Ничего не останется!
Сталин продолжал. Он надеется, что теперь всем понятно, почему товарищ Сталин вынес этот вопрос на заседание Политбюро в столь неподходящее, как кому-то могло показаться, время. Если у кого-то остались неясности по существу поднятой проблемы, товарищ Сталин готов внести полную ясность. Чтобы к этому больше не возвращаться. Товарищ Сталин просит задавать вопросы.
Вопросов не было.
Товарищ Сталин полагает, что обсуждения не требуется. Но если кто-то хочет выступить, Политбюро со всем вниманием выслушает выступление.
Вскочил Хрущев. Как будто кинулся в воду с борта горящего парохода:
- Разрешите мне?.. Товарищ Сталин, вы совершенно правильно указали мне на допущенную мною грубейшую политическую ошибку. Да, я расслабился и потерял бдительность. Не проявил. Хотя обязан был проявить. Иезуитский прием, использованный Довженко, ввел меня в заблуждение. В Промакадемии, где я учился, не обучали, к сожалению, анализу художественных произведений. Я привык видеть в словах их прямой смысл, поэтому оказался безоружным перед идеологической диверсией режиссера Довженко...
Сталин перебил:
- Вы, вероятно, никогда не писали стихов?
- Никак нет, товарищ Сталин. Никогда.
- Это и чувствуется.
- Я глубоко осознаю свою ошибку. Я прошу дать мне возможность ее исправить. Я обещаю мобилизовать все свои силы, чтобы не допускать подобных ошибок в будущем.
Сталин снова перебил:
- Начнете писать стихи?
Хрущев понял, что самое страшное миновало. Теперь можно было рискнуть сыграть в дурачка. В бравого солдата Швейка. Это иногда помогало. Хрущев рискнул:
- Я всегда добросовестно, не жалея сил, выполнял все задания партии. Если партия прикажет, я буду писать стихи.
По лицам присутствующих пробежали усмешки. Лишь Молотов продолжал сидеть с каменно-неподвижным лицом. Ему было не смешно.
Сталин хмыкнул - но уже без гнева, а даже вроде бы только с язвительностью.
- Мы представляем, какие стихи сможет написать товарищ Хрущев. Поэтому мы не будем подвергать такому испытанию его умственные способности. Мы только хотим напомнить товарищу Хрущеву, что ему не следует брать на себя решение вопросов, в которых он разбирается, как свинья в апельсинах.
- Я все понял, товарищ Сталин.
- Что именно вы поняли?
- Я понял, что борьба с любыми проявлениями национализма не менее важна, чем борьба с фашизмом на полях сражений.
- Более важна! - уточнил Сталин. - Садитесь. Я надеюсь, что это поняли не только вы. Если больше нет желающих выступить, все свободны. Товарищ Берия, задержитесь. Нам нужно кое-что обсудить.
У Хрущева стали ватными ноги.
Сталин подошел к письменному столу. Раскуривая трубку, смотрел, как выходят из кабинета члены Политбюро.
Выплыл Маленков.
С озабоченным видом вышел Жданов.
Помешкал, собирая бумаги, Каганович. Ждал, что Сталин его остановит. Не дождался. А делового предлога остаться самому не нашел. Вышел.
Выскользнул Микоян. Юркнул. Сталину нравился анекдот, который про него рассказали. Начался дождь. Микоян отдает свой зонт Маленкову. "А как же вы, Анастас Иванович?" - "Не беспокойтесь за меня, я между струйками, между струйками". "Между струйками". Берия этот анекдот рассказал. У него хорошее чувство юмора.
Кабинет опустел. Только Молотов стоял у стола, что-то записывал. Какая-то важная мысль пришла. Да Хрущев продолжал сидеть на своем месте.
- Я вас не задерживаю, товарищ Хрущев, - напомнил Сталин. - А вы, Вячеслав Михайлович, останьтесь.
Хрущев выкатился колобком. Обрадовался. Раз остался не только Берия, значит, посчитал, пронесло. Катись, колобок, катись.
Берия и Молотов стояли, ждали. На жирном лице Берии гуляла плотоядная усмешка. Молотов держался как на дипломатическом приеме.
Сталин опустился в свое рабочее кресло. На сиденье кресла лежала сафьяновая подушечка. Чтобы сидеть повыше. Кивнул:
- Берите стулья, присаживайтесь.
Перед его письменным столом не было приставного столика с креслами для посетителей. Он любил, чтобы пространство перед ним было открытым. Поэтому посетители докладывали ему стоя. Иногда он разрешал взять от стола стул и сесть. Знал: это ценилось.
Пока Молотов и Берия усаживались, он молча курил. Ход в одной партии был сделан. Теперь нужно было сделать ход на другой доске. Но сразу трудно было переключиться. Поэтому он спросил:
- Ну, а тебе, Лаврентий, все ясно?
- Почти.
- Что тебе неясно? С Хрущевым?
- Нет. С ним ясно все.
- Что?
- Ничего.
- Правильно. С кем же тебе не все ясно?
- С Довженко. Будем сажать? Или как?
Сталин объяснил Молотову:
- На языке Лаврентия Павловича "или как" означает расстрелять. У него всегда только два варианта. Поэтому он никогда не смог бы работать дипломатом.
- Лаврентий Павлович очень хороший дипломат, - возразил Молотов.
Сталин оставил его слова без ответа.
- Скажи, Лаврентий, что труднее: сделать хороший истребитель или хороший кинофильм?
- Истребитель, конечно.
- Неправильно! Хороший кинофильм, который будут смотреть миллионы советских людей, ничуть не менее важен, чем хороший истребитель. И сделать его не легче. А может быть, даже труднее. Поэтому мы должны ценить художников не меньше, чем конструкторов и ученых. Умеем мы их ценить? Нет, ни черта не умеем!.. - Он повернулся к Молотову, будто ища у него сочувствия. - Приходит ко мне на днях... не буду называть фамилию. Жалуется... Писателей ему поручили, на писателей мне жалуется. Фадеев пьет. Федин с тремя живет. Ничего не пишут, а если пишут, не то. Анекдоты про меня, видите ли, рассказывают. Что я ему мог ответить? Я ответил ему: "Других писателей я вам дать не могу". Нет их у меня. И других кинорежиссеров нет. И других композиторов. Поэтому, Лаврентий, по отношению к Довженко никаких "или как". И никаких "будем сажать". Не будем. Пусть работает. Пусть осознает свои ошибки. Он еще создаст прекрасные киноленты, которые будут радовать советский народ. А пока хватит с него того, что товарищ Хрущев проведет с ним разъяснительную работу.
Сталин помолчал, прочистил трубку, продул ее и сменил тон:
- Перейдем к делу. Я ознакомился с отчетом о поездке делегации Еврейского антифашистского комитета в Америку, Мексику, Канаду и Великобританию. Отзывы по вашей линии, Вячеслав Михайлович?
- В высшей степени положительные. Имя Михоэлса до сих пор не сходит со страниц американских и английских газет. После одной из его шуток репортажи о боевых действиях англичан в Северной Африке идут под заголовками: "Восьмая симфония Монтгомери развивается крещендо". Или "ма нон троппо" - не слишком быстро.
- После какой шутки? - заинтересовался Сталин.
- Михоэлса спросил корреспондент "Санди таймс", какая симфония ему больше нравится: Седьмая Шостаковича или Девятая Бетховена. Он ответил: Восьмая Монтгомери. Маршал Монтгомери командует Восьмой армией.
- Это я знаю, - кивнул Сталин.
- Мы выпустили в прессу информацию о том, что во время поездки Михоэлса в фонд Красной Армии было собрано тридцать два миллиона долларов, продолжал Молотов. - В Америке это стало сенсацией, попало на первые полосы всех крупнейших газет. Заголовки были: "Америка проголосовала "за". Получился очень эффектный опрос общественного мнения. Полагаю, это укрепило позиции президента Рузвельта. Американцы любят конкретные цифры. А тридцать два миллиона - цифра очень конкретная. И очень убедительная.
- Отзывы по твоей линии, Лаврентий?
- Хорошие. Мы получили шифровку из Вашингтона. Уже после отъезда Михоэлса и Фефера из США в Вашингтоне состоялась встреча крупных промышленников и финансистов-евреев. Обсуждался вопрос о Крыме. Организовал встречу председатель Американской торговой палаты Эрик Джонстон. Присутствовали двенадцать человек. Среди них - один из помощников госсекретаря, Джеймс Карриган. Обсуждение стенографировалось. Разговор был конкретный. Предварительно были сделаны экономические проработки. Общая сумма капиталовложений в обустройство Крыма - около десяти миллиардов долларов.
- Десять миллиардов? - переспросил Сталин. - А сколько США выделили нам по ленд-лизу?
Ответил Молотов:
- Согласно закону, принятому конгрессом США одиннадцатого марта сорок первого года, кредит на поставку военной техники, оборудования и продовольствия составляет: Великобритании - 30 миллиардов 269 миллионов долларов, Франции - 1 миллиард 400 миллионов, Советскому Союзу - 9 миллиардов 800 миллионов долларов.
- Значит, 9 миллиардов 800 миллионов они дают нам на войну с Германией, а десять миллиардов хотят выделить на Крым? Очень интересно. На что же они хотят потратить эти деньги?
- Все материалы этого совещания у нас есть. И проработки. И стенограмма обсуждения. Приказать привезти? - спросил Берия.
- Потом. Сейчас - в общих чертах.
- Эти десять миллиардов - не государственные ассигнования, а частный капитал.
- Это я понимаю.
- Основные направления: гидромелиорация степного Крыма, землеустройство, дорожное строительство, жилье, реконструкция морских портов, судоверфей. Добыча йода и брома в Саки. Химическая промышленность на базе Сиваша. Расширение добычи газа в районе Джанкоя. Строительство международного курортного комплекса на Южном Берегу. Международный детский бальнеологический центр в Евпатории. Рыбопереработка. Пищевая промышленность. И много чего другого. Они называют этот проект "Калифорния в Крыму".
- Масштабный проект, - заметил Молотов.
- По их прикидкам, капиталовложения окупятся за восемь-девять лет. После этого Крым будет давать до двух миллиардов долларов в год чистой прибыли. Расчеты ориентировочные, но им можно верить, - добавил Берия. - Эти евреи умеют считать деньги.
- А мы, по-твоему, не умеем? - спросил Сталин. - Председатель Госплана товарищ Вознесенский не умеет, по-твоему, считать деньги?
- Вознесенский считает народные деньги. А евреи - свои. Есть разница.
Сталин нахмурился. Это была дерзость. Берия не смутился. Сидел на приставленном к письменному столу Сталина стуле, вольно положив ногу на ногу, поблескивал стекляшками пенсне, маленькими на его жирном лице. Он хорошо знал Сталина. Пока человек был ему нужен, он мог позволить себе в разговоре любые вольности. Взрывы бешенства или грозная мрачность, от которой цепенели высшие должностные лица, - это было чистой воды актерство. Как ни юли в разговоре, как ни просчитывай каждое слово и даже каждую интонацию, Сталин, если ему было нужно, всегда умел находить повод для своего олимпийского гнева. Когда же знал, что без этого человека обойтись не сможет, то легко проглатывал любые дерзости. Даже хамство. Жуков однажды послал его едва ли не прямым текстом. И что? Ничего.
Берия хорошо помнил этот случай. Он произошел в первые дни войны. Сталин и Берия приехали в Наркомат обороны. Сталин с порога рыкнул на Тимошенко, тогда наркома обороны: почему не докладываете о положении под Минском? Тот растерялся: не готовы докладывать. Вмешался Жуков: разрешите нам продолжать работу, обстановка на фронтах критическая, командующие ждут директив. Сталин вскинулся: значит, мы вам мешаем? "Да, мешаете". Сталин повернулся и молча вышел. Берия решил тогда: Жукову конец. Он ошибся. На другой день Сталин назначил Жукова начальником Генштаба. Тогда Берия и понял до конца логику Сталина: он никогда ничего не делает сгоряча. Он может изобразить, что его решение вызвано гневом. На самом же деле: расчетом. Только расчетом. Исключительно расчетом. Но в расчет берется не все. В расчет никогда не берутся прошлые заслуги. Они даже усугубляют. И сильно усугубляют. В расчет берется только полезность человека сегодня, сейчас. И завтра. Вот это и есть главное. Поэтому Берия был спокоен. Он нужен. В его руках - огромный, отлаженный, как мотор истребителя, аппарат госбезопасности. В его руках - атомный проект, главный козырь Сталина в завтрашней игре. И пока этот проект не завершен, Берия может позволять себе любые вольности. Не просто сидеть нога на ногу, но даже и дрыгать ляжкой. Сталина это ужасно раздражало. Даже орал: "Прекрати эту еврейскую тряску!" Ну, прекратил, прекратил, зачем так нервничать? И снова дрыгал.
Так что с ним, Берией, было все ясно. А вот с Молотовым не все. Нужность Молотова - вопрос. И он знает это. Поэтому и сидит истуканом. Весьвнимание. Ноль эмоций. Деловит. Точен. Нужен. Пока нужен. Сколько будет длиться это "пока"?
У Молотова было два уязвимых места. Как в сценарии этого Довженко: ахиллесовы пяты. Первая: жена, Полина Жемчужина. Сталин свирепел от одного упоминания о ней. Не мог, видно, забыть, что она была последней, кто разговаривал с Надеждой перед тем ночным выстрелом. Не мог простить, что не успокоила, как обещала. Не остановила палец, нажавший на курок злополучного вальтера. Впрочем, насчет пальца, который нажал на курок, это еще как сказать. Не сказать, Боже упаси. Как подумать. Пополз было ядовитый слушок. Берии доносили. Не сам ли Сталин нажал этот курок. А мог. Пришел ночью с той пьянки у Ворошиловых, начал выяснять отношения. Слово за слово. Оба бешеные. Горячая грузинская кровь. Горячая цыганская кровь. Недаром оказалось, что в ту ночь он был не в Кремле, а на Ближней, и туда ему вроде бы позвонили, сообщили о самоубийстве Надежды. А он не на Ближней был, в Кремле. Это точно. Остальное - темна вода в облаках. Слухи, конечно, пресекли, рты захлопнули. Прислугу, что знала, где он был в ту ночь, соответственно. Забыли. Не было ничего. Но сам-то не забыл. Павлушу Аллилуева, подарившего сестре вальтер, убрал. Всех Аллилуевых, весь их род, харчил неспешно, как корова сено. "Горе тому, кто станет жертвой столь медленных челюстей". Кто это сказал? Вот память стала. Ну, неважно, больше не скажет. Вообще ничего. Из Аллилуевых едва ли четверть осталась. Из Сванидзе, родственников первой жены, матери несчастного Якова, никого не осталось. Почему-то воспылал вообще к женам. Жену старика Калинина, "всесоюзного старосты", посадил. Жену своего верного Поскребышева посадил. Калинин плакал мутными старческими слезами, просил за нее. Поскребышев даже и не пытался просить. А вот Жемчужину почему-то не трогал. Очень бы хотелось знать почему. Очень. Тут тоже был, конечно, какой-то расчет. Какой?
Второй ахиллесовой пятой Молотова были прошлые заслуги. И немалые. С 1906 года в партии. Старая гвардия. Ну, например... Странно. А что например? Берия, если бы он сошел с ума и вздумал хвастаться своими заслугами, с ходу назвал бы: ликвидация Троцкого, например. А Молотов?.. А ведь ничего. Верный соратник. И все? И все. Ну это же надо! Да это же, черт побери... Это только одно означает: что он раньше Берии раскусил характер Сталина. Намного раньше. Вот это да!
Берия даже перестал дрыгать ногой и с уважением посмотрел на Молотова.
Сталин между тем поднялся из-за стола и заходил по ковру. Медленно. Бесшумно. Как постаревший, но все еще сильный тигр. Коротенький, правда. Все-таки коротенький он. Тигр, но коротенький. Коротенький, но тигр. И опасный, как тигр.
Приостановился.
- Два миллиарда долларов в год - это большие деньги?
- Очень большие, - подтвердил Молотов. - Какой процент нашего национального дохода - это может точно сказать Вознесенский.
Перевел взгляд на Берию.
- Информация достоверна?
- Получена от Брауна. Это Хейфец.
- Источник?
- Помощник госсекретаря Карриган.
- Деньги?
- Мальчики.
Сталина передернуло от отвращения.
- Вот пидорас! Кто провел вербовку?
- Браун.
- Шустрый еврейчик. Очень шустрый. Ты уверен, что эту информацию нам не подсунули?
- Судя по всему, нет. В стенограмме об этом сказано. Участники обсуждения договорились держать все в тайне. Они предоставят нам расчеты, когда переговоры о Крыме выйдут на государственный уровень. Они надеются, что эти расчеты произведут на нас сильное впечатление.
- А они произведут?
Берия только пожал плечами:
- Они уже произвели.
Это тоже была дерзость. Но Сталин даже не обратил на нее внимания.
- Да, произвели, - согласился он. - Крым. Лакомый кусочек. А мы сами можем получать от Крыма по два миллиарда долларов в год?
- Для этого нужно сначала вложить десять миллиардов, - напомнил Берия.
- Лакомый кусочек, очень лакомый, - повторил Сталин. - Неожиданно повернулся к Молотову: - Ваше отношение к Крымской еврейской республике?
- Наркомат иностранных дел еще не выработал свою позицию по этому вопросу.
- Кстати. Я слышал, что ГОСЕТ давно уже вернулся из Ташкента и дает спектакли в Москве. Почему Полина Семеновна не посещает свой любимый театр? Она охладела к нему? И к великому артисту Михоэлсу?
- Она очень устает на работе.
- Это нехорошо, Вячеслав. Женщина - не рабочая лошадь. Женщине нужны праздники. Пусть она ходит в ГОСЕТ. А то может создаться впечатление, что еврейский театр подвергается обструкции. Нужно ли нам, чтобы создалось такое впечатление? Нет, не нужно.
- Я понял, Иосиф Виссарионович.
- Вот и хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Сталин продолжал. Он надеется, что теперь всем понятно, почему товарищ Сталин вынес этот вопрос на заседание Политбюро в столь неподходящее, как кому-то могло показаться, время. Если у кого-то остались неясности по существу поднятой проблемы, товарищ Сталин готов внести полную ясность. Чтобы к этому больше не возвращаться. Товарищ Сталин просит задавать вопросы.
Вопросов не было.
Товарищ Сталин полагает, что обсуждения не требуется. Но если кто-то хочет выступить, Политбюро со всем вниманием выслушает выступление.
Вскочил Хрущев. Как будто кинулся в воду с борта горящего парохода:
- Разрешите мне?.. Товарищ Сталин, вы совершенно правильно указали мне на допущенную мною грубейшую политическую ошибку. Да, я расслабился и потерял бдительность. Не проявил. Хотя обязан был проявить. Иезуитский прием, использованный Довженко, ввел меня в заблуждение. В Промакадемии, где я учился, не обучали, к сожалению, анализу художественных произведений. Я привык видеть в словах их прямой смысл, поэтому оказался безоружным перед идеологической диверсией режиссера Довженко...
Сталин перебил:
- Вы, вероятно, никогда не писали стихов?
- Никак нет, товарищ Сталин. Никогда.
- Это и чувствуется.
- Я глубоко осознаю свою ошибку. Я прошу дать мне возможность ее исправить. Я обещаю мобилизовать все свои силы, чтобы не допускать подобных ошибок в будущем.
Сталин снова перебил:
- Начнете писать стихи?
Хрущев понял, что самое страшное миновало. Теперь можно было рискнуть сыграть в дурачка. В бравого солдата Швейка. Это иногда помогало. Хрущев рискнул:
- Я всегда добросовестно, не жалея сил, выполнял все задания партии. Если партия прикажет, я буду писать стихи.
По лицам присутствующих пробежали усмешки. Лишь Молотов продолжал сидеть с каменно-неподвижным лицом. Ему было не смешно.
Сталин хмыкнул - но уже без гнева, а даже вроде бы только с язвительностью.
- Мы представляем, какие стихи сможет написать товарищ Хрущев. Поэтому мы не будем подвергать такому испытанию его умственные способности. Мы только хотим напомнить товарищу Хрущеву, что ему не следует брать на себя решение вопросов, в которых он разбирается, как свинья в апельсинах.
- Я все понял, товарищ Сталин.
- Что именно вы поняли?
- Я понял, что борьба с любыми проявлениями национализма не менее важна, чем борьба с фашизмом на полях сражений.
- Более важна! - уточнил Сталин. - Садитесь. Я надеюсь, что это поняли не только вы. Если больше нет желающих выступить, все свободны. Товарищ Берия, задержитесь. Нам нужно кое-что обсудить.
У Хрущева стали ватными ноги.
Сталин подошел к письменному столу. Раскуривая трубку, смотрел, как выходят из кабинета члены Политбюро.
Выплыл Маленков.
С озабоченным видом вышел Жданов.
Помешкал, собирая бумаги, Каганович. Ждал, что Сталин его остановит. Не дождался. А делового предлога остаться самому не нашел. Вышел.
Выскользнул Микоян. Юркнул. Сталину нравился анекдот, который про него рассказали. Начался дождь. Микоян отдает свой зонт Маленкову. "А как же вы, Анастас Иванович?" - "Не беспокойтесь за меня, я между струйками, между струйками". "Между струйками". Берия этот анекдот рассказал. У него хорошее чувство юмора.
Кабинет опустел. Только Молотов стоял у стола, что-то записывал. Какая-то важная мысль пришла. Да Хрущев продолжал сидеть на своем месте.
- Я вас не задерживаю, товарищ Хрущев, - напомнил Сталин. - А вы, Вячеслав Михайлович, останьтесь.
Хрущев выкатился колобком. Обрадовался. Раз остался не только Берия, значит, посчитал, пронесло. Катись, колобок, катись.
Берия и Молотов стояли, ждали. На жирном лице Берии гуляла плотоядная усмешка. Молотов держался как на дипломатическом приеме.
Сталин опустился в свое рабочее кресло. На сиденье кресла лежала сафьяновая подушечка. Чтобы сидеть повыше. Кивнул:
- Берите стулья, присаживайтесь.
Перед его письменным столом не было приставного столика с креслами для посетителей. Он любил, чтобы пространство перед ним было открытым. Поэтому посетители докладывали ему стоя. Иногда он разрешал взять от стола стул и сесть. Знал: это ценилось.
Пока Молотов и Берия усаживались, он молча курил. Ход в одной партии был сделан. Теперь нужно было сделать ход на другой доске. Но сразу трудно было переключиться. Поэтому он спросил:
- Ну, а тебе, Лаврентий, все ясно?
- Почти.
- Что тебе неясно? С Хрущевым?
- Нет. С ним ясно все.
- Что?
- Ничего.
- Правильно. С кем же тебе не все ясно?
- С Довженко. Будем сажать? Или как?
Сталин объяснил Молотову:
- На языке Лаврентия Павловича "или как" означает расстрелять. У него всегда только два варианта. Поэтому он никогда не смог бы работать дипломатом.
- Лаврентий Павлович очень хороший дипломат, - возразил Молотов.
Сталин оставил его слова без ответа.
- Скажи, Лаврентий, что труднее: сделать хороший истребитель или хороший кинофильм?
- Истребитель, конечно.
- Неправильно! Хороший кинофильм, который будут смотреть миллионы советских людей, ничуть не менее важен, чем хороший истребитель. И сделать его не легче. А может быть, даже труднее. Поэтому мы должны ценить художников не меньше, чем конструкторов и ученых. Умеем мы их ценить? Нет, ни черта не умеем!.. - Он повернулся к Молотову, будто ища у него сочувствия. - Приходит ко мне на днях... не буду называть фамилию. Жалуется... Писателей ему поручили, на писателей мне жалуется. Фадеев пьет. Федин с тремя живет. Ничего не пишут, а если пишут, не то. Анекдоты про меня, видите ли, рассказывают. Что я ему мог ответить? Я ответил ему: "Других писателей я вам дать не могу". Нет их у меня. И других кинорежиссеров нет. И других композиторов. Поэтому, Лаврентий, по отношению к Довженко никаких "или как". И никаких "будем сажать". Не будем. Пусть работает. Пусть осознает свои ошибки. Он еще создаст прекрасные киноленты, которые будут радовать советский народ. А пока хватит с него того, что товарищ Хрущев проведет с ним разъяснительную работу.
Сталин помолчал, прочистил трубку, продул ее и сменил тон:
- Перейдем к делу. Я ознакомился с отчетом о поездке делегации Еврейского антифашистского комитета в Америку, Мексику, Канаду и Великобританию. Отзывы по вашей линии, Вячеслав Михайлович?
- В высшей степени положительные. Имя Михоэлса до сих пор не сходит со страниц американских и английских газет. После одной из его шуток репортажи о боевых действиях англичан в Северной Африке идут под заголовками: "Восьмая симфония Монтгомери развивается крещендо". Или "ма нон троппо" - не слишком быстро.
- После какой шутки? - заинтересовался Сталин.
- Михоэлса спросил корреспондент "Санди таймс", какая симфония ему больше нравится: Седьмая Шостаковича или Девятая Бетховена. Он ответил: Восьмая Монтгомери. Маршал Монтгомери командует Восьмой армией.
- Это я знаю, - кивнул Сталин.
- Мы выпустили в прессу информацию о том, что во время поездки Михоэлса в фонд Красной Армии было собрано тридцать два миллиона долларов, продолжал Молотов. - В Америке это стало сенсацией, попало на первые полосы всех крупнейших газет. Заголовки были: "Америка проголосовала "за". Получился очень эффектный опрос общественного мнения. Полагаю, это укрепило позиции президента Рузвельта. Американцы любят конкретные цифры. А тридцать два миллиона - цифра очень конкретная. И очень убедительная.
- Отзывы по твоей линии, Лаврентий?
- Хорошие. Мы получили шифровку из Вашингтона. Уже после отъезда Михоэлса и Фефера из США в Вашингтоне состоялась встреча крупных промышленников и финансистов-евреев. Обсуждался вопрос о Крыме. Организовал встречу председатель Американской торговой палаты Эрик Джонстон. Присутствовали двенадцать человек. Среди них - один из помощников госсекретаря, Джеймс Карриган. Обсуждение стенографировалось. Разговор был конкретный. Предварительно были сделаны экономические проработки. Общая сумма капиталовложений в обустройство Крыма - около десяти миллиардов долларов.
- Десять миллиардов? - переспросил Сталин. - А сколько США выделили нам по ленд-лизу?
Ответил Молотов:
- Согласно закону, принятому конгрессом США одиннадцатого марта сорок первого года, кредит на поставку военной техники, оборудования и продовольствия составляет: Великобритании - 30 миллиардов 269 миллионов долларов, Франции - 1 миллиард 400 миллионов, Советскому Союзу - 9 миллиардов 800 миллионов долларов.
- Значит, 9 миллиардов 800 миллионов они дают нам на войну с Германией, а десять миллиардов хотят выделить на Крым? Очень интересно. На что же они хотят потратить эти деньги?
- Все материалы этого совещания у нас есть. И проработки. И стенограмма обсуждения. Приказать привезти? - спросил Берия.
- Потом. Сейчас - в общих чертах.
- Эти десять миллиардов - не государственные ассигнования, а частный капитал.
- Это я понимаю.
- Основные направления: гидромелиорация степного Крыма, землеустройство, дорожное строительство, жилье, реконструкция морских портов, судоверфей. Добыча йода и брома в Саки. Химическая промышленность на базе Сиваша. Расширение добычи газа в районе Джанкоя. Строительство международного курортного комплекса на Южном Берегу. Международный детский бальнеологический центр в Евпатории. Рыбопереработка. Пищевая промышленность. И много чего другого. Они называют этот проект "Калифорния в Крыму".
- Масштабный проект, - заметил Молотов.
- По их прикидкам, капиталовложения окупятся за восемь-девять лет. После этого Крым будет давать до двух миллиардов долларов в год чистой прибыли. Расчеты ориентировочные, но им можно верить, - добавил Берия. - Эти евреи умеют считать деньги.
- А мы, по-твоему, не умеем? - спросил Сталин. - Председатель Госплана товарищ Вознесенский не умеет, по-твоему, считать деньги?
- Вознесенский считает народные деньги. А евреи - свои. Есть разница.
Сталин нахмурился. Это была дерзость. Берия не смутился. Сидел на приставленном к письменному столу Сталина стуле, вольно положив ногу на ногу, поблескивал стекляшками пенсне, маленькими на его жирном лице. Он хорошо знал Сталина. Пока человек был ему нужен, он мог позволить себе в разговоре любые вольности. Взрывы бешенства или грозная мрачность, от которой цепенели высшие должностные лица, - это было чистой воды актерство. Как ни юли в разговоре, как ни просчитывай каждое слово и даже каждую интонацию, Сталин, если ему было нужно, всегда умел находить повод для своего олимпийского гнева. Когда же знал, что без этого человека обойтись не сможет, то легко проглатывал любые дерзости. Даже хамство. Жуков однажды послал его едва ли не прямым текстом. И что? Ничего.
Берия хорошо помнил этот случай. Он произошел в первые дни войны. Сталин и Берия приехали в Наркомат обороны. Сталин с порога рыкнул на Тимошенко, тогда наркома обороны: почему не докладываете о положении под Минском? Тот растерялся: не готовы докладывать. Вмешался Жуков: разрешите нам продолжать работу, обстановка на фронтах критическая, командующие ждут директив. Сталин вскинулся: значит, мы вам мешаем? "Да, мешаете". Сталин повернулся и молча вышел. Берия решил тогда: Жукову конец. Он ошибся. На другой день Сталин назначил Жукова начальником Генштаба. Тогда Берия и понял до конца логику Сталина: он никогда ничего не делает сгоряча. Он может изобразить, что его решение вызвано гневом. На самом же деле: расчетом. Только расчетом. Исключительно расчетом. Но в расчет берется не все. В расчет никогда не берутся прошлые заслуги. Они даже усугубляют. И сильно усугубляют. В расчет берется только полезность человека сегодня, сейчас. И завтра. Вот это и есть главное. Поэтому Берия был спокоен. Он нужен. В его руках - огромный, отлаженный, как мотор истребителя, аппарат госбезопасности. В его руках - атомный проект, главный козырь Сталина в завтрашней игре. И пока этот проект не завершен, Берия может позволять себе любые вольности. Не просто сидеть нога на ногу, но даже и дрыгать ляжкой. Сталина это ужасно раздражало. Даже орал: "Прекрати эту еврейскую тряску!" Ну, прекратил, прекратил, зачем так нервничать? И снова дрыгал.
Так что с ним, Берией, было все ясно. А вот с Молотовым не все. Нужность Молотова - вопрос. И он знает это. Поэтому и сидит истуканом. Весьвнимание. Ноль эмоций. Деловит. Точен. Нужен. Пока нужен. Сколько будет длиться это "пока"?
У Молотова было два уязвимых места. Как в сценарии этого Довженко: ахиллесовы пяты. Первая: жена, Полина Жемчужина. Сталин свирепел от одного упоминания о ней. Не мог, видно, забыть, что она была последней, кто разговаривал с Надеждой перед тем ночным выстрелом. Не мог простить, что не успокоила, как обещала. Не остановила палец, нажавший на курок злополучного вальтера. Впрочем, насчет пальца, который нажал на курок, это еще как сказать. Не сказать, Боже упаси. Как подумать. Пополз было ядовитый слушок. Берии доносили. Не сам ли Сталин нажал этот курок. А мог. Пришел ночью с той пьянки у Ворошиловых, начал выяснять отношения. Слово за слово. Оба бешеные. Горячая грузинская кровь. Горячая цыганская кровь. Недаром оказалось, что в ту ночь он был не в Кремле, а на Ближней, и туда ему вроде бы позвонили, сообщили о самоубийстве Надежды. А он не на Ближней был, в Кремле. Это точно. Остальное - темна вода в облаках. Слухи, конечно, пресекли, рты захлопнули. Прислугу, что знала, где он был в ту ночь, соответственно. Забыли. Не было ничего. Но сам-то не забыл. Павлушу Аллилуева, подарившего сестре вальтер, убрал. Всех Аллилуевых, весь их род, харчил неспешно, как корова сено. "Горе тому, кто станет жертвой столь медленных челюстей". Кто это сказал? Вот память стала. Ну, неважно, больше не скажет. Вообще ничего. Из Аллилуевых едва ли четверть осталась. Из Сванидзе, родственников первой жены, матери несчастного Якова, никого не осталось. Почему-то воспылал вообще к женам. Жену старика Калинина, "всесоюзного старосты", посадил. Жену своего верного Поскребышева посадил. Калинин плакал мутными старческими слезами, просил за нее. Поскребышев даже и не пытался просить. А вот Жемчужину почему-то не трогал. Очень бы хотелось знать почему. Очень. Тут тоже был, конечно, какой-то расчет. Какой?
Второй ахиллесовой пятой Молотова были прошлые заслуги. И немалые. С 1906 года в партии. Старая гвардия. Ну, например... Странно. А что например? Берия, если бы он сошел с ума и вздумал хвастаться своими заслугами, с ходу назвал бы: ликвидация Троцкого, например. А Молотов?.. А ведь ничего. Верный соратник. И все? И все. Ну это же надо! Да это же, черт побери... Это только одно означает: что он раньше Берии раскусил характер Сталина. Намного раньше. Вот это да!
Берия даже перестал дрыгать ногой и с уважением посмотрел на Молотова.
Сталин между тем поднялся из-за стола и заходил по ковру. Медленно. Бесшумно. Как постаревший, но все еще сильный тигр. Коротенький, правда. Все-таки коротенький он. Тигр, но коротенький. Коротенький, но тигр. И опасный, как тигр.
Приостановился.
- Два миллиарда долларов в год - это большие деньги?
- Очень большие, - подтвердил Молотов. - Какой процент нашего национального дохода - это может точно сказать Вознесенский.
Перевел взгляд на Берию.
- Информация достоверна?
- Получена от Брауна. Это Хейфец.
- Источник?
- Помощник госсекретаря Карриган.
- Деньги?
- Мальчики.
Сталина передернуло от отвращения.
- Вот пидорас! Кто провел вербовку?
- Браун.
- Шустрый еврейчик. Очень шустрый. Ты уверен, что эту информацию нам не подсунули?
- Судя по всему, нет. В стенограмме об этом сказано. Участники обсуждения договорились держать все в тайне. Они предоставят нам расчеты, когда переговоры о Крыме выйдут на государственный уровень. Они надеются, что эти расчеты произведут на нас сильное впечатление.
- А они произведут?
Берия только пожал плечами:
- Они уже произвели.
Это тоже была дерзость. Но Сталин даже не обратил на нее внимания.
- Да, произвели, - согласился он. - Крым. Лакомый кусочек. А мы сами можем получать от Крыма по два миллиарда долларов в год?
- Для этого нужно сначала вложить десять миллиардов, - напомнил Берия.
- Лакомый кусочек, очень лакомый, - повторил Сталин. - Неожиданно повернулся к Молотову: - Ваше отношение к Крымской еврейской республике?
- Наркомат иностранных дел еще не выработал свою позицию по этому вопросу.
- Кстати. Я слышал, что ГОСЕТ давно уже вернулся из Ташкента и дает спектакли в Москве. Почему Полина Семеновна не посещает свой любимый театр? Она охладела к нему? И к великому артисту Михоэлсу?
- Она очень устает на работе.
- Это нехорошо, Вячеслав. Женщина - не рабочая лошадь. Женщине нужны праздники. Пусть она ходит в ГОСЕТ. А то может создаться впечатление, что еврейский театр подвергается обструкции. Нужно ли нам, чтобы создалось такое впечатление? Нет, не нужно.
- Я понял, Иосиф Виссарионович.
- Вот и хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43