) Нет, уж лучше я буду называть эту тварь по фамилии его приемного отца – Ван Хельсинг. Каким-то образом он сумел разнюхать, что договор действует в обе стороны, и каждый раз, когда он уничтожает кого-то из «потомков» Влада, которых мы не успели прикончить (нам претит плодить соперников), а также кого-то из их многочисленных «детишек»... мы становимся слабее. Наш собственный конец уже не за горами. Вот уже более двадцати лет мы оба лишены возможности покидать пределы замка, а теперь вдобавок еще и слишком слабы, чтобы добывать себе пищу.
Этим вечером Влад приходил ко мне: кожа землистая, как у трупа, глаза красные и ввалившиеся, а волосы и брови совсем седые. Тем не менее на его бледных губах играла улыбка. Непривычно возбужденным голосом он объявил:
– Знаешь, дорогая, если мы не предпримем решительных мер, то вскоре настолько ослабеем, что Ван Хельсинг явится сюда и без лишних усилий покончит с нами. Но не думай, что я решил позлить тебя или заставить плакать над нашей горькой участью. У меня есть хорошие новости!
Он прав: в последнее время я все чаще плачу от отчаяния. Подумать только: я, в прошлом такая сильная, счастливая, полная надежд, теперь способна лишь беспомощно ждать перехода в вечное небытие...
Влад велел мне успокоиться и с воодушевлением продолжал:
– Хватит нам страдать от деяний Ван Хельсинга. Он уверовал в свою силу и думает расправиться с нами. Скоро он убедится в обратном. Теперь Ван Хельсингу от меня не уйти. Я позабочусь, чтобы он оказался в моих руках. И слушай замечательную новость: вскоре к нам приедет молодой и здоровый смертный человек... Не вздыхай, это еще не все. Я, дитя мое, получил письмо от своей дальней родственницы Элизабет.
– Элизабет? – переспросила я.
Я впервые слышала о его родственнице и не понимала, в чем причина ликования Влада. Он говорил о приезде какой-то Элизабет так, словно возвещал об окончании нашего затворничества.
– Подобно нам Элизабет бессмертна. Она умна, проницательна, а главное – достаточно сильна, чтобы расправиться с твоим племянничком. Верь мне, она это сделает. Но вначале она приедет сюда из Вены и восстановит нам силы.
– Возможно ли это? – воскликнула я и сразу же поняла всю нелепость своего вопроса.
Должно быть, Элизабет привезет с собой еще нескольких смертных (что, конечно же, лучше одного, хотя бы и полнокровного). На какое-то время мы избавимся от голода, но свою прежнюю силу мы сможем обрести лишь после того, как с Ван Хельсингом будет покончено.
Услышав мой вопрос, Влад отшатнулся. Его глаза стали еще краснее, налившись непонятным мне гневом.
– А это уже не твоя забота! – огрызнулся Влад и немедленно ушел из моей комнаты.
Несомненно, эта незнакомая мне Элизабет – исключительно могущественная женщина, превосходящая силой самого Влада, иначе я бы не уловила в его голосе нотку зависти. Какой была бы моя собственная жизнь, если бы не Влад? Это ведь он сделал меня бессмертной, за что я всегда должна быть ему благодарна. И в то же время я не могу не презирать его за жестокость, высокомерие и лживость. Я для Влада – нечто вроде говорящей игрушки, с которой можно любезничать, когда на то есть желание, и равнодушно отпихнуть, если общество ему прискучило (мои чувства в расчет не принимаются). Полвека назад он даровал мне «поцелуй мрака». Но тогда я была робкой, заискивающей калекой, благодарной за любой знак внимания. Я боготворила Влада и сгорала от любви к нему. Потом, став сильной, красивой, уверенной в себе женщиной, я быстро надоела ему и даже стала вызывать раздражение. Когда он в последний раз выбирался из замка на охоту (это было несколько месяцев назад. Сейчас мы очень слабы, чтобы выдержать долгий путь до Бистрицы и отправить пригласительные письма нашим возможным жертвам, которых меж собой всегда называли «гостями»), я не выдержала и забросала его вопросами. Почему я, словно узница, вынуждена сидеть в замке в ожидании жалких крох, которые Влад соизволит мне принести, когда вдоволь насытится сам? Мне от него всегда доставались либо младенцы, либо тщедушные, худосочные дети. Теперь-то я понимаю: Влад все это время намеренно держал меня в ослабленном состоянии. Так мною легче повелевать. Сам же он всегда горделивый хозяин положения.
Будь у меня побольше сил, я бы сама отправилась на охоту, не спрашивая его позволения. Но вначале я и не подозревала об обмане. И когда Влад говорил, что идет за добычей для всех нас, я была только благодарна. В первый раз нам с Дуней на двоих достался новорожденный младенец. Влад так правдоподобно объяснял причины своей неудачной охоты и так искренне извинялся, что мы ему поверили. Через какое-то время он снова отправился на охоту, и я сдуру подумала: теперь-то он добудет для нас здорового парня или такую же крепкую полнокровную крестьянку.
Увы, Влад и в тот раз принес нам больного ребенка. Мне ничего не оставалось, как, поделившись с Дуней, выпить несколько жалких капель крови (я едва не падала в обморок от слабости). Что ж, он добился своего: теперь, когда он уходил на охоту, я уже ничего не требовала. Не хватало сил.
Я и сейчас очень слаба. Когда Влад ушел, я сразу же легла. Раньше я так любила сладостный восторг ночи, ныне же она мне приносит лишь тягостные мысли. Бывают моменты, как сегодня, когда я не в состоянии подняться и остаюсь лежать в гробу. В прежние времена наши с ним гробы стояли рядом, но потом Влад заявил, что мое близкое соседство ему мешает, и я перебралась в людскую, к Дуне. Часто, лежа и тихо всхлипывая, я думаю: еще немного, и эта убогая комната станет местом моего окончательного упокоения (только будет ли мне дарован покой?)
Бедняжка Дуня! Она лежит в своем гробу, как настоящая покойница. Я боюсь, что пропасть поглотит ее раньше, чем меня, ибо из нас троих она – самая слабая. Почти все время она проводит в дреме. Бледные веки плотно прикрывают ее черные глаза. Когда Ван Хельсинг в сопровождении Аркадия впервые вторгся в наш замок (о, тогда я была сильной и красивой!), Дуня безропотно выполнила приказ Влада (во время схватки Влад швырнул моего брата прямо на подставленный Дуней кол). Но это стоило ей жизни. Не вмешайся тогда я, Дуня умерла бы через считанные минуты (у нее была сломана шея). Я пожалела свою преданную горничную и ввела ее в мир бессмертных. Как Влад тогда разъярился! «Ты лишила нас последней смертной служанки! Кто теперь будет выполнять дневную работу, которую мы с тобой делать не в состоянии?» – гремел он. После этого он едва ли не два месяца игнорировал наше существование.
Меня не пугал его гнев. Дуня осталась такой же милой и преданной мне, какой была при жизни. Страшные увечья бесследно исчезли. Мы прекрасно проводили время, словно родные сестры. Это она предложила мне заказать портрет, чтобы хоть таким образом заменить недоступные мне зеркала и ее словесные описания моей внешности. Разумеется, портрет писал смертный художник. У него от страха тряслись руки, что, к счастью, не сказалось на его мастерстве. В знак благодарности я заказала ему и Дунин портрет.
Теперь моя дорогая спутница – всего лишь жалкая тень красавицы, глядящей на меня со стены (как, должно быть, и я сама). Дуня лежит в гробу со скрещенными на груди руками. Любому она показалась бы мертвой старухой: восковое лицо изборождено глубокими морщинами, плотно сомкнутые тонкие губы скрывают желтоватые острые зубы. Как я скучаю по тем незабвенным ночам, когда мы обе, взявшись за руки, шепотом делились нашими мечтами! Мне тяжело видеть Дуню столь беспомощной и обреченной.
Известие о приезде Элизабет подарило мне надежду. Я заставила себя встать и впервые за долгие годы раскрыла свой запыленный дневник. Неужели мне удастся вернуть молодость, красоту и силу?
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА
3 мая 1893 года
До чего же странна жизнь. Мы строим замыслы и ждем, что грядущие события будут разворачиваться согласно этим замыслам. Но достаточно одного мгновения, и все меняется бесповоротно.
Минувшая ночь была долгой и утомительной. Мне пришлось совершить путешествие в Гаагу. Некоторое время назад там вдруг начались странные нападения на людей, совершаемые вечером и ночью клыкастым хищником, предположительно волком. Сопоставив все рассказы, я отправился туда и, обосновавшись возле одного богатого склепа на городском кладбище, принялся наблюдать. Проведя несколько часов, я дождался возвращения «волка», а на самом деле – вампира. Им оказался преуспевающий и уважаемый гаагский коммерсант, скончавшийся от апоплексии вскоре по возвращении из Венгрии. Как всегда, мне пришлось совершить скорбный ритуал, но я рад, что теперь душа его свободна от проклятия.
Не задерживаясь ни на минуту, я вернулся в Амстердам, поскольку меня тревожило значительное ухудшение состояния Герды. Сегодня утром, перед тем как лечь отдохнуть, я зашел ее проведать. Я ежедневно вводил ее в гипнотический транс, пытаясь узнать какие-либо новости относительно Жужанны (а следовательно, и Влада), но мои попытки оставались безуспешными. Однако сегодня дело обстояло совершенно иначе. Обычно, заходя к Герде, я заставал ее спящей либо бессмысленно глядящей в потолок. Сегодня меня насторожило ее затрудненное дыхание. Глаза жены были закрыты. Я сел рядом и долго следил за ее дыханием, пульсом и состоянием ауры, пытаясь докопаться до причин ухудшения.
Я не обнаружил никаких физических изменений в состоянии. Значит, дело было в незримой связи, установившейся двадцать с лишним лет назад между Гердой и Жужанной. В этом я не сомневался. Если Герда слабеет и налицо все признаки приближающейся смерти, выходит... Жужанна тоже близка к своему концу.
Наступал момент, ради которого я усердно трудился почти четверть века. Когда-то Арминий рассказал мне, что договор имеет и обратную силу. Уничтожая поганую вампирскую поросль Влада, я делаю его слабее, а себя – сильнее.
Еще немного, и его постигнет участь, которой он давно заслуживает.
Выйдя из комнаты Герды, я забыл про сон и принялся собираться в путь. Кидая в раскрытый чемодан вещи, я одновременно листал расписание поездов, выбирая ближайший рейс в восточном направлении. Если я сумею вовремя попасть в Трансильванию, добраться до замка и уничтожить Влада и Жужанну, возможно, Герда избегнет не только смерти, но и посмертного превращения в вампиршу.
Но я не исключал и того, что меня постигнет неудача. Если в мое отсутствие Герда все-таки умрет, ее будет небезопасно оставлять дома бок о бок с мамой и Катей. В равной степени небезопасно помещать ее в ледник морга или устраивать обычные похороны. Герда должна будет находиться под неусыпным наблюдением опытного человека, способного заметить симптомы превращения моей жены в вампиршу и знающего, что в подобных случаях надо делать. Это обстоятельство меня озадачило: я не представлял, кому в Амстердаме можно поручить столь деликатное дело.
Но такой человек есть в Лондоне. Это мой друг Джон – врач-психиатр и владелец лечебницы для душевнобольных. Подробности болезни Герды были ему неизвестны, зато Джон отличался открытостью ума и серьезно интересовался оккультизмом. Если дать ему необходимые предписания относительно Герды, он будет скрупулезно их выполнять.
Я уже мысленно составлял текст телеграммы Джону, когда зазвенел дверной колокольчик. Я открыл дверь и увидел на пороге дородную немку лет примерно сорока: темные волосы с проседью, широкий подбородок и румяное лицо с тонкой паутинкой кровеносных сосудов (к этому описанию надо добавить пышную грудь, высоко вздымающуюся при дыхании. Когда дама отвешивала мне поклон, я думал, что грудь перевесит и немка шлепнется на пол).
– Герр Ван Хельсинг?
Женщина добродушно улыбнулась, и я сразу же понял, что нашел дневную сиделку для мамы. Чувствовалось, что у этой немки достанет терпения и заботливости. Мне стало еще легче, когда я заметил под черным вдовьим платьем проступающие очертания нательного креста. Значит, дополнительная защита против вампиров ей не понадобится.
– А вы, должно быть, – фрау Келер? – спросил я по-немецки.
Услышав родную речь, женщина совсем расцвела.
Пока мы шли в мамину комнату, я поинтересовался, легко ли она нашла мой дом, и сообщил, что ее мне порекомендовал один из коллег-врачей. Войдя в мамину спальню, фрау Келер с уважением взглянула на свою будущую подопечную и перекрестилась на распятие, висевшее над изголовьем постели.
– Ваша мама совсем плоха, – сочувственно произнесла дородная немка.
– Да, вы правы.
– Как это печально для вас!
Эти слова не были обычной вежливой фразой, ибо по тому, как она их произносила, сразу становилось понятно, что она сама не так давно пережила смерть близкого человека.
– Вы живете только с мамой, доктор Ван Хельсинг? Похоже, у вас ни жены, ни детей...
Теперь в глазах вдовы мелькнул огонек надежды на возможный брак.
– Жена у меня есть, – поспешил я развеять ее матримониальные планы.
И тут на меня нахлынули тягостные воспоминания двадцатилетней давности. Жужанне удалось тогда проникнуть в наш дом и выкрасть маленького Яна. Психика Герды и так была уязвима, а похищение сына вогнало ее в кататонический ступор, в котором она пребывает до сих пор. Мало того, Жужанна сделала Герду своими глазами и ушами. Как часто я мечтал о времени, когда обрету достаточную силу и расправлюсь с этой дьяволицей.
– Познакомьте меня с нею, – уже без всякого энтузиазма попросила фрау Келер.
– Видите ли, Герда тоже больна.
– Это вдвойне печально! – воскликнула немка. – Да, тяжкую ношу возложил Господь на ваши плечи.
Склонив свою круглую голову набок, фрау Келер поглядела на меня с не меньшим состраданием, чем на маму.
– Значит, вы поручаете моим заботам двоих пациенток? – уточнила она.
– Нет. Жену я отвезу в Лондон. Хочу показать ее специалисту. У мамы есть замечательная ночная сиделка, но, поскольку я вынужден уехать, кто-то должен присматривать за ней днем.
– Чем страдает ваша жена?
– У нее кататония, – ответил я, не вдаваясь в подробности, которые наверняка бы ужаснули богобоязненную немку.
– А что с вашей мамой? – осторожно осведомилась она, вновь поворачиваясь к постели.
– Рак груди. Насколько могу судить, он успел распространиться дальше, затронув и мозг. Мама редко приходит в сознание. Обычно она спит. Чтобы унять боль, ей приходится вводить морфий.
Фрау Келер негромко прищелкнула языком.
– Разрешите спросить, а как зовут вашу маму?
«Можете называть ее госпожой Ван Хельсинг», – едва не вырвалось у меня, но немка держала себя как преданный друг семьи, и я тихо произнес:
– Мария.
– Мария, – одобрительно повторила немка. – Имя Богоматери. Прекрасное имя.
Она придвинула кресло-качалку к кровати и села.
– А меня зовут Хельга.
С этими словами фрау Келер очень аккуратно вынула из-под одеяла мамину руку и осторожно зажала ее ладонь между своими, словно таким образом знакомилась с пациенткой и узнавала о ее самочувствии. Сомневаюсь, чтобы сиделка делала это сознательно, вероятно, она даже не подозревала, что является прирожденной ясновидящей.
Через некоторое время фрау Келер подтвердила мою догадку, проговорив:
– Вы – добрый человек, господин Ван Хельсинг, и очень мужественный. Сердце сказало мне, что и ваша мама – замечательная женщина. Я буду счастлива заботиться о ней. А если Господу будет угодно призвать ее к себе во время вашего отсутствия, не думайте, будто она умрет в одиночестве или рядом с чужим человеком. Я сделаю все необходимое и стану молиться за нее, как за родную сестру.
Я отвернулся, якобы посмотреть в окно, ибо сострадание фрау Келер меня заметно тронуло. В такие моменты я бываю очень уязвим, поскольку подавляемое горе прорывается наружу и сметает все мои защитные барьеры, как наводнение дамбу. Слез я сдержать не сумел, но достаточно быстро смахнул их и вернулся в свое обычное уравновешенное состояние.
– Плачьте, господин Ван Хельсинг, – раздался голос немки у меня за спиной.
Краем глаза я увидел, как фрау Келер нежно гладит мамину руку, будто мама вдруг пришла в сознание и заметила мои слезы.
– Не стесняйтесь этих слез. Вы заслужили право на них.
Я намеренно кашлянул, достал платок, вытер глаза и нос, после чего повернулся к обеим женщинам. Кивнув в сторону мамы (ее веки начали подрагивать), я тяжело вздохнул:
– Если и заслужил, то не в такой мере, как моя несчастная мать. Ведь это она страдает, а не я.
– Ошибаетесь, господин Ван Хельсинг. Вы любите свою мать, и ее страдания давно стали вашими. Ваше сознание не замутнено, а потому вам приходится намного хуже. Видеть, как мучается любимый человек, гораздо тяжелее, чем страдать самому. Вы согласны?
Я хотел было возразить, а какая-то часть меня сочла оскорбительным даже думать, будто я страдаю больше, нежели мама. Однако немка была права. Я оставался в ясном сознании и не испытывал физической боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Этим вечером Влад приходил ко мне: кожа землистая, как у трупа, глаза красные и ввалившиеся, а волосы и брови совсем седые. Тем не менее на его бледных губах играла улыбка. Непривычно возбужденным голосом он объявил:
– Знаешь, дорогая, если мы не предпримем решительных мер, то вскоре настолько ослабеем, что Ван Хельсинг явится сюда и без лишних усилий покончит с нами. Но не думай, что я решил позлить тебя или заставить плакать над нашей горькой участью. У меня есть хорошие новости!
Он прав: в последнее время я все чаще плачу от отчаяния. Подумать только: я, в прошлом такая сильная, счастливая, полная надежд, теперь способна лишь беспомощно ждать перехода в вечное небытие...
Влад велел мне успокоиться и с воодушевлением продолжал:
– Хватит нам страдать от деяний Ван Хельсинга. Он уверовал в свою силу и думает расправиться с нами. Скоро он убедится в обратном. Теперь Ван Хельсингу от меня не уйти. Я позабочусь, чтобы он оказался в моих руках. И слушай замечательную новость: вскоре к нам приедет молодой и здоровый смертный человек... Не вздыхай, это еще не все. Я, дитя мое, получил письмо от своей дальней родственницы Элизабет.
– Элизабет? – переспросила я.
Я впервые слышала о его родственнице и не понимала, в чем причина ликования Влада. Он говорил о приезде какой-то Элизабет так, словно возвещал об окончании нашего затворничества.
– Подобно нам Элизабет бессмертна. Она умна, проницательна, а главное – достаточно сильна, чтобы расправиться с твоим племянничком. Верь мне, она это сделает. Но вначале она приедет сюда из Вены и восстановит нам силы.
– Возможно ли это? – воскликнула я и сразу же поняла всю нелепость своего вопроса.
Должно быть, Элизабет привезет с собой еще нескольких смертных (что, конечно же, лучше одного, хотя бы и полнокровного). На какое-то время мы избавимся от голода, но свою прежнюю силу мы сможем обрести лишь после того, как с Ван Хельсингом будет покончено.
Услышав мой вопрос, Влад отшатнулся. Его глаза стали еще краснее, налившись непонятным мне гневом.
– А это уже не твоя забота! – огрызнулся Влад и немедленно ушел из моей комнаты.
Несомненно, эта незнакомая мне Элизабет – исключительно могущественная женщина, превосходящая силой самого Влада, иначе я бы не уловила в его голосе нотку зависти. Какой была бы моя собственная жизнь, если бы не Влад? Это ведь он сделал меня бессмертной, за что я всегда должна быть ему благодарна. И в то же время я не могу не презирать его за жестокость, высокомерие и лживость. Я для Влада – нечто вроде говорящей игрушки, с которой можно любезничать, когда на то есть желание, и равнодушно отпихнуть, если общество ему прискучило (мои чувства в расчет не принимаются). Полвека назад он даровал мне «поцелуй мрака». Но тогда я была робкой, заискивающей калекой, благодарной за любой знак внимания. Я боготворила Влада и сгорала от любви к нему. Потом, став сильной, красивой, уверенной в себе женщиной, я быстро надоела ему и даже стала вызывать раздражение. Когда он в последний раз выбирался из замка на охоту (это было несколько месяцев назад. Сейчас мы очень слабы, чтобы выдержать долгий путь до Бистрицы и отправить пригласительные письма нашим возможным жертвам, которых меж собой всегда называли «гостями»), я не выдержала и забросала его вопросами. Почему я, словно узница, вынуждена сидеть в замке в ожидании жалких крох, которые Влад соизволит мне принести, когда вдоволь насытится сам? Мне от него всегда доставались либо младенцы, либо тщедушные, худосочные дети. Теперь-то я понимаю: Влад все это время намеренно держал меня в ослабленном состоянии. Так мною легче повелевать. Сам же он всегда горделивый хозяин положения.
Будь у меня побольше сил, я бы сама отправилась на охоту, не спрашивая его позволения. Но вначале я и не подозревала об обмане. И когда Влад говорил, что идет за добычей для всех нас, я была только благодарна. В первый раз нам с Дуней на двоих достался новорожденный младенец. Влад так правдоподобно объяснял причины своей неудачной охоты и так искренне извинялся, что мы ему поверили. Через какое-то время он снова отправился на охоту, и я сдуру подумала: теперь-то он добудет для нас здорового парня или такую же крепкую полнокровную крестьянку.
Увы, Влад и в тот раз принес нам больного ребенка. Мне ничего не оставалось, как, поделившись с Дуней, выпить несколько жалких капель крови (я едва не падала в обморок от слабости). Что ж, он добился своего: теперь, когда он уходил на охоту, я уже ничего не требовала. Не хватало сил.
Я и сейчас очень слаба. Когда Влад ушел, я сразу же легла. Раньше я так любила сладостный восторг ночи, ныне же она мне приносит лишь тягостные мысли. Бывают моменты, как сегодня, когда я не в состоянии подняться и остаюсь лежать в гробу. В прежние времена наши с ним гробы стояли рядом, но потом Влад заявил, что мое близкое соседство ему мешает, и я перебралась в людскую, к Дуне. Часто, лежа и тихо всхлипывая, я думаю: еще немного, и эта убогая комната станет местом моего окончательного упокоения (только будет ли мне дарован покой?)
Бедняжка Дуня! Она лежит в своем гробу, как настоящая покойница. Я боюсь, что пропасть поглотит ее раньше, чем меня, ибо из нас троих она – самая слабая. Почти все время она проводит в дреме. Бледные веки плотно прикрывают ее черные глаза. Когда Ван Хельсинг в сопровождении Аркадия впервые вторгся в наш замок (о, тогда я была сильной и красивой!), Дуня безропотно выполнила приказ Влада (во время схватки Влад швырнул моего брата прямо на подставленный Дуней кол). Но это стоило ей жизни. Не вмешайся тогда я, Дуня умерла бы через считанные минуты (у нее была сломана шея). Я пожалела свою преданную горничную и ввела ее в мир бессмертных. Как Влад тогда разъярился! «Ты лишила нас последней смертной служанки! Кто теперь будет выполнять дневную работу, которую мы с тобой делать не в состоянии?» – гремел он. После этого он едва ли не два месяца игнорировал наше существование.
Меня не пугал его гнев. Дуня осталась такой же милой и преданной мне, какой была при жизни. Страшные увечья бесследно исчезли. Мы прекрасно проводили время, словно родные сестры. Это она предложила мне заказать портрет, чтобы хоть таким образом заменить недоступные мне зеркала и ее словесные описания моей внешности. Разумеется, портрет писал смертный художник. У него от страха тряслись руки, что, к счастью, не сказалось на его мастерстве. В знак благодарности я заказала ему и Дунин портрет.
Теперь моя дорогая спутница – всего лишь жалкая тень красавицы, глядящей на меня со стены (как, должно быть, и я сама). Дуня лежит в гробу со скрещенными на груди руками. Любому она показалась бы мертвой старухой: восковое лицо изборождено глубокими морщинами, плотно сомкнутые тонкие губы скрывают желтоватые острые зубы. Как я скучаю по тем незабвенным ночам, когда мы обе, взявшись за руки, шепотом делились нашими мечтами! Мне тяжело видеть Дуню столь беспомощной и обреченной.
Известие о приезде Элизабет подарило мне надежду. Я заставила себя встать и впервые за долгие годы раскрыла свой запыленный дневник. Неужели мне удастся вернуть молодость, красоту и силу?
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА
3 мая 1893 года
До чего же странна жизнь. Мы строим замыслы и ждем, что грядущие события будут разворачиваться согласно этим замыслам. Но достаточно одного мгновения, и все меняется бесповоротно.
Минувшая ночь была долгой и утомительной. Мне пришлось совершить путешествие в Гаагу. Некоторое время назад там вдруг начались странные нападения на людей, совершаемые вечером и ночью клыкастым хищником, предположительно волком. Сопоставив все рассказы, я отправился туда и, обосновавшись возле одного богатого склепа на городском кладбище, принялся наблюдать. Проведя несколько часов, я дождался возвращения «волка», а на самом деле – вампира. Им оказался преуспевающий и уважаемый гаагский коммерсант, скончавшийся от апоплексии вскоре по возвращении из Венгрии. Как всегда, мне пришлось совершить скорбный ритуал, но я рад, что теперь душа его свободна от проклятия.
Не задерживаясь ни на минуту, я вернулся в Амстердам, поскольку меня тревожило значительное ухудшение состояния Герды. Сегодня утром, перед тем как лечь отдохнуть, я зашел ее проведать. Я ежедневно вводил ее в гипнотический транс, пытаясь узнать какие-либо новости относительно Жужанны (а следовательно, и Влада), но мои попытки оставались безуспешными. Однако сегодня дело обстояло совершенно иначе. Обычно, заходя к Герде, я заставал ее спящей либо бессмысленно глядящей в потолок. Сегодня меня насторожило ее затрудненное дыхание. Глаза жены были закрыты. Я сел рядом и долго следил за ее дыханием, пульсом и состоянием ауры, пытаясь докопаться до причин ухудшения.
Я не обнаружил никаких физических изменений в состоянии. Значит, дело было в незримой связи, установившейся двадцать с лишним лет назад между Гердой и Жужанной. В этом я не сомневался. Если Герда слабеет и налицо все признаки приближающейся смерти, выходит... Жужанна тоже близка к своему концу.
Наступал момент, ради которого я усердно трудился почти четверть века. Когда-то Арминий рассказал мне, что договор имеет и обратную силу. Уничтожая поганую вампирскую поросль Влада, я делаю его слабее, а себя – сильнее.
Еще немного, и его постигнет участь, которой он давно заслуживает.
Выйдя из комнаты Герды, я забыл про сон и принялся собираться в путь. Кидая в раскрытый чемодан вещи, я одновременно листал расписание поездов, выбирая ближайший рейс в восточном направлении. Если я сумею вовремя попасть в Трансильванию, добраться до замка и уничтожить Влада и Жужанну, возможно, Герда избегнет не только смерти, но и посмертного превращения в вампиршу.
Но я не исключал и того, что меня постигнет неудача. Если в мое отсутствие Герда все-таки умрет, ее будет небезопасно оставлять дома бок о бок с мамой и Катей. В равной степени небезопасно помещать ее в ледник морга или устраивать обычные похороны. Герда должна будет находиться под неусыпным наблюдением опытного человека, способного заметить симптомы превращения моей жены в вампиршу и знающего, что в подобных случаях надо делать. Это обстоятельство меня озадачило: я не представлял, кому в Амстердаме можно поручить столь деликатное дело.
Но такой человек есть в Лондоне. Это мой друг Джон – врач-психиатр и владелец лечебницы для душевнобольных. Подробности болезни Герды были ему неизвестны, зато Джон отличался открытостью ума и серьезно интересовался оккультизмом. Если дать ему необходимые предписания относительно Герды, он будет скрупулезно их выполнять.
Я уже мысленно составлял текст телеграммы Джону, когда зазвенел дверной колокольчик. Я открыл дверь и увидел на пороге дородную немку лет примерно сорока: темные волосы с проседью, широкий подбородок и румяное лицо с тонкой паутинкой кровеносных сосудов (к этому описанию надо добавить пышную грудь, высоко вздымающуюся при дыхании. Когда дама отвешивала мне поклон, я думал, что грудь перевесит и немка шлепнется на пол).
– Герр Ван Хельсинг?
Женщина добродушно улыбнулась, и я сразу же понял, что нашел дневную сиделку для мамы. Чувствовалось, что у этой немки достанет терпения и заботливости. Мне стало еще легче, когда я заметил под черным вдовьим платьем проступающие очертания нательного креста. Значит, дополнительная защита против вампиров ей не понадобится.
– А вы, должно быть, – фрау Келер? – спросил я по-немецки.
Услышав родную речь, женщина совсем расцвела.
Пока мы шли в мамину комнату, я поинтересовался, легко ли она нашла мой дом, и сообщил, что ее мне порекомендовал один из коллег-врачей. Войдя в мамину спальню, фрау Келер с уважением взглянула на свою будущую подопечную и перекрестилась на распятие, висевшее над изголовьем постели.
– Ваша мама совсем плоха, – сочувственно произнесла дородная немка.
– Да, вы правы.
– Как это печально для вас!
Эти слова не были обычной вежливой фразой, ибо по тому, как она их произносила, сразу становилось понятно, что она сама не так давно пережила смерть близкого человека.
– Вы живете только с мамой, доктор Ван Хельсинг? Похоже, у вас ни жены, ни детей...
Теперь в глазах вдовы мелькнул огонек надежды на возможный брак.
– Жена у меня есть, – поспешил я развеять ее матримониальные планы.
И тут на меня нахлынули тягостные воспоминания двадцатилетней давности. Жужанне удалось тогда проникнуть в наш дом и выкрасть маленького Яна. Психика Герды и так была уязвима, а похищение сына вогнало ее в кататонический ступор, в котором она пребывает до сих пор. Мало того, Жужанна сделала Герду своими глазами и ушами. Как часто я мечтал о времени, когда обрету достаточную силу и расправлюсь с этой дьяволицей.
– Познакомьте меня с нею, – уже без всякого энтузиазма попросила фрау Келер.
– Видите ли, Герда тоже больна.
– Это вдвойне печально! – воскликнула немка. – Да, тяжкую ношу возложил Господь на ваши плечи.
Склонив свою круглую голову набок, фрау Келер поглядела на меня с не меньшим состраданием, чем на маму.
– Значит, вы поручаете моим заботам двоих пациенток? – уточнила она.
– Нет. Жену я отвезу в Лондон. Хочу показать ее специалисту. У мамы есть замечательная ночная сиделка, но, поскольку я вынужден уехать, кто-то должен присматривать за ней днем.
– Чем страдает ваша жена?
– У нее кататония, – ответил я, не вдаваясь в подробности, которые наверняка бы ужаснули богобоязненную немку.
– А что с вашей мамой? – осторожно осведомилась она, вновь поворачиваясь к постели.
– Рак груди. Насколько могу судить, он успел распространиться дальше, затронув и мозг. Мама редко приходит в сознание. Обычно она спит. Чтобы унять боль, ей приходится вводить морфий.
Фрау Келер негромко прищелкнула языком.
– Разрешите спросить, а как зовут вашу маму?
«Можете называть ее госпожой Ван Хельсинг», – едва не вырвалось у меня, но немка держала себя как преданный друг семьи, и я тихо произнес:
– Мария.
– Мария, – одобрительно повторила немка. – Имя Богоматери. Прекрасное имя.
Она придвинула кресло-качалку к кровати и села.
– А меня зовут Хельга.
С этими словами фрау Келер очень аккуратно вынула из-под одеяла мамину руку и осторожно зажала ее ладонь между своими, словно таким образом знакомилась с пациенткой и узнавала о ее самочувствии. Сомневаюсь, чтобы сиделка делала это сознательно, вероятно, она даже не подозревала, что является прирожденной ясновидящей.
Через некоторое время фрау Келер подтвердила мою догадку, проговорив:
– Вы – добрый человек, господин Ван Хельсинг, и очень мужественный. Сердце сказало мне, что и ваша мама – замечательная женщина. Я буду счастлива заботиться о ней. А если Господу будет угодно призвать ее к себе во время вашего отсутствия, не думайте, будто она умрет в одиночестве или рядом с чужим человеком. Я сделаю все необходимое и стану молиться за нее, как за родную сестру.
Я отвернулся, якобы посмотреть в окно, ибо сострадание фрау Келер меня заметно тронуло. В такие моменты я бываю очень уязвим, поскольку подавляемое горе прорывается наружу и сметает все мои защитные барьеры, как наводнение дамбу. Слез я сдержать не сумел, но достаточно быстро смахнул их и вернулся в свое обычное уравновешенное состояние.
– Плачьте, господин Ван Хельсинг, – раздался голос немки у меня за спиной.
Краем глаза я увидел, как фрау Келер нежно гладит мамину руку, будто мама вдруг пришла в сознание и заметила мои слезы.
– Не стесняйтесь этих слез. Вы заслужили право на них.
Я намеренно кашлянул, достал платок, вытер глаза и нос, после чего повернулся к обеим женщинам. Кивнув в сторону мамы (ее веки начали подрагивать), я тяжело вздохнул:
– Если и заслужил, то не в такой мере, как моя несчастная мать. Ведь это она страдает, а не я.
– Ошибаетесь, господин Ван Хельсинг. Вы любите свою мать, и ее страдания давно стали вашими. Ваше сознание не замутнено, а потому вам приходится намного хуже. Видеть, как мучается любимый человек, гораздо тяжелее, чем страдать самому. Вы согласны?
Я хотел было возразить, а какая-то часть меня сочла оскорбительным даже думать, будто я страдаю больше, нежели мама. Однако немка была права. Я оставался в ясном сознании и не испытывал физической боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40