поставит точку; но вместо того, чтобы сесть, он принялся расшатывать неблагоприятное впечатление, вызванное образом жизни Джорджа. И добился он своего тем, что признал неизбежность такого впечатления!
— Теперь я хочу сказать несколько слов и о самом мистере Пассанте, — заявил он, — ибо, мне кажется, все мы понимаем, что именно он возглавлял кружок. Это он выступал с идеей свободы взаимоотношений между людьми. И я хочу попытаться объяснить, что же он внушал членам этого кружка. Все вы видели его… Он мог бы принести пользу своей стране и своим соотечественникам, и если не сделал этого, то лишь по собственной вине. Да, по собственной вине и по вине тех идей, в которые он заставил себя верить, ибо я хочу сказать несколько слов и об этом. Возможно, вас это удивит, но я искренне верю в его желание создать новый, лучший мир. Учтите, я вовсе не утверждаю, что он в этом преуспел. Вы вправе думать о нем как о человеке, растратившем впустую все свои таланты. Тут я с вами полностью согласен.
И Гетлиф возложил всю вину на время, в которое живет Джордж. Он искренне верил этому, как вообще верил всему, что говорил. Своей искренностью он заражал и своих слушателей. Это была одна из самых удивительных и самых прочувствованных его речей.
Присяжные совещались два часа. В ожидании их возвращения мы с Гетлифом прогуливались по коридору. Он немного волновался, но в общем был уверен в благоприятном исходе. Наконец нас пригласили в зал.
С треском распахнулась дверь, и по полу гулко застучали ботинки присяжных. Почти все они смотрели на подсудимых.
Секретарь суда прочел первый пункт обвинительного заключения — о преступном сговоре с целью проведения махинаций в агентстве. Старшина присяжных поспешно произнес:
— Не виновны!
После второго пункта — а всего в обвинительном заключении было девять — возглас «Не виновны!» вылетал из уст старшины почти автоматически, сразу же за словами секретаря.
Вскоре мы с Джорджем, выбравшись из толпы поздравляющих, уже шли к центру города. Небо было затянуто низко нависшими желтовато-бурыми тучами. Вечерний сумрак прорезали огни фонарей. Мы долго шли молча. Прошли почти под окнами канцелярии, где я когда-то работал.
Неожиданно Джордж прервал молчание и вызывающе объявил, что должен продолжать начатое дело.
— Еще не все потеряно! — заявил он. — Что бы они там ни натворили, для меня еще не все потеряно!
Надежды его возродились, и он снова начал строить планы на будущее. Забыть о скандале невозможно. (Любопытно, что именно речь Гетлифа, спасшая Джорджа от тюрьмы, больше всего раздражала его и вызывала на лице его краску стыда.) Отныне он приложит все силы к тому, чтобы не отступать от своих убеждений. Но прежде всего следовало решить, чем заняться дальше, — на этот счет у Джорджа было немало оптимистических, но довольно скромных замыслов и планов. Он собирался переехать в другой город и поступить в контору какого-нибудь стряпчего, вроде Идена, чтобы со временем стать его компаньоном.
Он с энтузиазмом говорил о своих планах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Спор наш произошел в канун рождества. Если до этого дня у меня не возникало особого желания проведать своих родных и знакомых, то теперь я жаждал этого еще меньше. Однако мне предстоял традиционный вечер у Идена, и, чтобы избежать этого, я решил навестить тетю Милли и отца. Мне пришлось рассказать им о деле Джорджа, слухи о котором уже проникли в местные газеты. Тетя Милли, упорно державшаяся положительного мнения о Джордже, пылала негодованием. Она была уверена в его невиновности; бесчестные люди, заявила она, втянули его в эту аферу, злоупотребив его добротой и, как она выразилась, «мягкостью». Тете Милли было уже за шестьдесят, но он по-прежнему шумно и энергично выражала свое возмущение.
— Вот это да! — молвил отец, простодушно удивляясь тому, что я буду выступать в суде на глазах у всей здешней публики. — Рехнуться можно!
Он собирался сбежать от Милли, чтобы вместе со своими хористами веселой ватагой ходить из дома в дом, славя Христа. Когда мы остались на минуту вдвоем, он тут же предложил мне присоединиться к ним.
— В некоторых домах так угощают, что пальчики оближешь! — с видом знатока заявил отец. — Я знаю, где для нас на кухне всегда припасена бутылочка, а то и две…
Первый день рождества я провел у Найтов. Никогда еще мы так мало не разговаривали. Нас было четверо, но каждый существовал как бы сам по себе. Я был всецело поглощен мыслями о процессе.
Шейла думала о чем-то своем. За весь день она не задала мне ни одного вопроса. Когда мы вышли на несколько минут в сад, она заявила, что хочет поговорить со мной. Но о процессе она не произнесла ни слова. Я разозлился на нее и вместе со злостью почувствовал бесконечную усталость. Я не мог заставить себя сказать ей, что скоро я освобожусь, скоро вернусь домой бодрый и свежий, готовый снова утешать ее.
Весь этот день мной владело желание никогда больше не видеть ее.
Миссис Найт была необычно молчалива. Она чувствовала, что в нашей семейной жизни что-то неладно, и винила во всем меня, хотя и не могла понять, в чем корень зла. Мистер Найт почти не разговаривал со мной, но не из-за дочери и не из-за того, что я был расстроен и отвечал глухим, мрачным голосом. Нет, мистер Найт не разговаривал со мной по той простой причине, что был оскорблен в своих лучших чувствах. А оскорблен он был в своих лучших чувствах потому, что я предпочел остановиться у Идена, а не у него.
Мне не помогли никакие оправдания: ни то, что я должен в самое разное время — и днем и вечером — встречаться с Джорджем и другими членами кружка; ни то, что я не могу каждый день ездить из деревни в город и обратно; ни то, что при любом исходе, даже если бы нам удалось выиграть дело, мне необходимо поддерживать с Иденом наилучшие отношения, поскольку Джордж работает у него. Мистер Найт не желал ничего слушать. А у меня, по правде сказать, было не то настроение, чтобы особенно оправдываться перед ним.
— Никто не желает утруждать себя, чтоб меня навестить, — брюзжал он. — Никто не желает утруждать себя. Никому до меня нет дела. Никому до меня нет дела.
Лишь ненасытное любопытство заставило его забыть об оскорбленном достоинстве и нарушить молчание. Никто так не любил скандальных историй, никто так не умел их выискивать, как мистер Найт. А потому, мог ли он, несмотря на обиду, удержаться от расспросов, когда главный источник закулисной информации сидел за его столом!
Я много пил за обедом и, как только лег, сразу заснул. Проснувшись утром, я увидел, что Шейла смотрит на меня с легкой усмешкой.
— Что, свет режет глаза? — спросила она.
Она принесла мне чашку чаю. Иногда ей нравилось ухаживать за мной.
— Ты перепил, — сказала она. — И сделал это нарочно! — Пытливо посмотрев на меня, она добавила: — Ничего, все пройдет.
Целуя ее на прощание, я напомнил ей, что двадцать девятого состоится суд. Она с еще большим безразличием, чем утром, пожелала мне удачи.
В полицейском суде, еще не дослушав до конца речь обвинителя, я понял, что Иден и Хочкинсон были правы. Никаких шансов на прекращение дела не было, да и не могло быть. Защиту придется перенести в суд присяжных. Во время перерыва на ленч я коротко и осторожно, чтобы еще больше не ранить Джорджа, объяснил ему положение вещей.
Когда я сообщил о своем решении Идену, он заметил:
— Я не сомневался, что вы вовремя перейдете на правильный путь.
На другой день вечером я обедал у Идена. Он был чрезвычайно внимателен ко мне и сочувственно заметил, что я «совсем издергался»; это было и в самом деле так: слишком измотали меня тягостные сцены, которые за последние сутки мне пришлось наблюдать. После обеда Иден пригласил меня в гостиную, где, поворошив в камине кочергой, развел жаркий огонь. Затем он налил мне большую рюмку коньяку. Свою рюмку он долго грел в руках, покачивал ее, взбалтывая коньяк, нюхал, неторопливо, со смаком отпивал глоток.
— Что скажете насчет вчерашнего суда? — спросил он.
— Скажу, что дело оборачивается не очень хорошо.
— Вполне с вами согласен, — отозвался Иден и с задумчивым видом продолжал: — Видите ли, я уже беседовал сегодня об этом с Хочкинсоном. Наше мнение сводится к тому, что этим молодым негодникам здорово повезет, если мы сумеем спасти их от того, чего они, между нами говоря, заслуживают. Однако мне бы не хотелось, чтобы они пострадали из-за недостатка рвения с нашей стороны. Вы согласны со мной?
Я понял, куда клонит Иден.
Говорил он обдуманно и сердечно. Ему не хотелось огорчать меня, но вместе с тем приятно было показать, что он тоже кое-что значит.
— Вот об этом-то мы и беседовали с Хочкинсоном. И мы подумали, что, быть может, надо немножко вам помочь. Только не поймите нас, молодой человек, превратно! Я доверил бы вам любое дело, несмотря на ваш возраст, да и Хочкинсон тоже верит в ваши силы. Вы, конечно, проявили несколько излишний оптимизм, полагая, что вам удастся покончить с этим делом в полицейском суде, но кто из нас не ошибается? Однако дело это очень заковыристое. Одной аргументацией тут не обойдешься. Если бы речь шла только об этом, я бы, не задумываясь, предоставил защиту вам одному…
Иден пустился в рассуждения о неожиданных поворотах в настроении присяжных, об их причудах, упрямстве и предубеждениях. Самолюбие мое было больно задето, и, не желая слушать дальше, я нетерпеливо прервал Идена:
— Что же вы предлагаете?
— Я хочу, чтобы дело оставалось за вами. Вы его знаете лучше, чем кто бы то ни было, и без вас нам не справиться. Но, принимая во внимание все соображения, я считаю, что нужно поставить кого-то над вами.
— Кого же именно?
— Я имел в виду вашего бывшего шефа — Гетлифа.
Вот теперь я пришел уже в полное бешенство.
— В том, чтобы пригласить кого-нибудь, я еще вижу смысл, — в ярости вскричал я. — Но Гетлифа!.. Он же плохой адвокат!
— В своем отечестве, как вам известно, пророка нет, — возразил Иден. И добавил, что Гетлиф — это было чистейшей правдой — уже успел неплохо зарекомендовать себя в качестве королевского адвоката.
— Ладно, пусть я несправедлив к нему, — признал я. — Но дело это серьезное. Есть же и другие адвокаты, которые великолепно справились бы с ним. — И я одну за другой назвал несколько фамилий.
— Все это, конечно, умные люди, — с улыбкой согласился Иден, хотя чувствовалось, что он недоволен моими возражениями, не убежден и не желает сдаваться. — Однако я не вижу оснований обходить Гетлифа. Он всегда хорошо справлялся с делами, которые я ему предлагал.
Мне было стыдно, что я так поддался досаде. До этой минуты мне казалось, что все мои мысли поглощены только опасностью, грозящей моим друзьям. Я лежал ночами без сна, размышляя о страданиях Джорджа, о том, как бы его спасти, о том, как помочь ему наладить свою жизнь в дальнейшем. Мне казалось, что эти заботы вытеснили из моей головы все остальное. И это вовсе не было фальшью.
Однако, выслушав Идена, я уже не мог думать ни о чем, кроме своего провала. Притворяться было бесполезно. От самого себя ведь не скроешь, какая из твоих ран ноет сильнее. А этот провал затмевал собою бедствие, обрушившееся на друзей. Он наносил удар по моему тщеславию, по моим честолюбивым замыслам. По сравнению с ним все мои тревоги за Джорджа выглядели пустяшным огорчением.
Этот провал вскрыл всю глубину моего самолюбия и честолюбия. Много воды утекло с тех пор, как эти два чувства впервые заговорили во мне еще здесь, в моем родном городе, заставляя брать все новые и новые барьеры. Какое-то время я их не ощущал, но сейчас они с неслыханной силой напомнили о себе. Они были неотделимы друг от друга: если меня жгло одно, вскоре начинало жечь и другое. Нет таких честолюбивых стремлений — даже куда более возвышенных, чем мои, — которые не переплетались бы с самолюбием. Подумать только: меня считают непригодным для ведения какого-то второразрядного дела! Меня хотят заменить человеком, которого я презираю! Долго еще после того, как Иден ушел к себе, стоял я в гостиной перед камином. Если бы я достиг большего, никому и в голову не пришло бы сделать мне такое, предложение, рассуждал я. Ведь мне лучше, чем кому-либо, было известно, что за минувший год, а то и больше, я ни на шаг не продвинулся вперед. Правда, Иден и Хочкинсон еще не знали об этом, до них еще не могли дойти пренебрежительные отзывы обо мне. Но если бы я уже достиг определенного положения, они никогда не стали бы так третировать меня. Тогда я бы ими командовал. Я бы ставил им свои условия.
И то, что я не достиг такого положения, в тот вечер сказал себе я, объясняется одним и только одним. Всему виной Шейла. Я отдавал ей всего себя. Я жил за двоих. И у меня не хватало сил на осуществление моих честолюбивых замыслов. Она не только не помогала мне, а висела тяжким грузом на моей шее. Только она и мешала мне двигаться вперед. Если бы не она, я давно стал бы неуязвим, Только ее и надо во всем винить.
48. ДВА МОЛОДЫХ ЧЕЛОВЕКА ВНОВЬ ОБРЕТАЮТ НАДЕЖДЫ
В суде присяжных Гетлиф плохо начал. Почти все допросы он проводил сам. Инструктируя меня однажды, он с ребяческой серьезностью заявил:
— Если хочешь хорошо что-то сделать, делай это сам! Таков один из моих принципов, Л.С.!
Процесс оборачивался весьма неблагоприятно для нас. С присущей ему небрежностью Гетлиф то и дело путал имена и цифры, и это ослабляло позиции защиты. В такие минуты, хотя обычно в суде меня охватывала профессиональная лихорадка, к которой сейчас примешивалась еще и тревога за участь Джорджа, я испытывал унизительное злорадство. В другой раз наши стряпчие дважды подумают, прежде чем третировать меня, как какую-то посредственность.
Но затем Гетлифу начало везти. Нам удалось разыскать Мартино, который по-прежнему скитался в рубище по стране, и его вызвали в суд для дачи свидетельских показаний по поводу рекламного агентства. На допросе Мартино снял с Джорджа самое страшное обвинение, фактически взяв вину на себя. Он сказал, что это он ввел Джорджа в заблуждение, скрыв от него некоторые факты.
С этой минуты Гетлиф проникся уверенностью, что выиграет процесс, несмотря на то, что от обвинения в афере с фермой уйти было нельзя; в сущности его беспокоило не столько это, сколько разоблачение закулисных сторон жизни кружка. Скандальная история все-таки вышла наружу, и во время допроса Джорджу пришлось испить горькую чашу до дна. Гетлиф признавал, что эти разоблачения серьезно предубедили присяжных против обвиняемых. Тем не менее он надеялся, что в своей заключительной речи изыщет способ «вывернуть все наизнанку». Если на присяжных вообще что-то может подействовать, то показания Мартино должны рассеять их предубеждение. С такими вещами все-таки нельзя не считаться, ехидно усмехнувшись, заметил он.
Показания Мартино произвели большое впечатление и на самого Гетлифа. Но у него, как и у многих из нас, не было уверенности в том, что Мартино не солгал с целью выгородить Джорджа.
Впрочем, сомнения эти были развеяны еще до окончания процесса. Достаточно было послушать показания не Джорджа и Джека, а основателя агентства.
Джордж согласился стать совладельцем агентства, понятия не имея о том, на какую авантюру он идет; но он догадался об истине еще прежде, чем они с Джеком собрали необходимые деньги. Джордж понял, что реклама, которую они печатают, полагаясь на достоверность текста, оставленного им Мартино, подтасована. Он попытался тут же положить этому конец, но к тому времени он уже всецело был под влиянием Джека. С тех пор Джек стал хозяином судьбы Джорджа. Он же играл главную роль и в афере с фермой. Заманчивые посулы, с помощью которых он добывал деньги, были лживы от начала до конца, и Джордж знал это.
Гетлиф сдержал обещание и в заключительном слове действительно «вывернул все наизнанку». Впрочем, он сам верил тому, что говорил, ибо, как человека впечатлительного, его глубоко взволновала участь Мартино и Джорджа, и он говорил то, что чувствовал. Таков уж был его дар — инстинктивно и вполне искренне проникаться теми чувствами, которые в данный момент ему наиболее нужны. Он разошелся вовсю, и, слушая его, я ощущал зависть, смешанную с признательностью. Незадолго до вынесения приговора я уже начал благодарить судьбу за то, что именно Гетлиф защищает моих друзей. Процесс он провел гораздо лучше, чем это сделал бы я.
Гетлиф полностью отмел обвинение, касавшееся агентства; что же до обвинения в афере с фермой, и без того довольно расплывчатого и путаного, то он заявил, что это вообще сплошная мистификация. Все ждали, что тут он и поставит точку; но вместо того, чтобы сесть, он принялся расшатывать неблагоприятное впечатление, вызванное образом жизни Джорджа. И добился он своего тем, что признал неизбежность такого впечатления!
— Теперь я хочу сказать несколько слов и о самом мистере Пассанте, — заявил он, — ибо, мне кажется, все мы понимаем, что именно он возглавлял кружок. Это он выступал с идеей свободы взаимоотношений между людьми. И я хочу попытаться объяснить, что же он внушал членам этого кружка. Все вы видели его… Он мог бы принести пользу своей стране и своим соотечественникам, и если не сделал этого, то лишь по собственной вине. Да, по собственной вине и по вине тех идей, в которые он заставил себя верить, ибо я хочу сказать несколько слов и об этом. Возможно, вас это удивит, но я искренне верю в его желание создать новый, лучший мир. Учтите, я вовсе не утверждаю, что он в этом преуспел. Вы вправе думать о нем как о человеке, растратившем впустую все свои таланты. Тут я с вами полностью согласен.
И Гетлиф возложил всю вину на время, в которое живет Джордж. Он искренне верил этому, как вообще верил всему, что говорил. Своей искренностью он заражал и своих слушателей. Это была одна из самых удивительных и самых прочувствованных его речей.
Присяжные совещались два часа. В ожидании их возвращения мы с Гетлифом прогуливались по коридору. Он немного волновался, но в общем был уверен в благоприятном исходе. Наконец нас пригласили в зал.
С треском распахнулась дверь, и по полу гулко застучали ботинки присяжных. Почти все они смотрели на подсудимых.
Секретарь суда прочел первый пункт обвинительного заключения — о преступном сговоре с целью проведения махинаций в агентстве. Старшина присяжных поспешно произнес:
— Не виновны!
После второго пункта — а всего в обвинительном заключении было девять — возглас «Не виновны!» вылетал из уст старшины почти автоматически, сразу же за словами секретаря.
Вскоре мы с Джорджем, выбравшись из толпы поздравляющих, уже шли к центру города. Небо было затянуто низко нависшими желтовато-бурыми тучами. Вечерний сумрак прорезали огни фонарей. Мы долго шли молча. Прошли почти под окнами канцелярии, где я когда-то работал.
Неожиданно Джордж прервал молчание и вызывающе объявил, что должен продолжать начатое дело.
— Еще не все потеряно! — заявил он. — Что бы они там ни натворили, для меня еще не все потеряно!
Надежды его возродились, и он снова начал строить планы на будущее. Забыть о скандале невозможно. (Любопытно, что именно речь Гетлифа, спасшая Джорджа от тюрьмы, больше всего раздражала его и вызывала на лице его краску стыда.) Отныне он приложит все силы к тому, чтобы не отступать от своих убеждений. Но прежде всего следовало решить, чем заняться дальше, — на этот счет у Джорджа было немало оптимистических, но довольно скромных замыслов и планов. Он собирался переехать в другой город и поступить в контору какого-нибудь стряпчего, вроде Идена, чтобы со временем стать его компаньоном.
Он с энтузиазмом говорил о своих планах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47