Кто, кроме нас троих, знает, что идея создания Калифорнии в Крыму исходит из Кремля?
- Только Михоэлс, - ответил Берия.
- А этот второй, Пфеффер?
- Фефер. Нет, он не знает.
- Хейфец?
- Тоже.
- Литвинов?
- Наверняка догадывается. Но точно не знает.
- Лозовский?
- Насчет Лозовского...
- Может знать, - вмешался Молотов. - Он дружен с Михоэлсом. Михоэлс мог сказать. Тем более что Лозовский мой заместитель.
- Что ж, пусть знает и Лозовский. А больше об этом не должен знать никто. А догадываться могут о чем угодно. Тебе, Вячеслав. Пригласи Михоэлса. Поблагодари за работу. И за еврейские шубы, кстати. Пусть передаст нашу благодарность этим меховщикам. В разговоре дай понять, что в настоящее время обращение еврейской общественности к правительству с просьбой о создании еврейской республики в Крыму было бы вполне уместно. Намекни. И только. Если он такой умный, сам все поймет. Поймет?
- Поймет.
- Можно набросать им примерный текст, - предложил Берия.
Сталин укоризненно покачал головой:
- Лаврентий! У них же в комитете - писатели, академики! Неужели ты думаешь, что они не смогут написать обращение? Такое, какое нужно. Смогут. А если что-то будет не так, Лозовский подредактирует. Теперь тебе, Лаврентий. Нужно позаботиться, чтобы наши американские друзья получили информацию о том, что рассмотрение вопроса о Крыме вышло на правительственный уровень. Чтобы они сами ее получили. Не без труда. У ФБР есть источник в правительстве?
- В нашем? - переспросил Берия.
- Не в американском же!
- Если бы такой источник был, меня следовало бы немедленно расстрелять.
- Нет, значит? Плоховато, значит, работает ФБР?
- Можно передать эту информацию через Михоэлса. Ему они доверяют.
- Нет, - возразил Сталин. - Он нужен нам чистым. Поищи другой канал. Не спеши, время есть. Большие дела быстро не делаются. Канал должен быть абсолютно достоверным для американцев. Если такого канала нет, организуй.
- Попытаюсь.
- Попытайся, попытайся. Как ты сам любишь говорить: попытка не пытка. Сталин неожиданно пришел в хорошее расположение духа. Предложил: - А почему бы нам, друзья мои, не поехать ко мне и не поужинать? А то все дела, дела!.. - Не дожидаясь согласия, вызвал Поскребышева. Приказал: - Позвони на Ближнюю, предупреди. Приедем ужинать. Пригласи всех. Как обычно.
- Хрущева?
- А почему нет? Конечно, пригласи и Никиту Сергеевича. Казачка спляшет. Это у него очень хорошо получается!..
С Ближней дачи Молотов вернулся домой только под утро. Услышав грохот стульев в гостиной, Полина Семеновна вышла из спальни и прошла на кухню. Пока Молотов блевал в ванной, насильно выворачивая из себя несметные количества красного вина "Киндзмараули" и грузинского коньяка, которыми обильно, под тосты, потчевал своих гостей Сталин, заварила в большую чашку разнотравья пополам с краснодарским чаем. Молотов мог выпить много, внешне не пьянея, но потом жестоко страдал от головной боли. Только горячий настой и помогал.
Молотов появился из ванной бледный, с косо сидящим на носу пенсне. Галстук съехал на сторону, была залита красным рубашка. Молча выпил настой. Жестом попросил еще. Пока Полина Семеновна заваривала новую порцию, неподвижно сидел на кухонном табурете, страдал. После второй чашки чуть полегчало. Двинулся в спальню, на ходу стаскивая галстук. С порога повернулся.
- Ты вот что. В ГОСЕТ - пойди. Нужно ходить. Так что ходи, ходи.
Скрылся в спальне. Скрипнула панцирная сетка - рухнул на кровать.
Жемчужина опустилась на край стула.
"Царица небесная. Рахиль-заступница. Да за что же нам эта мука?!."
Полина Семеновна была воинствующей атеисткой. Своей рукой шмаляла из маузера попов и раввинов. Она не знала ни одной молитвы. Она не умела молиться. Но иногда хотелось. И в последнее время - все чаще.
Тихо в Кремле. Лишь цокают внизу по брусчатке подковки на сапогах патрулей.
"Рахиль-заступница..."
Не складывались слова в молитву. Вместо молитвы память подсовывала лишь слова песни ее лихой боевой молодости:
Долой, долой монахов,
Раввинов и попов!
Мы на небо залезем,
Разгоним всех богов!
Как там Шут говорит в "Короле Лире"? "Эта ночь сделает всех нас сумасшедшими".
Всех нас. Всех. Всех!..
III
"ЕВРЕЙСКИЙ
АНТИФАШИСТСКИЙ КОМИТЕТ СССР
г. Москва, ул. Кропоткинская, 10
ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СССР
товарищу СТАЛИНУ И. В.
Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!
В ходе Отечественной войны возник ряд вопросов, связанных с жизнью и устройством еврейских масс Советского Союза. До войны в СССР было до пяти миллионов евреев, в том числе приблизительно полтора миллиона евреев в западных областях Украины, Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии, Буковины, а также из Польши. Возвращение еврейского населения, эвакуированного в глубь страны, в места их прежнего проживания не разрешит в полном объеме проблему устройства еврейского населения в СССР в послевоенный период.
Необходимо признать, что опыт Биробиджана вследствие ряда причин, в первую очередь недостаточной мобилизованности всех возможностей, а также ввиду крайней его отдаленности от места нахождения основных еврейских масс, не дал должного эффекта. Но невзирая на все трудности, еврейская автономная область стала одной из самых передовых областей в Дальневосточном крае, что доказывает способность еврейских масс строить свою советскую государственность. Еще более эта способность проявлена в развитии созданных национальных еврейских районов в Крыму.
В силу вышеизложенного мы считали бы целесообразным создание еврейской советской республики в одной из областей, где это по политическим причинам возможно. Нам кажется, что одной из наиболее подходящих областей явилась бы территория Крыма, которая в наибольшей степени соответствует требованиям как в отношении вместительности для переселения, так и вследствие успешного опыта развития там еврейских районов.
Создание еврейской советской республики раз навсегда разрешило бы по-большевистски, в духе ленинско-сталинской национальной политики, проблему государственно-правового положения еврейского народа и дальнейшего развития его вековой культуры. Эту проблему никто не в состоянии был разрешить на протяжении многих столетий, и она может быть разрешена только в нашей великой социалистической стране.
Такое решение проблемы перестало бы давать пищу различным сионистским козням о возможности разрешения "еврейского вопроса" только в Палестине, которая будто бы является единственно подходящей страной для еврейской государственности.
Идея создания еврейской советской республики пользуется исключительной популярностью среди широчайших еврейских масс Советского Союза и среди лучших представителей братских народов.
В строительстве еврейской советской республики оказали бы нам неоценимую помощь и еврейские народные массы всех стран мира, где бы они ни находились.
Исходя из вышеизложенного, мы предлагаем:
1. Создать еврейскую советскую социалистическую республику на территории Крыма.
2. Заблаговременно, до освобождения Крыма, создать правительственную комиссию с целью разработки этого вопроса.
Надеемся, что Вы уделите должное внимание этому вопросу, от которого зависит судьба целого народа.
Председатель президиума
Еврейского антифашистского комитета СССР
С. МИХОЭЛС.
Ответственный секретарь
Ш. ЭПШТЕЙН.
Заместитель председателя президиума
И. ФЕФЕР.
15 февраля 1944 г.
г. Москва".
В последний раз дзинькнул звоночек "Ундервуда". Эпштейн извлек из пишущей машинки закладку, разложил листки по экземплярам. Новенькую, только раз использованную копирку бережно вложил в картонную папку. Копирка была ценностью. Бумага тоже была ценностью. Все было ценностью, но копирка особенно.
Михоэлс, Фефер и главный врач Боткинской больницы, член президиума ЕАК Борис Абрамович Шимелиович взяли по экземпляру, углубились в чтение. Эпштейн пересел от машинки за свой письменный стол, сбросил на пол ворох бумаг и оттисков газетных полос "Эйникайта", на освободившееся место положил первый экземпляр обращения и принялся ощупывать взглядом каждую букву, каждое слово.
Текст обсуждали три дня, собачились из-за каждой запятой, по сто раз так и сяк вертели каждую фразу. Текст уже сидел в памяти, как "отченаш", как лозунг, который видишь по десять раз на дню, но смысла не понимаешь. Глаз замылился. Теперь нужно было все забыть, прочитать как бы заново.
Так старался читать текст Эпштейн. Так старались его читать Михоэлс, Фефер и Шимелиович.
Кроме них, в кабинете ответственного секретаря ЕАК не было никого. И все три дня никого не впускали. Заходила только секретарша, приносила крепкий чай и черный кофе для Михоэлса.
Михоэлс первым закончил чтение. Снял очки в тяжелой роговой оправе, вечно сползавшие на кончик его орлино-утиного носа, сунул их в нагрудный карман пиджака. Прохромал, опираясь на черную трость с резной ручкой, к столу Эпштейна, положил листки, вернулся на прежнее место, к мутному окну. Закурил "Казбек". Ждал, когда все дочитают. Дочитали. Повернулись к Михоэлсу. Смотрели. Эпштейн - как на цензора Главлита. Шимелиович - как на нового пациента с неизвестной болезнью. Фефер - с высоты своего роста словно бы снисходительно. Но на самом деле не снисходительно. Нет, как угодно, но только не снисходительно. Не тот был момент.
Михоэлс поскреб лысину. Жест был актерским, крупным. Это у него уже было в крови. Это был не жест - поступок. Акт. На публике каждое его движение было актом.
Как у Сталина.
- Вспомнился анекдот, - проговорил Михоэлс. Помолчал, словно раздумывая, стоит ли рассказывать. Решил - стоит. И продолжал: - Сидят: мальчик, его репетитор и отец мальчика. Учитель спрашивает: "Скажи, деточка, сколько будет трижды пять?" Мальчик быстро говорит: "Шестнадцать". Смотрит на репетитора. "Нет? Сто. Нет? Сорок четыре. Шестьдесят. Восемнадцать. Двадцать шесть. Девяносто один. Двести. Тоже нет?" Репетитор убит. А отец в полном восторге. "Не угадал, конечно. Но зато как вертелся!.."
Никто не улыбнулся.
- На этом вопросе многие уже вертелись, - продолжал Михоэлс. - Пришла и наша очередь... Что я могу сказать?.. Текст-то жалкий, друзья мои. Я даже по-другому скажу: холуйский.
Шимелиович насупился. Первый вариант обращения писал он. Как большой специалист в области писания отношений, ходатайств и других казенных бумаг. За два с половиной десятка лет в качестве главврача Боткинской набил руку. И хотя от его первоначального текста почти ничего не осталось, он почувствовал себя уязвленным.
- Не делайте морду лица колодкой, - попросил Михоэлс. - Вы ни при чем. И никто из нас ни при чем. Если бы этот текст писали Перец, Галкин и Квитко, он был бы в сути своей таким же. Река сама выбирает русло. Мы три дня пытались пустить нашу реку туда и сюда. Вот наша река и нашла русло. Можно по-другому сказать. Когда мы работаем в театре над пьесой, мы стремимся, чтобы слова роли полностью соответствовали характеру героя. Вы, Ицик, замечательно выступили на Первом съезде Союза писателей. Насчет горбатых людей. Напомните, как вы сказали.
Фефер помедлил, раздумывая над тем, нет ли здесь скрытой насмешки. Вроде бы не было. Процитировал самого себя:
- "Изломанных, разбитых, угнетенных и придавленных людей, которые стояли в центре еврейской дооктябрьской литературы, в советской литературе больше нет. Эти горбатые люди исчезли из нашей жизни..." По-вашему, я был не прав?
- Боже сохрани. Правы, конечно. В советской литературе этих горбатых людей нет. А в жизни... Извините, Ицик, но в жизни они есть. Мы и есть эти горбатые люди. А этот текст - наша роль.
- Что будем делать? - спросил Эпштейн.
Михоэлс пожал плечами:
- В Америке говорят: "Шоу должно продолжаться". Что бы ни случилось. Сломал ногу артист или даже умер. Представление должно продолжаться. Что нам делать? Играть свою роль. Нравится она нам или не нравится - это наша роль. Вот и будем ее играть в меру наших способностей. А если занесет не туда режиссер нас поправит... Когда обещал приехать Лозовский?
Эпштейн извлек карманные часы.
- В два. Сейчас уже четверть третьего. - Со щелчком закрыл крышку часов. Поинтересовался: - А он - режиссер?
- Он?.. Нет. Скажем так - ассистент режиссера.
- Вон его машина, - кивнул на окно Шимелиович.
- Почти точен, - прокомментировал Эпштейн.
- Картина вторая, явление пятое, - заметил Михоэлс. - Дверь открывается. Входит Лозовский. Те же и Лозовский...
Вошел Лозовский, почти полностью заполнив своей фигурой дверной пролет - в двухпудовом черном пальто с каракулевым воротником, в каракулевой шапке "пирожком".
- Прошу извинить. Задержался. Готовили вечерню сводку Совинформбюро.
Пожал руки присутствующим.
- Что в сводке? - поинтересовался Михоэлс.
- Вечером узнаете.
- Но сводка хорошая?
- Да, хорошая.
- Салют будет? - спросил Шимелиович.
- Обязательно.
- Это замечательно. Когда салют, у больных падает температура и стабилизируется давление. Салют - прекрасное терапевтическое средство.
- Разве салют виден из Боткинской? - удивился Лозовский.
- Его же передают по радио.
Лозовский расстегнул пальто, снял шапку, пригладил густые волосы. Эпштейн уступил ему свое место за столом. Не снимая пальто, Лозовский сел, придвинул к себе листки обращения. Прочитал раз, бегло. Второй внимательно. Третий - очень внимательно. Заметил:
- Длинно.
- Всего неполные две страницы, - возразил Шимелиович.
- Все равно длинно. Длинных бумаг никто не читает. Максимум - страница.
- Шахно, дайте Соломону Абрамовичу свое стило, - обратился Михоэлс с Эпштейну. - Пусть он изложит еврейский вопрос на одной странице. А мы на это посмотрим.
Но Лозовский не расположен был к шуткам. Он извлек из кармана толстый "Паркер" с золотым пером. Перечеркнул обращение.
- Не Сталину. На имя первого заместителя предсовнаркома товарища Молотова...
Скользнул острием пера над печатными строчками.
- "Возвращение еврейского населения... в места их прежнего проживания не разрешит в полном объеме проблему..." Неясно. Почему - не разрешит? Откуда эвакуированы - туда и вернулись.
- Куда? - спросил Эпштейн. - Все разрушено. Особенно в Западной Белоруссии. Деревни и города сожжены. Ни крыши над головой, ни работы. А там и до эвакуации была жуткая перенаселенность.
- Так надо и написать.
- А я что вам говорил? - вступился Шимелиович. - У меня так и было. А вы все - лишнее! Не лишнее!
- Как у вас было?
- Сейчас скажу... - Шимелиович порылся в черновиках. - Вот, нашел. После слов "в местах их прежнего проживания" надо добавить: "с разрушенными или полностью уничтоженными во время оккупации домами, с уничтоженными заводами, фабриками и хозяйственными промыслами, особенно в Могилевской и Витебской областях". И далее по тексту: "не разрешит".
Лозовский поморщился:
- Длинно.
- Но точно.
- Ну, допустим. Давайте текст.
Вписал добавление. Вновь заскользил золотым перышком вдоль строчек. Прочитал вполголоса:
- "Такое решение проблемы перестало бы давать пищу различным сионистским козням о возможности разрешения "еврейского вопроса" только в Палестине..." Вы действительно так думаете?
- А это имеет значение? - спросил Эпштейн.
- Ни малейшего. Мне просто интересно.
- А черт его знает, что я действительно думаю. И по этому вопросу. И по многим другим. И думаю ли вообще.
- Спасибо за откровенность.
Лозовский усмехнулся и вычеркнул весь абзац.
- Правильно, - одобрил Михоэлс. - Чем говенная роль короче, тем лучше. Актеры в старину говорили: "Вымаранного не освищут".
- "Заблаговременно, до освобождения Крыма, создать правительственную комиссию", - прочитал Лозовский.
- А здесь-то вас что смущает? - удивился Шимелиович.
- Слово "правительственную". А если депутатскую? Или с широким участием общественности? Лучше, пожалуй, так: "полномочную". А еще лучше: "представительную". Да, это точней.
- Опять перепечатывать, - подосадовал Эпштейн, разглядывая исчерканные страницы.
- Я об этом побеспокоюсь, - пообещал Лозовский. - Здесь все экземпляры?
- Да, все четыре.
- Вы сами печатали?
- Не машинистку же звать. Завтра вся Москва об этом будет болтать. Оно нам надо?
- Правильно, оно нам не надо. Где копирка?
- Соломон Абрамович! - запротестовал Эпштейн. - На ней же всего раз печатали!
- Поэтому я ее и забираю. Подошлите ко мне курьера - дам вам копирки.
- Вот за это спасибо! - обрадовался Эпштейн. - А хорошей бумаги не дадите?
- Бумаги не дам. Сами пишем на газетной.
- Письмо нужно обсудить на президиуме комитета, - напомнил Фефер.
- В самом деле, - подтвердил Эпштейн. - На какой день собирать президиум?
- Мы это решим чуть позже. - Лозовский собрал экземпляры и копирку в папку, поднялся. - А пока договор прежний: никому ничего. Соломон Михайлович, вы домой или в театр?
- Домой, сегодня нет репетиций.
- Пойдемте, подвезу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
- Только Михоэлс, - ответил Берия.
- А этот второй, Пфеффер?
- Фефер. Нет, он не знает.
- Хейфец?
- Тоже.
- Литвинов?
- Наверняка догадывается. Но точно не знает.
- Лозовский?
- Насчет Лозовского...
- Может знать, - вмешался Молотов. - Он дружен с Михоэлсом. Михоэлс мог сказать. Тем более что Лозовский мой заместитель.
- Что ж, пусть знает и Лозовский. А больше об этом не должен знать никто. А догадываться могут о чем угодно. Тебе, Вячеслав. Пригласи Михоэлса. Поблагодари за работу. И за еврейские шубы, кстати. Пусть передаст нашу благодарность этим меховщикам. В разговоре дай понять, что в настоящее время обращение еврейской общественности к правительству с просьбой о создании еврейской республики в Крыму было бы вполне уместно. Намекни. И только. Если он такой умный, сам все поймет. Поймет?
- Поймет.
- Можно набросать им примерный текст, - предложил Берия.
Сталин укоризненно покачал головой:
- Лаврентий! У них же в комитете - писатели, академики! Неужели ты думаешь, что они не смогут написать обращение? Такое, какое нужно. Смогут. А если что-то будет не так, Лозовский подредактирует. Теперь тебе, Лаврентий. Нужно позаботиться, чтобы наши американские друзья получили информацию о том, что рассмотрение вопроса о Крыме вышло на правительственный уровень. Чтобы они сами ее получили. Не без труда. У ФБР есть источник в правительстве?
- В нашем? - переспросил Берия.
- Не в американском же!
- Если бы такой источник был, меня следовало бы немедленно расстрелять.
- Нет, значит? Плоховато, значит, работает ФБР?
- Можно передать эту информацию через Михоэлса. Ему они доверяют.
- Нет, - возразил Сталин. - Он нужен нам чистым. Поищи другой канал. Не спеши, время есть. Большие дела быстро не делаются. Канал должен быть абсолютно достоверным для американцев. Если такого канала нет, организуй.
- Попытаюсь.
- Попытайся, попытайся. Как ты сам любишь говорить: попытка не пытка. Сталин неожиданно пришел в хорошее расположение духа. Предложил: - А почему бы нам, друзья мои, не поехать ко мне и не поужинать? А то все дела, дела!.. - Не дожидаясь согласия, вызвал Поскребышева. Приказал: - Позвони на Ближнюю, предупреди. Приедем ужинать. Пригласи всех. Как обычно.
- Хрущева?
- А почему нет? Конечно, пригласи и Никиту Сергеевича. Казачка спляшет. Это у него очень хорошо получается!..
С Ближней дачи Молотов вернулся домой только под утро. Услышав грохот стульев в гостиной, Полина Семеновна вышла из спальни и прошла на кухню. Пока Молотов блевал в ванной, насильно выворачивая из себя несметные количества красного вина "Киндзмараули" и грузинского коньяка, которыми обильно, под тосты, потчевал своих гостей Сталин, заварила в большую чашку разнотравья пополам с краснодарским чаем. Молотов мог выпить много, внешне не пьянея, но потом жестоко страдал от головной боли. Только горячий настой и помогал.
Молотов появился из ванной бледный, с косо сидящим на носу пенсне. Галстук съехал на сторону, была залита красным рубашка. Молча выпил настой. Жестом попросил еще. Пока Полина Семеновна заваривала новую порцию, неподвижно сидел на кухонном табурете, страдал. После второй чашки чуть полегчало. Двинулся в спальню, на ходу стаскивая галстук. С порога повернулся.
- Ты вот что. В ГОСЕТ - пойди. Нужно ходить. Так что ходи, ходи.
Скрылся в спальне. Скрипнула панцирная сетка - рухнул на кровать.
Жемчужина опустилась на край стула.
"Царица небесная. Рахиль-заступница. Да за что же нам эта мука?!."
Полина Семеновна была воинствующей атеисткой. Своей рукой шмаляла из маузера попов и раввинов. Она не знала ни одной молитвы. Она не умела молиться. Но иногда хотелось. И в последнее время - все чаще.
Тихо в Кремле. Лишь цокают внизу по брусчатке подковки на сапогах патрулей.
"Рахиль-заступница..."
Не складывались слова в молитву. Вместо молитвы память подсовывала лишь слова песни ее лихой боевой молодости:
Долой, долой монахов,
Раввинов и попов!
Мы на небо залезем,
Разгоним всех богов!
Как там Шут говорит в "Короле Лире"? "Эта ночь сделает всех нас сумасшедшими".
Всех нас. Всех. Всех!..
III
"ЕВРЕЙСКИЙ
АНТИФАШИСТСКИЙ КОМИТЕТ СССР
г. Москва, ул. Кропоткинская, 10
ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СССР
товарищу СТАЛИНУ И. В.
Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!
В ходе Отечественной войны возник ряд вопросов, связанных с жизнью и устройством еврейских масс Советского Союза. До войны в СССР было до пяти миллионов евреев, в том числе приблизительно полтора миллиона евреев в западных областях Украины, Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии, Буковины, а также из Польши. Возвращение еврейского населения, эвакуированного в глубь страны, в места их прежнего проживания не разрешит в полном объеме проблему устройства еврейского населения в СССР в послевоенный период.
Необходимо признать, что опыт Биробиджана вследствие ряда причин, в первую очередь недостаточной мобилизованности всех возможностей, а также ввиду крайней его отдаленности от места нахождения основных еврейских масс, не дал должного эффекта. Но невзирая на все трудности, еврейская автономная область стала одной из самых передовых областей в Дальневосточном крае, что доказывает способность еврейских масс строить свою советскую государственность. Еще более эта способность проявлена в развитии созданных национальных еврейских районов в Крыму.
В силу вышеизложенного мы считали бы целесообразным создание еврейской советской республики в одной из областей, где это по политическим причинам возможно. Нам кажется, что одной из наиболее подходящих областей явилась бы территория Крыма, которая в наибольшей степени соответствует требованиям как в отношении вместительности для переселения, так и вследствие успешного опыта развития там еврейских районов.
Создание еврейской советской республики раз навсегда разрешило бы по-большевистски, в духе ленинско-сталинской национальной политики, проблему государственно-правового положения еврейского народа и дальнейшего развития его вековой культуры. Эту проблему никто не в состоянии был разрешить на протяжении многих столетий, и она может быть разрешена только в нашей великой социалистической стране.
Такое решение проблемы перестало бы давать пищу различным сионистским козням о возможности разрешения "еврейского вопроса" только в Палестине, которая будто бы является единственно подходящей страной для еврейской государственности.
Идея создания еврейской советской республики пользуется исключительной популярностью среди широчайших еврейских масс Советского Союза и среди лучших представителей братских народов.
В строительстве еврейской советской республики оказали бы нам неоценимую помощь и еврейские народные массы всех стран мира, где бы они ни находились.
Исходя из вышеизложенного, мы предлагаем:
1. Создать еврейскую советскую социалистическую республику на территории Крыма.
2. Заблаговременно, до освобождения Крыма, создать правительственную комиссию с целью разработки этого вопроса.
Надеемся, что Вы уделите должное внимание этому вопросу, от которого зависит судьба целого народа.
Председатель президиума
Еврейского антифашистского комитета СССР
С. МИХОЭЛС.
Ответственный секретарь
Ш. ЭПШТЕЙН.
Заместитель председателя президиума
И. ФЕФЕР.
15 февраля 1944 г.
г. Москва".
В последний раз дзинькнул звоночек "Ундервуда". Эпштейн извлек из пишущей машинки закладку, разложил листки по экземплярам. Новенькую, только раз использованную копирку бережно вложил в картонную папку. Копирка была ценностью. Бумага тоже была ценностью. Все было ценностью, но копирка особенно.
Михоэлс, Фефер и главный врач Боткинской больницы, член президиума ЕАК Борис Абрамович Шимелиович взяли по экземпляру, углубились в чтение. Эпштейн пересел от машинки за свой письменный стол, сбросил на пол ворох бумаг и оттисков газетных полос "Эйникайта", на освободившееся место положил первый экземпляр обращения и принялся ощупывать взглядом каждую букву, каждое слово.
Текст обсуждали три дня, собачились из-за каждой запятой, по сто раз так и сяк вертели каждую фразу. Текст уже сидел в памяти, как "отченаш", как лозунг, который видишь по десять раз на дню, но смысла не понимаешь. Глаз замылился. Теперь нужно было все забыть, прочитать как бы заново.
Так старался читать текст Эпштейн. Так старались его читать Михоэлс, Фефер и Шимелиович.
Кроме них, в кабинете ответственного секретаря ЕАК не было никого. И все три дня никого не впускали. Заходила только секретарша, приносила крепкий чай и черный кофе для Михоэлса.
Михоэлс первым закончил чтение. Снял очки в тяжелой роговой оправе, вечно сползавшие на кончик его орлино-утиного носа, сунул их в нагрудный карман пиджака. Прохромал, опираясь на черную трость с резной ручкой, к столу Эпштейна, положил листки, вернулся на прежнее место, к мутному окну. Закурил "Казбек". Ждал, когда все дочитают. Дочитали. Повернулись к Михоэлсу. Смотрели. Эпштейн - как на цензора Главлита. Шимелиович - как на нового пациента с неизвестной болезнью. Фефер - с высоты своего роста словно бы снисходительно. Но на самом деле не снисходительно. Нет, как угодно, но только не снисходительно. Не тот был момент.
Михоэлс поскреб лысину. Жест был актерским, крупным. Это у него уже было в крови. Это был не жест - поступок. Акт. На публике каждое его движение было актом.
Как у Сталина.
- Вспомнился анекдот, - проговорил Михоэлс. Помолчал, словно раздумывая, стоит ли рассказывать. Решил - стоит. И продолжал: - Сидят: мальчик, его репетитор и отец мальчика. Учитель спрашивает: "Скажи, деточка, сколько будет трижды пять?" Мальчик быстро говорит: "Шестнадцать". Смотрит на репетитора. "Нет? Сто. Нет? Сорок четыре. Шестьдесят. Восемнадцать. Двадцать шесть. Девяносто один. Двести. Тоже нет?" Репетитор убит. А отец в полном восторге. "Не угадал, конечно. Но зато как вертелся!.."
Никто не улыбнулся.
- На этом вопросе многие уже вертелись, - продолжал Михоэлс. - Пришла и наша очередь... Что я могу сказать?.. Текст-то жалкий, друзья мои. Я даже по-другому скажу: холуйский.
Шимелиович насупился. Первый вариант обращения писал он. Как большой специалист в области писания отношений, ходатайств и других казенных бумаг. За два с половиной десятка лет в качестве главврача Боткинской набил руку. И хотя от его первоначального текста почти ничего не осталось, он почувствовал себя уязвленным.
- Не делайте морду лица колодкой, - попросил Михоэлс. - Вы ни при чем. И никто из нас ни при чем. Если бы этот текст писали Перец, Галкин и Квитко, он был бы в сути своей таким же. Река сама выбирает русло. Мы три дня пытались пустить нашу реку туда и сюда. Вот наша река и нашла русло. Можно по-другому сказать. Когда мы работаем в театре над пьесой, мы стремимся, чтобы слова роли полностью соответствовали характеру героя. Вы, Ицик, замечательно выступили на Первом съезде Союза писателей. Насчет горбатых людей. Напомните, как вы сказали.
Фефер помедлил, раздумывая над тем, нет ли здесь скрытой насмешки. Вроде бы не было. Процитировал самого себя:
- "Изломанных, разбитых, угнетенных и придавленных людей, которые стояли в центре еврейской дооктябрьской литературы, в советской литературе больше нет. Эти горбатые люди исчезли из нашей жизни..." По-вашему, я был не прав?
- Боже сохрани. Правы, конечно. В советской литературе этих горбатых людей нет. А в жизни... Извините, Ицик, но в жизни они есть. Мы и есть эти горбатые люди. А этот текст - наша роль.
- Что будем делать? - спросил Эпштейн.
Михоэлс пожал плечами:
- В Америке говорят: "Шоу должно продолжаться". Что бы ни случилось. Сломал ногу артист или даже умер. Представление должно продолжаться. Что нам делать? Играть свою роль. Нравится она нам или не нравится - это наша роль. Вот и будем ее играть в меру наших способностей. А если занесет не туда режиссер нас поправит... Когда обещал приехать Лозовский?
Эпштейн извлек карманные часы.
- В два. Сейчас уже четверть третьего. - Со щелчком закрыл крышку часов. Поинтересовался: - А он - режиссер?
- Он?.. Нет. Скажем так - ассистент режиссера.
- Вон его машина, - кивнул на окно Шимелиович.
- Почти точен, - прокомментировал Эпштейн.
- Картина вторая, явление пятое, - заметил Михоэлс. - Дверь открывается. Входит Лозовский. Те же и Лозовский...
Вошел Лозовский, почти полностью заполнив своей фигурой дверной пролет - в двухпудовом черном пальто с каракулевым воротником, в каракулевой шапке "пирожком".
- Прошу извинить. Задержался. Готовили вечерню сводку Совинформбюро.
Пожал руки присутствующим.
- Что в сводке? - поинтересовался Михоэлс.
- Вечером узнаете.
- Но сводка хорошая?
- Да, хорошая.
- Салют будет? - спросил Шимелиович.
- Обязательно.
- Это замечательно. Когда салют, у больных падает температура и стабилизируется давление. Салют - прекрасное терапевтическое средство.
- Разве салют виден из Боткинской? - удивился Лозовский.
- Его же передают по радио.
Лозовский расстегнул пальто, снял шапку, пригладил густые волосы. Эпштейн уступил ему свое место за столом. Не снимая пальто, Лозовский сел, придвинул к себе листки обращения. Прочитал раз, бегло. Второй внимательно. Третий - очень внимательно. Заметил:
- Длинно.
- Всего неполные две страницы, - возразил Шимелиович.
- Все равно длинно. Длинных бумаг никто не читает. Максимум - страница.
- Шахно, дайте Соломону Абрамовичу свое стило, - обратился Михоэлс с Эпштейну. - Пусть он изложит еврейский вопрос на одной странице. А мы на это посмотрим.
Но Лозовский не расположен был к шуткам. Он извлек из кармана толстый "Паркер" с золотым пером. Перечеркнул обращение.
- Не Сталину. На имя первого заместителя предсовнаркома товарища Молотова...
Скользнул острием пера над печатными строчками.
- "Возвращение еврейского населения... в места их прежнего проживания не разрешит в полном объеме проблему..." Неясно. Почему - не разрешит? Откуда эвакуированы - туда и вернулись.
- Куда? - спросил Эпштейн. - Все разрушено. Особенно в Западной Белоруссии. Деревни и города сожжены. Ни крыши над головой, ни работы. А там и до эвакуации была жуткая перенаселенность.
- Так надо и написать.
- А я что вам говорил? - вступился Шимелиович. - У меня так и было. А вы все - лишнее! Не лишнее!
- Как у вас было?
- Сейчас скажу... - Шимелиович порылся в черновиках. - Вот, нашел. После слов "в местах их прежнего проживания" надо добавить: "с разрушенными или полностью уничтоженными во время оккупации домами, с уничтоженными заводами, фабриками и хозяйственными промыслами, особенно в Могилевской и Витебской областях". И далее по тексту: "не разрешит".
Лозовский поморщился:
- Длинно.
- Но точно.
- Ну, допустим. Давайте текст.
Вписал добавление. Вновь заскользил золотым перышком вдоль строчек. Прочитал вполголоса:
- "Такое решение проблемы перестало бы давать пищу различным сионистским козням о возможности разрешения "еврейского вопроса" только в Палестине..." Вы действительно так думаете?
- А это имеет значение? - спросил Эпштейн.
- Ни малейшего. Мне просто интересно.
- А черт его знает, что я действительно думаю. И по этому вопросу. И по многим другим. И думаю ли вообще.
- Спасибо за откровенность.
Лозовский усмехнулся и вычеркнул весь абзац.
- Правильно, - одобрил Михоэлс. - Чем говенная роль короче, тем лучше. Актеры в старину говорили: "Вымаранного не освищут".
- "Заблаговременно, до освобождения Крыма, создать правительственную комиссию", - прочитал Лозовский.
- А здесь-то вас что смущает? - удивился Шимелиович.
- Слово "правительственную". А если депутатскую? Или с широким участием общественности? Лучше, пожалуй, так: "полномочную". А еще лучше: "представительную". Да, это точней.
- Опять перепечатывать, - подосадовал Эпштейн, разглядывая исчерканные страницы.
- Я об этом побеспокоюсь, - пообещал Лозовский. - Здесь все экземпляры?
- Да, все четыре.
- Вы сами печатали?
- Не машинистку же звать. Завтра вся Москва об этом будет болтать. Оно нам надо?
- Правильно, оно нам не надо. Где копирка?
- Соломон Абрамович! - запротестовал Эпштейн. - На ней же всего раз печатали!
- Поэтому я ее и забираю. Подошлите ко мне курьера - дам вам копирки.
- Вот за это спасибо! - обрадовался Эпштейн. - А хорошей бумаги не дадите?
- Бумаги не дам. Сами пишем на газетной.
- Письмо нужно обсудить на президиуме комитета, - напомнил Фефер.
- В самом деле, - подтвердил Эпштейн. - На какой день собирать президиум?
- Мы это решим чуть позже. - Лозовский собрал экземпляры и копирку в папку, поднялся. - А пока договор прежний: никому ничего. Соломон Михайлович, вы домой или в театр?
- Домой, сегодня нет репетиций.
- Пойдемте, подвезу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43