Движимый непреодолимой силой, приближался я к ней, и по мере приближения мне хотелось бежать от неё, зубы у меня стучали и я бормотал: «Это галлюцинация, я брежу, я отлично знаю, что я брежу. Ведь я — не в Ганновере. Я — в Лаутенбурге. Во дворце. Рядом работает профессор Кир Бекк. Кругом ходит дозор. Тут находится Людвиг, мой камердинер. Тут же — полковник Кессель, такой добрый, такой храбрый…»
Куча извести лежала теперь у самых моих ног. Я скорее упал, чем опустился перед нею на колени.
Странные останки торчали из неё, бесформенные, побелевшие, отвратительные. Как нашёл я в себе силу, будучи в таком ужасном состоянии, схватить один из них, ощупать его, осмотреть…
Но тем не менее я сделал это, тем не менее я взял в руки кость, правую берцовую, я рассмотрел, я её ощупал…
И я громко закричал, почувствовав на этой кости, посредине, след перелома.
Каким образом нашёл я в себе силу дать в то утро урок истории герцогу Иоахиму, я не могу понять и до сих пор. Я избегал взглянуть на себя в зеркало, боясь, что оно отразит слишком расстроенное лицо.
В одиннадцать часов я был в маленьком будуаре великой герцогини.
Старая русская горничная позвала Мелузину, явившуюся сравнительно скоро; по весёлому удивлению, которое она мне выразила, я понял, сколь необычайным кажется ей моё посещение в этот час.
— Видеть великую герцогиню, милый мой! Вы ничего себе не представляете. Ну, да, впрочем, для вас… Кроме того, я полагаю, что раз вы так настаиваете, у вас должны быть…
Она раздвигала, говоря так, занавеси. Солнечный луч ударил прямо мне в лицо. Она увидала меня тогда таким, каким я был, и с трудом удержалась от восклицания.
— Я сейчас позову её, — сказала она только.
Я пришёл туда, как бы в припадке сомнамбулизма, движимый событиями минувшей ночи. Когда я остался один, поступок мой показался мне безумным. Она сочтёт меня сумасшедшим, каким один момент я чуть и не сделался. Как отнесётся она, Аврора, к рассказу о моём странном приключении? «Вырвать её из-под власти её чёрных мыслей, из моральной неуравновешенности, роковой для её физического здоровья», — вспомнилась мне фраза великого герцога Фридриха-Августа, просившего меня попытаться достигнуть этого. Поистине странный способ исполнять подобную миссию. Мне захотелось убежать.
Но великая герцогиня уже входила.
Она была в то утро так необыкновенно весела, и мне показалось, что я никогда не решусь смутить эту весёлость.
— В чём дело, друг мой? — сказала она. — Чему обязана я удовольствием видеть вас? Вы переменили расписание? И вы хотите посвящать мне теперь утро вместо вечера?
Моё потрясённое лицо произвело на неё то же действие, что и на Мелузину.
Она взяла меня за руку и посадила на диван рядом с собою.
— Вы чуть не упали, — садясь, серьёзно произнесла она. — Мелузина, дай мне голубой ящик.
То был миниатюрный ящик из бирюзы.
Какое варварское снадобье заключалось в нём? Когда Аврора дала мне подышать им, я вздрогнул, как от прикосновения к аккумулятору.
— Ну вот, — сказала она, — ему уже лучше.
И прибавила:
— Говорите, как только вы почувствуете себя в состоянии сделать это! Мы вас слушаем.
Я рассказал ей тогда всё, что вы уже знаете, начиная с моих первых исследований по истории Кенигсмарка и кончая неожиданным заключительным аккордом, моим спуском в тайник Оружейной залы и мрачной находкой, которую я там сделал.
С поразительным хладнокровием выслушала она меня до конца, не проронив ни слова, и только иногда обмениваясь с Мелузиной взглядом, выражающим скорее удивление, чем волнение.
Когда я кончил, она помолчала минуту и потом заметила спокойно:
— Вы рассказали нам очень увлекательную историю. Но я изумлю вас, сказав, что я не особенно ею взволнована. Меня приводит тут, признаюсь, в замешательство только то обстоятельство, что вы нашли в Лаутенбурге скелет как раз на том месте, где он должен быть в Ганноверском дворце. Но разве это доказывает что-нибудь, кроме того, что прежние Лаутенбургские герцоги относились к человеческой жизни не с большим уважением, чем их ганноверские соседи? Я подозревала это и раньше, и это не особенно волнует меня.
— Меня потрясло так сильно вовсе не обнаружение этого скелета, ваше высочество, — ответил я.
— Так что же в таком случае? — произнесла она с тем презрительном видом, который она принимала всегда, когда думала, что над нею хотят взять верх.
— То, — сказал я просто, но взвешивая каждое слово, — что я держал в руках правую берцовую кость скрытого там тела и что на наружной стороне этой берцовой кости, в самой середине, есть след старого перелома.
Аврора выпрямилась. Она схватилась руками за лоб, внезапно покрывшийся смертельной бледностью. Её остановившиеся глаза страшно расширились. И она воскликнула:
— Вы с ума сошли! Вы с ума сошли! Мелузина, скажи ему, что он сошёл с ума.
М-ль де Граффенфрид кинулась к великой герцогине, которая упала на диван, словно мёртвая. Потом веки её приоткрылись. Невероятный ужас светился у неё во взгляде.
— С ума сошли! С ума сошли! — опять закричала она. — Ведь он в Сангха, у меня есть его письма из Сангха.
И она всё продолжала кричать страшным голосом:
— В Сангха! В Сангха!
— Я сделал то, что считал себя обязанным сделать, — прошептал я Мелузине, помогая ей дать её госпоже понюхать из голубого ящика.
Она взглянула на меня глубоким взором со словами (удивительная девушка!):
— Вам нечего оправдываться, я знаю это.
— Не пугайтесь, — вполголоса прибавила она. — После воспаления мозга она стала необычайно впечатлительна. Но на этот раз, по правде сказать, и было от чего. Видите, она уже приходит в себя.
Аврора раскрыла глаза, в которых выражалось удивление. Она увидела нас обоих, склонившихся над ней, вспомнила всё. Во взгляде моём светилось, должно быть, невероятное беспокойство. Она улыбнулась и протянула мне руку, которую я покрыл поцелуями.
— Простите, дети, что я так напугала вас, — прошептала она. — Моя добрая Мелузина, ты всегда на своём посту, когда это нужно, и вы, друг, спасибо.
— Вы не сердитесь на меня? — умоляющим голосом произнёс я.
Она покачала головой.
— Мелузина, распорядись; он будет завтракать с нами.
Приглашение к столу было у Авроры знаком небывалой милости. Одна Мелузина удостаивалась дотоле этого. Я не преминул очень скоро тяжело познать на себе цену такой великой чести. Пока же я увидал в ней новое доказательство важности моего разоблачения.
Вы, наверное, думаете, что на завтраке этом отразились только что происшедшие события. Ничего подобного; оживление Авроры, хотя и несколько искусственное, одушевляло его до конца. Всё время говорила она о другом. Я восхищался её умением владеть собой, тем более, что я был хранителем тайны, достаточной для того, чтобы отнять у человека всякое самообладание. В этот момент, чувствуя, что назревают чрезвычайно серьёзные события, я был полон радостным сознанием того, что я сумел сделать себя необходимым принцессе, пять месяцев тому назад даже ещё не знавшей о моём существовании.
Когда стали подавать кофе, Мелузина поднялась.
— Куда ты? — спросила великая герцогиня.
— Я хочу сказать, что вы не поедете днём с визитами, — ответила та.
— Ты ошибаешься, — с улыбкой возразила Аврора. — Предупреди, напротив, что автомобиль должен быть подан не к пяти, а к четырём часам.
— К четырём часам?
— Да, потому что я хочу несколько отдохнуть перед тем, как в полночь прийти к вам, — обратилась она ко мне.
Мы с Мелузиной только посмотрели на неё.
— Это удивляет вас, — продолжала она. — Но считаете вы, да или нет, важным то, что вы мне сообщили? Я думаю вот что: у одного человека может быть галлюцинация. У двоих — это гораздо менее вероятно. В полночь, друг, я постучусь у вашей двери. Настанет момент показать мне ваше уменье обращаться с секретными замками. Решено, не правда ли? А теперь ступай, моя Мелузина, распорядись, чтобы автомобиль был готов к четырём часам, ведь я вот уже два раза откладывала визит к этой доброй бургомистерше Лаутенбурга. Я не обману её в третий раз.
Приказание это было отдано таким непреклонным тоном, что Мелузина вышла, бросив мне, впрочем, долгий умоляющий взгляд.
— Бедняжка, — сказала великая герцогиня, — этим взглядом она поручает меня вам. Что бы там ни было, решено, не правда ли, в полночь.
— Я исполню, — с твердостью произнёс я, — то, что Вы прикажете мне. Я не только понимаю вас, я вполне с вами согласен. Позвольте мне только обратить ваше внимание на два обстоятельства: во-первых, гораздо разумнее будет, если я приду за вами вместо того, чтобы подвергать вас риску встретиться с кем-нибудь в коридорах замка; а, во-вторых, в полночь замок обходит дозор, он может явиться несколько ранее, а я предпочёл бы исключить всякую возможность помехи в предприятии, столь сложном, как наше.
— Верно, — сказала она, — как же тогда?
— Тогда, с вашего позволения, я буду здесь в половине одиннадцатого. Нам за глаза хватит одного часа. А м-ль фон Граффенфрид, которая останется в ваших апартаментах, будет поручено соответствующим образом принимать докучливых посетителей.
Она улыбнулась.
— Если вы намекаете на Гагена, злопамятный насмешник, то я могу сообщить вам, что он приглашён сегодня вечером к себе в клуб, на одну из тех попоек, ради которых всякий добрый немец пожертвует даже Лорелеей.
— Гаген или кто другой, — несколько задетый ответил я, — лучше предусмотреть все неожиданности.
— Вы правы, — серьёзно заметила она. — Так в половине одиннадцатого я буду ждать вас.
Когда после обеда я вернулся к себе комнату, мне показалось, что время идти к великой герцогине не настанет никогда.
Пробило, наконец, десять часов, потом четверть одиннадцатого. Я потихоньку спустился и заглянул в дверь библиотеки. Какое счастье! В ней было темно. Если бы Киру Бекку пришла в голову несчастная мысль работать там в этот вечер, все наши планы рухнули бы.
Пробило половину одиннадцатого, мне достаточно было двух минут для того, чтобы пройти через сад. Я не опаздывал.
Я открыл дверь, ведущую в парк. Свежий воздух благотворно на меня подействовал.
Запирая дверь, я вздрогнул; чья-то рука легла на моё плечо.
И в то же время чей-то голос произнёс:
— Господин Виньерт. Поистине, я очень рад встретить вас!
То был лейтенант Гаген.
Ночь стояла тёмная и мы не могли видеть друг друга. Но мне показалось, что рука, положенная им мне на плечо, слегка дрожала. Всё моё самообладание вернулось разом ко мне.
— Я думал, что вы в клубе, — сказал я.
— Я собирался туда, — ответил он. — Иногда приходится менять свои намерения. А и вы ведь тоже собирались, наверное, провести всю ночь за работой в своей комнате. А между тем вы здесь.
— Сегодня так душно, — сказал я. — Мне захотелось немного освежиться в саду.
— Я полагаю, в таком случае, вы ничего не будете иметь против того, чтобы я сопровождал вас в вашей прогулке.
На этот раз я различил в его тоне столько дерзкой иронии, что мне пришлось играть с ним в открытую.
— Признавая всю любезность вашего предложения, господин лейтенант, не скрою всё же от вас, что я предпочитаю остаться один.
— Совсем один? — с издевательством произнёс он.
Пробило три четверти, и это привело меня в ярость. Неужели этот болван испортит всё?
— Что вы хотите сказать? — с раздражением спросил я. Я понимал, что он старается вывести меня из себя.
— Господин профессор, — сказал он, — у нас в Германии существует священная вещь. Наше честное слово. Хочется верить, что оно есть и во Франции. Я оставлю вас в покое. Но только сперва можете ли вы дать мне честное слово в том, что сегодня вечером у вас не назначено свидание с великой герцогиней Авророй?
Я вздрогнул. До какого предела было известно этому человеку всё происходящее? Но я и на этот раз сдержал себя.
— Господин фон Гаген, один из ваших романистов, некий Бейерлейн, написал очень плохой роман «Отступление». И мы с вами разыгрываем сейчас самую нелепую сцену этого романа, с тою только разницей, что дело идёт не о дочери старшего вахмистра, а о великой герцогине Лаутенбург-Детмольдской. И меня удивляет…
— Я это знаю, — хриплым голосом произнёс он. — Потому-то я и хочу…
— Чего вы хотите, говорите. Покончим с этим.
— Убить вас, господин профессор.
— За что же, скажите, пожалуйста?
— За то, что вы её любите, и за то…
У него вырвалось рыдание, у этого красного гусара. Рука его, лежавшая на моей, страшно задрожала.
— За то?
— За то, что она любит вас.
Мне стало его почти жалко. Но там великая герцогиня ждала меня.
— Я к вашим услугам, милостивый государь, когда вам будет угодно, начиная с завтрашнего дня, — сказал я.
— С завтрашнего дня, — с горечью повторил он. — Так вы думаете, что я пущу вас к ней? Ведь она ждёт вас: вы мне не ответили на мой вопрос. Нет, милостивый государь, нет. Сейчас.
Это было уже слишком. С невероятной силой я выдернул руку и оттолкнул его так, что он ударился о стену.
Он обнажил саблю.
Мне ничего не стоило вырвать её у него из рук и отличнейшим образом обратить её против него. Но я мог поранить себя. Во всяком случае, произошёл бы шум, скандал. Этого нельзя было допустить.
— Господин фон Гаген, — шёпотом сказал я. — Выслушайте меня. Чтобы говорить со мною так, чтобы искать со мною ссоры, вы сами, я понимаю это, должны любить великую герцогиню.
— Милостивый государь, — с гневом произнёс он, — я запрещаю вам…
— Да выслушайте же меня, — снова прошептал я нетерпеливым и повелительным тоном, заставившим его замолчать. — Вы её любите, повторяю я. И я обращаюсь теперь столько же к вашей любви, сколько и к вашей чести солдата: великой герцогине Авроре, этой обворожительной женщине, грозит сегодня ночью огромная опасность. Каждая минута, каждая секунда, которую вы заставляете меня терять здесь, увеличивает эту опасность, поймите меня, и в этом я могу дать вам честное слово.
Я увидел, что я попал верно.
— Что вы хотите сказать? — испуганно пробормотал он. — Большая опасность?
— Да, господин фон Гаген. Ступайте сейчас к себе и не ложитесь. Быть может, Авроре фон Лаутенбург понадобятся сегодня ночью ваши услуги.
Он поколебался, потом решился:
— Хорошо, я пойду к себе. Но не забудьте, что, если вы меня обманули…
— Этого не бойтесь, — ответил я, — ибо я предпочитаю сейчас же предупредить вас, что маленькое развлечение, которое вы предлагали мне, мы перенесём, если вам будет угодно, на завтрашнее утро. Мне также горячо его хочется, как и вам.
— Итак, до завтра, — поклонившись, ответил он. — В котором часу?
— В шесть. У моста. Там такое удобное место, и рядом течёт Мельна.
— А оружие?
— Займитесь этим сами, — сказал я. — Я всецело полагаюсь на вас.
И мы произнесли оба вместе:
— Мы будем, разумеется, одни.
Он выпрямился, отдал мне честь и исчез в темноте.
— Наконец, — со вздохом облегчения прошептал я.
Было одиннадцать часов, когда я входил к великой герцогине.
Она ждала меня в будуаре, одна, немного бледная.
Когда я вошёл, она прочла на моём лице, что случилось нечто необычайное, ибо она не стала меня спрашивать о причине моего опоздания.
— Ничего важного? — просто сказала она.
— Нет, ничего. Но идёмте скорее, времени у нас в обрез.
Мы подходили к лестнице, когда дверь в комнату Мелузины открылась и на пороге появилась м-ль фон Граффенфрид.
— Как? — произнесла она. — Уже?
— Да, правда, — заметила Аврора. — Я не предупредила тебя, что мы передвинули часы на час раньше. Не бойся, милочка. Оставайся здесь и не пускай никого. Мы вернёмся раньше полуночи.
Она поцеловала её в лоб.
Страшно встревоженная, со слезами на своих прекрасных чёрных глазах, м-ль фон Граффенфрид схватила меня за руки.
— Вы клянётесь мне, что с нею ничего не случится, — умоляющим голосом сказала она. — Я поручаю её вам.
— Хорошо, хорошо, — перебила Аврора, — не будем терять времени, потуши электричество на лестнице.
Мы стали спускаться в темноте.
Когда мы дошли до средней площадки, пальцы великой герцогини сжали мои пальцы. Они не дрожали, нет, клянусь вам.
— У вас есть оружие? — спросила она.
— Нет.
— Дитя, — прошептала она, и в то же время я почувствовал, что рука её просунулась в карман моего пиджака и положила туда что-то.
— Это браунинг, и притом отличный. При первой же надобности без колебаний прибегай к нему, не разбирая против кого. Я сама подам тебе пример.
Мы достигли низа лестницы. Она шла впереди и сама открыла дверь.
— Что такое? — спросил я.
Она не двигалась, заслонив собой выход. Глухое восклицание вырвалось у нее.
— Ах! Я ведь говорила вам! Он силён, очень силён.
— Да что же такое? — с томительной тревогой повторил я.
Громадное красное зарево заливало горизонт с правой стороны. Половина замка горела.
Тисы парка выделялись на фоне пламени, словно конусообразные тени. Вода в бассейне Персефоны переливалась, то чернея, то розовея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23